Текст книги "Андерманир штук"

– Я не с собой, – неожиданно признался Лев и удивился себе. – Я, в основном, с дедом.

Лия Вольфовна закурила. Спросила через паузу:

– Он… отвечает Вам?

Лев кивнул.

– Как это… как это, наверное, хорошо! – совсем тихо сказала Лия Вольфовна. – А мне вот – оттуда – еще никто никогда не ответил.

Лев тоже достал сигареты. Он не знал, как продолжать этот разговор. Он хотел промолчать но, закурив, вдруг произнес:

– Наверное, Вы просто не слышите. Мне дед объяснял. Что он пытался пробиться, но я не слышал. А я точно не слышал, потому как… потому что все близко еще очень было, остро еще очень было. Надо, видимо… я не понимаю, как сказать, но надо, видимо, не согласиться со случившимся, надо не признать его, понимаете? Надо прошлое отменить… нет, не объяснить мне этого.

Лия Вольфовна смотрела на Льва сквозь дым сигареты и – сквозь внезапные слезы. Лев смутился.

– Я правда не понимаю, как рассказать Вам, Лия Вольфовна! Я и сам-то ведь только с дедом говорю, больше ни с кем. Правда, у меня до деда еще никто из близких не…

– …а у меня – все, – помогла ему не произнести последнего слова Лия Вольфовна. – Сначала родители, когда я еще маленькая была, потом муж, он разбился, пять лет назад – дочка, Ирина, во время родов… да, вместе с внучкой. Такая вот я несчастливая. Живу, как Вы знаете, одна, все говорят, синий чулок, мне плевать. Но просто знать бы, где они, как они там…

– Нету никакого «там», Лия Вольфовна. Всё здесь, всё рядом.

Лия Вольфовна вздрогнула – и Лев понял почему. Он сказал это таким голосом, словно знал, о чем речь. Между тем, это само получилось, случайно… это тот-кто-в-нем-сидит-и-говорит говорит. Хотя – глупо, конечно, теперь исправляться. И он тряхнул головой – чтобы вытряхнуть сказанное («тоже мне, оракул!»), но вместо этого продолжал:

– Просто не надо думать, будто есть граница – между «там» и «здесь». Границы нету. Ирине жалко Вас очень, но она ничего сказать не может, она ведь пробует!.. Вот и только что сказала: позавчера пробовала, когда Вы с гвоздиками на Пятницкое пришли. Хотела, дескать, утешить Вас… объяснить, что в цветах главное – венчики, а соединены стебли и венчики или нет, неважно… цветы остаются цветами! Хотела утешить, да напрасно: кричу, кричу, а голоса – не слышно. И никогда не слышно, словно и голоса никакого нет, но я-то, сама-то я, себя слышу, значит, есть голос!

Лев остановился и растерянно посмотрел на Лию Вольфовну.

– Продолжайте, продолжайте, прошу Вас! – тоненько сказала она.

– Что продолжать? – спросил Лев.

– То, что Вы говорили, продолжайте!

– Я… я не помню, – честно ответил Лев. – Видимо, опять с дедом говорил. Извините.

Лия Вольфовна подошла к окну и долго смотрела в пустой двор. Потом обернулась ко Льву и сначала нерешительно, а дальше уже совсем твердо произнесла:

– Все-таки знаете, что… Вам надо оставаться здесь, в библиотеке, Лев. До самой старости оставаться. Вам нельзя туда, Вас там погубят. Я позавчера была на кладбище… с поломанными гвоздиками.

И в ту же самую секунду позвонила Леночка.

– Это… это из дома, – прикрыв трубку рукой, сказал Лев. – Лия Вольфовна кивнула и вышла.

Разговор начался со ссылки на Нору, Нору Аршаковну – с которой ты в последнее время не здороваешься, Лев, это стыдно! Не понимаю, как можно с соседями не здороваться: смотреть им прямо в глаза и не здороваться… как – «не замечаешь»? Это еще хуже, что не замечаешь, она, между прочим, живой человек. Так что постарайся уж… замечать, что вокруг тебя происходит. Но я не об этом, я о том, что Нора мне сказала – да и не только Нора, неважно, кто еще сказал, я и сама замечать стала… в общем, Лев, ты странный в последнее время, говорят, – и я беспокоюсь, я места себе не могу найти. Нет, молчи, Лев, я все-таки пока твоя мать, единственный близкий тебе человек. Короче говоря, мне нужно, чтобы девятнадцатого августа ты был дома, я приду к тебе, часов в двенадцать. Только приберись, пожалуйста… – при чем тут, одна или не одна? Квартира должна всегда выглядеть так, чтобы в ней можно было принять гостей, – вспомни, как у деда Антонио было! Так же и у тебя должно быть, ты весь в деда. Нет, тебе не надо знать, зачем я приду, но уверена, что не разочарую тебя. Пока, Лев, целую – и не заставляй меня… нас до ночи сидеть у запертой двери, ты же знаешь, что я ключи потеряла… и знаешь, что уж я-то, во всяком случае, просижу ведь до ночи!

Лев знал, что Леночка – просидит. Что Леночка добьется своего – даже если ей придется умереть. Было уже все: и у двери сидела, и у Норы ночевала, чтобы утром Льва по выходе из квартиры застать, и в библиотеке по полсуток просиживала… нет спасения от Леночки, когда она убеждена в необходимости того или иного своего поступка. Чаще всего – не только ненужного Льву, но и напрямую вредного для него. Лев давно уже научился чувствовать заранее, с чем придет Леночка. Правда, на сей раз угадать цель ее прихода было трудно: цель как бы смещалась по мере наблюдения. С одной стороны, приход этот, по ощущению, был чем-то опасен, с другой – и вот как раз тут Лев просто вставал в тупик – чуть ли не желанен для него.

– Это очень странно, – сказал он деду Антонио, уже находясь дома. – Я не могу хотеть чьего бы то ни было прихода… вот разве что Пети Миронова, но с ним Леночка точно не придет. Ты сам-то что думаешь?

– Ничего не думаю, – отчитался дед Антонио. – Я и вообще давно понятия не имею, какой у нее круг общения. Тут не мои предчувствия анализировать надо, а твои.

– У меня они совсем смутные, – вздохнул Лев. – Одно понятно: квартиру убирать придется.

– Не было бы счастья… – Голос умел улыбаться.

КАК СООРУЖАТЬ СТЕКЛЯННЫЙ КОЛОКОЛ

Предварительно удалив с манежа весь реквизит, выйдите в центр пустой, ярко освещенной арены. Разведите руки по сторонам и медленно поднимите их над головой, после чего, предварительно вывернув ладони наверх, так же медленно опустите.

По мере опускания вами рук вокруг вас будет образовываться полупрозрачный колокол диаметром почти во весь манеж и высотой приблизительно пять метров. Оказавшись под колоколом, начинайте обходить его по периметру – при этом можно периодически постукивать металлической ложечкой по стенке колокола: так вы легко убедите зрителей в том, что колокол стеклянный.

По завершении обхода вернитесь в центр арены и снова поднимите руки над головой, предварительно вывернув ладони вверх. Послушный движению ваших рук, стеклянный колокол начнет медленно подниматься с ковра и, достигнув купола цирка, исчезнет – как бы растворившись в воздухе с легким звоном.

Комментарий

Данный трюк требует от исполнителя большой концентрации внимания и умения работать с воздушными плоскостями.

Находясь в центре арены и поднимая руки над головой, сведите – при постоянной концентрации внимания на положении ладоней – четыре воздушные плоскости, по одной с каждой стороны, воедино, а опуская руки – стабилизируйте получающийся таким образом объем, придав ему форму колокола и консистенцию стекла.

После того, как вы обошли колокол по периметру и постучали ложечкой по внутренней поверхности, вам – при повторном поднятии рук – снова предстоит сконцентрировать внимание на положении ладоней. Вывернув ладони вверх, дестабилизируйте колокол, которому на сей раз сообщается консистенция воздуха. Теперь колокол легко способен подняться вверх и опять превратиться в не связанные между собой воздушные плоскости, как бы «растворяющиеся» на глазах публики.

Легкий звон при растворении колокола в воздухе создается ударом ложечки по любому стеклянному предмету, скрытому у вас во второй руке.

35. КАК ЗНАТЬ

А вот что касается серьезной науки… Серьезной наукой занимались, по слухам, в закрытых научных учреждениях. Список их был не то чтобы засекречен – его просто не существовало. Трудно представить себе документ, способный заключить в себе все исследовательские заведения не только Академии Наук СССР, академий союзных республик, отраслевых академий и многочисленных высших учебных заведений, но и министерств – вкупе с просто не поддающимися счету ведомствами, не говоря уже о так – странно! – называемых коммерческих структурах.

Официально считалось, что, по крайней мере, открыто существовавшие НИИ только и делали что решали узко специальные научные задачи, как об этом не уставали докладывать от природы темным, но любопытным соотечественникам. На самом же деле разветвленная сеть НИИ, о необозримости и бессистемности которой ходили некрасивые слухи, способна была вместить любое количество учреждений любого профиля, созданных для каких угодно причудливых целей. «Затерять» же в сети НИИ то или иное учреждение особого назначения – это уж проще простого, для чего система НИИ, кстати, тоже не в последнюю очередь использовалась.

Научно-исследовательский институт четвертичного рельефа, он же – человеческих ресурсов, он же, в просторечии, – институт мозга, отнюдь и отнюдь не был самым загадочным из известных восьмидесятым и девяностым годам прошлого столетия научных учреждений. Не был он и самым зловещим из них, что бы ни говорили. В беспорядочной системе НИИ – опять же по слухам, игравшим роль Интернета прежних времен, – имелось множество учреждений, ничуть не менее зловещих, чем институт мозга. Здесь, в институте мозга, по крайней мере, действительно велась научно-исследовательская работа, так что хотя бы назначение свое НИИЧР так или иначе оправдывал. Другое дело характер этой научно-исследовательской работы, однако он критике не подлежал, поскольку НИИЧР проходил по категории «закрытых учреждений особого профиля». Секретнее просто уже и быть и не могло. Впрочем – было. А было потому, что ни один из работавших здесь научных-кадров, неважно, директор Мордвинов или секретарша Сусанна Викторовна, в сущности, не имел представления о подлинном назначении сего заведения. Папка с грифом «Для специального пользования», хранившаяся у Мордвинова в сейфе (доступ к ней был запрещен всем, кроме него), содержала в себе такую липу, что только полный профан вроде Мордвинова мог опасаться ужасных последствий ее «рассекречивания» и пускать слюни от собственной посвященности в «Программу научно-исследовательской деятельности НИИЧР». Ибо именно программа и составляла главную ценность упомянутой папки. Будучи человеком, мягче некуда говоря, мало начитанным, Мордвинов никогда не удивлялся тому, почему сей документ состоял из параграфов, а не из каких-нибудь обычных пронумерованных абзацев, – более того, параграфы-то и делали документ столь значительным в его глазах.

«Программа научно-исследовательской деятельности НИИЧР» воспринималась им как текст чуть ли не боговдохновенный – и, польщенный этой мерой ответственности, Мордвинов, с остервенением ортодокса, хранил верность только данному чтиву и практически не прикасался к другой печатной продукции. Включая, стыдно сказать, и центральные газеты, редкие обращения к которым казались Мордвинову изменой Тексту, предательством и скотоложеством.

Последнее выражение употреблялось Мордвиновым как личная идиома, так что вникать в ее содержание смысла не имеет.

Всего в Тексте, простиравшемся на полных пятьдесят пять (55) печатных страниц, имелось 55 параграфов, и к концу первого полугодия работы в качестве директора НИИЧР Мордвинов уже знал их почти наизусть. Причем не потому, что обладал такой уж хорошей памятью, – Мордвинов счел своим служебным долгом зазубрить документ на случай его возгорания (слово это также употреблялось Мордвиновым в индивидуальном значении, стало быть, и оно не подлежит объяснению) или попадания в руки неприятеля (см. предшествующие скобки). В разговорах с сотрудниками он любил взывать к тому или иному параграфу, никогда, впрочем, не вербализуя содержания параграфа, а просто, например, предупреждая: «Боюсь, это будет нарушением параграфа 3». В параграфе 3 между тем говорилось, что «научно-исследовательская деятельность института призвана содействовать развитию гармонических сторон совершенного человека будущего – подлинного венца творения». Видимо, этот венец творения все же представлялся Мордвинову существом хрупким, раз, например, просьба какого-нибудь заурядного завлаба об оказании ему разовой материальной помощи могла вступить в противоречие с вектором вышеупомянутого развития.

Пристальнее всего Мордвинов следил за тем, чтобы та или иная из прочно засевших в нем формулировок «Программы…» ненароком не выскочила наружу, открыв, таким образом, присутствующим доступ к тайному знанию. О том, что изощренная витиеватость, равно как и научная несостоятельность этих формулировок вообще исключали возможность воспользоваться хотя бы одной из них, Мордвинов, разумеется, не догадывался. Однако само наличие в его голове герметичного знания крайне возвышало Мордвинова в собственных глазах, а значит, и в глазах его сотрудников, бдительно следивших – понятное дело – за выражением глаз начальника.

Под руководством Мордвинова в НИИЧР конца восьмидесятых – начала девяностых обитало пятьдесят пять сотрудников – точно по количеству страниц и параграфов «Программы…». Такая симметричность радовала его сердце – но, увы, только до тех пор, пока по какому-то левому звонку в институт не пришел Коля Петров. Мордвинов ничего не имел против Коли Петрова лично, но поклялся себе никогда не давать ему полной ставки, чтобы количество сотрудников института все-таки не превысило количества страниц и параграфов «Программы…». Стало быть, Коля Петров был обречен как на полставки, так на постоянное раздражение директора при виде его – вне зависимости от Колиных заслуг перед НИИЧР.

К сожалению, распределить кондукторов по параграфам или параграфы по кондукторам (так, чтобы на одного кондуктора или наоборот приходился один параграф или наоборот) Мордвинову после, увы, многих и многих попыток не удалось – и с асимметричностью кондукторов и параграфов в конце концов просто пришлось смириться. Однако скрытой целью Мордвинова до сих пор так и оставалось достижение красивой симметрии между количеством сотрудников института, с одной стороны, и количеством кондукторов – с другой. Когда на каждого сотрудника, размышлял Мордвинов, будет приходиться ровно по 55 кондукторов, божественные пропорции сооружения в целом наконец окажутся достойными боговдохновенного текста «Программы научно-исследовательской деятельности НИИЧР». Такие вот грандиозные планы наполняли беспокойную душу Мордвинова, заставляя его смиряться даже при виде совершенно бездарного, на его взгляд, Ратнера, приведенного научным сотрудником номер пятьдесят пять с половиной – Колей Петровым, угрожавшим симметрии параграфов, но, тем не менее, вносившим свою лепту в возведение величественного сооружения будущего.

Заняться группировкой кондукторов еще и по типу присущих им паранормальных способностей у Мордвинова ума уже не хватало, а то бы он, вне всякого сомнения, с удовольствием выстроил пятидесятипятиместную конструкцию из присущих человеку пятидесяти пяти паранормальных способностей, одной из которых – и только одной! – следовало бы обладать каждому из пятидесяти пяти кондукторов. Но – увы, стольких паранормальных способностей Мордвинов даже и перечислить не мог, а мог, в самом крайнем случае, тридцать с небольшим (те есть ровно столько, сколько поименовывалось в «Программе…») – повторим, только в самом крайнем случае и только перечислить, потому как за тремя четвертями названий ничего для него не стояло. Притом что соответствующие способности нигде в программе и не комментировались. К тому времени, когда Мордвинов получил НИИЧР от своего предшественника, профиль института давно определился, терминология была полностью обкатана, а употребление ее автоматизировано до предела – так что шанса хоть когда-нибудь узнать значение того или иного из постоянно летавших вокруг него слов у Мордвинова, увы, не имелось. Спрашивать же сотрудников о том, что все эти слова значат, Мордвинов считал ниже своего достоинства, да и не был он до конца уверен в том, что правильно выговорит слова. Так что большинством из них он пользовался как ругательными – особенно нравилось ему слово «дермавидение», которое он произносил со смягченным «эр», причем чаще всего в пейоративных контекстах типа: «До чего ж надоело мне все это дерьмовидение!»

Стало быть, кто из сотрудников чем занимается, Мордвинов понятия не имел, однако обожал то и дело открывать двери во все лаборатории подряд и произносить что-нибудь вроде: «Мышки-крысы не беспокоят?» или «Как живете, как животик?» Не будет большим преувеличением сказать, что сотрудники НИИЧР ненавидели Мордвинова и считали его полным кретином, – охотно, впрочем, признавая за ним право директорствовать, принося денежки-в-клювике. Мордвинов, кстати, совсем не обольщался на сей счет и, отвечая сотрудникам той же ненавистью и тем же презрением, продолжал терроризировать их своим бездарным контролем.

В НИИЧР знали, что, не разбираясь ни в чем вообще, Мордвинов благоговел перед телекинетиками, каким-то непонятным образом освоив-таки значение слова «телекинез». Со скучным взглядом отдавая должное сведениям об умеющих читать письма в закрытых конвертах или запоминать целые страницы, испещренные цифрами, Мордвинов начинал таять, встречая в рапортах описания спровоцированных могучей мыслью телекинетика незначительных колебаний подвешенного на ниточку перышка. Власть над предметным миром директор НИИЧР ценил превыше всего – вероятно, так и видя перед собой начиненные взрывными боеголовками ракеты, падающие от пристального взгляда советского экстрасенса на территорию самого неприятеля. Понятно, что о посещавших Мордвинова видениях подобного свойства можно было только догадываться, ибо кто ж, кроме него, знал о содержании параграфов программы, раскрывавшей смысл совокупных усилий пятидесяти пяти с половиной сотрудников НИИЧР!

Между прочим, догадки такие были отнюдь и отнюдь не беспочвенными: «Программа научно-исследовательской деятельности НИИЧР», хоть и не поддерживая их напрямую, утверждала возможность использования паранормальных способностей личности «как в мирное, так и в военное время». Более точно об этом в соответствующих разделах «Программы…» говорилось:

«§ 7

В целях обеспечения государственной безопасности НИИЧР привлекает к работе людей, наделенных способностями, уровень владения которыми переводит эти способности в разряд паранормальных. В работе с такими людьми сотрудники института исходят из того, что способности, присущие им, могут быть присущи и другим, однако в гораздо меньшей степени. Выявлению механизмов гиперразвития обычных человеческих способностей и посвящена деятельность института.

§ 8

Областью исследования НИИЧР являются нижеперечисленные феномены:

Биоинтроскопия / интровидение

Биомагнетизм

Биорезонансная терапия/диагностика и нейтрализация геопатогенных и технопатогенных зон

Биоэнерготерапия / психоэнергетическая подпитка

Волевой метеорологизм

Гипноз / внушение

Гештальт-визуализация

Дальновидение

Декорпорация / экстериоризация

Дермавидение

Духовидство (спиритизм)

Инвольтация

Левитация

Лозоходство (биолокация, даузинг) / радиэстезия Мантика (астрология, хиромантия, онейроскопия, онейрокритика, пресмология, ясновидение)

Материализация, дематериализация предметов Прекогниция, про– и ретроскопия Полтергейст / пирогения, пирокинез Психометрия Пси-проводимость

Психография / пондемоторное письмо

Психодиагностика

Психофотография

Странствования в духе

Телекинез / психокинез

Телепатия / чувственная, мыслимая

Телепортация

Телестезия

Транскоммуникация

Фотографическая память

Хилинг (целительство)

§ 9

Главными целями изучения вышеупомянутых способностей сотрудниками НИИЧР является выявление природы этих способностей, а также управление ими как в мирное, так и в военное время».

Понятно, что Мордвинов, начиненный непереработанной информацией подобного рода, считал себя ответственным за судьбы человечества – и в настоящее время, и в необозримо далеком будущем. Мера возложенной на него ответственности не тяготила его – напротив, делала легким как пух: херувимом, серафимом, архангелом, летающим над помраченными безднами и зрящим сквозь них вплоть до пупа, извините за выражение, земли. И мощными крыльями выбивал он из каждого, кто попадался ему на пути, деньги под исследования, которые, согласно § 7, велись под его руководством «в целях обеспечения государственной безопасности».

Разумеется, у большинства из тех, кто выделял ему требуемые суммы, не имелось – в отличие от самого архангела науки Мордвинова – никаких заблуждений на предмет того, зачем НИИЧР был нужен на самом деле. Ибо в этом отношении НИИЧР ничем не отличался от прочих заведений подобного типа, существовавших, как хорошо знали в верхах, исключительно для того, чтобы запирать в четырех стенах как можно более многочисленные группы образованных людей, ставить перед ними противоречащие здравому смыслу и заведомо невыполнимые задачи, назначать этим людям некую форму материального стимулирования и таким образом изолировать их от прочего общества, в прямом смысле слова обезглавливая последнее.

Что касается конкретно НИИЧР, то кроме этой, основной, выполнял он и еще одну, не менее – если не более – ответственную задачу: собирать все в тех же четырех стенах и, понятное дело, опять-таки изолировать от прочего общества не только ученых, но и тех, кто наделен паранормальными способностями. Последним – именно их в институте вслед за Мордвиновым называли «кондукторами» – полагалось находиться под постоянным контролем специалистов, занимавшихся изучением способностей кондукторов для того, чтобы… чтобы – вроде как в случае с «мирным атомом» – поставить данные способности на службу человечеству… ммм, по крайней мере, той его части, которая размещена на территории Союза Советских Социалистических Республик. Как именно данные способности могли бы служить человечеству, знать кондукторам, разумеется, не полагалось. Впрочем, даже и не зная этого, кондукторы охотно делились со специалистами всем, что умели, и позволяли нацеплять на себя самые разнообразные датчики, провода от которых, в частности, шли в подвальное помещение института, к сложным машинам, преобразовывавшим одни виды энергии в другие и возвращавшие эти другие энергии назад, датчикам, нацепленным на кондукторов…

Если бы кондукторы были в контакте не только с изучающими их возможности специалистами, но и друг с другом, они, кондукторы, может быть, и замечали бы, что некоторые из тех, кто прежде сотрудничал с институтом, больше никогда уже не приходят сюда. Но на то и существовал в институте координатор встреч Коля Петров, чтобы кондукторы никогда не пересекались друг с другом на вверенной ему территории: уж за этим-то он следил бдительнее некуда. Тем более что – по заведенному Мордвиновым порядку – входить в помещение НИИЧР и выходить из него полагалось через разные двери. Кое-кто из них, наверное, думал, будто никаких других кондукторов при институте и нет вовсе… как знать.