Текст книги "Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила"

Дед и сани с лесовиками обнаружились довольно быстро. Мишка после всего увиденного сегодня думал, что его уже не проймешь ничем, но то, что открылось его глазам… Никем не управляемая лошадь умудрилась завязнуть вместе с санями в кустах и теперь дергалась, пытаясь убежать от того, что творилось позади нее. В санях лежали даже не изуродованные трупы, а какое-то кровавое месиво, а дед, выкрикивая рыдающим голосом что-то неразборчивое, продолжал истерично полосовать мечом то, что несколько минут назад было человеческими телами. Снег, кусты, круп лошади и сам дед были густо заляпаны красным, во все стороны летели кровавые ошметки и куски дерева от саней, а дед все рубил и рубил.

«Да, сэр, солдатская истерика – это вам не битье тарелок на кухне, близко лучше не подходить».

– Деда! Деда!!! С ума сошел, старый. Сотник Корней!!! Блин, да угомонись ты! Корзень!!! Мать твою!!!

– А? Мих… Михайла… Внучок…

Дед уронил за спину занесенный для очередного удара меч и осел в пропитанный кровью снег.

– А я думал… Мишень… ка…

Мишка отвернулся, смотреть на дедовы слезы почему-то показалось страшнее, чем на то, что дед натворил с лесовиками.

* * *

Матвея нашли на полдороге к поляне с разбойничьим обозом. Парнишка, пошатываясь, брел, зажимая одной рукой распоротую чуть ли не до самого уха щеку, другой рукой держа волочащийся по снегу самострел.

– На ветку напоролся. Но смотри, Михайла, молодец: оружия не бросил, – одобрительно произнес дед. – Правильно мы все-таки ребят к себе взяли. Подсади его в седло, сам не залезет.

– Деда, сани и лошадей на поляне оставим или к дороге сведем?

– Лошадей надо к дороге, до темноты не уедем, наверно. Не дай бог, волки заявятся, на кровь-то. Ты вот что: выкини покойников и на их санях дровишек подвези – костер запалить надо, – дед длинно вздохнул и ссутулился в седле. – А мы с Мотей поедем, устал я что-то.

«Ничего удивительного. Почти любой дедов ровесник из двадцатого века загнулся бы и от половины его сегодняшних приключений. Странно, что у меня-то крыша не поехала… Но как он Славомира… И где здесь логика? С одной стороны, заявляет, что крест животворящий сильнее волхвования, а с другой – казнит за пролитие родственной крови, по языческим обычаям. Вот и думай… Хотя сказано же: “Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой”. Славомир с нами по языческим обычаям разобраться желал, в соответствии с ними же и получил.

Удивительно другое: как мы сегодня вообще выжили? Да, луки у лесовиков слабоваты, да, в конном бою против профессионалов у них шансов не было, но все же… Если бы третий мужик, вылезший из леса с нашей стороны, не сунулся бы в фургон, а попер бы на нас с Петькой – быть нам покойниками. А если бы и под дедом так же, как под Немым, убили коня, он на одной ноге не отбился бы. Немого завалили бы следующим, а больше воевать и не с кем. Кузьку уже пришпилили, а Демьян без сознания лежал. Все решили два обстоятельства: глупость того мужика и дедово воинское искусство. Ну еще, конечно, то, что Славомировы люди мальчишек за бойцов не посчитали. Да и кому бы в голову пришло, что три сопляка четверых матерых бойцов ухайдакают, а потом и еще троих? Нет, не только в везении дело! Моя Младшая стража, когда всех вооружим и обучим, будет по-настоящему опасна именно своей непредсказуемостью. А до осени выучим. Ребята замечательные. Кузька, уже пробитый стрелой, умудрился точный выстрел сделать, Петька выручил меня в самый пиковый момент, Роська как будто родился с кистенем, между прочим, уже второго бандюгу у меня на глазах кончил. У Мотьки тоже характер чувствуется: на полном скаку башкой об сук, а оружия не бросил.

Демке не повезло… Надо было ожидать: если одному из близнецов постоянно не везет по мелочам, то второму рано или поздно не повезет по полной программе – баланс вероятностей в таких парах обычно соблюдается неукоснительно. Только бы выжил… Петька, наверно, добрался уже, значит, скоро Настена приедет».

Глава 2

Конец марта 1125 года.

Стан на дороге в Ратное

Дел оказалось невпроворот: развести костер, рассадить около него раненых, способных хотя бы сидеть, накормить людей, задать корму лошадям, в том числе и приведенным из леса, поставить сани на всякий случай в круг… Мишка даже не представлял себе, как много всего нужно сделать и как со всем этим управиться в одиночку. Сначала он хотел приспособить к приготовлению пищи Кузьму, но тот и сидеть-то мог только на одной половине задницы. Роська из-за боли в спине тоже не мог наклониться над котлом, и кашеварить пришлось Немому.

Неожиданно помогать Мишке взялся Матвей. Даже из-под повязки было видно: вся левая сторона лица у него опухла так, что закрылся глаз, но двигался парень уверенно и Мишкины распоряжения выполнял толково. Наконец, каша упрела, и Мишка задумался, будить ли деда, который, завернувшись в тулуп, задремал, сидя в первых санях, как вдруг раздался голос Роськи:

– Кто-то едет!

По дороге со стороны Ратного летели наметом два всадника. Когда кони приблизились, стало видно, что всадник только один, а второго коня он ведет в поводу. На Настену это было совсем не похоже, и Мишка попятился к костру, около которого он оставил свой самострел. Всадник, видимо, тоже проявил осторожность и, остановив коня примерно на расстоянии одного перестрела, начал разглядывать открывшуюся перед ним картину. Посмотреть, конечно, было на что: кровь, трупы, укрывшиеся за поставленными в круг санями люди… Мишка заметил, что около ног коня крутится, то и дело поднимая голову и принюхиваясь, собака.

«Ничего не учует – ветер в нашу сторону… Блин, да это же Чиф!»

– Чиф! Чиф! Ко мне!

Конечно, видят собаки плоховато, чутью может помешать ветер, но уж голос хозяина пес узнает из тысячи голосов. Как Чиф рванул с места! Можно было подумать, что это не он только что пробежал за скачущими во весь опор конями полтора десятка верст! Мишка был мгновенно сбит с ног и облизан чуть ли не с головы до пят.

– Чиф, псина ты моя, соскучился, хороший мой, даже и не обижаешься, что оставили тебя привязанного… Ну хватит, я тебя тоже люблю, перестань… Да дай ты на ноги подняться!

Мимо протопали по снегу копыта коней, Мишка обернулся и увидел дядьку Лавра и сидящую у него за спиной Юльку.

«Надо же! Второй раз Лавр водителем “скорой помощи” работает и опять Юльку вместо Настены привез. Да что ж он вытворяет-то? Ну, дает! У всех на глазах… ох, дед ему и устроит!»

Увидев мать, вышедшую из фургона с тяжелоранеными, Лавр соскочил с коня и стиснул ее в объятиях.

– Аннушка, свет мой… живая!

– Отпусти, дурень, люди же кругом!

– Живая, а я уж думал…

– Да отпусти ж ты! Совсем очумел!

«Отпусти-отпусти, а сама не вырывается. Кхе, как говорит лорд Корней. А вот и он, легок на помине. Ну, что-то будет!»

– Лавруха! Ополоумел? Анька, а ты чего тут… Кхе! Пошла к раненым! И ты тоже! Сын еле дышит, а у тебя одно на уме! Совсем сдурели, мне тут только ваших… этих самых… не хватает!

Дед явно сам растерялся от бурного проявления страстей и не знал, как себя вести. В конце концов, разозлившись не столько от недопустимого поведения сына и невестки, сколько от собственной растерянности, схватил Лавра за ухо и оттащил от «предмета обожания».

– Иди, там он, Анька, покажи… Тьфу! Тут беда, а им все… Михайла, а ты чего вылупился? Хватит на снегу сидеть! Ну что за народ, только б целоваться, у этого бабы нет, так он с собакой! Помог бы лучше лекарке с коня слезть, столько верст охлюпкой проскакала, весь зад отбила, бедная!

Юлька действительно сидела, вцепившись в заднюю луку седла, бледная, с закушенной губой.

«Конечно, таким аллюром, без седла и стремян, тут и мужика здорового умотало бы. Руки, наверно, трясутся, как она лечить-то будет?»

– Юля, давай слезть помогу. Давай руки, осторожненько. Чиф, не мешай!

– Ой!

На ногах Юлька не удержалась и обвисла на Мишке всей тяжестью.

– И эти обниматься, да что ж это такое-то! – снова завозмущался дед. – Совсем с ума посходили!

– Деда, она стоять не может!

– Сидеть – тоже! – уверенно заявил Корней. – Подержи ее пока так, сейчас я тулуп постелю, пусть приляжет, все равно с нее прямо сейчас толку не будет.

Мишка помог Юльке улечься на живот, потоптался рядом и не нашел ничего лучше, чем спросить:

– Есть хочешь? У нас каша как раз поспела.

«Что вы несете, сэр, какая каша? Похоже, лорд Корней прав – все свихнулись!»

– Что у тебя с головой? – поинтересовалась Юлька.

– Царапина, стрелой зацепило слегка.

– А я думала – мозги вышибло. Какая мне сейчас каша?

Юлька оставалась Юлькой даже в таком плачевном состоянии.

– Тогда хочешь, меду принесу или вина? У нас есть.

– А чего праздновать-то будем? – Юлька приподнялась на локтях и огляделась. – Что у вас тут случилось?

– А что, Петька не рассказал? – холодея от ужаса, спросил Мишка. – Он что, не доехал?

– Это тот парень, что ли? Да он вообще ничего толком сказать не мог.

– Почему?!!

– Потому что грохнулся где-то. Нашли кого послать, с санями управиться не может!

– Что значит «грохнулся»?

– А то и значит! Его лошадь в село приволокла: сани поломаны, голова разбита, правая рука сломана. Мать роды принимала, так бабы меня позвали. Сказали: «Бредит». А я как услышала про зеркало…

Юлька неожиданно всхлипнула.

– Дура-а-ак… я думала, его уже и в живых… а он – кашу…

– А кто ж тогда Петьке про зеркальце сказал, если меня уже… того? – Мишка почувствовал, как его отпускает страх за судьбу Петра.

– Дура-а-ак! Мы думали, вас всех… он один спасся…

– Ага, я – дурак, а вы – умные – вдвоем, без оружия, что б вы тут делали, если нас и в самом деле…

– Чурбан бесчувственный, не понимаешь ты ничего!

Мишка вдруг понял, что впервые в жизни видит Юльку по-настоящему плачущей. Дочка лекарки и плач казались ему до сих пор вещами несовместными, как гений и злодейство, по Пушкину. И, несмотря на то, что запас эмоций на сегодня, казалось, был исчерпан полностью, Мишка вдруг почувствовал некоторую стесненность в горле.

– Кхе! – из-за саней вырулил дед, держа в руке глиняную кружку. – На-ка, девонька, выпей, быстрее в себя придешь. У нас раненых полно, а тут еще и лекарку лечить приходится. Пей, пей: и согреешься, и успокоишься.

– Деда, они не знали ничего! – поспешил сообщить Мишка. – Петька по дороге разбился, лошадь его без памяти…

– Да слышал я, слышал. Когда мать-то твоя, девонька, подъедет?

– Не скоро еще, Корней Агеич. Там роды тяжелые, пока закончит… Но тетка Татьяна сани готовит и Анька-младшая тоже. А дядька Лука свой десяток поднимает, я слышала, как он говорил, чтобы все в бронях…

– Татьяна, говоришь, сюда едет? – дед обернулся к фургону с ранеными и заорал: – Лавруха, а ну, быстро ко мне! Лавруха!

Не дозвавшись сына, дед шустро поковылял к фургону сам.

«Испугался, что Татьяна братьев опознает, велит Лавру трупы прибрать».

– Минь, чего это он? – Юлька с любопытством уставилась вслед деду.

– Не знаю, ты пей, пей.

– Ну да, а то я не вижу! – фыркнула Юлька. – Не знает он! – от недавних слез уже и след простыл.

– А с кем тут Татьянин муж только что обнимался? – проворчал Мишка. – Но я же дурак, не понимаю ничего! Вот и не знаю.

– Вкусно! – Юлька мгновенно сменила тему разговора. – Чего это он мне тут намешал?

– Дай-ка попробую. Угу, вино, мед, и теплой водой все разбавлено. Сейчас согреешься и руки дрожать перестанут.

– А ты откуда знаешь? – подозрительно прищурилась юная лекарка. – Ты что, вино уже пил?

– А ты как думала? Мы в Турове так загуляли!

– Ой, врать-то!

«А ну-ка, милейший, кончайте треп! Раненым ждать некогда».

– Слушай, Юль, у нас раненых много. Только я и дед на ногах, ну, и мать еще. Ты скажи, что тебе нужно будет, мы приготовим пока.

– Воды нагрейте побольше, чистые тряпки для перевязок понадобятся, – Юлька мгновенно сделалась серьезной. – А какие раны-то?

– Самый тяжелый – Демка, – Мишка присел рядом с лекаркой, чтобы той не приходилось задирать голову. – Ему стрела почти под мышку слева попала. Не то кольчуга в этом месте послабее была, не то выстрел такой уж убойный оказался, но пробило, и наконечник между ребер прошел. Он, наверно, от боли руку прижал и обломил древко, мать наконечник вытащить не смогла. И еще один с железом в теле есть – Андрей. Но у него в ноге.

– Резать придется, а у меня инструмента с собой нет, – озаботилась Юлька.

– А какой нужен? У нас кузнечный инструмент есть…

– И что же ты ковать собрался?

«Вот язва, прости господи! Но лучше уж пусть язвит, чем плачет».

– Да для тонких работ инструмент! Щипчики там разные, пилки, сверлышки…

– Показывай, – распорядилась Юлька.

Мишка хотел пойти за инструментом, но на глаза попался Матвей.

– Мотя! Принеси-ка инструмент! Помнишь, когда Кузьку со стрелы снимали, там Петька клещи брал?

Юлька снова приподнялась на локтях и завертела головой.

– Мотя? И еще тот – в санях. Что за парни?

– Мы из Турова пятерых ребят с собой везли, только одного убили… – Мишка с усилием сглотнул комок в горле. – А остальные все ранены.

– Что, и Кузька?

– Я же сказал: все, кроме меня…

– Помню, помню. Ты-то тоже покорябанный. Ох, как его…

Матвея действительно сейчас даже родная мать не узнала бы – так опухло у него лицо.

– Ну-ка сядь сюда, я посмотрю! – распорядилась Юлька.

Работоспособность возвращалась к юной лекарке прямо на глазах. Подействовал дедов коктейль, или сработала генетически заложенная профессиональная одержимость, но уверенность в голосе и в движениях к ней вернулись. Матвей с сомнением глянул на Юльку, потом вопросительно – на Мишку.

– Давай-давай, Мотя. Она хорошая лекарка, полгода назад меня чуть не с того света вытащила. Юля, посмотри сначала инструмент, пока ты Матвея пользуешь, я его прокипячу.

– Ага, – Юлька оглядела разложенное перед ней железо. – Вот это, это и еще вот эти штуки.

Пока Мишка набивал котелок снегом, пристраивал его над костром и объяснял Немому, для чего надо варить железки, Юлька уже почти управилась с первым пациентом. Стоя на коленях, она заново перевязывала Мотьке лицо.

Мишка стоял рядом, смотрел, как Юлька перевязывает Матвея, что-то воркует своим «лекарским голосом», и чувствовал, как откуда-то изнутри поднимается чувство нежности. Вроде бы девчонка как девчонка, тоненькая, даже хрупкая, обманчиво слабые на вид тонкие пальцы и запястья. Слабые, пока не почувствуешь на себе их тренированную лекарскую хватку. Чуть вздернутый носик, узкое лицо – ничего общего с круглолицей и толстоносой Настеной.

Голова замотана серым шерстяным платком, из-под которого выглядывает перехватывающая лоб девичья повязка с вышитым красным узором. Шубейка, сшитая Мишкиной матерью из тех самых волчьих шкур, подшитые кожей войлочные сапожки, сильно напоминающие обувку ХХ века с романтическим названием «Прощай, молодость», разве что без застежки «молния». Одежка удобная, добротная, но неброская, по ратнинским понятиям даже бедноватая, хотя лекарка Настена была отнюдь не бедна.

Единственное, что отличало Юльку от остальных ровесниц (за исключением лекарской одержимости, естественно), – масть. Ратнинцы, как, впрочем, и дреговичи, с которыми за сто лет густо замесила свои гены ратнинская сотня, в подавляющем большинстве были блондинами различных оттенков: от белобрысой «соломы» до роскошной светло-русой «волны». Попадались и рыжие, но мало. А Юлька была шатенкой. Это-то и ставило в тупик сельских кумушек, безуспешно пытавшихся вычислить папашу юной лекарки.

Толстая темная коса, резко выделяющаяся на фоне рубахи из беленного на солнце полотна, как магнитом притягивала взгляды сплетниц, порождая самые невероятные версии и предположения. Мишка несколько раз слышал разговоры о том, что Юлька прячет в своей косе отравленную (по другой версии – заговоренную) иглу, а тетка Варвара, не за страх, а за совесть исполнявшая в селе обязанности «желтой прессы», вполне серьезно утверждала, что лично наблюдала процесс превращения этой косы в ядовитую змею.

И это Юлька-то, без раздумий готовая жизнь положить на алтарь медицины! Правда, характер – как у тещи из анекдотов, а язык – незачем и косу в змею оборачивать.

«И все же, все же, все же… Эх, силушки еще не накачал, а то бы нес ее на руках, как дядька Лавр тогда нес через двор мать…»

Романтическое настроение Мишке поломал Чиф, видимо, решивший принять участие в оказании медицинской помощи. Ткнувшись мокрым носом в Юлькины руки и попытавшись облизать ту часть лица Матвея, которая еще виднелась из-под повязки, пес напугал своими жуткими клыками Мотьку, получил тычок локтем от Юльки и, очень довольный, закрутился возле Мишкиных ног.

– Вот, смотри, – Юлька показала Мишке пропитавшуюся кровью занозу, – почти до самого уха вошла.

– Да, если бы осталась, плохо дело было бы. Благодари лекарку, Матвей! Юль, тебе помочь подняться? Давай-ка.

Мотька, мгновенно проникшийся к юной лекарке уважением, подхватил Юльку с другой стороны, и парни наполовину повели, наполовину понесли Юльку к фургону. Оказавшись внутри, Юлька сразу же начала отдавать распоряжения таким властным тоном, что позавидовал бы и сотник Корней:

– Полог – откинуть, этих – вынести, Демьяна – к свету. Минька! Воз разверни, чтобы солнце сюда светило!

– Во дает! – восхитился Мотька. – А со мной ласково так говорила, я даже боли почти не чувствовал…

– Она умеет. Тащи-ка ее сумку сюда, на тулупе осталась.

Пока возились, выполняя Юлькины указания, вода в котелке закипела.

– Минька! Долго еще железо варить? – заорал от костра Кузька.

– Пока мягким не станет! Ты его помешивай, помешивай да посолить не забудь!

«Блин, с чего я веселюсь-то? Неужели Юлькин приезд так подействовал? Хотя, конечно, появилась лекарка, нашлось на кого переложить ответственность за раненых. А то ведь все время грызло беспокойство. Любят же люди, когда с них кто-то заботу снимает и берет на себя. А Юлька на себя брать умеет, не отнимешь…»

– Чего, и правда солить?

– Я вам посолю! – Юлька слышала все, что происходит вокруг, или вычленяла из окружающих шумов касающиеся ее темы. – Мотя, неси котелок сюда, только воду слей. Потом еще воды вскипяти, как можно больше.

Мотька с энтузиазмом взялся за подсобные медицинские работы: пристраивал над костром всю имеющуюся в наличии посуду, запаривал в котелке какие-то травы, мотался за чем-то к саням. Дело пошло. Мишка с облегчением вздохнул и только сейчас почувствовал, как устал.

– Деда, а ты мне такого же, как Юльке, не намешаешь? Что-то я умотался.

– Тебе это нельзя, оно – для сугреву и успокоения, сразу в сон потянет. Иди лучше на мое место, так отдохни.

«Лука свой десяток поднял… вот действительно преданный деду человек. Этот в дедову дружину уйдет и людей своих за собой утянет. А лучники у него там собраны отменные…»

Мишка сам не заметил, как задремал…

– Минь, а Минь! Минь, проснись, тебя лекарка зовет.

– А? Ты чего, Мотька?

– Юля зовет, плохо там…

Мишка, прихрамывая на затекшую ногу, кинулся к фургону:

– Что, Юль?

– Не могу! – в голосе Юльки было нескрываемое отчаяние. – Не получается, хотела, как тебя у Нинеи, и не смогла. Минька! Отходит он!

– Так! – Мишка попытался придать голосу как можно больше уверенности. – Первым делом успокойся. Потом попробуй еще раз.

– Да я уже три раза…

– Не ныть! Сделай глубокий вдох!

– Миня…

– Глубокий вдох, я сказал!!! Так, еще один. Еще. Теперь посмотри на солнце, сколько до темноты осталось?

– Да зачем…

– Делай, что говорю!!! Сколько?

– Часа два или… не знаю…

– С какой стороны ветер?

– Оттуда. Да зачем это все?

– Чтобы отвлеклась. Теперь начинай все снова. Вспоминай, как Нинея учила. Не напрягайся, растекись, как вода, впитайся в него, почувствуй биение жизни.

– …Нет, Миня, он не такой, как ты. Не выходит, не чувствую его… «Не такой, как я? Да, Нинея что-то такое говорила, мол, почувствует разницу, когда другими займется. Вот и почувствовала… Что же придумать? Со мной-то она смогла. Может, через меня? Надо попытаться, других вариантов все равно нет».

– Хорошо, попробуй через меня. Помнишь, Нинея рассказывала: женщина силу собирает, мужчина направляет.

– Я же не умею так…

– Некогда разговаривать, бери меня за руку! Да не так, пульс ищи!

– Чего?

– Жилку, где сердце бьется, вот я у тебя уже нащупал. Нашла? У тебя бьется быстрее, замедляй, а я попробую ускорить, чтобы одинаково бились. Теперь сливайся со мной, как тогда…

«Есть! Что-то такое чувствую. Да, ощущаю ее эмоции… Блин, некогда разбираться, главное, что она, кажется, мне поверила».

– Юля, вокруг море силы, она во всем: в воздухе, в свете, в людях, в деревьях. Ощути ее. Слышишь?

«Не надо говорить, я и так понимаю. Да, сила есть, попробую зачерпнуть».

«Ты… ты что, мои мысли читаешь?»

«Нечего читать, это и мои мысли тоже, мы – одно. Не мешай». Мишка вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил, ясность мысли, что-то еще, чему нет пока названия в человеческом языке. Казалось, он способен совершить что угодно: взлететь в воздух, свернуть горы, растопить снега…. Но ничего этого делать было не нужно, потому что рядом – умирающий Демка, всю эту неизмеримо огромную энергию надо было отдать ему.

«Получается, Юленька, какая же ты умница! Веди меня к Демке, мы сможем, вот увидишь!»

«Вот. Чувствуешь?»

Боль вонзилась в левую сторону груди, навалилось удушье, начало «уплывать» сознание.

«Это же не я, это я его ощущаю… Господи, как тяжело…»

«Мы вместе, мы справимся. Отдавай силу, Мишаня, туда, где хуже всего, только осторожно, понемногу».

«Нет, не так. Организм сам знает, что надо делать, ему только не хватает энергии, а у нас она есть, много, очень много. Нет, и это неправильно. Мы сейчас – единое целое, триединый организм, накачанный энергией. Мы справимся, только не надо мешать, я чувствую: не надо ничего делать, не надо ни о чем думать. Надо… надо уснуть, все должно происходить само. Да! Нинея говорила, что сон – лучшее лекарство. Мы засыпаем, мы ни о чем не думаем, мы ничего не ощущаем, мы…»

Бац! Удар по лицу… еще один…

– Да очнись же ты, пень! Минька!!!

– Спать, надо спать…

– Не надо! Все уже! У нас получилось!

– Что? Ой, Юлька, ты чего?

– Получилось! Демка жить будет!

– Да? А чего тогда дерешься? Ну вот, то бьет, то целует. Все же хорошо?

– Все хорошо, только ты не просыпался никак, – Юлька выглядела на все сто – глаза блестят, румянец во всю щеку, Мишка же лежал на дне фургона пластом, сил хватало только на то, чтобы разговаривать.

– Так сон-то какой приятный: сначала ты меня по морде била, а потом…

– Могу еще!

– Поцеловать? Давай, пока дед не видит!

– По морде могу еще! – Юлька воинственно сжала кулачки. – Хочешь?

– Ну, если тебе больше нечего мне предложить, согласен. Все-таки знак внимания со стороны прекрасной дамы. Хоть такой.

– Выметайся! У меня еще дел полно.

– Ну до чего же с тобой трудно: то бьешь, то целуешь, то зовешь, то гонишь… – Мишка попытался подняться. – Ой, Юленька, что-то меня ноги не держат.

– Хватит придуриваться, ноги его не… Минька, да ты чего?

– Пардон, мадемуазель, кажется, отъезжаю…

* * *

Все повторялось. Мишка снова лежал с закрытыми глазами, медленно выплывая из забытья, а рядом тихо звучали женские голоса, и один из них был Юлькиным. Все как тогда – у Нинеи.

– Я не поняла, мама, он какие-то слова говорил, то есть думал… не по-нашему. Я не запомнила.

– Ничего, помнишь, я тебе про заклинания объясняла? – второй голос принадлежал лекарке Настене. – Если не понимаешь смысла, то заучивать бесполезно.

– Да, помню. Только я думала, что он силу в больное место направит, а он вдруг решил, что надо спать. Я пробовала перебороть, но он сильнее оказался. Ну… и уснули все. Сколько спали, не знаю, а как проснулась, то сразу к Демке. Смотрю, он дышит ровно, сердце бьется хорошо, и синюшность на лице пропала.

– Значит, Миня правильно решил.

– Да, только он не просыпался никак, я его еле растолкала. Он поговорил со мной немножко, потом опять что-то непонятное сказал и снова уснул. Странно как-то, мама. Я, как приехали, сама с лошади слезть не могла, ноги не держали, болело все. А после этого как новенькая стала, хоть пляши. А он спит и спит.

– Все правильно, доченька, – Мишка по голосу почувствовал, что Настена улыбается. – Бывают такие дела, которые женщину только бодрят, а мужики после них, как медведи осенью, норовят спать завалиться.

– Какие дела?

– Вырастешь – узнаешь.

– Мама!

– Не кричи на мать! Словами этого не объяснить, надо самой попробовать.

– Чего попробовать? А-а, ты про это самое… так мы с Минькой только за руки держались!

– А были одним целым. Ближе не бывает. Вы с ним теперь…

– Кхе! – не узнать голос деда было невозможно, даже с закрытыми глазами. – Настена! Ты парня-то моего перед отъездом посмотрела? Как он?

«Блин! На самом интересном месте! Принесло же старого».

– Правая рука сломана ниже локтя, но срастется, я думаю, быстро. А остальное не страшно, полежит несколько дней, и все.

– Ну слава богу, – дед облегченно вздохнул. – А Андрей?

– А вот ему – лежать! – голос Настены построжел. – Ногу не бередить, повязку два раза в день менять. Я приходить буду, смотреть. И костыли ему сделайте. Дурной он у тебя, дядька Корней, это ж надо додуматься – самому ножом железку из ноги выковыривать! Пусть Бога благодарит, если хромым не останется, а то и одноногим. Ты ему построже накажи: на костыли не раньше, чем дней через десять, и то, если все хорошо обернется. В общем, посмотрим, я каждый день наведываться буду.

– Ага, вот, значит, как. Понятно. Ты, Настена, дочку похвали, всех моих отроков попользовала, Демку так и вообще с того света достала. Изрядная лекарка растет! А это тебе, девонька, от меня, держи.

– Ой, Корней Агеич, не надо… – похоже, Юлька получала гонорар впервые в жизни. – Спасибо, я бы и так…

– Кхе! Бери, бери, заслужила! Знала б ты, какой камень у меня с души сняла! Чуть не десяток битых мальцов посреди леса, и ехать нельзя. Да! Михайла тебе в Турове какой-то подарок припас, забыл, наверно, сразу отдать – не до того было.

– А какой подарок?

– А вот и не знаю! – дед откровенно поддразнивал Юльку. – Сам поднесет, тогда увидишь! А это вот тебе, Настена Микулична, за изрядное воспитание дочки. Мне бы так ратников кто воспитывал – моя сотня тысячи стоила бы!

«Ларец растряс, старый. Ну и правильно! Для такого дела не жалко».

– Благодарствую, Корней Агеич! А за Демьяна внука благодари, это он придумал, как правильно лечить надо. Непрост у тебя внучок-то, дядька Корней. А?

– И не говори, Настена, я иногда и не знаю даже… вот, опять! – игривость в голосе деда сменилась недоумением. – Ну, кто его лекарскому делу учил? Слушай, а долго он еще дрыхнуть будет?

– Пусть поспит, ему сегодня тоже досталось.

– Да уж! Видела б ты, как его выворачивало… но шестерых татей упокоил! Одного так и вообще ножом. Лисовинова кровь! Кхе! Ну ладно, пойду я. Подарки-то не только от меня, все отроки тебе, девонька, кланяются. Ты теперь у Младшей стражи вроде как святая заступница. Все за тебя горой! Кхе! Что-то заболтался я с вами…

Дед все никак не мог уйти, что-то его держало около фургона.

– Ты это… Настена, ты с Татьяной разговаривала?

– О чем?

– Кхе! Да кто ж знает? Она ничего такого не говорила?.. – дед умолк, Настена тоже молчала, видимо, ждала пояснений. – Ну, – наконец решился дед, – что мы земляков ее того, побили. Может, кого из родичей опознала?

– Нет, не говорила, да и не смотрела она на покойников.

– А, ну тогда ладно… пошел я.

С третьей попытки дед все-таки ушел. Наверно, услышал то, что ему было нужно.

– Ну что, Михайла, наслушался? – насмешливо произнесла Настена. – Давно же не спишь!

– Что ты, тетка Настена, – Мишка неохотно разлепил глаза. – Я только что…

– Минька!!! – тут же ощетинилась Юлька. – Подслушивал?!

– Ну да! Очень надо мне.

– Ага! Мама, ты знаешь, что этот дурень учудил? Меня с души воротит, на ногах не стою, только и могу, что на животе лежать. А этот умник подходит и спрашивает: «Каши хочешь?»

– Ха-ха-ха, ой, Минька, уморил! – могучая грудь Настены подпрыгивала от смеха так, что видно было даже под полушубком. – Что? Ха-ха-ха, так и спросил?

– Ага! Хи-хи-хи… – Юлька скалила передние зубы, как белка. – Как раз, говорит, поспела!

Мишка почувствовал, что краснеет. История действительно получилась дурацкая. Но Юлька, язва такая!

– Хи-хи-хи, я пятнадцать верст тряслась…

– И как раз, ха-ха-ха, к каше! Ой, не могу, ха-ха-ха!

– Тетка Настена, Юля, – под полог просунулась перевязанная физиономия Матвея, – вы есть хотите? Каша как раз…

– Га-ага-га!

Теперь ржали уже все трое. Мотька недоуменно уставился на смеющихся, пытаясь, видимо, сообразить: что ж это он такого смешного сказал.

– Ох, ха-ха-ха, не могу, – Настена тряслась от смеха так, что билась спиной о стенку фургона. – Вы что… ха-ха-ха, сговорились?

– Кормильцы! Хи-хи-хи, кашевары! – дискантом вторила матери Юлька.

– Мотя, гы-гы, не слушай… ох, блин, не слушай их, неси… пока… ха-ха-ха… пока не остыла.

– Вы чего? – Мотька тоже было начал неуверенно улыбаться, но помешала раненая щека.

– Мотька, ха-ха-ха… – Настена дрожащей рукой попыталась утереть выступившие слезы. – Перестань… помрем со смеху!

У задней стенки беспокойно зашевелился и тихо простонал Демка. Смех мгновенно утих, и Настена с дочкой склонились над раненым.

– Мотя, не обращай внимания, просто случай смешной вспомнили. Неси кашу, Юлька с утра не евши.

– Ага, сейчас. Минь, с тобой десятник Лука чего-то поговорить хотел.

* * *

На улице уже стемнело, и рыжая борода десятника Луки светилась в отблесках костра, как глаз светофора. Во внешности лучшего лучника ратнинской сотни отчетливо проявлялись черты предков-викингов: рыжими были не только волосы и борода, но даже брови и ресницы, глаза были светло-голубыми, а сам Лука высок и широк в кости. Своей скандинавской родословной он, похоже, очень гордился и специально ее подчеркивал – волосы носил длинные, до плеч, а длиннющие, опускающиеся до груди усы заплетал в косички.

– А-а, Михайла! – Лука сидел вместе со своим десятком около костра, возле его ног Мишка увидел на снегу три окровавленных болта с поломанными перьями. – Ты поел? А то у нас еще осталось.

– Спасибо, дядька Лука, поел.

«Это ж он из покойников мои болты вытащил. Специально ходил, смотрел. Не зря дед его хвалит – настоящий профессионал».

– А скажи-ка, Михайла, – десятник поднял со снега Мишкины болты, – зачем ты перья из дерева делаешь? Они же ломаются.

– А из чего делать?

– Из кожи не пробовал? Если кожу правильно выделать, ничуть не хуже будут и не сломаются.

– Не думал как-то, – Мишка пожал плечами, – надо будет попробовать, только я кожу выделывать не умею.

– Ничего, другие умеют. Расскажи-ка ты нам… да ты садись, чего стоять-то? Расскажи-ка ты нам, Михайла, как ты из своей игрушки шесть татей в бронях положил?