Текст книги "Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения"

Вот что писал об этом сам Бурлюк:

«Моя матушка не замедлила получить от учителя рисования Александра Карловича Венига (сына знаменитого профессора) положительное письмо, в котором вновь приехавший в Сумы на место умершего учителя рисования – древнего старика – новый преподаватель усиленно рекомендовал Людмиле Иосифовне обратить внимание на “искру Божию, имеющуюся в Вашем сыне, ученике второго, вверенного мне класса”. Моя матушка всю жизнь гордилась этим письмом и тщательно берегла его, предвидя в нём предвестие несомненной ожидающей её сына славы на художественном поприще.

А. К. Вениг выписал на семь рублей красок из столицы, и когда краски получились, посылочка была раскрыта, моего носа коснулась струя неизъяснимо-восхитительного запаха масляных красок… От восторга у меня потекли слюнки… В течение десятков лет я помню этот запах и этот момент.

Уроки рисования, впрочем, дальше двух копий маслом с акварели Александра Венига не пошли. Одна акварель изображала деревню весной, а другая – такую же среди сугробов снега».

Получив письмо, взволнованная Людмила Иосифовна немедленно приехала в Сумы. Случилось это в октябре. Директор, Николай Иванович, вызвал Давида к себе, и тот бросился к матери, которую не видел три месяца. Вместе с матерью в роскошном экипаже, запряжённом четвёркой лошадей, приехали братья и сестра. Директор разрешил Давиду отлучиться до завтрашнего утра, и он медленно и торжественно – чтобы все мальчишки-соученики заметили – сел в карету. Мать с гордостью прочла вслух письмо от Венига – и Бурлюк писал потом, что ни один отзыв о его творчестве на протяжении всей последующей долгой жизни не произвёл на него большего впечатления, чем этот.

Александр Вениг, решивший, что родители Давида – люди весьма состоятельные, предложил Людмиле Иосифовне заниматься с Давидом отдельно и назначил за урок высшую петербургскую цену – пять рублей. Учитывая, что Давид Фёдорович зарабатывал 70 рублей в месяц, сумма была непомерной, но Людмила Иосифовна, не подав виду, согласилась.

Она и сама серьёзно увлечётся живописью, будет позже брать уроки и участвовать во многих выставках вместе с детьми. В самом конце жизни, в 1923 году, Людмила Иосифовна напишет младшей дочери Марианне, что больше всего сожалеет о том, что не могла отдавать живописи достаточно времени.

Год учёбы в Сумах – с сентября 1894-го по август 1895-го – был для Давида и сложным, и плодотворным. Всё же это был первый год жизни вдали от семьи, в коллективе сверстников, который, как известно, почти никогда не бывает комфортным. Затем, на протяжении всей жизни, Давид Давидович будет постоянно менять окружение, быстро сходиться с новыми людьми, приспосабливаться к новым коллективам, городам, странам, но тогда это был первый опыт двенадцатилетнего юноши. Плодотворным же он был потому, что, помимо живописного дарования, преподаватели заметили в нём дарование литературное: «В Сумской (1894 г.) гимназии, Тамбовской (1895-6-7) и Тверской (1898) я выделялся прекрасными сочинениями по русскому, получая ремарки учителей: “Вы настоящий поэт”».

Бурлюк всю последующую жизнь будет считать себя в равной степени живописцем и литератором, будет работать «кистью и пером».

Ещё одна важная деталь – именно в Сумах, в витрине одного из магазинов, он впервые увидел большую картину в золотой раме, изображавшую зимнюю лунную ночь в деревне. Он запомнил её на всю жизнь.

По итогам второго года учёбы в Сумской гимназии Давид Бурлюк был переведён без экзаменов в третий класс с наградой 2-й степени, но учиться в следующем году пришлось уже в Тамбове. Отец получил должность в Тамбовской губернии, в имении графини Остен-Сакен, неподалёку от уездного города Кирсанова. 22 августа документы Давида были отправлены в Тамбовскую гимназию.

«Если из Сумской гимназии я помню Невзорова – директора, учителя рисования (сына профессора) Ал. Кар. Венига и своих соучеников Лора, Пивоварова… и только, то в Тамбове: учитель рисования Мошков, соученики: Семихатов, Е. Красных и семья чиновников Соколовых – остались, единственно, в моей памяти. Среди учителей были колоритные фигуры, но время смело их самих, а также и работу педагогов, и, каюсь, проделки купеческого сынка Казеева – гораздо запечатлелись ярче, чем “корень учения”», – вспоминал Бурлюк в «Лестнице лет моих». А во «Фрагментах из воспоминаний футуриста» писал: «В 1895—96–97 годах я учился в Тамбовской гимназии. Здесь я много копировал пейзажей из всевозможных журналов, а также стал рисовать под руководством художника Ризниченко».

Во время учёбы Давида в Сумах в семье Бурлюков произошло ещё одно важное событие – у Давида Фёдоровича и Людмилы Иосифовны родилась дочь Надежда. «Вернувшись весной 1895 года из гимназии, я увидел новую нашу сестрёнку, малютку Надю», – вспоминал Давид Бурлюк.

Надежда Бурлюк

В биографии Надежды Бурлюк, средней сестры в семье, до недавних пор было много лакун и тёмных пятен. Всё прояснилось после встречи в Москве с её внучкой, Ириной Яковлевной Сундаковой и семьёй правнука, Владимира Сундакова.

Как и младшая сестра Марианна, Надежда окончила херсонскую Мариинско-Александровскую женскую гимназию. Давид Бурлюк, как Пигмалион, пытался воспитать всех братьев и сестёр художниками. В крайнем случае – поэтами. И Надежда на первых порах… подавала надежды. Она пробует рисовать, и небезуспешно. Широко известен выполненный ею в 1914 году графический силуэт Велимира Хлебникова. А за три года до этого её первые пробы были выставлены в отделе детских рисунков прошедшего в Одессе второго «Салона» Издебского.

Однако долгого пути в искусстве не получилось. Удачное замужество изменило всё. Собственно, ещё неизвестно, что лучше.

20 января 1914 года в церкви Покровской общины сестёр милосердия в Петрограде мещанская девица города Лебедина Харьковской губернии Надежда Давидовна Бурлюк сочеталась браком с Антоном Безвалем, сыном тульского купца 2-й гильдии Александра Антоновича Безваля. В том же году у них родилась дочь Надежда. Брак был удачным – Антон и Надежда прожили душа в душу всю жизнь.

Мать Антона Безваля, Надежда Фёдоровна, была близкой приятельницей Людмилы Иосифовны. Бенедикт Лившиц, вспоминая Безваля, ставшего секретарём «Гилеи», писал о домашней постановке «Недоросля» в Чернянке зимой 1911/12 года, режиссёром которой стал Давид Бурлюк:

«На репетиции мы с грацией гиппопотамов ходили по меловым узорам, но на спектакле, разумеется, позабыли об их существовании и норовили стать поближе к суфлёрской будке, где неистовствовал, надрывая лёгкие, Антоша Безваль. Этот милый юноша <…>, впоследствии женившийся на Надежде Бурлюк, уже тогда считался членом семьи. Он один сумел пробить брешь в китайской стене, отделявшей Бурлюков от всего мира, и, вкатившись в неё краснощёким, опушённым первою растительностью шариком, так и остался там по сей день.

Он всегда исполнял незаметные, но чрезвычайно существенные функции и сделался потом главным устроителем наших выступлений в Петербурге и Москве, всей душой разделяя наши успехи и неудачи, но в то же время неизменно оставаясь в тени».

А хорошенькой Наде в том самом спектакле «единогласно присудили быть Софьей».

В конце 1912-го, спустя год после постановки «Недоросля», на рождественские каникулы в Чернянку Давид Бурлюк приехал уже с Маяковским. Тогда они решили поставить «Женитьбу» Гоголя. Маяковский сыграл Яичницу, и Антон Безваль опять выступил в роли суфлёра. «Надя играла невесту. Она была хорошенькая. Давид играл Подколесина», – вспоминала много лет спустя Марианна Бурлюк. В августе того же 1912 года живший у Бурлюков Велимир Хлебников посвятил Наде стихотворение «Где прободают тополя жесть…». К её дню рождения, 13 февраля 1913 года, он посвятил ей ещё одно стихотворение, «Утренняя прогулка».

Антон Безваль получил диплом инженера-энергетика в Электротехническом институте императора Александра III в Петрограде, 24 марта 1917-го он был удостоен звания «инженер-электрик первого разряда». Во время учёбы они жили в одной комнате с Николаем Бурлюком по адресу: Большая Белозёрская, дом 8. Именно туда к ним в 1913 году приходил Маяковский. Затем Антон Безваль работал на заводе Эриксона в Петрограде, а в годы революции и Гражданской войны жил в Херсоне вместе с женой, дочерью Надей и Людмилой Иосифовной Бурлюк. Тогдашний их адрес: улица Констадиуса, дом Фон Таль. Всё, что им довелось пережить, – голод, болезни, обстрелы и бомбёжки, – он описал потом в письмах в Прагу, Марианне Бурлюк. Описал он и свои встречи с Владимиром Бурлюком в 1919 году, и судьбу Николая Бурлюка, его жены и сына. С конца 1922 года Безвали вместе с Людмилой Иосифовной жили в Средней Азии, в Туркестане, на нефтепромысле «Санто», где Безваль строил электростанцию.

1 октября 1924 года Людмила Иосифовна умерла. В конце 1920-х Антон Безваль с женой и дочерью возвратились в Украину; он работал на Донбассе, участвовал в электрификации Украины. В 1930-х они переехали в Москву, где Безваль продолжил свою удачную карьеру.

В 1930-х переписка Безвалей с Давидом Бурлюком, жившим тогда уже в Нью-Йорке, прервалась. Бурлюк ничего не знал о дальнейшей их судьбе. В декабре 1957 года он писал брату Антона Безваля Константину, который жил в Марокко, о том, что Антон «был убит самосудом – рабочими на постройке какой-то электростанции где-то около Харькова, во времена Ягодовщины… очевидно 1933-36 гг.». До конца 1920-х переписка Безвалей с Америкой была достаточно интенсивной, и Давид Давидович даже пересылал родным выпущенные им в США сборники и свои газетные статьи и заметки. Отсутствие корреспонденции в 1930-е объяснить несложно – писать из СССР в США было для Безвалей уже небезопасно. Возможно, сказались и личные отношения. По словам самой Надежды, жена Бурлюка, Мария Никифоровна, её недолюбливала. Уже в 1956 году, когда Давид Давидович с Марией Никифоровной впервые после 36-летнего отсутствия приехал на родину, он не спешил встречаться с родственниками. Бурлюк утверждал, что не хотел ворошить прошлое, но, скорее всего, опасался, что оставшиеся в СССР родные и друзья будут смотреть на него как на счастливчика, который смог вырваться в большой и богатый мир, и просить помощи. Возможно, он действительно ничего не знал о судьбе Антона и Надежды, хотя это легко можно было узнать у сестры Марианны, в гостях у которой в Праге в самом начале 1960-х побывала дочь Безвалей Надежда Антоновна. В семейном архиве сестёр Давида Давидовича в Праге хранится сделанная там фотография, на которой Надежда сидит рядом с Вацлавом Фиалой, мужем Марианны, а также цветная фотография, на которой запечатлены Антон и Надежда Безваль; подпись с обратной стороны гласит, что фотография сделана в 1950 году в подмосковной Сходне. Так что Антон Безваль вовсе не был убит рабочими в 30-е, а вполне нормально себя чувствовал и в 1930-х, и в 1940-х, и в начале 1950-х. Собственно, прямым подтверждением этому являются и его воспоминания о встрече с Маяковским, составленные для Государственного музея В. В. Маяковского в 1939 году.

Возможно, нежелание Давида Давидовича поддерживать коммуникацию с сестрой и её мужем действительно было вызвано отношением Марии Никифоровны к золовке. Но, скорее всего, осторожный Бурлюк просто не хотел бередить прошлое, не хотел, чтобы любая возможная тень от судеб родных падала на его карьеру и отношения с советской властью.

Как бы там ни было, в том же самом письме Константину Безвалю Бурлюк пишет, что из всех родичей только Надя и племянница «на наш триумфальный приезд на родину… не отозвались». Причина была проста – к 1956 году и Надежды, и Антона Безваль не было в живых… Надежда Давидовна умерла 15 июня 1952 года, Антон Александрович – 26 марта 1954 года. Оба похоронены на Даниловском кладбище в Москве.

Но это будет позже, гораздо позже. А весной 1895 года вся семья Бурлюков с недавно родившейся Надей переезжает из Курской губернии в Тамбовскую – в край, показавшийся юному Давиду «более диким». С сентября 1895 года Давид учится в Тамбовской гимназии.

Тамбов

Тамбовская губернская мужская гимназия была основана правителем Тамбовского наместничества Гавриилом Романовичем Державиным как Тамбовское народное училище ещё в 1786 году. В 1825-м она преобразована в гимназию, в таком статусе и просуществовала до 1918 года. По иронии судьбы улица, на которой находится здание бывшей гимназии, называется сейчас Советской (дом 116) – несмотря на то, что именно советская власть её и «прикончила». Тем не менее своих знаменитых выпускников тут помнят – у входа установлена мемориальная доска, на которой перечислены имена знаменитых учеников. Всего девять имён, первое из них – Давида Бурлюка.

В архивном фонде Тамбовской губернской мужской гимназии в ведомости об успехах, прилежании, внимании и поведении учеников 3-го параллельного класса гимназии за 1895/96 учебный год указаны оценки Давида Бурлюка. Отмечено, что он переводится в 4-й класс без награды. В журнале педагогического совета Тамбовской губернской гимназии от 4 июня 1897 года имеется определение, согласно которому Давид Бурлюк переведён из 4-го параллельного в 5-й класс без экзаменов по болезни.

В августе 1898 года Давид Фёдорович Бурлюк, получивший новое место в имении Хилино, обращается к директору Тверской гимназии с просьбой о принятии в неё его сына Давида, ученика 6-го класса Тамбовской гимназии. Письмо директора Тверской гимназии в Тамбов с просьбой о доставке ему «всех лично принадлежащих ученику Бурлюку документов, как равно свидетельства об успехах и поведении и копии с кондуита за всё время его пребывания в гимназии» было датировано 7 сентября 1898 года, а уже 10 сентября директор Тамбовской гимназии отправил документы в Тверь. Сохранилась копия свидетельства ученика 6-го класса Тамбовской губернской гимназии Давида Бурлюка о его учёбе и поведении за 1897–1898 годы, согласно которому Д. Бурлюк, сын запасного рядового, православного вероисповедания, обучался в Александровской Сумской гимназии и переведён в Тамбовскую гимназию в августе 1895 года, был причислен ко второму разряду по образованию и в связи с переездом уволен из Тамбовской гимназии 10 сентября 1898 года. За время пребывания в гимназии он вёл себя отлично и по окончании 5-го класса имел оценки: Закон Божий – 4, русский язык и словесность – 4, латинский язык – 4, греческий язык —3, математика – 4, история – 4, география – 4, немецкий язык – 3, французский язык – 4.

Таким образом, в Тамбове будущий художник отучился три полных гимназических года, с 3-го по 5-й класс включительно. 6-й класс Давид доучивался уже в Твери. Учились тогда в гимназиях семь лет.

Воспоминания о Тамбове и реке Цне, неподалёку от которой, в доме Вильямса на улице Солдатской, он жил (дом не сохранился, сейчас это улица Тельмана), Давид Бурлюк пронесёт через всю жизнь. С 1957 года и до самой своей смерти он будет переписываться с тамбовским коллекционером Николаем Алексеевичем Никифоровым, которого он называл своим «духовным сыном». За годы переписки Бурлюк отправил Никифорову сотни писем, картин и рисунков, рукописей, которые являются ценнейшим источником сведений о жизни «отца российского футуризма» и его друзей. Сейчас коллекция Никифорова находится у тамбовского исследователя Сергея Денисова, который выпустил увесистый том этой переписки. Сергей Денисов подарил мне визитную карточку Никифорова, на которой написано: «Николай Алексеевич Никифоров-Бурлюк Журналист, лектор, автор устных рассказов, коллекционер, Приёмный сын Давида Бурлюка – отца российского футуризма».

«Сегодня видел во сне Бурлюка – как живого. 22 июля ему исполнится 96 лет. Я рад, что мне послала судьба дружить с ним и встречаться. У меня, пожалуй, самое большое собрание его произведений и писем», – писал в своём дневнике 8 июля 1978 года Николай Алексеевич Никифоров.

В письмах этих множество упоминаний о трёх годах, проведённых в Тамбове. Посвятил Бурлюк Тамбову и множество стихотворений. Вот лишь одно из них, тоже из письма Никифорову:

 
Я помню мост над речкой Цной —
Кругом шумел над речкой лес
Кудряв, пушист он был весной,
Зимой – угрюмейший чернец!
Как далеко!.. Как сердцу близко
Годов тех дальних вереница!
 

А вот строки из письма Бурлюка Никифорову от 30 января 1957 года: «Сегодня мы вам отправляем книгу Burliuk – 150 стр. 53 ill. <…>. Там имеется описание (краткое) 3 лет, проведенных мной в Тамбове. Мария Никиф. (Marussia) родилась в 1894 году, в имении князя Н. А. Вяземского (по паспорту внучка оного), в 5 верстах от ст. Грязи, Тамбовской губернии. Я в Тамбове: 1895/6 – 3-й класс; 1896/7 – 4 класс; 1897/8 – 5 класс. <…> через 2–3 недели я отправлю вам стр. 5—10 набросок – по-русски – “Мои 3 года в Тамбове – на реке Цне под звон колоколов Тихона Задонского”. Если соборы сохранились – пришлите мне фото их. Пишите подробно, не ленясь – о себе, о Чичериных, их дом был около гимназии – ближе к Киркиной. Из учителей я учился у француза – фам. забыл. Греческий – Полоний, мат. – Александров. Из надзират. – Вильямс. Соученики: Семихатов, Казеев (сын купца), Стоянов, Чичерины…»

С зимы 1896 года Давид Бурлюк жил вместе со своим одноклассником Семихатовым в доме Вильямса. Чтобы попасть к себе, молодым людям надо было пройти через комнату для гостей с пятью окнами и ярко-оранжевым полом. В комнате висели две картины, написанные маслом. На одной был изображён нищий, замерзающий в русской степи во время метели, на другой, написанной тем же художником, – пейзаж в туманной дымке. Когда Бурлюк узнал, что художник, Ризниченко, жил в Тамбове, он решил немедленно с ним познакомиться. Юный Давид стал брать уроки у Ризниченко, а затем и у другого художника, Константинова, чья жена была владелицей швейного магазина и чьи картины также висели в доме Вильямса. Константинов был ещё одним художником, оказавшим большое влияние на Бурлюка.

Давид Фёдорович Бурлюк получил должность в имении Хилино не сразу после должности в имении графини Остен-Сакен. Перед этим он, «уйдя от тамбовских помещиков (опять-таки за все четыре года не сунувших носа в имение)», служил три месяца в Воронежской губернии на реке Битюге у князей Орловых, «а лето, расплевавшись с Орловыми, проводил на родине в Рябушках». В августе 1897 года в Рябушках юный Давид, приехавший на каникулы к родителям, сделал первый рисунок с натуры, портрет сестры Людмилы, и пришёл в восторг от того, что портрет отличался сходством.

Оба лета перед этим (1895 и 1896 годов) семья Бурлюков провела в Тамбовской губернии. Давид Бурлюк характеризует этот период как «средние века» своей жизни, когда он уже отошёл от детства, но ещё «не стал в преддверии юношества». Оба лета прошли в мальчишеских забавах – лазании по деревьям, сборе всяческих камешков, бутылок и перьев в свой домашний «музей», стрельбе из рогатки. Тогда и произошёл тот самый случай с убитой из рогатки птичкой. Этот эпизод в его воспоминаниях всегда «лежал рядом» с воспоминанием об охоте на зайца. Возможно, отвращение к насилию и стало причиной многих важных поступков Давида Бурлюка – сначала отъезда из революционной Москвы в апреле 1918-го в Башкирию, затем уже из Башкирии, в которой начиналась Гражданская война, на Дальний Восток, а потом и в Японию. «…Я никогда не был активистом, оружия в руки не брал: я “толстовец”, я сторонник мира…» – писал он 10 декабря 1957 года Константину Безвалю.

3 июня 1897 года в семье Бурлюков, собравшейся полным составом в Рябушках, произошло ещё одно важное событие – родилась дочь Марианна.

Марианна Бурлюк

Марианна – последний ребёнок Давида Фёдоровича и Людмилы Иосифовны. Она была младше Давида на пятнадцать лет, и он даже стал её крёстным отцом. Старшему брату и младшей сестре, пожалуй, повезло в жизни больше всех – они не стали участниками войн, их практически миновали голод и болезни. И произошло это потому, что после смерти отца Марианна почти всё время жила со старшим братом и его семьёй. Уехала с ними из Москвы в Башкирию, оттуда в Сибирь и Владивосток, где и встретила своего будущего мужа, чешского художника Вацлава Фиалу. Сыграв свадьбу уже в Японии, супруги Фиала с последним пароходом чехословацких легионеров отплыли из Владивостока через Сингапур в Триест, а оттуда приехали в Прагу, где и прожили всю свою долгую и счастливую жизнь. Поэтому и писала Марианна в сентябре 1922 года матери, получив от неё письмо с описанием всего того, что той довелось пережить в Херсоне:

«Сегодня получила письма от Вас и целый день их перечитывала и плакала, сейчас пишу и тоже плачу. Мне стыдно, что я ничего не пережила тяжёлого, а, наоборот, очень счастлива».

За восемь лет до этого, в 1914-м, Марианна окончила в Херсоне семиклассную гимназию и пробовала поступить на класс вокала в Московскую консерваторию. Как вспоминала она сама, у неё был замечательный голос, но полностью отсутствовал музыкальный слух, поэтому в консерваторию её не приняли, зато приняли в музыкальное училище. В подмосковном Михалёве, в Москве и на даче Бурлюков в Кунцеве она жила с 1915 по 1918 год. В конце концов она прекратила обучение – музыкальный слух так и не появился.

Марианна была единственной из семьи, кто не пробовал себя в изобразительном искусстве. «Необычайная плодовитость обоих братьев невольно порождала мысль о лёгкости искусства живописи вообще. Не в этом ли следует искать причину того странного явления, что все более или менее близко соприкасавшиеся с Бурлюками испытывали неодолимое искушение взять в свои руки кисть? О членах их семьи я уже не говорю: за исключением отца и младшей сестры, Марианны, все отдали дань заразе», – писал Бенедикт Лившиц. Далее, описывая постановку «Недоросля» в Чернянке, он характеризовал Марианну так:

«Надо, впрочем, сказать, что большинство ролей распределились сами собой. Николай был настоящим Милоном, а лучшего Скотинина, чем Владимир, не нашлось бы во всей России. <…> атлетически же сложенной четырнадцатилетней Марианне, в беспримесном виде олицетворявшей животное начало бурлюковской семьи, сам бог велел быть Митрофаном». И ещё: «Младшие дочери были ещё подростки, но библейски монументальны: в отца». Марианна действительно была «монументальной», что не помешало ей выйти замуж за высокого и стройного красавца Фиалу и счастливо прожить с ним всю жизнь.

В Чехословакии Вацлав Фиала был успешен и в период Первой республики, и при коммунистах. С 1928-го был членом Союза чешских графиков «Холлар», в 1956/60 году – его председателем. Написал пять книг. В 1967 году получил звание заслуженного художника ЧССР. За свою жизнь Фиала не только создал тысячи живописных и графических произведений, но и иллюстрировал 155 книг, создал около 100 экслибрисов, эскизы марок и банкнот. Его персональные выставки прошли в Праге, Париже, Вене, Граце, Львове. В 2007 году выставка его работ японского периода прошла в Чешском центре в Токио.

Проведённые в России детство и юность наложили глубокий отпечаток на Вацлава Фиалу. В его пражском доме говорили только по-русски.

Но мы опять забежали далеко вперёд. К моменту переезда семьи Бурлюков в полном уже составе в Тверскую губернию Марианне был всего год.

Тверь, Симбирск и Линевка

«<В> 1897 году – отец едет на 1 год в Тверскую губернию, где мы и живём до продажи в имении Хилино», – пишет Давид Бурлюк в «Лестнице лет моих».

Мемуарам Давида Давидовича следует доверять с осторожностью. В данном случае он ошибся не только с датой, но и географически. Имение Хилино князя Святополк-Мирского располагалось в Новгородской губернии. «Лестница лет моих» вообще «съехала» на одну ступеньку – практически все даты приведены Давидом Давидовичем с опережением на год.

«…Летом 1898 года я жил у своих родителей в Новгородской губернии, в пяти верстах от имения Суворова “Кончанское”». Это уже из «Фрагментов из воспоминаний футуриста». Здесь и с датой, и с географией всё в порядке. В Хилино Давид Фёдорович будет работать с сентября 1897-го по февраль 1899 года.

Юный Давид часто ездил верхом в бывшее имение Суворова и «рисовал домик, где родился славный вояка, так же как и церквушку, где опальный придворный пел на клиросе. <…> Усадьба Суворова была, хотя и в запустении, полна духом истории».

Летом 1898 года у Бурлюков появляется ещё один учитель рисования, Александра Ивановна Рощина-Колесова. Как писал Давид, «она учила живописи сестру Людмилу и мою матушку Людмилу Иосифовну». «Около Боровичей, в Кончанском, на озере Шаргорода я начал рисовать и писать с натуры в 1898 году с Александрой Ивановной Рощиной-Колосовой. Она была ученицей Шишкина (1832–1898) и гувернанткой моей сестры Людмилы, а также подружкой моей мамы» – это уже запись из дневника о путешествии в СССР в 1956 году.

Александра Ивановна Рощина-Колесова (1856–1941) – русская и украинская художница. Родилась в Санкт-Петербурге, училась в Петербургской академии художеств в мастерской пейзажной живописи (1880–1888). Принимала участие в академических выставках. Затем жила и работала в Полтаве, её работы хранятся в Полтавском художественном музее, Полтавском краеведческом музее и других музеях Украины.

Взаимное «заражение» искусством в семье Бурлюков очевидно. Исаак Бродский, с которым Давид Бурлюк сдружится в Одессе в 1900 году, писал:

«Вспоминаю, как я, Греков, Колесников и Орланд гостили у Бурлюка, отец которого работал управляющим имением Золотая Балка князя Святополк-Мирского. Бурлюк в те годы не был футуристом, к искусству относился серьёзно, был очень трудоспособен, работал без отдыха с утра до ночи и в этом отношении оказывал на нас хорошее влияние. В доме Бурлюков мы чувствовали себя превосходно. Это была замечательная, очень дружная семья, в которой все жили интересами искусства. Родители Бурлюка всячески поощряли нас, гостивших у них молодых художников, делая всё для того, чтобы мы могли с наибольшей пользой провести лето. Мне хорошо запомнилась мать Бурлюка, необычайно отзывчивая женщина, хорошо понимающая искусство, очень тонкая и исключительно одухотворённая натура, стремившаяся привить детям настоящую художественную культуру, которой она сама была наделена в высшей степени».

В Башкирском государственном художественном музее имени Нестерова хранятся три работы Людмилы Иосифовны – они составили бы честь любому музею.

«Я продолжал рисовать карандашом и тушью», – вспоминал Бурлюк о том лете. «В 1898 году за лето я сделал сотню-другую уже и набросков фигур и лиц, а также большое количество пейзажей. Работал карандашом, а также китайской тушью, кистью. Меня интересовали: лунные ночи, рассветы, которые мы никогда не пропускали наблюдать со старшим братом моей жены Марии Никифоровны, Павлом Еленевским, проживавшим тогда у нас».

Осенью началась учёба в гимназии. Куда подевался тот робкий мальчик, который так тяжело переживал в Сумах расставание с семьёй? Теперь Давид живёт далеко от родителей и хотя и продолжает скучать по ним, гораздо легче заводит новые знакомства. А знакомства у Бурлюка всегда были удивительными. Ему всю жизнь везло с друзьями.

«Здесь (в Твери. – Е. Д.) я жил в доме старинной семьи, из которой происходил анархист Бакунин. На всю жизнь завязалась тогда у меня дружба с Гербертом Пикоком (по матери – Бакунин), сыном бывшего английского консула в Батуме. Герберт Пикок годы перед революцией был английским консулом в Красноярске, а в 1921—22 дружба наша протекала в Японии», – вспоминал Бурлюк.

Давид и в Твери продолжает вести дневник, из которого мы узнаём, что он очарован красотой природы и величием Волги, а ещё смущён неудачами в изучении греческого языка: «Неужели, чтобы наслаждаться, уметь понимать природу, нужно знать как склоняется “εγω” («я». – Е. Д.), неужели из-за этого “εγω” нужно забросить всё более высокое, более нужное в жизни. Как это всё бессмысленно!» Он интересуется философией, музыкой, литературой, особенно немецкой: «Ох, как бы я хотел знать немецкий язык, чтобы уметь понимать, только понимать, Гёте, Шиллера, Гейне… особенно последнего».

Важная запись в дневнике связана с матерью и сделана 6 февраля 1899-го: «Неожиданно приехали сюда все мои – я, безусловно, очень довольный. Ну, а как бы я хотел, чтобы они устроились здесь в Твери хотя бы месяцев на три. <…> Удивительная из всех у меня дома атмосфера, поживши дома, я начинаю страшно любить искусство, я от кого-то набираюсь там и веры в него; моя дорогая мамочка, я подозреваю, ты сама, не зная того, являешься источником этого идеализма, без него искусство не может существовать».

Обучение в Тверской гимназии закончилось для Давида в апреле 1899 года – это был его последний гимназический год. «Страсть моя к рисованию в это время достигла такого напряжения, что я не мог ни о чём другом думать, как только о живописи», – вспоминал он. Не доучившись в гимназии, Бурлюк поступил в Казанскую художественную школу (сейчас Художественное училище имени Н. Фешина).

Выбор школы был достаточно случайным. Давид увидел программу Казанской художественной школы в Симбирске, в квартире у Прянишниковых, в которой жили вдова и сыновья профессора зоологии Модеста Николаевича Богданова, с чьим сыном Давид сдружился:

«Не знаю, почему в руки Модесту, старшему (сыну. – Е. Д.), попала программа Казанской Художественной школы. Может быть, он выписал её для меня, увидев, как из-под рук моих трудолюбивых брызжет чёрной мокрой тушью талант неудержимых запорожцев, предков моих», – вспоминал Бурлюк.

Как же он вдруг оказался в Симбирске, за тысячу километров от Твери? Как обычно, юноша следовал за родителями: «В 1898 году мои родители жили зиму в Мансуровском переулке в Москве, а на лето уехали в Симбирск, где и обитали до весны 1899 года. В Симбирске я подружился с сыном профессора Богданова».

А летом 1899 года друг отца и будущий тесть Давида, Никифор Иванович Еленевский, управляющий имениями графини Остен-Сакен под Симбирском, предоставил большому семейству своего безработного на тот момент коллеги заброшенное имение «Линевка» на реке Свияге, в Симбирской губернии. Интересны повторяющиеся имена владельцев имений. Остен-Сакен – в Тамбове и в Линевке; Святополк-Мирский – в Хилине и затем в Херсонской губернии.

Линевка произвела впечатление на тонко уже чувствующего красоту подростка: «Этот уголок как бы создан для художника. Старый деревянный флигель, густо окружённый кустами сирени. Берёзы охватывают своими белыми руками крышу громадного барского дома, белые колонны которого элегически отражены в прекрасном озере, заросшем жёлтыми кувшинками и белыми лилиями. <…> За усадьбой увалами всходят террасы полей, чтоб потом, через одиннадцать вёрст, оборваться лесными изумрудами к Волге. За лугом в другую сторону раскинулось, без единого деревца, большое село Шумовка: там на кладбище – древнейшая, откуда-то перевезённая сотни лет назад церковь. С этой церкви я впервые сделал серьёзный этюд мокрой тушью, отсидев свой зад в работе несколько дней подряд».