Текст книги "Андерманир штук"

Когда Мордвинов очнулся, ничего при нем не было – вообще ничего, даже и пиджака не было. Брюки, слава Богу, остались с вывороченными наружу карманами – и рубашка, только порванная: карман на груди болтается. Грамотно ребятки поработали… А вот ботинок нету на ногах – носки только. Ну, и чего делать теперь? Ух ты… сзади-то вся голова в крови запекшейся: хор-рошенькое дело. Понятно, чем-то по башке огрели, чтобы сознание потерял. Только не особо поживились детки: сколько-то тысяч поганых в бумажнике лежало, а документов с собой Мордвинов сроду не носил никаких. И портфелей или сумок там… визиток-барсеток, чтоб их, с пустыми руками целую жизнь проходил: все, что нужно – в карманах, а нужно – немного.

Так-так-так… посмотрим тогда, куда это мы попали – и, главное, как это мы сюда попали, товарищ Мордвинов, Владимир Афанасьевич? Шли себе, значит, шли – и вот тебе раз… не узнаем родной столицы? Новое, значит, время – новые тайники, или как тут у вас? Небось, и тайники креативные – вроде самого времени? А мое время, говорите, прошло?

Вот я вам покажу сейчас, как оно прошло!

И – зашагал Мордвинов, чеканным военным шагом зашагал: вперед и вперед, как учили. Плевать, что у них тут ангары, плевать, что лабиринт, – принцип-то старый, знакомый: один временной срез от другого изолировать! Он вам не лох какой-нибудь, он в свое время из существующей Москвы в несуществующую и обратно только так ходил – смеясь над чайниками, которые у какого-нибудь незнакомого перекрестка глазами хлопали и глазам – не верили. На сто восемьдесят градусов разворачивались – и давай отсюда: дескать, чур меня, не было здесь никакой улицы, не должно быть, а значит, и нет! Он-то, Мордвинов, эту Москву сразу понял: коварный город, да только не для таких калачей тертых, как он. Его-то уж Москве заморочить не удавалось, он все ее хитрости за версту видел и твердо знал: есть седьмая улица Соколиной горы – значит, и шестая есть, не на того напали… И – находил шестую, и гулял по ней, как у себя дома: ишь, говорил, чего надумали: его, Мордвинова, от всех земных благ изолировать – врешь, не обманешь! Уж если тогда – всей этой секретной громадой – не обманули, то теперь-то – новыми райончиками нарождающимися – и подавно.

Мордвинов протискивался между ангарами, проползал на животе какие-то бесконечные трубы, расковыривывал кровоточащими пальцами трещины, раскидывал завалы камней… Стиснув зубы и вращая глазами, он ломился из этой новой теремочной Москвы без окон, без дверей, давя ступнями в носках всех мышек-норушек, лягушек-квакушек, сильными руками сворачивая шеи петушкам-золотым-гребешкам и разрывая на куски лисичек-сестричек, волков-зубами-щелков… и кто тут еще у вас поселился в этой вашей Москве, снова огородившей себя и от общей, и от моей Москвы!

И – никакого мне чтоб тут Раменского!

Через несколько часов, ближе к вечеру, Мордвинов вышел в знакомые места – вышел возле Казанского, у киосков, и победоносно сверкнул глазами назад: видели, дескать? Наша взяла! Он даже не очень отличался от обычных тут нищих и бомжей: подумаешь, рваная рубаха в крови да болтающиеся лохмотьями штаны! Видавшие виды менты и ухом не вели – проходя сквозь него, слово он призрак, и в упор его не замечая. Слава Богу, на метро можно было не ехать – пешком доковылял Мордвинов до дома на Немецкой улице, ввалился в подъезд, потребовал запасные ключи у полуобморочной консьержки («Владимир Афанасьевич… дорогой, кто же Вас так?») а, войдя в пустую свою квартиру, бросился на ковер в прихожей и завыл.

По-собачьему.

КАК УСТРАНЯТЬ ФОКУСНИКА

Встав на небольшой круглый подиум, попросите ассистента принести вам мешок, в котором вы могли бы поместиться.

Ассистент приносит вам по очереди несколько мешков, но размер ни одного из них вас не устраивает: всякий раз вы говорите, что мешок слишком велик. Наконец ассистент, явно разыгрывая вас, предлагает вам мешочек, в каких школьники обычно носят сменную обувь, – и вы, неожиданно для ассистента, говорите, что это как раз тот размер, который вы имели в виду.

Сделайте вид, что внимательно разглядываете мешочек, несколько раз выворачивая его наизнанку и словно прикидывая, годится ли он. Затем, держа мешочек на весу, просуньте туда ногу и выразите удивление, что она не пролезает дальше. Попросите ассистента помочь вам просунуть ногу чуть глубже – разумеется, ассистент со смехом откажется.

Изобразите на лице ярость и сделайте еще несколько попыток – пока ваша нога не начнет уходить в мешочек, словно сокращаясь на глазах публики. Как бы радуясь этому, прижмите к «сокращающейся» ноге вторую ногу и оставьте тело висеть над ареной, после чего поднимите руки над головой и, придерживая одной из них мешочек снаружи, начинайте медленно погружаться внутрь. Когда над мешочком останутся лишь ваша голова и рука, придерживающая мешочек, скажите зрителям: «Прощайте!» – и погрузитесь в мешочек полностью.

Мешочек со стуком упадет на подиум. Пусть якобы встревоженный ассистент подбежит к мешочку и, заглянув внутрь, извлечет из него пару ваших туфель. Кроме них, в мешочке ничего не окажется – и ассистент, поставив туфли на подиум и вывернув мешочек наизнанку, даст публике возможность убедиться в том, что мешочек пуст.

Комментарий

Этот трюк из разряда классических обычно производит сильное впечатление на зрителей.

Удобство его в том, что для него не требуется почти никакого реквизита: достаточно нескольких мешков разного размера и мешочка поменьше, в котором и будет «исчезать» фокусник. Предварительно следует также позаботиться о том, чтобы подиум, где вам придется стоять, был сделан из какого-нибудь крепкого материала: мешочек с обувью должен упасть на него со стуком. Пусть у зрителей возникнет впечатление, будто тело фокусника действительно «ужалось» до размера пары туфель. Кстати, особое внимание при подготовке к показу следует обратить на туфли: это не должны быть туфли на шнурках – лучше всего, если вы обзаведетесь легко снимающимися с ног туфлями на резинках.

Успех фокуса зависит от того, насколько артистично осуществлена вами градуальная телепортация. Точность градуирования степени присутствия тела в видимом для публики пространстве имеет для данного фокуса первостепенное значение, поскольку особенно важно создать у зрителей впечатление, будто вы действительно исчезаете в мешочке, а не просто перемещаетесь на иной план существования. Поэтому, частично телепортируясь поблизости от мешочка, вам ни в коем случае нельзя терять с ним связь – между мешочком и вами не должно возникнуть заметного для публики расстояния, иначе зрители заподозрят вас в том, что ваш трюк основан на обычной, а не на градуальной телепортации.

Особенной артистичности требуют два момента. Первый из них связан с необходимостью оставить в мешочке ваши ботинки. Один ботинок вы снимете уже тогда, когда, держа мешочек на весу, попытаетесь просунуть в него ногу: придерживая мешочек пальцами одной руки, обхватите его снизу пальцами второй и незаметно для зрителя снимите ботинок с ноги, уже находящейся в мешочке. Точно таким же образом вы снимете и ботинок с другой ноги, как только она начнет исчезать в мешочке. Второй момент связан с необходимостью все время держать мешочек на весу: вам придется осуществлять градуальную телепортацию таким образом, чтобы кисть вашей руки оставалась над мешочком – придерживая его – до того момента, пока в нем не пропадет ваша голова. Понятно, что кисть руки должна быть телепортирована вами в последнюю очередь, после чего мешочек, лишившись поддержки, разумеется, упадет на подиум.

Самое важное в этом фокусе, чтобы вы не забылись и по окончании его не вышли на поклон к публике. Иначе иллюзия вашего исчезновения рассеется сама собой.

55. БУДЕТ ЕЩЕ ВРЕМЯ ЗАДУМАТЬСЯ

А еще бытовало мнение, будто все мы значимся в каких-то секретных списках.

Это ведь только так говорится: «в списках не значился», ибо, на самом-то деле, в том или ином списке каждый из нас, конечно, фигурирует. И это только на первый взгляд кажется, что есть безобидные списки, – безобидных списков не существует в природе! Ведь ни один список просто так не составляется: это самому жанру списка противоречит. Любой список для того существует, чтобы по нему человека вычислить можно было: список членов садово-огородного товарищества, например, уж какой безобидный, вроде, а вдумаешься – жуть! По нему ведь любого члена садово-огороднического товарищества найти – делать нечего… Заглянешь в такой список – и сразу ясно: фамилия твоя такая-то и такая-то, садово-огородный участок твой под номером таким-то и таким-то, соток столько-то и столько-то… И все расписано – сколько места под строение, сколько под сад-огород… чего ты там сажаешь, сколько из этого съедаешь, сколько в банки закатываешь – и каким способом! Указаны также сроки хранения банок в закрытом и открытом виде, обозначена скорость поедания продуктов разными членами семьи, в особых графах приведены их, этих членов, вес, возраст и партийное положение. Опять же, места работы указаны, телефоны – домашний и служебный, судимость, имеются ли родственники за границей и, если да, то чем там занимаются, когда эмигрировали и почему. Ну, и, понятно, цвет глаз и волос, особые приметы типа шрамов и родинок… а вы говорите «безобидный список»! Если уж в «безобидном» списке столько всего учтено, то каков же список «обидный»?

Но речь у нас не о садово-огородных товариществах идет с их списками – речь о тайных списках идет, которые есть, а никому не известны. Идешь себе, например, по улице, и вдруг – бабах!.. – застрелили тебя. За что, почему? Оказывается, был в списке.

Тебя, конечно, тут же из этого списка вычеркивают, но это отнюдь не значит, что ты теперь в списках не фигурируешь, – имеются же еще и другие списки, много. Во-первых, есть тот, в который тебя только что внесли как убитого – снова со всеми подробностями, включая, опять же, цвет глаз, там, и все такое: частота пульса, содержание холестерина в крови, давление, СОЭ… в общем, как полагается. Во-вторых, есть тот, в котором номера захоронений на участках кладбища проставлены: тут ты тоже значишься – и все твои параметры скрупулезно указаны, вплоть до цвета гроба и количества кисточек. В-третьих, в-четвертых и в-бесконечных, продолжают оставаться списки, откуда тебя еще не вычеркнули и не вычеркнут никогда: например, списки бывших – бывших владельцев жилой площади, бывших владельцев автотранспортных средств, бывших владельцев, опять же, садово-огородных участков… и даже списки все еще существующих – это уже старые на данный момент списки, до которых никому пока дела нет, но дай только срок – будет! Заглянут в такой список… а подать сюда Землянику! Это как же – умер, когда он тут в списке у меня? Так что будь добр – явись на зов, причем умер ты или нет – твоя проблема.

Короче говоря, без списков жизнь плохая, не годится никуда!

А еще бытовало мнение, что есть такие списки списков, в которых все, кто в каких-нибудь списках обозначен, вместе в новых списках сведены – и списки списков эти тоже разного назначения. Скажем, из списка эмигрантов в Танзанию давно почивший в Бозе эмигрант автоматически попадает в список эмигрировавших в Африку. И будет он в этом списке до второго пришествия значиться… это как – почему? Да потому что предок он – и детей от него вагон народилось, причем все – вылитый отец! С тем же, значит, цветом глаз и волос, той же частотой пульса, теми же содержанием холестерина в крови, давлением, СОЭ… встретишь на улице в пригороде танзанийской столицы – не отличишь! А кроме того, покойный был кое-кому кое за что должен и в некоем списке должников по сей день фигурирует!

Это уже не говоря о списках списков списков, потому что и такие тоже имеются. Ибо списками эмигрировавших в Африку ничего у нас тут не кончается – есть еще списки эмигрантов как таковых, эмигрантов куда бы то ни было. В этих списках ты опять со всеми потрохами содержишься, причем каждый потрох отдельно поименован и классифицирован, а это для того, чтобы тебя – по уже поименованным и классифицированным потрохам – в другие списки включить можно было: в списки списков списков списков – например, в список эмигрантов, у которых только по одной почке было или у которых зрение минус три с половиной… Или которые бездетные.

Так что не зарекайся от списков и кому-нибудь еще пойди расскажи, будто «в списках не значился», потому как там ни о чем таком и слушать не станут. А там – это где, по словам одной эмигрантки из Сербии, которой об этом бабушка рассказала, сидит апостол Петр над списком всех живых (списком списков списков списков списков… получается) и пальцем своим божественным по строчкам скользит: на ком палец остановится – тому и помирать пора пришла. Если же не в свой черед умираешь, так и тому у бабушки из Сербии объяснение имелось: задремал, говорила, апостол Петр – палец с одной строчки на другую и перескочил… извиняй, стало быть, гражданин!

Вот и получается, что не нами списки придуманы – не нам их и отменять. Были они, и посейчас остались. Захочешь ты, например, похвастаться, что в Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик никогда не состоял или, наоборот, состоял, а тебе тут – бац! – список под нос: как же ты говоришь, что не состоял, когда состоял? Или как же, говоришь, состоял, когда не состоял? Тут-то вся правда и откроется. А если не вся, то другие списки тоже ведь целы: в партии-то состоял, а вот такого-то и такого-то числа на партсобрание не явился – нету тебя, дорогой, в «списке присутствовавших»…

Хранятся же списки где… да где только не хранятся! Везде хранятся – вот хоть и в 16-м проезде Марьиной Рощи у вдовы покойного Королева хранятся… в составе общего списочного пространства! Есть, видите ли, такое общее списочное пространство – поперек всем нам известному, тому, в коем каждый из нас обитает. А уж докуда конкретно это поперечное списочное пространство распространяется и из каких измерений состоит – не нам знать.

Только пришел черед и спискам мужа Софьи Павловны на свет выйти: слишком уж много оказалось в Марьиной Роще никем не учтенного места да сомнительных каких-то улиц, населенных с незапамятных времен надежными борцами за правое дело, теперь вымершими или вымирающими. Последнее впрыскивание коммунистической энергии сюда состоялось накануне Олимпиады в Москве и разрешилось Олимпийским проспектом, после чего район снова был забыт и оставлен в покое со всей его промышленностью, отчасти засекреченной. Но в данный момент племя младое, незнакомое обнаружило, что Марьина Роща – это, по большому счету, центр Москвы, и такое счастливое местоположение района очень даже можно как-нибудь использовать. Например, старую застройку снести, а новую возвести – и в ней поселиться.

Мужнину перепись населения Софья Павловна хранила до самой смерти, а уж после смерти не смогла. Трудно сказать, в чьи именно руки попали расположенные в алфавитном порядке папки, но теперь при решении вопроса о том, кого из района выселять, они очень и очень пригодились. Ибо выселять надо было как раз надежных борцов за правое дело: больно уж их правое дело не соответствовало замышляемому профилю района.

Борцы за правое дело в большинстве своем не оказывали сопротивления – бастионы сдавались без боя и падали, а на их месте, как когда-то на месте частной застройки исторической Марьиной Рощи, возводились – так у них принято – новые-корпуса-жилых-зданий. Теперь они напоминали пряничные домики… пряничные дома, которые, казалось, растают, едва начнет припекать солнце. Но солнце припекало, а домики… дома – не таяли.

– И не растают! – кряхтел Иван Иванович, запивая валерьянку противным на вкус пойлом из заварочного чайника – прямо через носик, постоянно забивавшийся чаинками.

Впрочем, Иван-то Иванович Иванов решил не сдаваться. Его уже не раз приглашали на переговоры – и какие-то строго костюмированные люди неизвестного (но маловероятно, что земного) происхождения на языке, которого Иван Иванович Иванов почти не понимал, рассказывали ему о преимуществах переезда куда-то за МКАД. Сам он преимуществ этих в упор не видел и очень хотел остаться там, где привык жить – на одной из навсегда, по его мнению, затерянных тайных улочек в районе под поэтическим названием «Марьина роща». Сюда в свое время переехал его отец, занимавший высокое положение в бывшем, но до конца ведь так и не исчезнувшем обществе, здесь Иван Иванович Иванов после скорой смерти отца прожил жизнь с женой, носившей странное имя Валентина Валентиновна и унесшей это имя под мраморную плиту на Миусском кладбище, а также детьми, «подавшимися в бизнес», как оно теперь называлось, – и где он теперь остался один, но… старое дерево на новую почву не пересаживают. А потому – вот вам мое решительное «нет», строго костюмированные инопланетяне: какое-то влияние в кое-каких кругах я и сам еще имею… хоть и плохо представляю себе уже, что это за круги.

Иванов Иван Иванович стукачом не был и слова «стукач» терпеть не мог. Он всегда считал себя человеком, работавшим на спецслужбы, – даже когда и понятия «спецслужба» как такового не было. Сам Иван Иванович пользовался этим понятием потому, что его смешило, если кто-то говорил о ком-то «работает в органах»… его, собственно, «органы» смешили как место работы. Подобное словоупотребление он считал любительским и никогда до него не опускался – даже наоборот, цеплялся к нему у других и обычно долго и скучно острил по поводу этих самых «органов», с охотой распространяясь об их возможной локализации и неприятно похихикивая.

Ему было все равно, куда его направляют, поскольку функция его перемещалась вместе с ним. Перемещалось и название отдела – «Первый отдел». Сидя в этом отделе, Иван Иванович всегда отчетливо понимал, что он там делает: на его языке это называлось «бороться за чистоту кадров». В том, что кадры около него должны быть чистыми, он не сомневался никогда, ибо привык крутиться в довольно высоких сферах. Сферы эти редко были на виду, но с него хватало и понимания того, что он может считать себя влиятельным человеком. Правда, считать себя таковым в последнее время становилось все труднее, ибо запросов из тех самых спецслужб, с которыми Ивану Ивановичу полагалось быть в постоянном контакте, уже почти не поступало, а стало быть, контакт постепенно превращался в чисто символический. В последний раз получилось уже просто неприлично, когда, не дождавшись привычного звонка и в волнении позвонив по много лет знакомому ему телефону, чтобы договориться о встрече, Иван Иванович услышал на том конце провода: «Иванов? Так просто и доложить? А какой, простите, Иванов? Иван Ива-а-анович? Это многое объясняет… подождите у телефона». Иван Иванович ждал, пока телефон не разъединили. Потом к нему прислали этого подозрительного парня – в котором оказались вдруг заинтересованы и сынок его друга старинного, Коля Петров, и сам, Мордвинов. О появлении в институте нового кондуктора доложить было некому, от чего, по мнению Ивана Ивановича, могла пострадать кадровая чистота. Кроме него самого, она, впрочем, сейчас уже, кажется, никого не интересовала.

В глазах Ивана Ивановича данное положение дел могло свидетельствовать о двух вещах: либо об отмирании в институте необходимости в нем самом, либо об отмирании в государстве соответствующей функции. В том, что соответствующая функция не отомрет никогда, он был уверен на двести процентов. Тонкий вывод из этой грубой посылки бесстыдно напрашивался сам собой. Тут-то Иван Иванович и почувствовал себя «последним из могикан»: чувство это было тем страшнее, что он никак не мог вспомнить, кто такие «могикане».

Итак, чем же он располагал на сегодняшний день? На сегодняшний день он располагал, кажется, никому больше не понятной и не нужной должностью в некоем и без того загадочном учреждении и никем больше не уважаемым правом собственности на когда-то дававшее известные привилегии место жительства. Впрочем, привилегий давно не ощущалось: засекреченный район Москвы, похоже, окончательно слился с прочей Москвой – и ни о каком особом распределении сюда благ речи уже не шло. Но дело было не в этом, а в принципе!

На пару встреч, объявленных строго костюмированными инопланетянами, он нарочно не явился. Третья встреча, на которую его никто не пригласил, состоялась прямо у него дома: вернулся с работы, а в квартире – люди.

– Вы чего ж это свидания с нами саботируете, Иван Иванович? Совсем не контактируете нас…

Второе предложение Иван Иванович проглотил с трудом: винительного падежа пищевод никак не хотел принимать.

– А ордер на обыск у Вас имеется? – поспешил проявиться Иван Иванович Иванов.

– Вы еще про ордер на арест спросите! – рассмеялись в ответ. – Мы же не ветки Вам заламывать пришли, а поговорить… по-хорошему.

Между тем как хорошего этот разговор – особенно учитывая присутствие веток – не обещал.

– Вы, Иван Иванович, единственный недовольный во всем доме… таком большом доме. А наша главная цель – довольный клиент. Чего Вы хотите?

– Сказать? – ощерился Иван Иванович Иванов. – Я хочу остаться жить здесь… где я живу.

– Но не можете ведь Вы один в таком большом доме жить… по метражу не пройдет. А остальные уже почти выехали.

– Никто еще не выехал, – защитился Иван Иванович.

– Это потому, что манатки собирают: нажили много! Да и Вы кое-чего нажили – тоже немало, кстати… Разве в наших НИИ такие зарплаты высокие?

– А про НИИ-то Вам откуда известно? – непрофессионально реагировал Иван Иванович.

– Так у нас же списки всех жильцов, давным-давно составленные… Вы продвинутый человек, Иван Иванович, а такие вопросы задаете. Помните ведь, в каком районе прописаны! Тут кто попало не живет… не у всех будущее есть, но прошлое у всех одинаковое.

– И что же… оно, прошлое, в расчет не принимается? – заставил себя улыбнуться Иван Иванович.

– Еще как принимается, будьте спокойны, – объяснили ему. – Типа… с теми, у кого такое прошлое, теперь не церемонятся особенно. Хватит с них, пожили… вон, страну до чего довели своими гетто!

– И с меня хватит? – напрасно конкретизировал Иван Иванович.

– И с Вас хватит, – объяснили ему.

– Новые гетто строить будете, значит… – проявил историческую дальнозоркость «последний из могикан».

– Будем! – оптимистично пообещали инопланетяне.

– Только сначала со мной разобраться придется, – не сдался Иван Иванович. – Потому что я не даю согласия на мое выселение.

– Разберемся, – улыбнулись в ответ.

И, выйдя из квартиры, уже на улице, вздохнули: ну что ж… одним иван-ивановичем-ивановым больше, одним меньше.

А уже через две недели хоронили Ивана Ивановича Иванова: разрыв сердца случился.

Хороший был человек. Жалко, эпоним некрасивый имел – Крыса Шушара.

Мордвинов на похороны не пошел. И на девять дней тоже: с Иван Ивановичем он никогда особенно не дружил, а так… А так больно много событий за последнее время произошло. Последним, совсем свежим, было назначение им – по звонку, прилетевшему сверху, из ненавистных ему пространств – Коли Петрова на место Ивана Ивановича. Ну, не прямо уж так и на место – на новую должность, под названием «начальник службы кадровой политики»: что это за должность, Мордвинов не знал, но Коля Петров, похоже, знал прекрасно. Так выпестованное Мордвиновым сооружение и приобрело наконец божественные пропорции: теперь НИИЧР состоял ровно из пятидесяти пяти сотрудников, строго по числу параграфов программы, и никакие лишние полставки уже не искажали безупречности вверенного его попечению административного целого.

Правда, тихий Коля Петров, получив новую должность, настолько тут же и обнаглел, что у Мордвинова тотчас возникли сомнения на предмет того, действительно ли данное административное целое все еще вверено ему… а например, не Коле Петрову. Впрочем, идея эта казалась до такой степени абсурдной, что Мордвинов решил не особенно на сей счет задумываться. Будет еще время задуматься.