Текст книги "Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения"

Монгол, казак или еврей?

В различных публикациях о Давиде Бурлюке время от времени всплывает «еврейский след». Авторов вводит в заблуждение то иудейское имя «отца российского футуризма», то девичья фамилия его матери. Да и уменьшительное «Додя», «Додичка», как называли его родные и друзья, звучит очень по-одесски.

«Моё вступление в 1894 году во второй класс классической гимназии в городе Сумы Харьковской губернии сразу дало мне прозвище “художника” среди бутузов и шалунов класса. Не упоминаю, что порядком страдал от них также и за своё “еврейское” имя Давид», – писал Бурлюк в своих автобиографических «Фрагментах из воспоминаний футуриста».

И не только соученики – многие его друзья были убеждены, что у Бурлюка еврейские корни. Был среди них и знаменитый «бубновалетец», художник Аристарх Лентулов, который, отмечая в матери Бурлюка «помесь от ума, от культуры и от какой-то деловитости», говорил литературоведу В. О. Перцову: «Это украинцы настоящие, хотя мать еврейка». Несколько парадоксально, откровенно говоря.

Возможно, друзей сбивали с толку коммерческая жилка Бурлюка, его ярко выраженный отцовский инстинкт, которые они принимали за проявления еврейского характера… И всё же предположения о еврейских корнях Бурлюка не имеют под собой никаких оснований.

И мать, и отец Давида Бурлюка были православными. В Государственном архиве Одесской области, среди дел Одесского художественного училища сохранился фрагмент личного дела Давида Бурлюка, из которого следует, что он является сыном мещанина (рядового в запасе) Херсонской губернии, православного вероисповедания.

Однако конфессия не имела особого значения для настоящего футуриста. Переехав в 1922 году в США и купив почти двадцать лет спустя дом на Лонг-Айленде, в Хэмптон Бейз, Бурлюки стали прихожанами епископальной церкви Святой Девы Марии. В этой церкви 26 мая 1946 года венчался их старший сын Давид, а после были крещены все четверо их внучек и двое внуков. После каждого крещения Бурлюк дарил настоятелю, отцу Джеральду Гардинеру свою картину – в итоге тот стал обладателем неплохой коллекции. Бурлюк был хорошим прихожанином – он пел все молитвы и смотрел порядок службы по книге. В этой же епископальной церкви 18 января 1967 года Давида Бурлюка отпевали…

И тем не менее еврейская тема появилась в жизни Давида Давидовича совершенно неожиданно, уже после его переезда в США. Впервые я узнал об этом от пражских родственников Давида Давидовича, невестки и внучек его младшей сестры Марианны – Ольги Фиаловой, Итки Мендеовой и Яны Коталиковой. Ольга Фиалова рассказывала, что после приезда в Америку, разобравшись в среде русской эмиграции, Давид Бурлюк понял, что это в основном крайне антисоветски настроенная публика. В то же время сам Давид Давидович всю жизнь был более чем лоялен к советской власти. Оставалось одно – дружить с нашими эмигрантами еврейской национальности, которые в основной массе своей были левыми, а многие вообще придерживались коммунистических убеждений. И тогда Бурлюк начал намекать новым знакомым, что и у него есть еврейские корни. Всё-таки Давид Давидович…

Друзей среди евреев у Бурлюка в Америке было множество. Это художники Абрам Маневич, Рафаэль и Мозес Сойеры, Борис Анисфельд, Макс Вебер, Хаим Гросс, Абрагам Волковиц, Наум Чакбасов, Луис Лозовик…

А вот ещё один интересный эпизод, рассказанный пражскими потомками младшей из сестёр Бурлюк. Во время первого визита в Прагу, в 1957 году, в ресторане Союза писателей Давид Давидович вдруг начал требовать у официанта… кошерные блюда.

Однако всё это было не более чем игрой.

Воистину, Давид Бурлюк был настоящим космополитом.

Жить… Жить…

«В 1882 году 9 июля (ст. ст.) родился составитель записок сих», – писал Давид Бурлюк в «Лестнице лет моих».

«Домик стоял на высоком холме над ставком. У постели роженицы была лишь баба-повитуха, а роды были (первые) трудными… Мать рассказывала: очнулась после муки, тянувшейся целые степные сутки… Мальчик родился… Тишина, запах полевых цветов и листьев рощ дубовых… Песни возвращающихся с полей… Закат, победоносно торжествующий пылью золотой, оранжевыми и лимонными красными отблесками. Жить… Жить…»

Для облегчения родов повитуха отворила в доме все окна, вынула все ящики из шкафов и комодов и открыла все заслонки в печи. Людмила Иосифовна часто потом рассказывала сыну о том, что никогда не забудет ни этот волшебный летний вечер, ни золотые лучи солнечного света, падавшие в окно, через которое в лучах заката были видны телеги, гружённые урожаем. И Давид Бурлюк, всегда помнивший эту историю, всю жизнь отражал в своих картинах поклонение этому удивительному феномену солнечного света.

Глава вторая
Детство. Котельва и Корочка

Котельва

«Я был первенцем. До 1885 года мы жили на хуторе. В этом году отец продал “Семиротовщину” и снял именьице у некоего Соловьёва в селе Котельва Ахтырского уезда той же Харьковской губернии», – писал Давид Бурлюк.

«После рождения первенца, вследствие отсутствия медицинского контроля и примитивных условий жизни, матушка захворала; отец продал хутор. Молодые уехали на зиму в Харьков, и отец, поняв, что его жена-горожанка не в состоянии будет продолжать жизнь “опрощенцев” <…> решил “сесть на аренду” и зарабатывать промысловым сельским хозяйством и торговлей скота», – дополняет его в своих воспоминаниях Людмила.

Котельва, в которую на пять лет переехали Бурлюки, была большим селом – 40 тысяч душ населения. Они прожили в Котельве до 1890 года, и весной того же года у Давида Фёдоровича и Людмилы Иосифовны родился третий сын, Николай. Всего в Котельве в семье Бурлюков появились на свет трое детей – дочь Людмила и двое сыновей, Владимир и Николай. Вместе с Давидом они составят творческое «ядро» семьи, вместе войдут в историю искусства.

Давид Бурлюк посвятил Котельве целый ряд стихотворений. Вот одно из них, написанное им в конце 1920-х:

 
В уме воспоминания толпятся детства
Когда на Украине в Котельве
Я каждый сад считал моим родным наследством
И рой весёлых грёз кружился в голове.
Когда после дождя
Сложив свои штанишки у забора
Купались в лужах и мараясь в ил
Мальчишек радости безгранично свора
Окрестные дворы в свой погружала пыл
Нет удержу стихийному веселью!
Какие крики, визги и прыжки…
Пока не станет мыть арапов ожерелья
Родная матушки заботливость руки.
 

Давид Фёдорович снял у Соловьёва 300 десятин пахотной и луговой земли. «Хотя отец нанимал рабочие руки, но и сам любил пахать и сеять. Отец также ранней осенью скупал скот, откармливал его свёклой собственного посева и позже продавал его мясо прасолам. Под наблюдением матери велось домашнее хозяйство», – писала Людмила.

Редко кто может похвастать подробными воспоминаниями из раннего детства. Однако же Давид Бурлюк уверял, что он – исключение, и помнит всё с трёхлетнего возраста. Кое-что, правда, потом забывал. «Рождения моей младшей сестры Людмилы (впоследствии – талантливой художницы: в 17 лет она выставила на “Союзе русских художников”) – я не помню. Она всего на два года моложе меня. Но при моей памяти появились на свет мои братья Владимир и Николай – впоследствии – первый атлет и художник, участник многих выставок; второй – Николай родился в 1890 году – поэт и энциклопедист. Эти – играли известную роль в моей жизни».

Людмила Бурлюк

И всё же Давид Давидович был склонен к преувеличениям. Возможно, он что-то и помнил с 1885 года, но не всё. Сестра Людмила родилась, когда ему было уже не два, а четыре с половиной года.

«В Котельве родилась в декабре 1886 года дочь Людмила – будущая художница, автор этих воспоминаний» – это строки из «Фрагментов хронологии рода Бурлюков», написанных Людмилой Бурлюк.

В биографии Людмилы Бурлюк до недавнего времени было множество лакун. Не были известны ни точная дата её рождения, ни точная дата смерти. Да и в целом информация о её судьбе ограничивалась упоминаниями о ней самого Давида Бурлюка во «Фрагментах из воспоминаний футуриста», несколькими абзацами из «Полутораглазого стрельца» Бенедикта Лившица и опубликованными в советское время воспоминаниями самой Людмилы о своих друзьях и соучениках по Академии художеств Исааке Бродском и Митрофане Грекове (Мартыщенко), а также её воспоминаниями о Валентине Серове. Именно Бродский и Мартыщенко, друзья старшего брата со времён учёбы в Одесском художественном училище в 1900–1901 годах, стали впоследствии друзьями самой Людмилы – они были её соучениками в Академии художеств в Санкт-Петербурге. Собственно, именно они, увидев её успехи в рисовании, и посоветовали ей поступать в Академию. Она стала моделью для Исаака Бродского – в 1906 году в имении Козырщина Полтавской губернии, куда пригласил его Давид, Бродский написал необычный по композиционному решению портрет сидящей на ковре Людмилы, находящийся теперь в его Музее-квартире в Санкт-Петербурге. Сама Людмила так вспоминала об этом:

«В тёплый день я начинаю позировать Бродскому и другим художникам. Сижу на полу, на коврике, хотя кругом много кресел: почему-то Бродский нашёл, что так лучше, и брат его поддержал. Смотрю на зеркала, в простенке между ними балконная дверь. В открытые настежь окна льётся солнце. Синеют подснежники в саду и на столе, а распустившиеся листья яркой зеленью режут глаза».

Вот практически вся крайне скупая информация о сестре «отца русского футуризма».

Однако в 2012 году мне удалось найти в Праге маленькое сокровище – семейный архив Людмилы и самой младшей сестры Давида Бурлюка, Марианны. Это позволило восстановить многие детали биографии не только обеих сестёр, но и самого Давида, Владимира и Николая Бурлюков. Дело в том, что в 1921 году Марианна вышла замуж за чешского художника Вацлава Фиалу, с которым Давид Бурлюк случайно познакомился во Владивостоке в 1919-м. С 1922 года и до самой смерти Марианна с Вацлавом жили в Праге, а в 1956-м младшая сестра перевезла к себе старшую, жившую в нищете в Саратове. С собой в Прагу Людмила привезла лишь кота Рыжика и несколько альбомов с бумагами и фотографиями. Они и позволили определить точную дату её рождения, а сохранившееся в архиве свидетельство о кремации – точную дату смерти.

Людмила Давидовна Бурлюк (в замужестве Кузнецова) родилась 2 января 1887 года (по новому стилю) в Котельве и умерла 1 февраля 1968 года в Праге. Жизнь её делится на три больших периода: счастливый – до смерти мужа в 1922 году; трагический – после этого и до 1956 года; спокойный и гармоничный, пражский, – последние двенадцать лет жизни, с 1956 по 1968 год. За год до смерти, в 1967-м, в пражском культурном доме «Завадилка» состоялась её последняя в жизни персональная выставка – предыдущей выставкой, в которой она принимала участие, была выставка «Мира искусства», состоявшаяся за 55 лет до этого, в 1912 году.

Такой перерыв не случаен – Людмила на время прекратила серьёзные занятия живописью, выйдя замуж и родив первого сына. Вот что писал о ней Бенедикт Лившиц в «Полутораглазом стрельце»:

«Кроме Давида и Владимира, художницей была старшая сестра, Людмила. Ко времени моего приезда в Чернянку она вышла замуж и забросила живопись. А между тем десятки холстов в манере Писсарро, которые мне привелось там видеть, свидетельствовали о значительном таланте. Братья гордились ею, хотя ещё больше её наружностью – особенно тем, что на каком-то конкурсе телосложения в Петербурге она получила первый приз. Младшие дочери были ещё подростки, но библейски монументальны: в отца».

Лившиц впервые приехал в Чернянку, административный центр принадлежавшего графу Мордвинову Чернодолинского заповедника, которым управлял с 1907 по 1914 год Давид Фёдорович, в декабре 1911 года. Людмила «забросила живопись» тремя годами ранее. Давид Бурлюк писал: «Прозвали нас “братьями Бурлюками”, хотя с нами выставляла и сестра Людмила, до выхода её замуж за скульптора Василия Васильевича Кузнецова… и до рождения у неё в 1908 году седьмого сентября сына Ильи (ныне на рабфаке в Ленинграде)». Давид Давидович ошибся на один день – Илья Кузнецов родился в Чернянке 8 сентября 1908 года.

Людмила действительно активно выставляла свои работы вместе с братьями – на выставке «Союза русских художников» в 1906/07 году, на «VII выставке картин Общества харьковских художников в пользу голодающих», состоявшейся в 1906 году в Харькове, на «XVII выставке картин Товарищества южно-русских художников» в том же году в Одессе, на «Весенней выставке в залах Императорской Академии художеств» (1907), на знаковой для Бурлюков выставке «Стефанос» в конце 1907-го – начале 1908 года в Москве, на киевской выставке «Звено» (1908) и целом ряде других.

Людмила не забросила живопись окончательно – она не прекращала рисовать, и позже именно живопись, навыки портретиста позволили ей выжить и кормить детей в 1920—1940-е годы, уже после смерти мужа; но, безусловно, из художнического сообщества она выпала и в выставках не участвовала. Уже в Праге она смогла вновь посвящать искусству всё своё время – более того, она, как почти все Бурлюки, начала писать стихи.

Давид Бурлюк, в апреле 1918-го уехавший в Башкирию и далее в Сибирь, Владивосток, Японию, США, не видел сестру около сорока лет. Их первая спустя многие годы встреча состоялась в последний день пребывания Давида и его жены, Марии Никифоровны, в СССР в 1956 году. После этого были две встречи в Праге – осенью 1957-го и летом 1962-го. Но переписка с сестрой не прекращалась все эти годы, начиная с 1922-го. Давид Давидович даже отправлял ей из США денежные переводы. Много позже, 27 ноября 1963 года, уже после пражских встреч, он писал:

«Дорогая Людочка – друг единственный с 1897 по 1907. Наше имя, Володи, моё и твоё, не забыто; в истории мирового искусства – мы там! Всё более книг вспоминает нас».

Пражские встречи с Давидом стали для Людмилы сильнейшим толчком, стимулом к творчеству, а их последующая переписка и написанные ею по настоянию Давида семейные воспоминания – бесценным источником информации.

Собственно, именно так произошло и в детстве – старший брат определил во многом судьбу сестры. Именно он дал ей первые уроки рисования. Давид вспоминал о том, что, увлёкшись рисованием, «стал засаживать за стол свою сестру Людмилу и брата Владимира: ей было тогда восемь лет, а брату шесть, и делал в их тетради рисунки… заставляя “своих учеников” копировать эти рисунки».

Именно Людмила стала его первой моделью: «Я забыл сказать, что в августе месяце 1897 года, когда мы жили в Харьковской губернии, Лебединского уезда, в родовом гнезде Бурлюков “Рябушки”, я сделал первый рисунок с натуры, портрет моей сестры Людмилы, это был набросок с натуры, и он отличался сходством. Что привело меня в восторг».

Пути брата и сестры разошлись впервые в 1902 году – тогда Людмила смогла поступить в Императорскую Академию художеств, Давид же провалил второй экзамен, по рисунку, получив по жеребьёвке место в самом конце зала, откуда ему было плохо видно натуру. Давид тогда уехал в Мюнхен, а Людмила переехала в Санкт-Петербург, город, ставший одним из главных в её жизни. Впереди у неё были успешная учёба и признание со стороны коллег.

В 57-м номере журнала «Color and Rhyme» опубликованы воспоминания Давида Давидовича и его жены Марии Никифоровны под простым названием «Burliuk». В них есть несколько абзацев, посвящённых Людмиле:

«Людмила училась в Академии с большим успехом в зимний сезон 1902–1903 годов и продолжила обучение в 1903–1904 годах. Осенью 1904-го она была зачислена в студию профессора Ционглинского. Весной 1905 года манера её живописи начала изменяться; мой брат Владимир и я начали использовать в своей живописи яркие и чистые цвета, и она, путешествуя на юг с берегов Невы через Москву, неоднократно посещала собрания братьев Морозовых и Щукина. Отношение профессоров Академии к её работам немедленно ухудшилось, однако весной 1906 года ей была оказана честь – Константин Сомов и Валентин Серов пригласили её стать участником объединения “Мир искусства”. Людмила также принимала участие во множестве организованных мной выставок, представив много холстов. Последней выставкой, в которой она приняла участие, была “Стефанос” в Москве, в 1907 году. В феврале 1908 года она вышла замуж за скульптора В. В. Кузнецова, чей отец был железнодорожным инженером, последним проектом которого была железная дорога из Петербурга в Мурманск. Кузнецовы были дружны с Ремизовыми, Мережковским и сёстрами Гиппиус. Все они были архаистами, ненавидящими всё новое, и вскоре Людмила стала относиться к нам как к “чужакам”. У Людмилы с Кузнецовым было четверо детей: Илья (1908), Кирилл (1912 (20 февраля. – Е. Д.)), Даниил (1914 (Бурлюк ошибся – Даниил родился 3 июня 1916 года. – Е. Д.)) и Василий (1915 (30 января. – Е. Д.)). Двое из них, Илья и Даниил, погибли во время Второй мировой войны, а Василий сошёл с ума в немецком плену. Кирилл стал архитектором и жив сейчас, Людмила жила с ним в Москве в 1947 году (в действительности несколько послевоенных лет Людмила жила в квартире Кирилла не в Москве, а в Ленинграде. – Е. Д.)».

У Людмилы была счастливая, но короткая семейная жизнь. Революция и Гражданская война разрушат семейную идиллию; Кузнецовы будут вынуждены уехать от столичных голода и разрухи под Саратов, в город Аркадак, где в 1923 году Василий умрёт от тифа. Людмила останется одна с четырьмя детьми на руках. В Аркадаке и Саратове проживёт она почти тридцать пять лет – до тех пор, пока не получит разрешение на выезд в Прагу.

Но всё это будет гораздо позже. А пока брат и сестра живут с родителями в Котельве и не знают о том, что оба станут художниками и будут совместно выставлять свои работы на первых авангардных выставках в столицах. В Котельве произошёл случай, о котором Людмила помнила даже спустя семьдесят лет:

«Это было в октябре 1887 года. В кухне в больших котлах топили сало недавно зарезанных свиней. Стряпуха украинка не досмотрела и сало загорелось, выскочила с кухни с криком: “Ой, лишечко, рятуйте, кто в Бога вируе”. Отец, со свойственной ему горячностью, не отдавая себе отчёта, прибежав на кухню, влил во вспыхнувшее сало ведро воды. Голова, грудь, шея, руки были обожжены». Лицо отца превратилось в сплошной волдырь, губы запеклись… Несмотря на варварское лечение того времени, шрамов на лице не осталось, но оно приобрело жёлтый цвет. «У матери в груди пропало молоко, но мне уже было девять месяцев жизни».

Владимир Бурлюк

«Летом 1887 года родился сын Владимир», – писала Людмила Бурлюк в своих «Фрагментах хронологии рода Бурлюков».

Так как сама она родилась в конце декабря 1886-го, это выглядит более чем странно.

Если в биографии Людмилы Бурлюк до недавнего времени было множество белых пятен, то в биографии Владимира Бурлюка они сохраняются по сию пору. Не известны ни дата, ни место его смерти. Да и год рождения удалось подтвердить лишь недавно.

Широко распространена информация о том, что он родился в марте 1886 года – такая датировка не редкость даже в музейных собраниях, в которых присутствуют его работы, например, в музее Ленбаххаус в Мюнхене, в коллекции которого находится датируемая 1910 годом «Танцовщица» (местом рождения Владимира ошибочно указан Херсон). Наверное, такая датировка является следствием процитированной выше фразы Давида во «Фрагментах из воспоминаний футуриста» о том, что в 1892 году он, продолжая увлекаться рисованием, «стал засаживать за стол свою сестру Людмилу и брата Владимира: ей было тогда восемь лет, а брату шесть». Неточные воспоминания Давида Давидовича сбили с толку многих исследователей.

На сайте испанского музея Тиссена-Борнемисы, в коллекции которого находится прекрасная работа Владимира «Крестьянка», годом рождения также указан 1886-й, а местом рождения – Чернянка, что уж вовсе нелепо: в Чернянку Бурлюки переедут двадцать лет спустя, в 1907 году.

В своём письме Кэтрин Дрейер от 7 августа 1943 года Давид Бурлюк пишет о брате:

«Его также называли Вольдемар. Родился в 1887 году. Был необыкновенно талантлив, особенно в рисунке и в живописи. Любил спорт, был великолепно сложен и профессионально занимался классической борьбой у таких знаменитых чемпионов, как Пытласинский и Заикин». Дальше Давид Давидович пишет о том, что в багаже Владимира всегда присутствовал реквизит, состоящий из больших и малых гантелей, которые создавали проблемы во время многочисленных поездок по различным городам. Бурлюк пишет, что сам Вольдемар никогда не носил гантели, и таскать их приходилось самому Давиду.

На самом же деле Владимир Бурлюк родился 7 (19) октября 1888 года – именно эта дата указана им 26 июля 1911 года при подаче прошения о приёме в Пензенское художественное училище.

Ещё большие проблемы – с датировкой и местом его гибели. Общепринятое мнение гласит, что Владимир Бурлюк погиб в 1917 году под Салониками. Войска Антанты (сербские, черногорские, греческие, французские, британские, итальянские и русские) сражались там против австро-венгерских, германских, турецких и болгарских. Считается, что Владимир служил там под командованием французского генерала Анри Жозефа Гуро.

Мнение это было «создано» Давидом Бурлюком. «Владимир Бурлюк, известный пионер модернизма и участник “Синего всадника”, был убит во время Первой мировой войны под Салониками», – писал он в вышедшем в 1957 году 34-м номере «Color and Rhyme». А в 57-м номере журнала опубликована «последняя фотография на фронте в Салониках, 1917». Версию о гибели Владимира в 1917 году Давид повторял всю жизнь (правда, в своих воспоминаниях «Моё пребывание в Казанской художественной школе» от 1930 года Давид Давидович единственный, пожалуй, раз указывает другой год гибели брата – 1922-й).

Более того, я сам слышал рассказ о гибели Владимира Бурлюка под Салониками от жившей в Праге невестки Марианны Бурлюк, Ольги Фиаловой. Её муж, Владимир Фиала, сын Вацлава и Марианны, узнал об обстоятельствах гибели Владимира совершенно случайно. В конце 1930-х – начале 1940-х годов Владимир учился на кафедре архитектуры в Высшей школе декоративно-прикладного искусства (UMPRUM). На практике в Чешском Крумлове вместе с ним работал человек, который говорил по-чешски с заметным русским акцентом. Владимир пригласил его в кафе и стал расспрашивать, откуда он, и сам рассказал о себе. Услышав фамилию Бурлюк, новый знакомый оживился и рассказал, что знал одного Бурлюка, Владимира, воевал с ним в Греции в конце Первой мировой войны и что этот Бурлюк погиб в Салониках прямо на его глазах. Так в семье Фиала узнали об обстоятельствах гибели Владимира.

Однако же могила Владимира Бурлюка так и не была найдена, и никаких упоминаний о его гибели ни в Российском государственном военно-историческом архиве, ни в греческих архивах нет. Ирина Жалнина-Василькиоти, основатель Союза русских эмигрантов в Греции, уже много лет занимается поисками информации о погибших в Греции русских солдатах и офицерах. Она написала целый ряд книг о них, в том числе о погибших на Салоникском фронте. Имя Владимира Бурлюка не встретилось ей в этих списках ни разу. Однако в военных архивах ей удалось обнаружить информацию о том, что после расформирования русских частей Владимир записался во Франции добровольцем в Русский легион. С Салоникского фронта он прибыл во Францию в апреле 1918 года, а в апреле 1919-го вернулся в Россию. Участвовал в Гражданской войне. В ежемесячных сводках Русской базы в апреле – июле 1919 года отмечается, что Владимир Бурлюк находился в действующих частях Вооружённых сил Юга России.

Существует ряд письменных свидетельств того, что Владимир Бурлюк уже после окончания Первой мировой войны бывал в России – а до этого во Франции. В Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранятся письма Давиду Бурлюку Антона Безваля, мужа средней сестры Бурлюка Надежды. Вот цитаты из этих писем:

«Володю видел 2 недели в 1919 г. и с тех пор никаких сведений. Тоже очень беспокоимся о нём. И только по аналогии, что до последнего приезда тоже около 3-х лет ничего о нём не знали, – гоним мрачные мысли» (11 августа 1922 года).

«Володю видел около 2-х недель в 19 г., после чего никаких сведений о нём абсолютно не имеется. Судьба его нас беспокоит и, конечно, не исключена возможность, что и его нет в живых, хотя, быть может он и объявится где-либо. Живописью совершенно не занимался и был поглощён интересами той профессии, в которой ты знаешь его с 15 г.» (28 августа 1922 года).

Под «той профессией» Безваль имеет в виду военное дело – в октябре 1915 года Владимир окончил Московское Алексеевское военное училище.

Те же сведения повторял Антон Безваль и в своих письмах Марианне Бурлюк в Прагу. Он писал о том, что в 1919 году Владимир приезжал в Херсон, а затем они вместе поехали в Одессу. «Я уже несколько раз просил вас постараться разыскать Вову» – это строки из письма от 28 февраля 1924 года. «Я думаю, что вы можете списаться с М. Ф. Ларионовым – в Париже с которым Вова виделся в 19-м году. Он пользуется большой известностью вместе с Н. Гончаровой. Последний раз я провёл с Володей неделю в Одессе, куда я ездил провожать его после кратковременного посещения им Херсона. Жили вместе, развлекались в театрах с сестрой покойного Севочки и одной экзотической одесситкой, но он был всё время мрачен и твердил, что мы больше с ним не увидимся, предлагал подарить (помнишь, как он любил дарить) все бывшие с ним вещи. Узнайте о нём». В одном из писем с нефтепромысла «Санто» в Ферганской области (где Антон Безваль работал во второй половине 1920-х) он пишет о том, что виделся с писателем Борисом Лавренёвым, другом детства Николая Бурлюка, и тот со слов Сергея Есенина рассказал, что Владимир живёт в Париже.

В 1949 году в своём письме Давиду Бурлюку Михаил Ларионов сожалеет о том, что не смог увидать Владимира Бурлюка, когда тот недолгое время был во Франции. Когда именно это произошло, из письма не понятно. Но очевидно одно – служивший под командованием французов Владимир минимум единожды побывал во Франции. Возможно, он лечился там после ранения.

Ещё одно свидетельство того, что Владимир Бурлюк не погиб в 1917 году, содержится в письме от 1922 года Людмилы Иосифовны, матушки большого семейства Бурлюков, которое цитирует в своих записях Мария Никифоровна Бурлюк (опубликовано в 66-м, последнем номере «Color and Rhyme»):

«Как счастлива была увидеть Володичку, милый и всё такой же бессребреник он очень любит тебя и мечтает увидеться и жить со всеми нами».

Давид Бурлюк не мог не знать всего этого. Зачем же он упорно повторял версию о гибели брата под Салониками? Объяснений может быть предостаточно. Вероятно, Давид знал о том, что в ходе Гражданской войны Владимир воевал на стороне Деникина, и это доставляло ему неудобства, входило в конфликт с той просоветской позицией, которую он занял уже после эмиграции в США. Как и все футуристы, Давид придерживался «левых» политических взглядов, однако всегда был более чем умеренным, практически аполитичным… Возможно, он не хотел, чтобы правдивые сведения о гибели Владимира как-то осложнили жизнь оставшимся в России родным. Скорее всего – всё это вместе вкупе с присущей ему осторожностью и нежеланием подвергать риску ни безопасность и благополучие своей семьи, ни свою карьеру.

Никто из родных не знал наверняка о судьбе Владимира после 1919 года. Антон Безваль писал, что выжить он мог только за границей, и был почти наверняка уверен, что Володя погиб. Писем от него никто не получал, что было очень странно для семейственных Бурлюков. Ведь даже в самые тяжёлые годы они старались поддерживать связь друг с другом – Давид писал в Херсон из Японии, затем из Америки; когда Людмила Иосифовна переехала вместе с Надеждой Бурлюк и Антоном Безвалем в Ферганскую область, Давид переводил ей деньги. Переписывался Давид и с Марианной в Праге, и с Людмилой в Аркадаке. Да и сами сёстры регулярно переписывались друг с другом.

Обстоятельства смерти Владимира Бурлюка до сих пор остаются загадкой. Ясно лишь одно, версия о гибели его под Салониками – не более чем легенда.

Ещё одна легенда, встречающаяся в публикациях о Владимире Бурлюке, гласит, что Владимир учился вместе с Давидом в Мюнхенской академии художеств. Безусловно, этого не было, да и быть не могло. К моменту поступления Давида в Мюнхенскую академию – а произошло это, согласно архивным книгам самой Академии, 18 октября 1902 года, – Владимиру было всего четырнадцать лет. Кстати, интересная деталь – прямо перед Давидом Бурлюком во внушительном академическом «гроссбухе», в котором фиксировались и возраст поступавшего, и его преподаватель, под номером 2487 записан Владимир Издебский, организатор знаменитых «Салонов», в которых в 1909 и 1910–1911 годах принимали участие четверо из семьи Бурлюков.

Мне довелось видеть альбом для рисования, подаренный Давидом Владимиру. Рисунки в нём, датированные 1902–1903 годами, – рисунки ученика, начинающего. Несколько последних рисунков сделаны в Мюнхене – Владимир старательно перерисовывал гипсовые слепки, мраморные скульптуры, несколько раз он сделал наброски бронзовой скульптуры «Амазонка на коне» Франца фон Штука. На нескольких листах рисунки выполнены рукой Давида – как образец для брата. Неугомонный Давид, увлекаясь сам, увлекал и всех, кто оказывался рядом. Что уже говорить о младших братьях и сёстрах!

Так что, безусловно, Владимир в Академии в 1902 году не учился и учиться не мог. Давид, заскучав, взял его с собой в Мюнхен уже в следующем, 1903 году – они тогда вместе учились в студии Антона Ашбе, а в 1904 году – в Париже, в студии Фернана Кормона. Перед отъездом Владимир с трудом окончил гимназию – по воспоминаниям Надежды Бурлюк, учёба давалась ему нелегко.

Владимир был очень близок с Давидом. Он разделял многие увлечения старшего брата – не только живописью, но и, например, археологией. После переезда семьи в 1907 году в Чернянку Херсонской губернии Давид и Владимир всерьёз увлеклись историей и археологией – подтолкнул их к этому основатель и редактор газеты «Юг», основатель и первый директор Археологического музея в Херсоне Виктор Иванович Гошкевич. В 1911-м он вместе с Бурлюками вскрыл крупный скифский курган. Даже в своём последнем (так указал Давид) письме с фронта Володя писал, что скоро их семейный музей в подмосковном Михалёве, куда семья Бурлюков перебралась в 1914 году, пополнится мраморными антикварными экспонатами в количестве более сотни, которые ему вместе с солдатами удалось раскопать около Салоников.

В воспоминаниях Марии Никифоровны Бурлюк есть немало упоминаний о Владимире:

«С 1903 по 1915 Давид и Вальдемар Бурлюк были очень дружны и привязаны друг к другу. Володя был чрезвычайно одарён. В нашем романе “Филонов”, в главе о вечере в Арт-клубе Куинджи, мы написали о его акварели, изображающей женщину в одежде рабыни. Но работал он только в присутствии старшего брата; предоставленный самому себе, он немедленно начинал развлекаться. Он любил охотиться, скакать на лошадях, играть в карты день и ночь. Его характер был очень спокойным и полным доброты. Всё, что угодно, он мог отдать в подарок. Он любил собирать книги, как и его брат, но Давид всегда читал и изучал их, в то время как Володя никогда не раскрывал их.