Текст книги "Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста. Заметки по еврейской истории двадцатого века"

Франция капитулировала перед Германией в июне 1940 года и тоже не избежала раздела. Теперь страна состояла из двух частей – оккупированной немцами северной зоны со столицей в Париже и формально независимой южной, где главным городом стал Виши. В северной части депортацией и уничтожением евреев занимались сами эсэсовцы и люди из команды Эйхмана. Того же немцы требовали и от правительства в Виши. И если своих граждан французские власти, стараясь сохранить видимость суверенитета, выдавать не хотели, то в отношении иностранных полиция действовала безжалостно и предельно оперативно. Только в июле 1942 года в результате массовых облав немцам было передано около девяти тысяч евреев-иностранцев.

Когда же в ноябре 1942-го Франция была полностью оккупирована немецкими и итальянскими войсками, французская полиция потеряла право на самостоятельные действия. Юго-восточную зону страны – от швейцарской границы на севере до Марселя на юге – отныне контролировали итальянцы. И за судьбу остававшихся там евреев ответственны были тоже они. Итальянские оккупационные власти не торопились выдавать немцам людей еврейской национальности. Более того, они отменили распоряжение французских властей, потребовавших, чтобы евреи носили на одежде желтые звезды.

Немцы становились все настойчивее. Уничтожение евреев стало для Гитлера одной из важнейших военных задач – эта маниакальная идея не оставляла его до самого конца. За несколько дней до самоубийства, в апреле 1945 года, когда Третий Рейх буквально разваливался под ударами противника, а сам фюрер прятался в берлинском бункере, он провозгласил: «Мир будет вечно благодарен национал-социализму за то, что я освободил Германию и Центральную Европу от евреев» [5].

Понятно, Гитлер не мог смириться с неповиновением своих союзников в таком принципиальном вопросе, как еврейский.

Чтобы усилить нажим на Муссолини, в Рим был направлен рейхсминистр иностранных дел Риббентроп.

На встрече дуче и Риббентропа, состоявшейся 25 февраля 1943 года, присутствовали министр иностранных дел Италии Бастианини, итальянский посол в Берлине Альфиери, специально прибывший на эту встречу, и немецкий посол в Риме Макензен. На повестке дня стояло много вопросов. Обсуждалось положение на восточном фронте, дела в Югославии и Северной Африке. Наконец, Риббентроп перешел к еврейской теме. Он подчеркнул, что освобождению Европы от евреев Германия придает первостепенное значение. К сожалению, некоторые итальянские военные недооценивают те усилия, которые немецкая сторона прилагает для депортации евреев на Восток. В оккупированной итальянцами южной части Франции ее распоряжения откровенно саботируются. Муссолини не принял этих упреков, заявив, что видит здесь интриги французских властей и их желание поссорить немцев с итальянцами. Тем не менее дуче обещал Риббентропу принять соответствующие меры. Однако конкретного решения выработано не было.

За четыре дня, проведенных в Риме, Риббентроп немало усилий приложил к тому, чтобы итальянцы проводили в отношении евреев ту же политику, что и немцы. Нацистам очень хотелось втянуть Италию в свои преступления. И дело здесь было даже не в нескольких десятках тысяч евреев, находившихся под защитой итальянской армии, – это капля в море по сравнению с уничтоженными миллионами. Гитлер не мог допустить, чтобы в Европе появился прецедент неповиновения и чтобы другие страны последовали этому примеру.

В конце февраля Риббентроп направил итальянцам ноту с требованием выполнить все предписания немецких властей в отношении евреев на оккупированных территориях. Не получив ясного ответа, он приказал своему послу в Риме Макензену встретиться с Муссолини и добиться, чтобы тот отстранил Верховное командование итальянской армии от участия в еврейских акциях на территории Франции. Дуче предлагалось принять одно из трех решений: или «еврейским вопросом» в итальянской зоне будут заниматься французские полицейские; или независимые от армии гражданские полицейские Италии будут действовать по немецким инструкциям; или, наконец, немецкие войска и СС вместе с французской полицией сами, без итальянцев, завершат все операции. Немецкому послу было поручено передать, что Берлин потерял терпение и требует немедленных действий.

Для всех евреев, находившихся под итальянской защитой, наступили решающие дни.

Макензен получил аудиенцию у Муссолини 17 марта 1943 года и результатами беседы остался доволен. Он сообщал в Берлин, что дуче принял первое решение, предложенное Риббентропом: депортировать евреев поручалось французским полицейским.

Муссолини не впервой принимал решение, означавшее неминуемую смерть для десятков тысяч евреев. И не впервой людям из его окружения удавалось переубедить его. На этот раз таким человеком оказался новый министр иностранных дел Бастианини, сменивший на этом посту зятя Муссолини Чиано. Дневники сотрудника МИДа Петромарки сохранили слова, сказанные Бастианини вечером того же дня, 17 марта 1943 года: «Наш народ знает, какая судьба ожидает евреев, если мы выдадим их немцам. Они все погибнут в газовых камерах, включая женщин и детей. Поэтому мы не хотим позволить, чтобы подобные жестокости проводились с согласия наших людей. И вы, дуче, тоже не должны соглашаться на это. Почему вы хотите взять на себя ответственность за чужие преступления и повторяете свои старые ошибки?».

Это были слова мужественного человека. Непредсказуемый и взрывной характер Муссолини был хорошо известен его приближенным. Но сейчас дуче явно сомневался.

– Я ведь обещал Макензену отдать военным приказ и заверил, что ничего на этот раз не сорвется, – напомнил он.

Бастианини ответил:

– С вашего позволения разговаривать с Макензеном буду я.

– Договорились, – с облегчением сказал дуче.

В своих воспоминаниях, изданных после войны, Бастианини писал, что Муссолини при этих словах даже рассмеялся – впервые за несколько недель: в последнее время его мучили жестокие боли в желудке [1].

На следующий день Бастианини направил послам Италии в Париже и в Виши копии приказа итальянского военного командования, в котором подчеркивалось, что французские власти в оккупированных Италией областях не должны ничего предпринимать против евреев. Все акции, связанные с этим вопросом, относятся исключительно к компетенции итальянских военных. Это прямо противоречило тому, что дуче обещал Макензену. Перед Бастианини стояла, казалось бы, неразрешимая задача – совместить две противоположные позиции. Но он нашел решение этой «квадратуры круга».

Утром 20 марта 1943 года министр принял немецкого посла. Сохранились два отчета об этой встрече. Один со слов Бастианини записал его сотрудник Петромарки. Второй направил в Берлин сам Макензен. Расходясь в деталях, оба текста одинаково передают суть состоявшегося разговора. Бастианини сообщил Макензену, что дуче изменил свое мнение и отдал приказ всех евреев на оккупированных итальянцами территориях интернировать в специальный лагерь, причем заниматься этим будет только итальянская армия. Он пояснил удивленному послу, что лучшего решения не найти, ибо французские полицейские теперь могут помогать своим еврейским знакомым, в то время как итальянцы будут непредвзятыми и независимыми исполнителями. Дуче уже подписал приказ командующему Четвертой армии об организации в Савойе лагеря для интернированных евреев Франции.

То, что сын знаменитого прусского фельдмаршала Макензена, «старый вояка» и достаточно прямолинейный человек, поверил аргументам Бастианини, неудивительно. Но даже шеф гестапо Мюллер, которого никак нельзя заподозрить в наивности, одобрил план итальянцев. Мюллер знал многих высших чинов в итальянской полиции и не сомневался в их антиеврейских настроениях…

Конечно, итальянцы, как и любой народ, не являются поголовно праведниками. Но была такая история, в которой одни люди пытались спасти других. И самое главное в ней – результат. Итальянские дипломаты, военные и чиновники могли просто не участвовать в спасении евреев, что фактически означало бы пособничество в их убийстве. Но они не считали себя вправе остаться в стороне. И зло на этот раз не победило.

В нашем сознании слово «концлагерь» прочно связано с ужасами Освенцима и ГУЛАГа. Условия жизни евреев в лагере под защитой итальянцев разительно от этого отличаются. Здесь было организовано нечто подобное большому киббуцу на европейской земле. Зоны в лагере разделили на кошерные и некошерные. Почти каждая еврейская семья жила в отдельном домике. Им было позволено взять с собой в лагерь довольно много вещей, и итальянские солдаты помогали пожилым и больным людям донести эти вещи до жилищ. К заключенным охранники обращались не иначе, как «синьор» или «синьора». Еврейские врачи устраивали поликлиники, в которых лечились и жители близлежащих деревень. В лагере даже действовали синагоги. Человек по имени Альберт Шарон вспоминал о лагере в итальянской зоне Франции как об идиллии, рассказывал, что солдаты и офицеры, приходили на богослужения, чтобы послушать прекрасные голоса канторов.

Справедливости ради следует сказать, что совсем в других условиях содержались люди, оказывавшие итальянцам вооруженное сопротивление, например, словенцы.

Итальянские фашисты никогда не считали евреев своими врагами. Более того, среди основателей фашистского движения было пятеро евреев. В Новой истории националисты, либералы и евреи имели общего врага – папство и реакционное католичество. Объединение Италии и ликвидация средневековых еврейских гетто происходило одновременно.

Среди простых итальянцев антисемитизм был распространен значительно меньше, чем среди немцев или венгров. Вообще в населении Италии евреи составляли меньше одного процента. Они не занимали ведущих положений ни в одной отрасли, как было, например, в Германии или Венгрии. И хотя среди итальянских писателей было много евреев, в работах, скажем, Альберто Моравиа или Карло Леви не было ничего «специфически еврейского». Ассимиляция здесь была настолько сильной, что многие и не считали себя евреями. Доля смешанных браков в Италии по переписи 1938 года составляла 43,7 процента – самый высокий показатель в Европе. «Итальянские евреи выглядят как-то не по-еврейски» – такая шутка была распространена в те годы. Знаменитый Примо Леви, человек, переживший Холокост и олицетворявший в послевоенной Европе символ еврея, в Освенциме носил с собой не Тору, а томик Данте.

Министр иностранных дел и зять Муссолини граф Чиано в 1937 году писал, что в Италии нет еврейского вопроса. В первые годы фашистского правления еврей Альдо Финци был заместителем министра внутренних дел. Другой еврей, Данте Альманси, служил вицешефом итальянской полиции. И таких примеров можно было бы привести еще множество.

Из всех европейских государств, которые находились под давлением нацистского «нового порядка» и тем не менее сопротивлялись уничтожению еврейского народа, с Италией можно сравнить только Данию. Ханна Арендт в своей знаменитой книге «Эйхман в Иерусалиме» [6] писала: «То, что в Дании было результатом привитого понимания предпосылок и обязанностей, гарантирующих гражданство и независимость, в Италии произошло почти автоматически, стало итогом гуманизма, пронизывающего все слои древнего и цивилизованного народа». Здесь отмечена важная, но не единственная причина. О некоторых других мы попытались сказать в своих заметках.

Стоит вспомнить, что добродетель часто произрастает из недостатков, а преступление – из доведенных до абсолюта достоинств. Пруссия добилась того, что удавалось очень немногим: здесь практически полностью была искоренена коррупция на государственной службе. Прусские чиновники служили государству как божеству, но за параграфами инструкций и циркуляров исчезал живой человек.

Для итальянской бюрократии, напротив, характерны необязательность и расхлябанность, так раздражавшие немцев. Мафия и коррупция, карбонарии, масоны и иезуиты – вот типичный «коктейль» итальянского общества. Но продажность чиновников способствовала спасению евреев: за деньги можно было купить свободу и жизнь, а богатая традиция заговоров помогала долгое время игнорировать приказы дуче.

Ханне Арендт принадлежит термин «банальность зла», которым она определила точные, пунктуальные ответы Адольфа Эйхмана на судебном процессе в Иерусалиме.

То, что двигало итальянцами в отношении евреев в годы фашизма, можно было бы назвать «банальностью добра». В душах многих людей сохранился определенный порог порядочности, переступить через который они не могли даже по приказу дуче. Престиж нации, совесть и человечность оказались не пустыми словами для многих итальянцев – от простых солдат до генералов и министров.

Заговор высших офицеров вермахта, организованный 20 июля 1944 года против Гитлера, потерпел поражение. Зато успешным оказался заговор против приказов Муссолини в 1942 и 1943 годах. Пока у власти в Италии находились фашисты, ни один еврей на контролируемых итальянцами землях не был выдан немцам и не пострадал.

После падения фашистского режима и капитуляции страны для итальянских евреев наступили черные дни. Только тогда Эйхману и его подручным представилась возможность вывезти их в лагеря смерти.

Когда осенью 1943 года эсэсовцы вошли в концлагеря во Франции, они не нашли там почти ни одного еврея. Как и в Хорватии, итальянские военные, рискуя жизнью, позволили заключенным скрыться.

Тысячи евреев смогли через Ниццу и Марсель отплыть в Америку или Палестину.

Многие бежали в горы северной Италии или примкнули к отрядам французского Сопротивления.

В Риме после капитуляции Италии немцы активно искали доказательства измены. Чиновники итальянского Министерства иностранных дел спешно сжигали компрометирующие документы. Вот выдержка из интервью, которое незадолго до своей смерти дал Роберто Дукки, бывший высокопоставленный сотрудник этого ведомства: «Дела о евреях в Хорватии, как и другие, более поздние, были отнесены к строго секретным. Я держал их в бронированном сейфе, а девятого или десятого сентября 1943 года, когда мы сжигали архивы МИДа, забрал их оттуда. Но я не сжег эти дела, сохранил их дома, так как посчитал, что было бы хорошо, если люди узнают, что мы вели себя порядочно».

После окончания войны итальянцы, вернувшиеся из советского плена, рассказывали, что отношение к ним в лагерях было лучше, чем к пленным немцам, так как они не участвовали в массовых убийствах мирного населения. Заговорщики, спасавшие евреев в Италии, Югославии, Греции и Франции, сыграли в этом не последнюю роль.

1. Steinberg Jonathan. Deutsche, Italiener und Juden. Goettingen, Steidl Verlag, 1992.

2. Zuccotti Susan. The Italians and Holocaust. Persecution, Rescue and Survival. New York – London, 1987.

3. Michaelis Meir. Mussolini and the Jews: German-Italian Relations and the Jewish Question in Italy 1922–1945. Oxford, 1978.

4. Hilberg Raul. Die Vernichtung der europaeischen Juden. Frankfurt am Main, 1990.

5. Hitlers politisches Testament. Die Bormann Diktate vom Februar und April 1945. Hamburg, 198 1.

6. Arendt Hanna. Eichmann in Jerusalem. Muenchen, 1990.

Дочки-матери

До войны жизнь этой женщины выглядела вполне благополучно. Ее брак с Болеком Яромирским все знакомые называли счастливым. И материально семья была обеспечена: Болек владел магазином металлических изделий на Ставинской улице – той самой, которой позже суждено было оказаться внутри печально знаменитого варшавского гетто.

В 1938 году у Леокадии обнаружили болезнь горла, и врачи порекомендовали ей деревенский воздух. Для поправки здоровья супруги выбрали небольшой поселок Бялолека в двух часах езды от центра Варшавы. Мирная жизнь закончилась осенью 1939 года. Первого сентября гитлеровские войска вошли в Польшу, через неделю немецкие танки уже въезжали в ворота Варшавы.

Во время бомбардировки города был разрушен магазин на Ставинской улице, убит один рабочий. Болек хотел восстановить магазин, но Леокадия воспротивилась: место, где погиб человек, вызывало в ней ужас. В конце сентября Болек поехал в Варшаву искать новое место для магазина – и не вернулся. Через несколько дней Леокадия узнала, что его арестовали на вокзале. Преступление мужа состояло в том, что он нес в руках «нелегальную», т. е. не получившую от оккупантов разрешение на выпуск, газету. Не успевший разобраться в строгих требованиях «нового порядка», поляк Болек стал одним из первых политических заключенных. Весной 1940 года его перевели в только что созданный концлагерь Освенцим.

Привыкнув к жизни если не роскошной, то по крайней мере с удобствами и достатком, тридцатичетырехлетняя Леокадия осталась без мужа и без средств к существованию. Теперь нужно было думать о заработке. Она не боялась никакой работы: ей приходилось быть и прачкой, и уборщицей, и служанкой, и даже контролером на водочном заводе. Но зимой 1942-го она тяжело заболела малярией и потеряла место.

Летом Яромирской удалось устроиться на немецкий торговый склад в Варшаве. Платили не очень много, зато ей было выдано рабочее удостоверение немецкого предприятия с печатями и эмблемами Третьего Рейха. Это удостоверение давало надежду, что ее не арестуют, как Болека, при очередной гестаповской облаве. Инстинкт подсказывал, что спастись легче всего, когда находишься среди врагов. Каждое утро Леокадия шестичасовым поездом отправлялась на работу в Варшаву и к вечеру возвращалась домой. Зарплата была 50 грошей (ползлотого) в час, и еще дважды в неделю выдавали килограмм хлеба. На черном рынке такая буханка стоила 18 злотых – цена 36-часового труда.

В октябре 1942 года ее жизнь вновь резко изменилась: она стала матерью.

Крик ребенка Леокадия услышала вечером шестого октября 1942 года. В тот воскресный день она была в гостях у соседки, с которой они обсуждали затеянную немцами ликвидацию еврейского гетто в ближайшем городке Легионове. Ликвидация означала, что шесть тысяч евреев, согнанных двадцать месяцев назад со всех окрестных мест в специальный квартал Легионова, отправлялись в лагерь уничтожения Треблинку. Кто-то из них сопротивлялся, кто-то пытался бежать. Немцы безжалостно расстреливали непокорных, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей.

Возвращаясь поздно вечером домой, женщина слышала детский плач, но не придала этому значения. Утром, когда она торопилась на поезд, ребенок все еще плакал. Теперь она пошла на крик и у стены дома нашла запеленутую девочку, на вид годовалую. Леокадия оставила младенца у соседки и помчалась в город.

Ей удалось освободиться с работы пораньше. У соседки она нашла множество знакомых и незнакомых женщин. Все в один голос советовали отдать девочку в полицию – никто не сомневался, что этого ребенка подкинули из Легионова. Но Леокадия решила иначе: она оставила девочку у себя.

Леокадия и Богумила

Леокадия Яромирская хорошо представляла, какой опасности подвергает свою жизнь, спасая еврейского ребенка. По немецким правилам человек, помогавший евреям, заслуживал к себе такого же отношения, как еврей. В оккупированных странах Западной Европы немцы еще старались соблюдать видимость законности. На востоке же, на территориях Польши и СССР, где мобильные айнзац-группы могли за один час убить не одну тысячу людей, гестаповцы не церемонились: если не немедленный расстрел, то концлагерь – таковы были самые распространенные меры наказания. Но в своем решении она оставалась непреклонной.

У старосты Бялолеки Леокадия зарегистрировала девочку как свою приемную дочь Богумилу Ядвигу Яромирскую. Маленькая Богусия была красивым белокурым ребенком. Скоро она научилась говорить и стала называть Леокадию мамой.

Девочку нужно было с кем-то оставлять на время работы. Первую неделю с ней сидел сосед, но это не могло продолжаться долго. Найти няню оказалось не просто: требования Леокадии были строги. После нескольких неудачных попыток ей все же повезло: она встретила добросовестную семнадцатилетнюю польскую девушку Ирену, которая скрывалась от высылки в Германию на подневольные работы. Леокадия предложила ей поработать няней пару месяцев, но получилось так, что Ирена осталась с ней почти до конца войны.

Пока Яромирская жила одна, зарплаты в немецком торговом складе ей хотя и с трудом, но хватало. Теперь же понадобились дополнительные средства на содержание Богусии и Ирены. Выход был один: она стала воровать со склада разные товары – тюфяки для матрацев, одеяла, простыни – и продавать их на черном рынке. Один тюфяк стоил 60 злотых – этого хватало на то, чтобы в течение месяца Богусии давать по яблоку в день. Вначале Леокадию мучила совесть, но потом она успокоилась – ведь все унесенное ею со склада было украдено самими немцами у поляков. Однако она никогда не забывала, что за такое преступление ее немедленно отправят в концлагерь. Поэтому приходилось быть предельно осторожной и предусмотрительной. Вынесенные вещи она не продавала ни в Варшаве, ни в Бялолеке.

Каждую субботу пани Яромирская сразу после работы отправлялась за триста километров в Краков, где жил ее брат. Поездка требовала немалых сил и мужества: поезда на станциях приходилось брать штурмом. Вагоны были переполнены – даже наклониться, чтобы поднять что-то с пола, было невозможно. Поезд шел всю ночь, а поутру, приехав в Краков, Леокадия вместе с братом ходила по крестьянским домам, чтобы обменять привезенные вещи на продукты. В тот же день вечером она снова отправлялась в Варшаву и в понедельник сразу с поезда бежала на работу. После трудового дня она даже не ужинала, а обессиленная ложилась спать. Но благодаря этим поездкам Богусия нормально питалась, а Болек в лагере получал продуктовые посылки.

Большой проблемой было топливо: дрова еще можно было достать, но уголь ценился буквально на вес золота. У одного своего знакомого, железнодорожного инженера, Леокадия раз в неделю – ночью, тайком – покупала уголь прямо с паровоза. Для этого приходилось нарушать комендантский час – и попади она в руки гестапо, концлагеря было бы не миновать. Сто килограммов топлива стоило двести злотых. Не жалея ради любимой Богусии себя, Леокадия таскала домой мешки по 30–40 килограммов.

Cтрах потерять дочку не покидал ее никогда: и у соседей, и у немцев оставались подозрения о происхождении девочки. Однажды Яромирскую вызвали в гестапо на допрос. Леокадия пришла с Богусией на руках: ухоженный белокурый ребенок был совсем не похож на гонимых, грязных и несчастных евреев, с которыми приходилось иметь дело эсэсовцам. В тот раз удалось благополучно уйти с допроса, но опасность, что девочку заберут при очередной облаве, не проходила. Однажды Ирене пришлось прыгать из окна с малышкой на руках, чтобы спрятаться от неожиданного обыска. Леокадия c замирающим сердцем возвращаясь с работы: кто-то ее встретит дома?

И все же она ни секунды не колебалась, когда ей пришлось спрятать еще одну еврейку – на этот раз девушку.