Текст книги "Сказки на всякий случай"

СТАРЫЕ КАЧЕЛИ

Городскому парку исполнялось сто пятьдесят лет – и уже за день до этого городской парк было не узнать. Если бы здесь сейчас каким-нибудь чудом оказались Бабушка с Дедушкой, они просто в обморок бы упали – до того всё изменилось за один сезон!

На месте небольшого озера, по которому Дедушка катал Бабушку в лодке, стояли подбоченясь Американские Горки – со всеми своими блестящими рельсами и разноцветными сиденьями для тех, кто любит взлетать высоко в небо и тут же с радостными криками возвращаться на землю. Поговаривали, что горки эти сделали сами американцы и что уж кто-кто, а американцы знают толк в таких вещах!

Там, где раньше был сверкающий каток и где Дедушка, взяв Бабушку за руку, выделывал на льду головокружительные кренделя, а Бабушка только ойкала и хваталась за сердце, сейчас располагался Автопарк. Выбирай себе любую крохотную машинку и катайся по распростёршейся вокруг глянцевой пластиковой поверхности, специально наезжая на другие машинки и заставляя менее опытных водителей истошно визжать!

А там, где когда-то стояли узорчатые беседки и где Дедушка, какой бы он ни был строгий, однажды всё-таки поцеловал Бабушку, заманив её под одну из узорчатых крыш, теперь располагался Павильон Страха. Из павильона этого положено было возвращаться с бледными лицами и трясущимися руками, облегчённо вздыхая оттого, что никому из страшных монстров так и не удалось схватить тебя в темноте за рукав… иначе бы ты точно умер от такой жути!

И всё это было новёхонькое, с иголочки, пахло свежей краской, манило необычными овальными формами и находилось за специальными ленточками, которые сперва ещё надо было торжественно перерезать такими огромными праздничными ножницами, – и только после начинать развлекаться… ах, до чего же сильно и здорово развлекаться!

Нет, Бабушке с Дедушкой здесь завтра определённо нечего было бы делать.

Единственное в городском парке, что так и оставили нетронутым, были Старые Качели, кособоко топорщившиеся в самом дальнем углу. Три брёвнышка – два по бокам, одно сверху – да лохматая веревка, к концам которой привязана некрасивая деревянная дощечка.

Старые Качели оставили здесь на память – на память о тех днях, когда сюда ещё заходили Бабушка с Дедушкой. На память о том скучном времени, когда и в помине не было ни Американских Горок, ни Автопарка, ни Павильона Страха. Не было даже жвачки и кока-колы… вот какое ужасное было это время, ужаснее не придумаешь!

– Наверное, тогда все просто умирали с тоски! – сказали в полной предпраздничной тишине Американские Горки. – Вообразите себе нудное раскачивание на этих качелях… метр вверх, метр вниз, метр вверх, метр вниз… – и так до бесконечности. Ничего себе, острое ощущение!

– Просто смех, а не острое ощущение, – донеслось со стороны Автопарка. – Наверное, никто и не визжал тогда…

– Да уж, конечно! – подхватил Павильон Страха. – А если и визжал, то уж, во всяком случае, не трясся… чего ж трястись-то в метре от земли?

Ворвавшийся в городской парк Вечерний Ветер со свистом пронёсся по блестящим рельсам Американских Горок, потанцевал на глянцевой поверхности Автопарка, заглянул в Павильон Страха и вылетел оттуда с веселым поухиванием. А потом от нечего делать тронул Старые Качели, которые жалобно скрипнули…

– Они ещё и скрипят! – с отвращением воскликнули Американские Горки. – Хорошенькое занятие – качаться взад-вперёд под скрип брёвен…

– Бесплатное удовольствие! – усмехнулся Павильон Страха. – Но ничего не поделаешь: тогда ещё не знали, что такое настоящие дорогие аттракционы.

Ответом на его слова был тоненький скрип Старых Качелей – такой жалобный, что дорогие аттракционы прохохотали до утра.

А наутро в городской парк вбежала весёлая орава детей.

Дождавшись, пока будут перерезаны все ленточки до одной, орава ринулась в неизвестное. До чего же весело взлетали дети к небу на Американских Горках, до чего громко визжали, сталкиваясь в Автопарке с разными машинками, до чего сильно тряслись, выходя из Павильона Страха!

А потом… что ж потом?

Потом, налетавшись, навизжавшись и натрясшись, дети собрались в дальнем углу парка, у Старых Качелей. И принялись по очереди раскачиваться: метр вверх, метр вниз, метр вверх, метр вниз… – под едва слышный скрип брёвен.

– Идите сюда! – кричали детям дорогие аттракционы. – На что вам эти Старые Качели? Они только и делают, что скрипят!

– Они не скрипят, – отвечали дети. – Они рассказывают… надо просто понимать их язык: скрип-скрип, скрип-поскрип, скрипи-скрипи, скрип-поскрип! Они рассказывают чудесные истории из далёкого прошлого… Про небольшое озеро, про сверкающий каток, про узорчатые беседки – и даже про то, как однажды Дедушка поцеловал Бабушку!

– Но мы тоже умеем рассказывать! – за всех обиделись Американские Горки. – Мы говорим на языке металла и искр. Мы говорим о прекрасной Америке, о покорении индейцев, об охоте на диких животных в саваннах и прериях…

– Только вы ведь рассказываете свои истории за деньги, а Старые Качели – бесплатно, – отозвались дети, стараясь не пропустить своей очереди качаться на Старых Качелях.

– Чем же это бесплатные истории лучше, чем истории за деньги? – недоумённо воскликнули хором Американские Горки, Автопарк и Павильон Страха.

Дети с удивлением посмотрели на дорогие аттракционы и пожали плечами: ещё никто и никогда не задавал им такого вопроса… такого очень и очень странного вопроса! Они не знали на него ответа, но одно знали точно: самые лучшие на свете истории – это истории, которые рассказывают бесплатно.

БУМАЖНАЯ ПТИЧКА, ОБИЖЕННАЯ НА УРАГАН

Ну и ураган свирепствовал над городом! Такого урагана даже няня не помнила, а уж няня-то всё помнила: и когда вставать, и когда к столу садиться, и когда гулять, и даже когда спать укладываться… у няни ведь самая хорошая память в мире. А тут сама няня сказала: «Такого урагана даже я не помню», – и это значило, что такого урагана просто никогда не бывало.

Сначала стало темно, как ночью, а потом всё вокруг засвистело, завыло, загудело и понеслось… Сперва по воздуху полетели листья с деревьев, потом бумажные салфетки и стаканчики, не удержавшиеся на столиках летних кафе. Потом газеты и журналы, выхваченные прямо из рук и открытые на самом интересном месте. Потом шляпы и шарфы, сорванные с прохожих. Вслед за ними вещи потяжелее – сумочки и сумки, зонтики и зонты, даже пластмассовые столы и стулья, которые не успели убрать в помещения…

И уже через несколько минут чего только было не встретить в воздухе! Неслась доска объявлений, бумажки с которой упархивали в разные стороны. Несся горшок с цветами, разбрасывая вокруг себя комья мокрой земли. Неслась свежая пицца, напоминавшая летающую тарелку и стрелявшая зелёным горошком. Несся штатив с рубашками, размахивая рубашками, как крыльями. Несся даже детский велосипед, крутя колесами в воздухе. Оказалось, что всё на свете прекрасно умеет летать! Было здорово и страшно…

А когда ураган начал вырывать из земли сначала цветы, потом деревья, которые поменьше, за ними – те, что побольше, и, наконец, столбы вдоль дорог, стало понятно: скоро от города и вовсе ничего не останется.

Но ураган прекратился так же внезапно, как налетел, – и все пошли собирать свои вещи по городу.

– Простите, пожалуйста, Вы не видели последнюю страницу «Известий» от вчерашнего числа? Я там одну статью не успел дочитать!

– Как же не видел… видел! Она влетела в окно дома номер двенадцать на соседней улице.

– Вам не попадалась записка на бумаге в клеточку, записка начиналась словами «Дорогой мой»? Я не успела дописать в ней одно предложение…

– По-моему, её унесло в сторону Большого театра…

– Вы не заметили, куда полетело моё мороженое, такое… рожком и надкусанное с двух сторон?

– Конечно, заметила! Оно полетело на юг вслед за каким-то блинчиком, вымазанным клубничным вареньем.

В конце концов кое-что удалось найти – дочитать, дописать, доесть… а одной бабуле даже удалось найти и довязать недовязанный чулок!

И потом, как после каждого урагана, в городе стало совсем тихо… Тогда-то и послышался вдруг – с у-жа-са-ю-щей отчётливостью – чей-то тонкий плач.

Плакала Бумажная Птичка, лежавшая на боку на скамеечке в городском парке.

– Вы потерялись? – спросил проносимый мимо неё Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками.

– Да нет! – всхлипнула Бумажная Птичка. – Гораздо, гораздо хуже…

– Что же может быть хуже? – приостановился Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками: он не представлял себе ничего хуже, чем быть потерянным.

– Ураган забыл меня! – тихо сказала Бумажная Птичка с такой обидой, что Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками вынужден был даже остановиться совсем, а Бумажная Птичка продолжала: – Он, Ураган, всех носил в воздухе, всех… даже эту ужасную пиццу, стрелявшую зелёным горошком! И многих унёс с собой в дальние страны. А ко мне только прикоснулся один раз и перевернул на бок… Я думала, что он вернется, и ждала! Но Ураган забыл меня…

– Вы просто какая-то совсем глупая птичка! – возмутился Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками. – Чего ж в этом плохого, что Вас Ураган забыл? Тут радоваться надо… а то бы занёс он Вас куда-нибудь – и поминай как звали! Вот тогда-то, и правда, было бы из-за чего слезами обливаться.

– Уж лучше бы занёс! – мечтательно сказала Бумажная Птичка. – Он ведь такой… бравый. Да только… забрал с собой каких-то неподходящих. Забрал бы меня – я бы… я бы за ним на край света полетела!

– А за мной полетите? – неожиданно спросил Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками. – Я сейчас как раз на край света направляюсь.

Бумажная Птичка перестала плакать, подумала и ответила:

– За Вами не полечу. Потому что Вы не прекрасны: Вы толстый и… и золота больно много. А Ураган… Ураган был прекрасен!

– Ураган был не прекрасен, но ужасен. Вы же, Бумажная Птичка… Вы всё-таки… глупее некуда! – искренне сказал Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками и поспешил на край света один.

А Бумажная Птичка лежала на боку на скамеечке в городском парке и думала об Урагане. И о том, какой интересной была бы её жизнь, унеси он её с собой в дальние страны. Здесь же… здесь ничего интересного впереди не было.

Впрочем, уже на следующее утро Бумажная Птичка познакомилась с другой Бумажной Птичкой, присевшей на скамеечку отдохнуть. Они сразу же полюбили друга и где-то поблизости свили себе бумажное гнездо, из которого ровно через полтора месяца прехорошенькие бумажные птенцы разлетелись по всему городскому парку. С тех пор парк стали называть Бумажным парком и приезжать сюда со всех концов света, чтобы поглядеть на резвящихся бумажных птичек.

А наша Бумажная Птичка, конечно, постепенно забыла об Урагане. И, скорее всего, правильно сделала, потому что Бумажная Птичка и Ураган – это всё-таки никакая не пара.

ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ КНИГА, КОТОРАЯ СОВСЕМ РАСКЛЕИЛАСЬ

То, что книга может расклеиться, – дело обычное. Книги ведь все на клею: так уж их изготавливают. Конечно, для книг обычно самые прочные клеи используют, которые долго держатся, но тут ещё всё от того зависит, часто ли книгу открывают и закрывают. Если часто, то клей ослабевает – и книга вполне может расклеиться, особенно хорошая книга. А наша Книга как раз хорошей и была – её так и звали: «Очень Хорошая Книга». Потому-то её довольно часто открывали и закрывали.

Но вот однажды эту Очень Хорошую Книгу взяли в руки, а она развалилась – прямо в руках. И все страницы из неё посыпались на пол, а в руках осталась одна только обложка…

Стоявшая на полу не очень чистая Кошачья Миска, увидев такое, осуждающе взглянула на рассыпанные страницы и с укоризной произнесла:

– Соберитесь, милочка! Не дело это – так распускаться.

– Я не распустилась, – виновато прошелестела Очень Хорошая Книга, которая теперь существовала в листах. – Я не распустилась, я просто расклеилась. Многие расклеиваются…

– Конечно, многие, – поддержал Очень Хорошую Книгу Пожилой Обеденный Стол: он давно уже ходил ходуном в разные стороны – причём тоже потому, что был склеен и клей начинал ослабевать, а стало быть, Стол очень хорошо представлял себе, что это значит – расклеиться.

– И вовсе не многие! – горячо, поскольку в неё как раз налили горячего молока, возразила Кошачья Миска. – Я, например, никогда не расклеиваюсь.

– Потому что Вы и не склеены, – отозвался Пожилой Обеденный Стол. – Вы сделаны из цельного куска пластмассы путем продавливания. Вам всё нипочём!

– То-то и оно! – с гордостью согласилась Кошачья Миска: ей очень понравилось, что она сделана путем продавливания.

– А те, кто не сделан путем продавливания, – продолжал Пожилой Обеденный Стол, – они… они бывают такие невозможно… тонкие. Такие тонкие, что, если жизнь не слишком добра к ним, они могут опечалиться, потерять веру в себя, расклеиться. И потом их очень трудно собрать… Таких и вообще-то лучше беречь, потому что их легко потерять.

– Подумаешь, какие нежности! – сказала Кошачья Миска. – А вот мой девиз, например: будь собран и дисциплинирован – и всё всегда будет в порядке.

– Это потому, что Вы сделаны путем продавливания, – заверил её Пожилой Обеденный Стол.

А Очень Хорошую Книгу уже пытались собрать, только собрать её было действительно нелегко. Страницы в беспорядке разлетелись по полу – и теперь никак не получалось соединить их друг с другом в одно целое. То и дело можно было услышать:

– Да где же страница двадцать пять… только что ведь была! И страница сорок пропала… А страницы сто восемнадцать и вообще нигде нет!

– Ох, – вздыхала, между тем, Очень Хорошая Книга, – видимо, я и в самом деле совсем расклеилась…

Немудрено: в Очень Хорошей Книге были только стихи – и стихи эти были такие грустные! Тут уж хочешь-не хочешь, а расклеишься…

Впрочем, наконец все страницы с пола всё-таки собрали на столе – и стали проверять, в том ли порядке они лежат, в каком были.

– Эти тонкие натуры, которые не сделаны, как я, путем продавливания, требуют к себе слишком много внимания! – заметила Кошачья Миска. – Возись с ними целыми днями… да ещё осторожность соблюдай, – подумаешь! – Тут она фыркнула и, с презрением взглянув на Очень Хорошую Книгу, позволила кошке вылакать из себя остывшее молоко. Потом облегчённо вздохнула и добавила: – А что это вообще такое – стихи?

– Мне трудно Вам объяснить, что это вообще такое, – сказал Пожилой Обеденный Стол. – Будь я Пожилой Письменный Стол, у меня, может быть, и получилось бы. Попросите-ка лучше Очень Хорошую Книгу объяснить Вам это.

Очень Хорошая Книга не заставила себя просить. Она вздохнула и объяснила:

– Стихи – это просто такие истории, сделанные из души…

– Путем продавливания? – спросила Кошачья Миска.

– О, нет! – возразила Очень Хорошая Книга. – Уж что-что, а стихи не делают путем продавливания!

– Тогда мне неинтересны стихи! – буркнула Кошачья Миска и укатилась под мойку.

…а Очень Хорошую Книгу положили на Пожилой Обеденный Стол и принялись осторожно листать, замирая над каждой страницей. И потом Один Взволнованный Голос сказал:

– Какие великолепные стихи умели писать когда-то! Правда, не удивительно, что книга вся расклеилась… Я и сам весь расклеился, пока листал её.

– М-д-а-а-а, – произнесла из-под мойки Кошачья Миска. – Этих… расклеившихся здесь становится всё больше и больше. Пожалуй, тут только на одну меня и можно положиться. Поистине, в мире было бы гораздо меньше забот, если бы всё на свете делалось путем продавливания!

– Упаси Боже! – неожиданно для себя воскликнул Пожилой Обеденный Стол и смутился.

САРДИНЫ В МАСЛЕ

Это, между прочим, тоже интересный вопрос: как именно в масло попадают те или иные сардины… Понятно, что до этого все сардины плавают в воде, но потом некоторые из них вылавливаются и попадают в масло. После того как они попадают в масло, их закупоривают в специальные такие банки, где они и живут дальше – называясь теперь уже «Сардины в масле». А остальные сардины продолжают плавать в воде, даже не подозревая, что они тоже могли бы стать сардинами в масле, но не стали.

И вот… вопрос в том, что, видимо, это какие-то особые сардины – сардины, которые вылавливаются из воды и попадают в масло. Что уж в них такого особенного, трудно сказать, но именно они ведь всё-таки вылавливаются и попадают в масло, в то время как другие – не вылавливаются и в масло не попадают. Будем считать, что те, которые вылавливаются и попадают, – это самые лучшие сардины, самые сардинистые из всех сардин.

Но о чём я… а-а, вот о чём: несколько сардинок лежали в масле и вели между собой такой разговор:

– Хорошо тут, уютно… лежишь себе в масле – и в ус не дуешь! – Это сказала Центральная Сардинка, которую поместили между двумя другими – Левой Крайней и Правой Крайней сардинками.

– Согласна с Вами, дорогая моя, – живо откликнулась Левая Крайняя. – Просто мороз по коже дерёт, как представишь себе плавание в холодной и солёной морской воде!

Произнеся такие слова, Левая Крайняя Сардинка даже вздрогнула – обе прочие сардинки вздрогнули вместе с ней. Правая же Крайняя Сардинка еще и вздохнула:

– А ведь родственницы наши так до сих пор и мучаются, бедняги… Наверное, они страшно завидуют нам, но тут уж ничего не поделаешь: мы ведь самые лучшие сардины в мире, самые сардинистые из всех сардин! Потому-то нас сюда и поместили. И лежим мы тут в масле… хорошо лежим, как Вы совершенно правильно заметили! – Тут она с одобрением взглянула на Центральную Сардинку и шёпотом закончила – словно её мог кто-нибудь слышать: – Мне кажется, что мы были выбраны как наиболее достойные.

– Хм… – задумалась Центральная Сардинка, – пожалуй. А почему Вам так кажется?

– Потому что, – заговорщически сообщила Правая Крайняя Сардинка, – я слышала, что далеко не все сардинки кладут в масло. Говорят, бывают ещё сардинки в собственном соку… это, наверное, те, которые грешили…

– Которые… что делали? – с ужасом спросила Левая Крайняя Сардинка.

– Грешили! – почти уже совсем неслышно произнесла Правая Крайняя Сардинка и залилась краской стыда. – То есть жили недостойной жизнью. – Почувствовав, что соседки так и не поняли её объяснений, она продолжила: – Жить недостойной жизнью – значит воровать, убивать, обманывать… и так далее.

– Я не воровала и не убивала, и я не обманывала окружающих, – тут же честно призналась Центральная Сардинка.

– И я ничего подобного не делала! – подхватила Левая Крайняя Сардинка.

– За это вас и поместили в масло, – убеждённо ответила Правая Крайняя Сардинка. – А вот если бы вы воровали, убивали и обманывали окружающих, вы бы лежали сейчас в собственном соку!

– Какой кошмар… – в один голос сказали Центральная и Левая Крайняя сардинки. – Лежать в собственном соку – это ещё ужаснее, чем плавать в солёном и холодном море! Вот уж, правда, не позавидуешь этим другим сардинкам… которые грешные.

– Зато нам, безгрешным, наверное, все завидуют! И говорят небось про нас: «Они как сыр в масле катаются!»

– Почему – «как сыр»? – с недоумением спросила Центральная Сардинка.

– Потому что все сыры безгрешные, как мы с вами! – объяснила Правая Крайняя Сардинка. – Ну, сами посудите: вы когда-нибудь видели сыр, который ворует? Или сыр, который убивает? Или сыр, который обманывает окружающих?

– Нет, никогда! – хором ответили соседки.

– Вот то-то и оно, – значительно произнесла Правая Крайняя Сардинка. – Именно за свою достойную жизнь сыры и катаются в масле!

И три безгрешные сардинки, гордые своим сходством с безгрешными сырами, облегчённо вздохнули.

Но некоторое время спустя Левая Крайняя Сардинка осторожно спросила:

– А я слышала, что нас с вами съедят, – верно это?

– Разумеется верно! – ответила Правая Крайняя Сардинка.

– Даже несмотря на то, что мы безгрешные? – уточнила Левая Крайняя Сардинка.

– Даже несмотря на это, – сурово и просто сказала Правая Сардинка. – Потому что когда-нибудь съедают всех – и грешных, и безгрешных.

Три безгрешные сардинки переглянулись… Они были, конечно, огорчены, что их съедят, но утешились тем, что пока они лежат в масле. И чуть позже Центральная Сардинка даже повторила:

– Хорошо тут, уютно… лежишь себе в масле – и в ус не дуешь!

И две другие сардинки опять от всей души согласились с ней.

ОДНО ЗЛОВЕЩЕЕ ЗАКЛИНАНИЕ

Когда очень-очень старый дом на центральной городской площади отремонтировали, сразу стал виден узор над его дверью. Узора этого прежде никто не замечал – и теперь все, понятное дело, принялись внимательно его разглядывать.

Странный это был узор, прямо скажем! Состоял он из тонких палочек, дужек, крестиков и уголков и ничего определенного не напоминал.

– Как Вы думаете, что этот узор означает? – спросила Табличка, на которой было написано имя владельца дома, у другой Таблички, на которой было написано название площади.

Табличка-с-Названием-Площади задумалась. Она не знала, что и предположить.

– Мне кажется, этот узор изображает птичьи следы, – наконец произнесла она.

– Никогда не видела узоров, изображающих птичьи следы, – призналась Именная Табличка. – Наверное, это всё-таки не птичьи следы… Наверное, это какая-нибудь надпись на иностранном языке.

– Пожалуй, Вы правы, – согласилась Табличка-с-Названием-Площади. – Действительно, похоже что надпись. Например, по-японски. Может быть, это какая-нибудь очень мудрая мысль… такая, как «яблочко от яблони недалеко падает».

– У японцев мудрые мысли не про яблоки, – возразила Именная Табличка. – У японцев они… про вишни. Например, «вишенка от вишни недалеко падает».

– Какая разница… яблочко, вишенка? – почему-то обиделась Табличка-с-Названием-Площади и, видимо, не в силах больше бороться с любопытством, крикнула в направлении Узора-над-Дверью: – Нельзя ли узнать, что Вы означаете, если не секрет?

– Это… – растерялся Узор, который и сам уже давно забыл, что он означает, – это… этого я не могу Вам сказать.

– Значит, секрет! – шепнула Именная Табличка соседке: обе они висели гораздо ниже, чем располагался Узор, и рассчитывали на то, что он их не услышит, хотя тот, конечно, прекрасно все слышал. – Наверное, это какое-нибудь зловещее заклинание, которое нельзя произносить вслух!

– Почему нельзя? – спросила Табличка-с-Названием-Площади.

– Ну-у… – задумалась Именная Табличка, – потому, например, что можно накликать беду.

– Как это – накликать беду? – не поняла соседка.

– Как, как!… Произнесёшь его – и пропал, вот как!

– Куда пропал? – опять не поняла Табличка-с-Названием-Площади.

Именная Табличка вздохнула: какую же всё-таки тупицу она выбрала себе в подруги!…

– Хорошо… не обязательно – пропал, – скучным голосом сказала она. – Бывают ещё такие заклинания, что произнесёшь – и превратишься в кого-нибудь… например, в жабу.

– Очень бы не хотелось, – представив себе эту омерзительную картину, произнесла собеседница. – Неприятно, когда жаба на доме висит– вместо таблички с названием площади… или с именем владельца… – Она подождала некоторое время и опять крикнула Узору:

– Скажите, пожалуйста, а если Вас произнести – превратишься в жабу?

Именная Табличка тут же зашикала на неё, а Узор сказал:

– Конечно превратишься. И многие уже превратились! Табличка ойкнула и даже пошатнулась вправо. Между тем Узор продолжал:

– Я самое зловещее заклинание в мире на самом зловещем в мире языке. Потому меня и поместили так высоко над землей… я очень опасен! Если мной неправильно пользоваться, можно даже погубить мир. Сначала подует страшный ветер, потом начнётся ливень и смоет с лица земли всё сразу. И ничего не останется вокруг – ни единого дома, ни единого дерева, ни единого живого существа… кроме жаб, конечно!

Тут Именная Табличка принялась дрожать от страха, застучав по входной двери медным своим лбом.

– Кто-то стучит, – послышалось из дома, и Хозяин вышел на улицу.

– Никого нет, – сказал он появившейся вслед за ним Хозяйке.

И вместе они с удовольствием окинули взглядом своё отремонтированное жилище.

– До чего же всё-таки красиво стало! – не впервые восхитился Хозяин. Но на сей раз добавил: – Особенно торжественно выглядят эти римские цифры высоко над входом. Просто поверить трудно, что дом был построен в 1865 году… но поверить приходится: видишь, вот тысяча, потом идут сотни… восемь сотен, потом десятки – шестьдесят… и в конце пятерка – галочкой.

– Тысяча восемьсот шестьдесят пять, – повторила за ним Хозяйка.

Они ещё немножко полюбовались домом и ушли внутрь. В мёртвой тишине Табличка-с-Названием-Площади, снова покачнувшись, прошептала:

– Они произнесли заклинание! Что с ними теперь будет?

– Понятно что… – отозвалась Именная Табличка, снова начиная дрожать. – Завтра утром из этого дома на работу запрыгают две жабы…

– Вот гадость-то! – чуть не оторвалась Табличка-с-Названием-Площади.

И, в ужасе переглянувшись, обе с нескрываемым отвращением принялись ждать утра следующего дня.