Текст книги "Андерманир штук"

– Я вам не клоун.

И аплодисменты взвились снова.

А Петя Миронов начал сдирать с лица арбузно-красную краску – слой за слоем. И бросать слои в сторону, пока там не выросла целая красная гора, причем лоскутков алой кожи все прибавлялось и прибавлялось…

Наконец печальный клоун поднял лицо к публике: теперь это было черное лицо с непропорционально большими белками глаз и явным переизбытком белоснежных зубов. Лицо хохотало вовсю, а тело принялось выделывать головокружительные кульбиты – публика неистовствовала.

Внезапно Петя Миронов замер.

Зал ждал продолжения.

– Я вам не клоун, – напомнил он и сорвал с лица черную маску, под которой снова обнаружилось белое лицо Пьеро. Этот Пьеро воровато огляделся по сторонам, быстро нацепил на нос все тот же красный набалдашник и бросился к свисавшему из-под купола канату. Шпрехшталмейстер Бруно засвистел в милицейский свисток: дескать, канат не трогать! – но, в тяжелом своем балахоне, Петя Миронов, отдуваясь, уже забирался все выше и выше. Желтое пятно света ползло вслед за ним. Ах, Пете Миронову не следовало никуда забираться: невооруженным глазом было видно, что печальный клоун не приспособлен к лазанию по канату! Он не умел, он тратил слишком много сил, да и без того казался старым и несчастным… Красный набалдашник носа сполз за ухо, наклеенные по бокам якобы лысой головы волосы отклеились и свисали со щек, балахон обвивался вокруг каната, брюхо мешало, толстенная попа колыхалась над залом… А когда лопнула единственная пуговица на единственной бретельке, поддерживавшей штаны, и они сползли на огромные ботинки, вниз повалились уродливые «подложки» – из ваты, мятой газеты, грязной губки… Петя Миронов в круглом пятне желтого света беспомощно повис над залом, держась за канат теперь только одной рукой. Ладонь второй он поднял прямо перед собой: она была в крови. Но – потный и счастливый – он собрал последние, видимо, силы и рывком преодолел остававшийся метр, который отделял его от купола цирка… ботинки вместе со штанами полетели в черную хохочущую бездну под ним – и несчастные худые голые ноги в широченных пестрых трусах закачались под куполом.

Оглушительным звоном оркестровая тарелка в одно мгновение прекратила истерический хохот публики. И, один на один с залом, в полной тишине клоун отчаянным, тонким голосом вдруг выкрикнул, сорвавшись на писк:

– Я! Вам! Не! Клоун!..

…и, отпустив канат, бросился вниз, в кромешную тьму.

Страховки на нем не было.

Казалось, он падал целую минуту – не столько камнем, сколько птицей: расправив рукава белого балахона, как крылья.

Удар тела о жесткую поверхность поверг зал в ужас.

И вспыхнул свет.

Ослепительный дневной свет.

Восемь пожарников стояли вдоль барьера, растянув над манежем спасительный брезент. На брезенте – живой и невредимый – лежал Петя Миронов, печальный клоун.

Жмурясь от света, он прикрывал глаза тыльной стороной ладони и словно не понимал, что происходит. Потом понял, поднялся во весь рост: щуплый, вымазанный пудрой и помадой, без штанов и ботинок, в свисающем лохмотьями рваном балахоне – и пошел по брезенту в сторону кулис.

Публика молчала – и было слышно, как идущий, словно в беспамятстве, повторяет одно и то же: я-вам-не-клоун, я-вам-не-клоун, я-вам-не-клоун…

Стало совсем тихо.

Пожарники свернули брезент и без всяких поклонов удалились.

– Антракт, – негромко сказал шпрехшталмейстер Бруно и ушел, ничего не дожидаясь.

Где-то наверху заплакал ребенок.

Дед Антонио, сидевший в пятом ряду, с краю, поднялся и стал быстро спускаться по ступенькам к манежу.

Перешагнув барьер, он исчез в форганге.

Публика вдруг вспомнила, что после окончания циркового номера принято хлопать. На аплодисменты никто не вышел.

26. КАК ФИЛИН

Мордвинов был недоволен.

– Ты зачем привел его сюда? – спросил он Колю Петрова.

– За такими, как он, будущее, – кисло отчитался тот.

– Ты еще салют отдай, пионер, – поморщился Мордвинов. – Какое будущее, ты что… с дуба рухнул, Коля?

– Вот увидите. Он же массы за собой повести может.

– Какие массы, что ты, Коля, гонишь!

Коле Петрову казалось, что с Мордвиновым нужно разговаривать именно так. Но Мордвинова это оскорбляло. Из того, что он аппаратчик, для него отнюдь не следовало, что он дурак. А для Коли Петрова, видимо, следовало – это-то и оскорбляло Мордвинова.

Да, Мордвинов приехал в Москву из сибирских лесов, да, «пошел на повышение»… но оно когда-а-а еще было! Теперь Мордвинов всем москвичам москвич и у него на плечах, тьфу ты… в его ведении – целый НИИ. Хоть и в просторечии, но институт мозга, между прочим! Он возглавляет коллектив отличных специалистов. Работающих с отличными кондукторами. Мордвинов называл экстрасенсов кондукторами – так, вслед за ним, и остальные их называли. Ему нравилась разнузданная многозначность этого наименования – и особенно нравилось в ней то, что нужное институту значение кондуктора было упрятано в слове совсем глубоко: замучаешься добираться. Только образованные люди знают, что «кондуктор» – это еще и проводник, проводник электричества. Конечно, экстрасенсы не электричество через себя проводят, но, поскольку хрен их знает, чего они там проводят, то можно сказать – электричество.

Образованным человеком Мордвинов не был и даже не считал себя таковым. Потому-то его отношения с сотрудниками и были предельно честными и предельно хамскими. «Вы, яйцеголовые, – говорил он им, – мне своими теориями мозги не забивайте, не для того у меня мозги. А для того у меня мозги, чтобы работу вам давать. И денег давать». Ну и чего ж… правильно: так, как умел добывать деньги Мордвинов, никто не умел. Зарплаты и те вполне пристойные были: все знакомые завидовали, как скажешь при случае: «Двести пятьдесят плюс тринадцатая. Плюс премии». Очень неплохо.

И что «повышенная секретность» – тоже красиво. Женам-мужьям особенно нравилось: «Мой (моя) в секретном НИИ одном… даже мне не говорит, чем занимается». – «В оборонке, небось». – «Да уж наверное». Хотя насчет оборонки – это лихо, конечно… а с другой стороны, чем черт не шутит! Поговаривали ведь, что вообще все без исключения НИИ на оборону работали – может, и правда.

Конечные цели исследований, проводимых в НИИЧР, были, кажется, одному Мордвинову известны – иначе с чего бы ему деньги давали? Но, конечно, не факт, что известны. Тоже ведь мелкая сошка. Был бы крупная – тут в НИИ не сидел бы. А сидел бы в Кремле. Правда, там, вроде, НИИ никаких не бывает… или бывают? Ах, время, время… восьмидесятые! Никто ничего не знает. Никто не знает даже, знает или не знает. Шорохи одни: там шевельнется, тут шевельнется, а прислушаешься – и нет ничего! Так… суета и ловля ветра. И – кто-то-там-наверху-хорошо-ко-мне-относится, как сказал великий буржуазный писатель Курт Воннегут – или наоборот: кто-то-там-наверху-плохо-ко-мне-относится, как не сказал, стало быть, великий буржуазный писатель Курт Воннегут. А уж что он имел в виду или не имел в виду – не нашего ума дело. Да у нас и ума-то никакого нету – один мозг.

Коля Петров вышел от Мордвинова расстроенным. Не столько потому, что Мордвинов сопротивлялся (сопротивлялся-то сопротивлялся, но потом все равно ведь согласился!), сколько потому, что он, Коля Петров, никак не мог найти верного тона по отношению к сибиряку, а тон, который находил, Мордвинову не нравился. «Опять не в струю», – смеялись над Колей в отделе воздействия, где он давно уже трудился на полставки, а хотел целую. Мордвинов же целой не давал: говорил, что по штатному расписанию не положено. Можно подумать, для такого НИИ, как их, кто-то заранее составлял штатное расписание!.. Однако выходить с Мордвиновым на прямой разговор о второй половине ставки Коля Петров не решался, понимая, что филологическое образование для работы в институте мозга, скорее всего, не козырь. Его и устроили-то по блату: Колин глубоко партийный отец нашел сюда какие-то ходы, а непутевому сыну сказал: «Побудь пока у Мордвинова, потом посмотрим… Работа не пыльная». Коля Петров проработал у Мордвинова уже три с лишним года, но «потом» так и не наставало. Колины обязанности состояли в том, чтобы планировать встречи с кондукторами, договариваться о времени их прихода в институт и иногда переносить договоренности с одного дня на другой – в случае, например, болезни кондуктора или возникновения у кондуктора занятости «по основному месту работы». Кроме того, Коле Петрову полагалось хранить всю документацию отдела, то есть следить за тем, чтобы папки с личными делами кондукторов всегда находились на месте, а именно – в сейфах. Других полномочий у него не было.

– Ты чего смурной? – спросил ждавший его в пустом сегодня отделе Демонстратнер.

– Нет-нет, в порядке все, – взбодрился Коля Петров. – Мордвинов обрадовался сильно. Будешь кондуктором, у нас.

Демонстратнер догадался, что «у нас» – это в Колином отделе.

– Лучше бы не кондуктором, а вагоновожатым, – сострил он.

– До тебя так уже острили, – обрубил Коля Петров.

Демонстратнер про НИИЧР мало что знал: Коля Петров сообщил ему, понятное дело, только тот минимум информации, который разрешалось предъявлять потенциальным сотрудникам, – чтобы они хоть приблизительно понимали, куда приглашены. Иными словами, знал Демонстратнер, что Коля Петров предлагает ему «работу или наподобие» в каком-то научно-исследовательском заведении, где занимаются человеческими ресурсами… правда, словосочетания «человеческие ресурсы» Демонстратнер не понимал, но спросить стеснялся. И еще знал Демонстратнер, что к работе в институте привлекают людей с так называемыми необычными способностями. Необычных способностей он у себя самого не наблюдал и потому с трудом понимал, о чем вообще идет речь – о каких таких людях, но не спрашивал и об этом: Коле Петрову, небось, видней…

Теперь пришло время хотя бы частично ознакомить Демонстратнера с тем, в чем состоит высокое назначение кондуктора.

– Ты, Борь, не думай, что тебя сюда на работу… ну, на нормальную такую работу приняли. Я ведь сразу тебе сказал: «работа или наподобие», помнишь? Ну вот… короче, настоящие сотрудники института – это всё люди с соответствующим образованием, которого у тебя нету.

– А у тебя есть? – нетактично спросил Демонстратнер.

– У меня… – растерялся Коля Петров, но успел построить энигму: – Ну, у меня-то филологическое… только дело ведь не во мне. Дело в тебе. Ты, значит, в этом институте не столько сотрудник, сколько… – Он никогда еще не приводил сюда людей со стороны и не знал тех слов, которые требовались для того, чтобы ввести нового человека в курс дела. – Не столько сотрудник, сколько человеческий ресурс, понимаешь?

Демонстратнер помотал головой.

– Давай разбираться, – широко улыбнулся Коля Петров. – Что такое человеческий ресурс? Человеческий ресурс – это такое, значит, дело… В общем, нас, – тут он заговорил от имени всего НИИЧР, – интересуют человеческие ресурсы… то есть те ресурсы, которые есть у человека, понимаешь? – Не дав Демонстратнеру еще раз помотать головой, он поспешно продолжал. – А у человека много ресурсов, и не все они до сегодняшнего дня как следует выявлены. Наша задача – выявить их как следует… вот. Для этого нам нужны люди. Но не все люди, а только те, которые обладают теми или иными способностями в большей мере, чем остальные.

– «Теми или иными способностями»… это ты что имеешь в виду? – не ко времени захотел определенности Демонстратнер.

– Поясню, – браво начал Коля Петров и, как ни странно, браво же продолжал: – Речь идет о способностях, которые есть у всех, только мало кто знает, что и у него они есть. Человек ведь на все способен, Боря!

В этом месте Демонстратнер с удовольствием закивал.

– Возьмем, например, наш отдел, – интимизировал разговор Коля Петров. – Это отдел воздействия. Кондукторы, с которыми мы работаем, умеют воздействовать на людей. Ты скажешь мне, что все на людей умеют воздействовать. А я отвечу тебе: так оно и есть!

– Тогда в чем же дело-то? Коль, не темни, мне тут все-таки работать…

– Не работать, а… а подрабатывать. Дело же, дорогой мой, в том, что кто-то умеет воздействовать на людей больше, кто-то – меньше. Наши кондукторы – те, в ком способность воздействовать на людей развита чрезвычайно. Это гипнотизеры.

– Ну и при чем тут я? Я не гипнотизер, – обособился Демонстратнер.

– Ты не гипнотизер. Ты воздействуешь на людей не гипнозом… ты воздействуешь на них… я не знаю чем, но твое воздействие очень сильное.

– Положим… – осторожно допустил Демонстратнер. – И – что?

– И – все! И мы это твое воздействие на людей намерены изучать… замерять. Здесь, в институте. Где ты будешь входить в число кондукторов.

– А зачем вы их кондукторами называете?

– Это же термин, Боря! Кондуктор означает «проводник», правильно? Иначе говоря, тот, кто передает свою энергию, как бы свой электрический разряд, окружающему миру. Человеку, животному, предмету…

– Живо-отному? – почему-то задержался именно на этой подробности Демонстратнер.

– Да, и животному тоже – всему окружающему миру, из кого или чего бы он ни состоял. Но в нашем отделе мы занимаемся воздействием на людей. То есть… мы интересуемся теми, кто умеет оказывать такое воздействие. Понял, что такое кондукторы?

– Подопытные кролики, – подумав, сказал Демонстратнер. – Ты взял меня на работу подопытным кроликом. Мерси, конечно, но меня такая «работа или наподобие» не устраивает.

Коля Петров заулыбался совсем радушно.

– Это почему же и как же это так, Боря?

– В жизни никогда подопытным кроликом не был и не буду. Еще не хватало! – Демонстратнер встал и направился было к двери.

Коля Петров тихо засмеялся.

– Ты сядь, тебя все равно отсюда без меня не выпустят. В закрытом ведь учреждении находишься. А в таких учреждениях гости только с разрешения хозяев уходят.

И – металл в голосе. У Коли-то! У Петрова!

Не понимая себя вообще, Демонстратнер подчинился. Снова сел на стул. И тоскливо подумал: «Когда у них в отделе народ-то собираться начинает? Хоть бы пришел кто…»

– Успокоился? – поинтересовался Коля Петров. – Теперь послушай: мне придется тебе одну вещь сказать, не очень такую… приятную. Ты меня сильно подведешь, если откажешься. Видишь ли, в нашем институте так не бывает. Если уж кто-то кого-то с собой приводит, значит, это верный человек. Тут же – как получается: будто я недостаточно тебя знаю, а пригласил. Ты сам-то посуди!

С таким Колей Петровым Демонстратнер не был знаком. Совсем новый человек сидел перед ним – непонятно что откуда взялось… Вроде, и больше стал, и значительнее, и – определенно! – опаснее.

– Тебе бы раньше подумать, – продолжал этот новый Коля Петров, – идти сюда или не идти… а не приставать ко мне, своди да своди к себе на работу. Я ведь не в бассейн тебя с собой взял… С самого начала понятно было: институт секретный, случайному посетителю тут делать нечего. Как ты мне перед Мордвиновым-то теперь оправдываться предлагаешь – извини, дескать, Мордвинов, осечка вышла… поторопился я, Мордвинов? Ты понимаешь, чем это для меня кончиться может?

Демонстратнер заерзал: Коля Петров ехал на него в танке, между тем как казалось, что тот и на велосипеде ездить не умеет.

– Ты этим всем что сказать-то хочешь, Коля?

– Пока ничего, – улыбнулся тот. – Пока просто попросить тебя хочу: ты не компрометируй меня, ладно? Иначе ведь чушь какая-то получается: я тебе помогаю, в круг тебя, так сказать, ввожу, а ты… выскальзываешь.

– Да не «выскальзываю» я, – скривился из-за последнего слова Демонстратнер. – Я домой ухожу, понимаешь? Не состоялся разговор у нас, понимаешь?

– Это потому, наверное, – очень тихо сказал Коля Петров, – что я разговор правильно строить не умею. Ты посиди тут минутку, я сейчас Ивана Ивановича позову… нам-то с тобой отношения к чему портить?

– Мордвинова? – растерялся Демонстратнер.

– Ну зачем Мордвинова, у Мордвинова имя-отчество… другое.

Иван Иванович Иваном Ивановичем же и оказался – вообще без единого признака: без возраста, без национальной и социальной принадлежности, без пола… Сел верхом на стул перед Демонстратнером и сказал, глядя в упор:

– Что делать будем?

– А какие предложения? – попытался разнуздаться Демонстратнер.

– Предложения-то… – усмехнулся Иван Иванович. – Да никаких предложений. Пожелания одни. Интересуетесь?

– Интересуюсь, – буркнул Демонстратнер.

– Тогда рассказываю. Пожелание первое – помнить, что Вы находитесь на закрытом объекте специального назначения и, зная его местонахождение и профиль, становитесь носителем секретной информации. Пожелание второе – отдавать себе отчет в том, что владение этой информацией лишает Вас выбора по отношению к уже сделанным Вам здесь предложениям. Ну, и пожелание третье – иметь в виду, что народ мы тут бесцеремонный и умеем настаивать на своем.

Пожелания очень напоминали угрозы. Демонстратнеру сделалось не по себе.

– Я вот не пойму, – голос немножко подвел его, но… обошлось, – на что я вообще вам сдался? Что во мне такое есть, из-за чего…

– В Вас ничего нет, – не обольщайтесь, – не дал ему договорить Иван Иванович. – И насчет того не обольщайтесь, что Вы тут кому-нибудь особенно нужны. Кондукторы нам, конечно, требуются все время, поэтому наши исследователи постоянно заняты поиском достойных людей. Но Вы, к сожалению, не тот случай.

– Вот как… – Демонстратнер пока не понимал, радоваться ему или огорчаться.

– Вас Коля Петров привел, а Коля Петров не исследователь. Так что… ему не стоило переоценивать собственное чутье. Но теперь поздно об этом говорить: Вы уже здесь. Ну, и придется Вам с нами дружить. За небольшое почасовое вознаграждение. Большое Вам давать пока не за что. А может, и вообще не за что, поживем – увидим.

– С чего начнем? – понимая, что коготок увяз, спросил Демонстратнер.

– С формальностей. Прежде всего Вы подписку дадите о неразглашении любой информации, связанной с НИИ четвертичного рельефа.

– Какого рельефа? – совсем растерялся Демонстратнер.

– Неважно, какого рельефа. – Иван Иванович взял со стола Колину папку и достал из нее – как из своей – листок бумаги с печатным текстом. – Это мы просто так называемся, чтобы людей досужих не смущать. Читайте и подписывайте.

Печатный текст, кроме собственно обязательства не разглашать информации, касающейся НИИ четвертичного рельефа, содержал в себе только перечень санкций, могущих воспоследовать в случае нарушения данного обязательства: короткий и абстрактный… и страшный – именно этой своей абстрактностью. Вчитываться в слова было бесполезно: они не оставляли в сознании никакого следа.

– Тут, что же, все такую подписку дают? – поинтересовался он. И, не получив ответа, спросил снова: – Про работу мою подробнее где-то можно будет прочитать?

– Там все, что нужно, сказано, – кивнул на листок бумаги Иван Иванович. – В самом начале второго абзаца.

В самом начале второго абзаца стояло, что нижеподписавшийся не возражает против изучения тех из его способностей, которые могут представлять интерес для НИИ четвертичного рельефа.

– А вот… результаты такого изучения – они вам для чего?

– Для составления разнообразных баз данных. Мы же тут наукой занимаемся, – напомнил Иван Иванович. – Чистой наукой. Исследовательское все-таки учреждение.

«Не бывает чистой науки», – сказало Демонстратнеру его сердце. И тут только он осознал, что за весь разговор Иван Иванович ни разу не отвел от него взгляда, да и сейчас продолжал смотреть в упор.

Не мигая.

Как филин.

27. НАЖРУТСЯ…

Все к этому и шло. Софья Павловна знала, что он заблудится, но не провожать же ей было в такое время совершенно постороннего человека!

Когда звонок снова зазвонил, она просто ради порядка спросила: «Вы, Владлен Семенович?» – и, услышав, как он кивнул, открыла ему дверь.

– Черт знает что происходит… – немедленно принялся ругаться тот. – Вы извините меня, но это правда какое-то гиблое место, Вы точно сказали! Автомат возле дома не работает, я пошел другой искать – нету, фонарей на улице – ноль, номера на домах еле видны, насилу Ваш дом опять нашел – думал, никогда не найду… и потом, сколько ж тут у вас проездов Марьиной рощи-то?

– Официально семнадцать. И еще как минимум столько же, если не больше, которые нигде не числятся. Причем эти все неучтенные проезды не по порядку располагаются. Оно и понятно: где ж столько места-то за один раз взять? Так что неучтенные вклиниваются где попало, в том числе и между учтенными. Я знаю, что, например, между 4-м и 5-м проездами находится 23-й. А неучтенные они так неучтенными и остаются – какая разница, сколько их…

– Действительно, – вдруг сдался Владлен Семенович, на глазах валясь с ног.

– Я Вам в кабинете постелю мужнином. Вы пальто на вешалку повесьте – и по коридору направо.

Посреди ночи Владлен Семенович проснулся от ощущения беспорядка – и, открыв глаза, понял, что спит он у чужих и что не только простыня, одеяло, подушка и сама кровать, но и комната не его. Чувство порядка подняло Владлена Семеновича на ноги и заставило оглядеться. Он вспомнил, что находится в кабинете умершего мужа некоей Софьи Павловны Королевой… Муж был, видимо, человек строгий: интерьер выдавал привычку хозяина к спартанскому образу жизни. Больше всего помещение напоминало тюремную камеру. Здесь было только самое необходимое: кровать (одна), стол (один), настольная лампа (одна) и стул (один). Из предметов роскоши имелись допотопное радио (одно) и небольшой книжный шкаф у стены (один). Верхнюю полку книжного шкафа занимали всякие справочники, пять нижних – папки с наклейками, расположенные в соответствии с буквами на этих наклейках. Папки были толстенными, но особого интереса у Владлена Семеновича не вызывали. Буквы на некоторых из них повторялись: например, буква С расползлась на пять папок, по корешкам которых, как в библиотечных каталогах, стояли подрубрики: Са – Се, Се – Си, Си – Со… и так далее.

Шкаф оказался незапертым, и Владлен Семенович, не зная зачем, открыл его и вынул одну из папок, как раз Са – Се. На картонном листе, находившемся внутри поверх остальных он прочитал: «Савельев – Сергеев (старший)». Перевернув картонный лист, Владлен Семенович просмотрел несколько фотографий одного и того же унылого человека в разные годы его жизни и решил пробежать глазами то, что было на первой странице:«Савельев Александр Александрович, род. 12.09. 1933, г. Омутнинск, из рабочей семьи»… дальше на целую страницу шел длинный список родственников до третьего колена, с указанием дат рождения и смерти, рода занятий и мест работы, это Владлен Семенович пропустил. «После окончания семилетней школы (1947 г.) получил среднее образование в ПТУ при Омутнинском металлургическом заводе, поступил на работу на том же заводе, затем – в цех чугунного литься Кировского станкостроительного завода. В 1959 г. был переведен в Москву на работу в литейный цех машиностроительного предприятия № 44–77. В 1961 г. стал кандидатом, в 1963 г. членом КПСС (рекомендации А. Л. Перова, С. Т. Власова и К. С. Зверевой), через год был избран парторгом цеха и оставался им вплоть до 1978 г. С 1963 г. студент Московского вечернего металлургического института, по окончании которого оставлен при парткоме в должности отв. по делам молодежи. В 1972 г. переведен на должность нач. 1-го отдела Московского вечернего металлургического института. В 1956 г. женился на Светлане Ивановне Крыловой (Крылова Светлана Ивановна, см.), 1935 г. рождения…» – новый список родственников до 3 колена). «В 1957 году родился единственный сын, Иван (см. Савельев Иван Александрович). В 1972 г. перешел на должность нач. 1-го отдела Московского вечернего металлургического института. До 1975 года проживал у родителей жены, по адресу: Сущевский вал, д. 17, кв. 31. В 1975 г. получил от института трехкомнатную квартиру во вновь построенном доме по адресу: Москва, 21-й проезд Марьиной рощи, д. 5, кв. 12, где и проживает по настоящее время».

Дальше читать было скучно, и Владлен Семенович в раздумье перевернул пару страниц, гадая, что могло заставить человека собирать биографические сведения о других людях. Однако очередная открывшаяся ему страница поставила на место многое. Здесь он наткнулся на подзаголовок «Особые сведения» и узнал о том, что Савельев Александр Александрович, имея женою высокую и костлявую блондинку, предпочитает пышных брюнеток, особенно несовершеннолетних, и зачастую проводит с ними веселые часы – в том числе и по некоторым адресам, указанным здесь же. Имена нескольких пышных брюнеток, а также короткие и бесцветные описания их нехитрого жизненного пути предлагались в скобках. Особенный акцент был сделан на несовершеннолетних: возле двух имен стояло слово «информант». Чуть дальше следовал список дат и событий, связанных с этими датами. Приводились сведения о том, где произошла та или иная встреча, что было съедено и выпито, о чем шел разговор и чем сердце успокоилось. Выходило, что сердце у Савельева Александра Александровича всегда успокаивалось одним и тем же, и доказательств тому было, увы, предостаточно. Во всяком случае, их с лихвой хватило бы на то, чтобы испортить ему как карьеру, так и семейную жизнь при первой же необходимости. Кроме того, словно этого всего было мало, среди «особых сведений» перечислялись грешки Савельева-сына, за подробной информацией о которых рекомендовалось обратиться к материалу непосредственно о нем. Владлен Семенович так и поступил – правда, не сказать чтобы без отвращения.

Савельева Ивана Александровича не мудрствуя лукаво изобразили малолетним преступником, и основания для этого, судя по обильно представленным фактам, имелись серьезные. Так, Савельев-юниор носил длинные волосы, а к ним – джинсы Levi's, что уже и само по себе никуда не годилось, однако было подкреплено еще и фарцовкой (сигареты «Camel», жвачка и проч.): перечислялась пара-тройка неудачных походов к гостинице «Россия» якобы «для языковой практики», закончившихся препровождением в местное отделение милиции и всякий раз своевременным вмешательством Савельева-сениора.

Не следовало обладать особой проницательностью, чтобы понять: Савельеву Александру Александровичу в случае необходимости могли весьма и весьма аргументированно пригрозить. Однако необходимости, видимо, так и не возникло, о чем свидетельствовала последняя, весьма корявая, строка «досье»: «Информация не активизировалась».

Похоже, муж Софьи Павловны был, извините за выражение, стукачом или вроде того: казалось невозможным представить себе, что сбор компромата на Савельева и прочих – его хобби. Хотя… как знать: разные у людей увлечения бывают.

Владлен Семенович перевернул страницу: оказалось, строка, только что принятая им за последнюю, таковой не была. Правда, на новой странице находилась всего лишь коротенькая приписка: «Эпоним – Принц Уэльский». Что такое «эпоним», Владлен Семенович не знал.

По прочтении досье у Владлена Семеновича было ощущение, будто он вывалялся в дерьме. Решив не особенно вчитываться в другие материалы, Владлен Семенович прошелся по эпонимам и подивился тому, насколько они многообразны и непредсказуемы. Среди одних только Савельевых нашлись Калигула, Нострадамус, Шерлок Холмс, Калиостро, Рузвельт, батька Махно, Япончик… и даже некий совсем странный Савельев с эпонимом «Анна Павлова», а среди, например, Сазоновых – Данко, Людовик XIV, Чапай, Домовой, Шершень и множество других. Назначение этих «эпонимов», напоминавших клички, было не очень понятно, но сдавалось, что использовали их между «своими», хотя кто такие «свои» – оставалось загадкой.

Утром Владлен Семенович был мрачен, наспех позавтракал, церемонно поблагодарил Софью Павловну за заботы и – пообещав вскорости вернуть одежду вместе с рублем мелочью, занятым у радушной хозяйки на всякий пожарный, – отправился восвояси. Уже на улице он установил, что жила хозяйка в номере 16 по 16-му проезду Марьиной рощи. Запомнив простой этот адрес да еще и проверив себя раз пять, Владлен Семенович глубоко вздохнул и отправился на автобусную остановку.

Утреннее впечатление от района, в котором он находился, оказалось не радостнее ночного. К тому же валил снег – и на десять шагов вперед было ничего не видно. Спрятав лицо в каракулевый воротник, Владлен Семенович шел дальше до тех пор, пока ему не начало казаться, что путь до автобусной остановки гораздо длиннее, чем обещано Софьей Павловной. Однако он продолжал брести, но сколько ни брел – никакой остановки так и не попалось. Через двадцать минут целенаправленного движения Владлен Семенович понял: что-то здесь не так. Он стал идти, прижимаясь к домам и пытаясь разглядеть номера, но номера были далеко не везде, а те, что были, только еще сильнее его запутывали. Рядом с домом номер тридцать два оказался сто четвертый: их разделяла только какая-то небольшая лужайка, на которой скучали под снегом качели-карусели. Пожав плечами, он продолжал поступательное перемещение, и долго шел вдоль домов без номеров – до тех пор, пока перед ним не оказались ворота во двор. Пришлось во двор и войти: больше, вообще говоря, двигаться было некуда. Двор заканчивался полукруглым зданием, напоминавшим имение средней руки. У входа висела табличка «Государственная служба надзора». Надзора за чем – указано не было. Владлен Семенович не стал испытывать судьбу и внутрь, под надзор, не пошел, а пошел назад, поскольку высокий забор по обеим сторонам строения исключал возможность обогнуть дом.

Выйдя из ворот, он растерянно посмотрел по сторонам. Куда идти, не имело значения: снег обступал его со всех сторон. Владлен Семенович подумал было вернуться к Софье Павловне, но, вспомнив о муже-стукаче, чья одежда была на нем, встряхнул головой и двинулся налево – по улице, название которой ему кое-как удалось разобрать на табличке первого из домов: Складская. В самом начале Складской обнаружилась небольшая забегаловка, в окне которой самовар-во-весь-рост с помятого бумажного плаката за стеклом недвусмысленно намекал на возможность согреться. На вывеске значилось: «Закусочная». Народу внутри оказалось два человека: у самой двери изо всех сил баловался чаем явно прогуливавший занятия школьник, а за одним из столиков справа сидела грустная старуха с грустной собакой у ног. Время от времени старуха отламывала кусочек от лежавшего прямо на столе лаваша и давала его собаке, прихлебывая что-то из чашки, словно это не собака, а она сама должна была запивать сухой лаваш.

Заказав себе чай и пирожок с капустой, Владлен Семенович решил все-таки, что от школьника в данной ситуации проку будет больше, и расположился за соседним с ним столиком.

– Школу прогуливаем?

– Почему это? – сразу возмутился школьник. – Болею я.