Текст книги "Сочувствую ее темным духам… 13—21"

– Наркобизнес Синдиката легален, и я уверен, что они не стали бы нас убивать, – сказал Саймон. – Хоть их рыла, как ты правильно заметил, желают нам смерти, не думаю, что лишние клиенты им помешают. Хорошо, что хоть лициды здесь нелегальны – страшно представить, что бы с нами было, если бы мы до них добрались…

Майкл ничего не сказал – он почему-то ощутил страх.

– Хотя нет – представляю, – поправил себя Саймон с некоторой мечтательностью в голосе. – Мы увидели бы идеальные иллюзии и не захотели бы их покидать.

– Ага. – Больше Майкл не смог ничего сказать.

– Как ты думаешь, что бы ты увидел?

Майкл не стал отвечать – при вопросе Саймона он сразу же подумал о ней. Приятное еканье в сердце вместе с адреналином выплеснулись в упоротом организме Майкла в равных пропорциях и сделали его химические реакции еще более интересными. Вдобавок, он почувствовал, что извилины в его мозге стали натянутыми как канаты. Он сразу же все понял. Мозг стал подгружаться…

– Кажется, я начинаю вспоминать… – начал Майкл.

Но…

Он так ничего и не вспомнил.

Он принялся почесывать лоб – но тут же в страхе убрал от него руки. Его голова показалась ему непомерно большой, явно не меньше того места, на котором он сейчас сидел. Более того, он вовсе не чувствовал шеи. Майкл вновь подскочил и стал искать зеркало, чтобы убедиться в том, что это всего лишь отходняк, а не какая-нибудь метаморфоза, но зеркала он не нашел.

– Как выглядит мое лицо? – спросил Майкл с нотками истерики в голосе.

– Глупо, – ответил Саймон, собираясь закурить очередную ромовую сигарету.

– Я не про выражение. Я про форму. Она нормальная?

– Да. А какой она должна быть?

– Я дотронулся до своего лба, и он мне показался феерически огромным, – пояснил Майкл, вновь пощупал свой лоб и вновь со страхом почувствовал, что он все еще огромный.

– Все пройдет, не волнуйся, – беспечно произнес Саймон и достал другую сигарету с ромом. – На, покури.

– Нет, я боюсь! – Нотки истерики в голосе Майкла стали чуточку выше – и это заставило его вспомнить о ней. Той самой. Снова.

Она…

Очарование всей его трезвой жизни. Вишенка на торте наркотического опьянения.

Чтобы и дальше можно было тайно вздыхать по ней, решил Майкл, нужно незамедлительно отказаться от любых наркотиков – даже от травы.

Ведь никогда в этой жизни он не чувствовал себя так странно…

– Давай, – передумал Майкл и взял у Саймона сигарету с ромом.

Осознание того, что с ним происходит что-то странное, парадоксальным образом вселило в Майкла спокойствие. Саймон зажег сигарету, и Майкл стал курить, уверенный в том, что ничего странного с ним больше не произойдет.

**************

Он вернулся.

Бог опять пришел к нему.

Или же… он вновь встретился с ним.

В том же месте, на том же вопросе, на котором Майкл его покинул…

– Что тебе от меня нужно? – вновь спросил Майкл.

– Я хочу тебе сообщить, что сейчас ты окажешься в аду, – ответил бог.

– Разве не дьявол должен мне об этом сообщать?

Бог укоризненно посмотрел на Майкла, и тот понял, что находится не в том положении, в котором позволительно задавать подобного рода вопросы.

– Ты хочешь сказать, что я умер? – спросил Майкл уже более серьезно.

– Да. Но я ничего пояснять тебе не буду. Скоро ты сам все осознаешь…

– Я не понял, что ты…

Но…

Бог исчез, оставив Майкла наедине с темнотой.

И…

Тут же наступил ад.

Смерть – это еще полбеды, но это…

Майкл ощутил в себе знание всего, что есть в этом мире, поэтому он обратился мыслями к живым, понимая, что они никогда не узнают о том знании, что только что ему даровал бог…

«Я познал смерть, живые невежды!»

Но сказать об этом невозможно – ведь ты мертв. От мысли, что мечты живых могут осуществиться, а твои нет, стало мучительно больно.

Ты познал суть этого мира, но теперь, ты бы предпочел незнание живого.

Ты был мертв, но ты это чувствовал.

Начался музыкальный круговорот мучительных ощущений, смешанный с едва различимыми, совсем ничтожными, отблесками былых надежд, которые когда-то грели твою душу, но в этой парадигме существования – парадигме мертвеца – они причиняли тебе боль своей нынешней бессмысленностью.

Ты не чувствовал времени. Времени больше нет. Путешествия во времени бессмысленны – потому что больше некуда путешествовать.

Ты подумал о других мертвецах, что они наслаждаются своим небытием, в то время как ты вертишься в аду собственных переживаний.

Ты подумал, что тебе выпала самая позорная смерть, которая когда-либо могла быть. Всевышний наказал тебя за твое безбожие. Он дал тебе вечность и знание – но оставил тебя одного, заставил спускаться по круговой лестнице ада, к самому его ужасу – и подниматься вверх, чтобы набраться сил для повторного пути вниз. Нет никаких шансов этого избежать. И когда ты стал бороться, ты стал сильнее в этом убеждаться.

Ты стремился познать мир. Ты его познал. Твоя цель выполнена. Впереди – мучительная бесконечность. Тебе не дадут смириться с этим – тебе дадут новые силы для борьбы… лишь для того, чтобы их отнять…

О тебе не напишут в газетах. Глупая смерть в обмен на познание бытия. Ты просто умер, как обычный наркоман. Но ты уверен, что ценой грядущего ада, ты познал то, что никто до этого не познавал.

Все были уверены, что жизнь после смерти – это извечный вопрос – но у тебя, только у тебя, есть ответ на него. Который, ввиду твоей бесславной смерти, никто не узнает.

Ты забыл обо всем, что когда-либо составляло твою личность. Все чувства перемешались воедино. Они образовывали собой некую мелодию. В ней иногда прорезались некоторые любимые песни Майкла. Эта мелодия из чувств постоянно менялась, переплетаясь с разными ощущениями, которые когда-либо находились в теле. Вспомнились чувства юности, урок физкультуры в школе, оргазм рыжей, с которой у Майкла был секс в квартире Саймона, вкус воды, отдышка, удары по телу, еканья в сердце при виде Эми, мать, Клодова джинсовая куртка, чувство падения в колодец, отчим. При всем при этом давящим грузом в сознании появилось осознание того, что ты мертв.

Что ты не отправился в небытие. Что это – твой персональный ад, о котором никогда не удастся поделиться с глупым Саймоном. Он-то, с его надменностью, презрением, отрицанием всего возвышенного, не познает тот бездонный колодец, в который Майкл продолжал падать.

Он был уверен, что это все. Его смерть. Он мертв. Его сознание будет всегда существовать в этом водовороте. Он теперь знает, что все атеисты не правы. Что ад есть. Что жизнь – вечна, и вечность ее мучительна. Он искал пути обхода, но каждый раз некая темная сила, иногда почему-то ассоциирующаяся с Саймоном, чей голос до него иногда доносился, знает все его обманные ходы. Когда ему становится легче, когда ментально он мириться с той бесконечностью, в которой ему предстоит обитать последующую вечность – темная сила всегда находит чем унизить его и опустить на самое дно ада. Этот круговорот – борьба, смирение, уход на дно, повтор – будет продолжаться всегда.

Ему жаль, что он так умер. Позорно, в сраном мотеле… Имея такие амбиции, строя безумные планы, лелея несбыточные желания – его смерть поистине трагична. Майкл понимал, что для человечества его смерть ничтожна, но осознание того, как она произошла, те муки, которые он ощущает, борясь с темной силой, и самое главное – сохранение после смерти некого подобия сознания, где все восприятия размыты – все это вызывало противное сожаление.

Такое самомнение, такая внутренняя борьба, такая чувственная возвышенность по отношению к прекрасной Эми – и такая позорная смерть…

Ад во всей его рациональности

Там охранял я гробы: полны были мрачные своды трофеями побед ее. Побежденная жизнь смотрела на меня из стеклянных гробов.

Я вдыхал запах пыльных вечностей; задыхаясь в пыли, удрученно поникла душа моя. Ибо там – кто может освежить душу свою?

Все суждения, витающие в его голове до смерти, после нее казались бессмысленной формальностью. Но, воскреснув, ему предстоит мириться с этими формальностью, ради того, чтобы окружающий мир не считал его сумасшедшим. Очень здорово осознавать, что такой всепознающий приход имел место быть, но испытывать его вновь ему хотелось меньше всего на свете…

– Все просто. Вот он, мир, ты его видишь, он доступен твоему пониманию. Смысл жизни – дать жизни смысл.

Никогда не слушай чьих бы то ни было советов – лучших друзей, матерей, жен, любовниц. Даже их можно назвать неудачниками.

Но…

Саймон вытащил его из ада. Майкл испытывал стыд. Но облегчение испытывал сильнее. Все-таки он жив!

– Успокойся, – говорил Саймон, внимательно рассматривая тревожное, только что открывшее глаза, лицо Майкла. – Ты немного перебрал, вот и все. Ничего страшного не произошло.

– Правда?

Как не придавать значения тем образам, которые, пусть даже на пятнадцать минут, но изменили твое мироощущение?

– Да.

Этого ответа хватило, чтобы внушить Майклу надежду, что его дальнейшая жизнь будет более доступной для понимания, чем то, что он переживал последние три недели. Он вскочил на ноги. Он понял, что теперь с ним все в порядке. Его голова стала обычной на ощупь, мыслительный процесс постепенно становился все более привычным, только живот слегка покалывало и тянуло вниз невидимым крюком.

– Теперь ты все помнишь? – улыбаясь во весь рот, спросил Саймон.

– Да, – выдохнул Майкл и вновь вздохнул полной грудью. – Это – непередаваемые ощущения. Но я не хочу испытывать это вновь.

Саймон усмехнулся.

– Я тоже все помню. Ну, почти все. В моей голове все прогрузилось.

– И слава хаосу. Все таки… – Майкл широко зевнул, – брусника Синдиката – страшное дело…

– Но самое страшное, что это не самая мощная вещь, которую мы пробовали.

Видимо, путешествие в ад отняло у Майкла немало энергии, поскольку он почувствовал, что его клонит ко сну. Он вновь зевнул и сказал:

– Мне это… мне нужно…

– Что нужно?.. Если я тебя правильно понял, то туалет в конце коридора и налево.

– Нет, мне нужно не это.

Майкл откинулся назад и тотчас, без предупреждения, уснул.

Слава хаосу, что в этот раз ему ничего не приснилось. Ни мельбурнская квартира, ни героин, ни бог. Лишь одна блаженная пустота. Сон без снов…

Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем Саймон принялся его будить:

– Отстань, – стал бурчать Майкл. – Дай мне поспать. Я устал…

– Устал ничего не делать? – услышал он язвительный вопрос.

– Да-а…

И вновь забвение…

Затем опять…

– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сон. Мы не должны спать, мы должны грабить. Грабить, чтобы жить.

– Перед таким серьезным делом нужно выспаться…

Майкл услышал, как Саймон тяжело вздохнул:

– Жизнь довольно коротка, так что не стоит относиться к ней серьезно…

Майкл открыл глаза. Он хотел оставаться в лежачем состоянии весь остаток вечности. Снизу вверх на него смотрело бодрое лицо Саймона. Мерцающие серые глаза его ориентира сияли, как если бы он совершил какую-нибудь пакость.

– Мне не нужно воровать, – пробурчал Майкл. – Больше от этой жизни мне ничего не нужно. Я хочу лежать и бездействовать.

В ответ на это он услышал:

– Лучше лежать и бездействовать с огромной кучей денег. Пойдем.

Майкл кивнул, хотя он не понимал, с чем, собственно, соглашается.

Он чувствовал, что вновь теряет сознание. Скоро он вновь окунется в забвение – самую приятную форму существования на свете.

– Пойду попрошу у коротышки контраслипы, – услышал он голос Саймона. – Надеюсь, этот одногубый нас не подведет…

Затем он услышал удаляющиеся шаги, после чего он перестал что-либо слышать вообще.

Мать-забвение вновь навестила его…

**************

Деньги – это сила. Пустому мешку трудно стоять прямо.

Деньги – это счастье. Счастье только в деньгах. В порочном антибоге, как сказала бы 72372. Все остальные толкования счастья – порой приятные, но все же пустые сантименты. Если будут деньги, то пришедшие на ум фантазии будут куплены и воплощены в реальности.

Только деньги материальны. Мнения людей, даже лестные, ничего не значат. Любая, чья бы то ни была, похвала годится лишь для наивного самолюбования, не более того.

Только деньги материальны.

А люди… В этой стране люди, точнее – бедные люди, еще точнее – большая часть населения, используются в качестве сырья для денег. Интересная переработка отходов. Бедняк платит крупные налоги, а затем умирает для того, чтобы самому стать платежным средством. Инфляция в Сингрипаксе напрямую зависит от количества покойников.

Майкл бодрствовал. Впервые за то время, пока не видел ее, он чувствовал себя живым. Хотелось петь. Хотелось драться. Хотелось воровать.

– Так кого же мы будем грабить, Саймон? – спросил Майкл с такой непринужденностью, будто бы речь шла о прогнозе погоды.

Надо заметить, он и сам удивлялся своему бодрому голосу, которого у него отродясь не было.

С маниакальным блеском в глазах Саймон ответил:

– Мы будем грабить гробовщиков.

– А почему именно гробовщиков? – спросил Майкл. – Хотя, подожди, Саймон, не отвечай, кажется, я сам знаю ответ.

– А ну-ка…

– Я как раз вспомнил, с каким воодушевлением ты смотрел на Механика, когда тот рассказывал о гробовщиках с их подземными склепами, где захоронено множество скелетов, чьи кости можно обналичить.

– Молодец! – воскликнул Саймон.

Видимо, подумал Майкл, Саймон, как и он, закинулся контраслипами.

Саймон закурил сигарету с ромом и стал говорить:

– Гробовщики великолепны. Они доказали непросвещенным, что ад существует, поместив в свои подземные оссуарии накаченных амфетамином бульдогов – так называемых псов Ада, описанных в пандетерминистких учениях. Именовать свои денежные запасы адом, заставляя суеверных воров обходить эти места стороной? Это самая гениальная идея на свете – ведь в этом мире несуеверных воров не существуют. Единственные здесь несуеверные воры – это электромагнаты и гробовщики. А теперь и мы. В этом и состоит наше преимущество перед остальными. Отсутствие принятых в обществе предрассудков делает нас в борьбе с этим обществом практически неуязвимыми.

Майкл кивнул. То, что их ограбление будет нести ломающий стереотипы характер с неким антирелигиозным оттенком, внушало ему особую воспаленность чувств – по отношению к себе, по отношению к ней, по отношению к окружающем его реалиям.

Но…

Разве воспаленность его чувств приводила его хоть раз к чему-то настоящему? Он решил задать вопрос, первым пришедший в его голову, после того, как Саймон заговорил об ограблениях.

– Как мы это все провернем?

Саймон удивился – не было понятно, искреннее ли его удивление или, как обычно, наигранное.

– Что? Я думал, ты мне расскажешь об этом.

– Я?

– Да, Майки, ты. Из нас двоих ты единственный, кто смог своровать что-то стоящее…

Саймон указал на золотой пистолет, лежащий на подоконнике. Теперь понять, что это пистолет, стало практически невозможно – от него осталась только рукоять, которая могла принадлежать чему угодно, но только не оружию.

– Благодаря тебе мы сейчас находимся в мотеле, а не ночуем на улице в грязной луже Блэк Кантри, – добавил Саймон.

– То, как пистолет оказался у нас – всего лишь банальное везение, счастливая случайность, – отмахнулся Майкл. – У меня даже не было никаких планов по его краже, просто безумный порыв, и все.

– Ну вот. Очередной безумный порыв – и мы будем купаться в костях униженных, потратим их на лучшие наркотики мира.

Майкл состроил грустную мину. После путешествия в ад наркотики в одно мгновение перестали казаться ему путеводителем в неизведанные участки разума. Тут же он ощутил пульсирующую боль в районе лба – он не преминул связать эту боль с последним приемом наркотиков, что лишний раз убедило его в том, что в этой жизни ему пора прекращать баловаться интересными субстанциями.

– Так нельзя, – возразил Майкл. – Нужно составить план. В этот раз везение, как и любая другая случайность, может обойти нас стороной.

Саймон закатил глаза.

– Эти склепы никто никогда не грабил. Поэтому никто не будет их охранять. Уверен, что гробовщики уверены, что мнимой божественной силы достаточно для сохранения постчеловеческих активов.

Майкл поджал губы. Тот факт, что Саймон назвал кости «постчеловеческими активами», заставил его подумать, что Саймон все еще не отошел от наркотиков.

Об этом он решил не говорить, сказал лишь:

– Гробовщики не настолько глупы. Их костницы наверняка охраняют, и охраняют довольно плотно – кто-кто, а гробовщики могут обеспечить постчеловеческим активам наилучшую охрану.

– Псы Ада – вот наилучшая охрана. Страх вора спуститься в ад – лишь это делает гробовщиков богатыми.

Майкл решил не спорить, потому что ему в голову пришел новый вопрос, не менее напрашивающийся, чем предыдущий:

– Ты хоть знаешь, где эти склепы находятся?

Саймон не повел и бровью.

– Я выучил наизусть карту Сингрипакса…

– Сомневаюсь, что склепы были отмечены на карте Элиаса, – перебил Майкл. – Я…

Саймон изобразил пальцами крякающую утку. Этого хватило, чтобы Майкл не договаривал вслух доводы, разумность которых, впрочем, не вызывала у него никаких сомнений.

– Мы поедем в Кенинг Хор, в единственный, если верить Механику, обеспеченный город Гриверса, покатаемся по окрестностям, увидим дом какого-нибудь гробовщика – а то, что дом принадлежит гробовщику, мы поймем сразу из-за специфики их профессии – и найдем неподалеку от него вход в подземелье, ведущий в ад, который нас озолотит. Так что, хватит ныть, Майки! Сложное отношение ко всему простому может убить великие планы.

– Я не ною… Я считаю, что здесь все не так просто. В таких беспрецедентных делах, как это, нужно действовать расчетливо – а бездумные действия вызывают у меня чувство страха.

– Но, однако, ты порою совершаешь бездумные действия, и именно твое безумие добыло нам этот золотой пистолет – не менее, а то и более ликвидное средство, чем черепа гробовщиков. А разговоры про страх советую тебе оставить в стороне. Наши страхи по большей части относятся к тому, чего никогда не случится.

Майкл продолжал смотреть упрямо на Саймона. Он не был с ним в Сионвиле. Он не видел, с какой легкостью синистерские интервенты застрелили охранника Престона, который, в противном случае, застрелил бы его, Майкла. Майкл сам удивлялся тому факту, что успешная кража не подстегнула его совершать новые, а наоборот, только укрепила в страхе не повторять этого вновь.

– Ты же проснулся таким беспечным, Майк. – Редко когда в серых глазах Саймона можно было увидеть тревогу – это как раз один из тех случаев. – Почему ты опять приуныл? Мало принял контраслипов? Или что-то еще?

«Что-то еще» – про себя ответил Майкл и подумал о ней.

Но…

Он ощутил противное движение вблизи своей шеи, схожее с изжогой. Теперь его, в самом деле, тошнило от любви к ней.

Унылое говно, собирающееся воровать черепа – вот кто он такой… Вряд ли у нормальных грабителей такой настрой перед грабежами.

В прошлый раз он бездумно украл, чтобы доказать ей, что он чего-то стоит.

В этот раз он будет бездумно грабить, чтобы доказать себе, что она для него ничего не стоит.

– Пойдем, – сухо сказал Майкл и указал на дверь. – Едем в Кенинг Хор. Ищем подземные склепы. Грабим гробовщиков. Обналичиваем кости и упарываемся в говно.

Брови Саймона поползли вверх – он явно удивился тому факту, что Майкл так внезапно передумал, но через мгновение его брови заняли обычное, беспристрастное место, а губы растянулись в улыбке.

– Вот, другое дело. – Он поднял большой палец вверх, взял с подоконника рукоять золотого пистолета и запихнул себе в карман. – Здравый смысл толкает нас на безумные поступки, Майки. Наш злой рассудок уничтожит тщеславие гробовщиков. Мы будем таинственными героями для гриверской черни. Станем неуловимее, чем сам Грезоносец. Станем страхом для гробовщиков.

Он засунул в рот сигарету, забыл ее поджечь и добавил:

– Злой рассудок уничтожит разожравшуюся глупость. Здравый смысл всегда побеждает.

«Здравый смысл обязательно победит» – обреченно думал Майкл, закрывая за собой дверь номера. Он поджег сигарету Саймона, поджег свою сигарету, размышляя, поможет ли его согласие сделать то, в чем до конца он не был уверен, потушить тот пожар в груди, который, увы, угасать пока не собирался.

**************

Они надеялись, что их поездка обойдется без ядовитой пыли – потому что в случае ее появления и беспрестанного вращения в сырых ветряных порывах, кому-то из них грозит перспектива задержать дыхание на час, а то и на два. Этого нельзя было допустить – у них был один противогаз на двоих.

Но…

Майкл не волновался по поводу своей безопасности. Любовь игнорируется, поэтому злоба в его организме нарастает и не оставляет места для пустых волнений. Он выжал газ на Апексе до предела, заставил его дреды полыхать в зябком полумраке, а себя заставил пересмотреть свое отношение к тому, о чем думал постоянно, к тому, что делало его слабым, прежде всего, перед самим собой. Эта поездка была вдохновляющей – вдохновляющей по мрачному, заставляющей смотреть по-новому на давно обдуманные вещи.

Он убедил себя, что мысли, переплетенные со связанными с ней чувствами растворятся после успешного ограбления.

Редкие звезды то появлялись, то скрывались в синеватом водовороте туч…

Он был уверен, что кража черепов, олицетворяющая его цинизм, уничтожит последнюю сакральную вещь в его душе.

Осколки былой цивилизации серебрились в лунном свете…

Он убедил себя, что его душа превратится в холодный камень, сквозь который не пробьется ни одна роза…

Сзади пронеслась струйка дыма – Саймон, его верный ориентир, давно превратившийся в холодный камень, курил и явно ни о чем не волновался – расчет в безрассудстве позволял ему парить над этим миром и использовать его пошлые страсти исключительно себе в угоду.

Когда-то он хотел, чтобы в его душе расцвели розы. И когда это произошло, он понял, что не ощущает их запаха, не видит их бутонов – он чувствует исключительно шипы…

Пыльные камни пустоши метались из стороны в сторону от сильного, но, к счастью, безопасного и лишенного ядовитой пыли ветра.

Раз розы только причиняют боль, раз нет возможности узреть их красоту – стало быть, надо их сорвать, превратить землю, на которой они цветут, в каменную пустошь – холодную, но не причиняющую боль – пустошь с мощными ветрами, уничтожающими все светлое, и потому такое чуждое.

Указатель «Грейсайд», изрисованный изображениями половых органов, испоганил тот притягательный мрак ночи, сквозь которую он и его верный ориентир мчались к продаваемой смерти.

Он никогда не будет любить. Он убьет в себе чувства к той самой, чтобы стать угрозой коррумпированному комфорту гриверской знати.

Дороги были неровными, мотоцикл постоянно трясло. После особенно сильной встряски Майкл услышал особенно недовольный голос Саймона:

– Дороги – это артерии, вены государства. А здесь вены, как у суицидника-неудачника.

«Мило» – подумал Майкл, чуть сбавив скорость, после чего опять вернулся к своим рассуждениям.

Он никогда не будет любить – его сущность будет одержима только разумной ненавистью, безрассудной злобой – поскольку лишь ненависть может уничтожить пред собой любые преграды. Возможно, его смерть как раз и будет связана с тем, что он зашел в своей злобе слишком далеко… Что ж… Любая жизнь оканчивается смертью – так пусть у этой смерти будет стоящая причина, причина, которую определил он сам, а не какой-нибудь нелепый случай…

«Вас наполняет лишь злоба и любовь. Злоба и любовь»

Две крайности не могут уживаться в одной, бессильной перед своими переживаниями, сущности. Только сейчас он смог принять ту двойственность своей натуры, о которой упоминала всеведущая, и оттого ненавистная ему 72372, поскольку только двойственность могла объяснить те внутренние противоречия, заставляющие его относится к себе с убийственной в своей бессмысленности скрупулезностью.

Выбор.

Выбор, который определит его дальнейшую жизнь.

Что ж, думал он, он уже понял, какой выбор стоит ему сделать. Элиас с его противоречиями, похитители машины времени, напряженная предвоенная обстановка в Сингрипаксе, собственное непонятное, оставшееся пылиться в 2021 году прошлое – все это сплетено в сложный для понимания узор. Порочный узел запутанных случайностей, чьи первопричины так и остались невыясненными.

Что ж… Раз узел нельзя развязать, стало быть, его нужно разрубить. Или вовсе уйти от него навстречу новым проблемам, которые он выбрал для себя сам. Проблемы, которые не стали таинственными следствиями длинной цепи случайностей. Пусть катится к чертям окружающий его хаос. Он должен разобраться с хаосом, находящимся у него внутри, это гораздо важнее. И что самое важное – он стал осознавать, что этот хаос он начинает приводить в порядок.

Выбор.

Выбор, который определит его дальнейшую жизнь.

Злоба или любовь?

Свой выбор он уже сделал. Нет смысла лишний раз его констатировать – череда его длительных рассуждений сама по себе является констатацией. Осталось лишь понять, примет ли этот выбор его биологическое время, или же оно вновь заставит его вертеться в аду своего внутреннего хаоса – аду, гораздо более страшного, чем тот ад, в котором он оказался после приема брусники синдиката…

– Скоро приедем, – услышал он за спиной голос Саймона.

Майкл обернулся и увидел озаренное луной лицо друга. Саймон смотрел на него со странной смесью пытливости и некой издевкой в серых глазах, после чего спросил, перекрывая спокойный шум мотора:

– О чем ты думал всю дорогу?

Майкл не ответил. Он отвернулся и вновь стал смотреть вперед, на дорогу. Сырой горелый воздух Гриверса камнем стоял в его легких. Он с ностальгией вспомнил клубничный воздух Леклера, где двухсотлетние останки былой эпохи, были превращены в произведения искусства, где модифицированные дома и генномодифицированные люди жили под ясным небом с иллюзией человеческого счастья, дарованной им мудрым Шелтером – иллюзией, которую Паксбрайт, увы, совсем скоро потеряет…

Майкл решил ответить на вопрос Саймона. Не оборачиваясь назад, он громко произнес:

– Все разрушается. Абсолютно все окажется в забвении. Я всегда об этом знал, но только сейчас – лишь сейчас в полной мере это прочувствовал.

Он словно бы почувствовал спиной одобрительный кивок Саймона, затем услышал его голос:

– Это правда, Майк. Настоящая правда – грустная, жестокая и в какой-то степени бессмысленная. Настоящая правда и должна быть именно такой…

Майкл хотел кивнуть в ответ, но не успел. Мимо них промчался огромный квадроцикл – совсем как у Фрэнка и его банды – и, кстати, это первый и пока единственный транспорт, повстречавшийся им на пути. Квадроцикл вызвал тревожное предчувствие у Майкла. Он не успел вовремя разглядеть водителя, поэтому со страхом обернулся назад, но по дороге, лишенной лунного света, было сложно различить даже его силуэт.

– Вряд ли это похититель, – махнул рукой Саймон. – Мир, конечно, тесен, но не настолько тесен, так что успокойся.

Майкл повернулся к дороге и впереди увидел долгожданный указатель с надписью «Кенинг Хор». Он стал медленно сбавлять скорость. Они планировали объездить окрестности города в надежде, что склепы гробовщиков выдадут себя какими-нибудь отличительными признаками.

– Вот он – момент истины, – произнес за его спиной Саймон. – Еще чуть-чуть – и нам откроются врата Ада, которые сделают нас богатыми и дадут нам то, благодаря чему мы сможем договориться с абсолютно любым злом…

Майкл обернулся. Саймон широко улыбался, словно бы собирался на вечеринку.

Майкл кивнул в ответ – улыбнуться он не смог. Он понимал, что сделанный им выбор будет нелегко соотносить с собственной противоречивой натурой. Но то, что рядом есть ориентир, который уже смог достичь того, что ему только предстояло достигнуть, внушало Майклу надежду, что сделанный им выбор оказался правильным.

**************

Ночной Кенинг Хор.

Невысокие дома, сырые улицы, болотно-зеленые тени в свете редких фонарей.

Апекс медленно проезжал по окраине города. Саймон всматривался в окружающие дома, выбирая из наиболее благоустроенный. Но благоустроенными эти дома считать невозможно, особенно на фоне куполообразных строений Леклера. Все строения были невысокими, не выше двух-трех этажей. Странные наросты, вроде тех, что прилипли к куртке Майкла, находились везде и мерцали, даже в отсутствии солнц.

Апекс медленно объезжал каждый закоулок. Затем выехал на проезжащую часть и едва не столкнулся с шипованной машиной, словно молния, пролетевшей перед ними. Саймон, слегка испугавшись, показал вслед машине средний палец, потом обратил внимание на указатель, висевший на уровне его глаз, после чего сказал:

– Удивляться нечему. Аварии поставлены здесь на поток. Глянь.

Майкл обернулся и увидел, что было написано на указателе. «Аллея Смерти». Он сказал:

– Может, она так называется не из-за бешеных скоростей, а из-за того, что здесь неподалеку находятся склепы с черепами?

– Хорошая мысль. Давай обкатаем Аллею Смерти, посмотрим, удастся ли нам найти ее.

Майкл ухмыльнулся двусмысленности слов Саймона и выехал на аллею, выжимая из ящерицы-волка все соки. Скорость снижать опасно – ведь сзади может врезаться бешеный автомобиль, но если скорость не снизить, то будет сложно найти склепы гробовщиков.

Но…

Скорость он не снижал…

НО…

Через пару минут после стремительного пролета по Аллее Смерти они обнаружили черные ворота, обвитые зарослями диких, мутировавших в что-то неописуемое, колючих растений. Голограмма над воротами, подобно старому неисправному телеприемнику, изображала две огромные и пылающие огнем буквы:

АД.

Ниже появлялась надпись, буквы которой были стилизованы под собачьи клыки:

«Вечные мучения обретет тот, кто нарушит заповеди пандетерминизма. Да будет растерзан он на части Псами, ибо тот, кто замыслил недоброе, уже прячет дьявола в своей душе – лишь дьявольская обитель способна забрать у грешника то, что некогда ему вручила Н. Е. П.Ц.Э.С.

Апекс остановился возле ворот. Дреды погасли, мотор затих – ящероподобный волк замер в безмолвии. Майкл достал из рюкзака заранее заготовленные черных мешки, противогаз, повесил их, на всякий случай, на шею и почувствовал редкие капли дождя. Саймон слез с байка, достал фонарик и направил его луч в сторону зловещей тишины, окутывающей ад, что находился за воротами.

Майкл и Саймон переглянулись.

– Ну что ж. – Саймон набрал воздуха в легкие и обрел такой вид, будто бы наслаждался его сырым горелым вкусом. – Готов осквернить не оскверняемое?

– Да. – Майкл сглотнул ком в горле. Его бесстрашие осталось, но приобрело какой-то подавленный образ. Он слез с электробайка и протянул мешок Саймону.

– Идем? – спросил Саймон.

Майкл хотел покачать головой, но вместо этого указал рукой в сторону ада.

Они приотворили скрипучие ворота. Майкл хотел их закрыть, но Саймон сказал, что лучше оставить их открытыми, на тот случай, если им придется удирать.