Текст книги "Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила"

– На дружка своего попа посмотри, – перебила Юлька, – он свою плоть до того довел, что скоро духу держаться не в чем будет. Помер бы весной, если бы не тетка Алена. А он, вместо благодарности, ее все время за распутство попрекает. А она же не виновата, что совсем молодой овдовела. Попробуй ей жениха нового найти, если рядом с ней любой ратник мелким кажется. Вот тебе дух: пальцем ткни – и рассыплется; и вот тебе плоть – этот самый дух от смерти спасла!

– Ну, палку перегибать, конечно, ни в какую сторону нельзя, – рассудительно заметил Мишка. – Те же древние греки о здоровье плоти очень заботились. Было у них такое княжество – Спарта. Так там младенцев, которые родились слабыми и больными, сразу у матерей отнимали и со скалы сбрасывали. И никакие Панацея с Гигиеной их не останавливали.

– Как?! Новорожденных?! – ужаснулась Юлька. – Да они и правда все сумасшедшими были!

– Вот-вот, – поспешил закрепить успех Мишка. – Христиане такого никогда не допустили бы!

– Ага! Они бы потом, как подрастут, их научили б, как себя медленно уморить постом и молитвой.

– На тебя не угодишь: и то тебе не так, и это не эдак!

– Правильно мама говорит: дурят вас волхвы с попами! Только богам и дела, что следить, когда ты лишний кусок съел да сколько раз лбом в пол стукнулся.

«М-да, сэр, дискуссия зашла в тупик. Чего, впрочем, и следовало ожидать. Прагматический взгляд на любую проблему через призму вреда или пользы для здоровья. Как говорил, кажется, Козьма Прутков, специалист подобен флюсу. Кстати о специалистах…»

– Слушай, Юль, а как у вас Матюха, уже многому выучился?

– Лекарь всю жизнь учится.

– Да я понимаю, но мне же ребят в воинской школе учить надо. Не только воевать, но и первую помощь раненым оказывать: кровь остановить, повязку наложить… Ну, сама понимаешь. Я думал, он у вас поучится, а потом ребят поучит.

– Не выйдет. Чтобы тому, о чем ты говоришь, научиться, надо боевые раны видеть, а много их Матвей видел.

– А ты?

– И я почти не видела, – Юлька сожалеюще вздохнула, как будто ее обделили бог знает каким привлекательным зрелищем. – Вот пойдете на войну, ты его к Бурею приставь, в обозе всяких ран насмотрится.

– Что ж он, зря у вас столько времени прожил? – разочарованно спросил Мишка.

– Ну почему зря? Матвейка парень толковый, аккуратный и к лекарскому делу склонность имеет. Толк из него будет, только не так быстро.

– «Толковый, аккуратный», – передразнил Мишка. – А кто кричал: мужики все грязные, вонючие?

– А вы и есть звери! Кромсаете друг друга железом, а нам потом дырки заделывать! Еще и гордитесь! Ты вот сколько народу уже угробил? А у них могли бы еще дети народиться, а у тех еще дети. Землю бы пахали, дома строили…

Юлька еще что-то говорила, но Мишка вдруг на какое-то время перестал ее слышать.

«Господи, а ведь верно! На мне уже больше десятка жмуров висит, как это скажется на будущих поколениях? Мало ли что Максим Леонидович говорил, будто “эффект бабочки” не действует? Через девятьсот лет эти десять покойников в десять тысяч неродившихся детей запросто могут превратиться. Хотя после того, что на Руси натворят татары… Где-то я читал, что они в общей сложности за несколько веков увели в рабство десять миллионов человек – население России при Петре I. А по нашим местам еще же и Литва прошла… Да даже если я сотню народу порешу – капля в море! Все равно здесь почти ничего не останется, недаром севернее Припяти почти все города уцелели, а здесь все с нуля восстанавливалось. Может быть, потому нас с предшественником именно сюда и забрасывали?»

– О чем задумался, воевода? – Юлькин голос прервал Мишкины размышления. – Передумал ребят учить?

– Не видела ты, Юлька, что после половцев на месте поселений остается, не знаешь, как караваны рабов в Степь уводят. Поспрашивай-ка у Митьки, он, если захочет конечно, расскажет тебе, как его сестру скопом насиловали, как беременной матери живот вспороли и оставили в горящем доме умирать. Что хочешь можешь мне говорить а я все равно буду учить пацанов убивать. И чем лучше они этому научатся, тем больше надежды, что на месте Ратного однажды не останется пепелище, заваленное трупами. И сам зверем буду, и их зверями сделаю, потому что иначе не выжить ни бабам, ни детишкам, ни тебе с матерью!

– Будет тебе, Минь, – Юлька, будто забыв, что на Мишку это не действует, заговорила «лекарским голосом». – Чего ты ощетинился? Все я понимаю, все вижу. Ты думаешь, если бабы на мужиков своих лаются, так они их не любят? Знаешь, как они ждут, когда вы в поход уходите? Всем богам, каких знают, молятся за вас. Ты к бабьим языкам не очень-то прислушивайся, они часто не для других, а для себя лаются, чтобы душу отвести…

Нет, все-таки «лекарский голос» действовал. Мишке стало как-то даже неважно, что именно говорит Юлька, лишь бы говорила и… он даже не сразу заметил, что девчонка взяла его за руку. Лишь бы говорила и вот так держала обманчиво маленькой и мягкой ладошкой. Обманчиво, потому что это была рука лекарки – умелая, сильная и, когда надо, безжалостная. Но сейчас…

– Минь, хочешь, я мать попрошу, и она Бурею скажет, чтобы ребят твоих поучил? Он ей не откажет, я знаю.

Мишка накрыл Юлькину ладонь своей, преодолев краткое сопротивление, приподнял ее и, наклонившись, прижался щекой. Юлька замерла, не вырывая руку, но и никак не реагируя на Мишкины действия.

– Юль, мама говорила, что мир слишком долго длится, скоро кровь пролиться должна…

– Моя тоже…

– Если я… Если мне придется с сотней уйти, будешь ждать меня?

– Буду…

– Знаешь, есть такая примета: если очень ждут, то обязательно вернешься.

– Ты и без примет вернешься. Тебя светлые боги любят.

– Все равно…

– Господин старшина!!!

Юлька суетливо выдернула руку, Мишка торопливо выпрямился. От лаза в тыне бежал и драл на ходу глотку «курсант» Иоанн.

– Господин старшина! Ладьи подходят! Господин сотник велел тебя найти.

«Нет, блин, я сегодня точно кого-нибудь убью! В кои-то веки выходной себе устроил. Видел или не видел? Тьфу, что я, как пацан, в самом деле. Подумаешь, с девчонкой сижу».

– Господин старшина!..

– Чего орешь? Велено было найти? Нашел. Теперь дуй обратно. Команда Младшей страже: по коням, в доспехе, Дмитрий – старший. Десятникам Петру и Василию доспех не надевать, подойти к моей матушке, она скажет, что делать. Господину сотнику передай, что сейчас буду. Ступай!

– Слушаюсь, господин старшина!

– Минь, что за ладьи? Варяги?

– Нет, Юленька, дядька мой Никифор товары привез и учеников для воинской школы.

– А доспехи зачем тогда?

– Надо. Приходи к речным воротам, увидишь.

Глава 4

Июнь 1125 года.

Село Ратное

Мать обрядила Мишку в подарок Лавра и Татьяны – синюю шелковую рубаху, расшитую серебром. На воинский пояс вместо меча велела подвесить дивной красоты кинжал с украшенными серебром и бирюзой ножнами и рукоятью. На голове у Мишки красовалась синяя, в тон рубахе, шапка, отороченная волчьим мехом. На ногах – синие сафьяновые сапожки, расшитые серебряной нитью. Сбруя коня тоже была украшена серебряными бляхами. Боярин, да и только! Петька и Роська тоже оказались обряженными почти так же богато.

Дмитрий выстроил десяток ратников Младшей стражи в колонну по два, сам занял место во главе, позади Мишки и его «ближников». Такой кавалькадой и выехали шагом из главных ворот, сразу же повернув налево, в объезд Ратного.

Мишка подозвал к себе Дмитрия и на ходу принялся инструктировать:

– Мы втроем остановимся возле Никифора, а ты высматривай приезжих учеников, сразу сгоняй их в одно место и выстраивай в ряд. Пусть стоят и ждут, когда я подъеду. Всякие котомки да короба с пожитками вели свалить в сторонке. Если кто начнет кочевряжиться, не стесняйся – наподдай, воинский порядок надо сразу дать почувствовать. Когда я подъеду, доложишь, что отроки воинской школы построены для смотра. Кнут у тебя с собой?

– С собой, – Митька похлопал ладонью по ременным кольцам, притороченным у передней луки седла.

– Если понадобится, хлестнешь одного-другого, только в меру, не перестарайся.

Мишка инструктировал своего старшего десятника, а сам все время косил глазом направо, в сторону домика лекарки, но Юльки не было видно. То ли ушла в дом, то ли уже отправилась к речным воротам. Мишка разочарованно вздохнул и тут же мысленно сам себя одернул:

«Стыдитесь, сэр, что вы, право, как подросток, в самом деле? Перед девчонкой покрасоваться захотелось? А результата, обратного задуманному, не опасаетесь? Вы-то как елочная игрушка сверкаете, а ей, вполне может быть, и приодеться по такому случаю не во что. Настена отнюдь не бедна, но дочку в этом смысле не балует – в воспитательных целях или просто скуповата. Что Юлька почувствует, глядя на ваш парадный выезд? Вот так-то!»

Кавалькада приблизилась к углу тына, из-за которого должен был открыться берег возле речных ворот, пора было переходить на рысь. Мишка отдал команду, но выделенный ему дедом для такого случая жеребец – серый в яблоках красавец – вдруг заупрямился, начал задирать голову и пошел боком. Рыжуха себе подобного поведения никогда не позволила бы, но Мишкина любимица еще не оправилась от ран, да и экстерьер у нее был неказист – не для парадных выездов.

Мишка ожег жеребца плетью, что есть силы подобрал повод, но своенравная скотина, видимо, уловив разницу между твердой рукой взрослого ратника и слабостью подростка, взбрыкнула и понеслась галопом. Проклиная деда за подставу с незнакомым конем, Мишка совсем было собрался треснуть жеребца рукоятью плети между ушей, но кавалькада уже повернула за угол и понеслась прямо на собравшихся на берегу людей. Тут уж ничего не оставалось делать, пришлось рвать повод обеими руками, отчего жеребец поднялся на дыбы и замолотил в воздухе передними ногами. Чуть не соскользнув с седла, Мишка все-таки врезал серому в яблоках красавцу по голове, отчего тот сразу присмирел и, опустившись на передние ноги, замер на месте.

Чувствуя на себе взгляды всех собравшихся на берегу, Мишка соскочил на землю, бросил поводья Спиридону, в почтительной позе дожидавшемуся, когда хозяин соизволит обратить на него внимание, и поклонился Никифору:

– Здрав будь, дядя Никифор, как добрался? – шапку снимать не стал: боярину перед купцом зазорно. – Мы уж заждались, не приключилась ли какая беда по пути?

– Ха! Здорово, Михайла! Петька! Поди сюда, мать целовать тебя велела! – Никифор, как всегда, был весел и громогласен. По очереди облобызав сына и племянника, весело кивнул в ответ на поклон Роськи и с ухмылкой глянул на то, как его бывший холоп повис на шее у улыбающегося Ходока. – Лихой у тебя внук, Корней Агеич! Как подлетел – птицей!

– Кхе… Воспитываем помаленьку…

– И войско у него справное, – Никифор проводил взглядом проезжающий мимо десяток во главе с Дмитрием. – Корней Агеич, а где же Демьян с Кузьмой?

– Сейчас подъедут, Лавр что-то задерживается, уже должен быть. Так ты чего задержался-то, мы уже неделю тебя ждем, или что случилось?

– Умаялись, Корней Агеич, по Припяти пришлось против течения и ветра выгребать, да и в Пинске задержался по делам…

Мишка, вытягивая шею, пытался рассмотреть, что там у Дмитрия. Любопытных на берегу собралось уже довольно много – ладьи пришли в неурочное время: вместо сентября в мае. Гвалт постепенно нарастал, каждый подошедший полюбопытствовать что-то спрашивал у лодейщиков, те что-то отвечали, постепенно на берегу становилось шумно и тесно, как на торгу.

Самого Дмитрия и десяток всадников Младшей стражи было видно хорошо, а остальное заслоняли толпящиеся ратнинцы. Дмитрий что-то говорил, указывая рукой в сторону, слушал ответ, снова указывал рукой, наконец, досадливо махнув, отдал какой-то приказ своим ребятам. Десяток выстроился полукругом и, судя по движениям всадников, погнал перед собой кого-то, видимо, приехавших учеников.

Можно было не торопиться. Дмитрий, похоже, собрался отвести вновь прибывших учеников далеко в сторону от ладей – к самым огородам. Мишка снова обратил внимание на деда и Никифора. Беспорядочный, как всегда поначалу и бывает при встрече, разговор перешел уже в деловое русло. Никифор предлагал две ладьи, на которых находился груз для воинской школы, вести дальше по Пивени – до самой Нинеиной веси. Ему поддакивал все-таки вклинившийся в разговор Спиридон, кровно заинтересованный в том, чтобы не получить взбучку за неподготовленные для причаливания все четырех судов места. Дед в общем-то был не против, но предупреждал, что русла реки никто не знает и тащиться придется целые сутки, а то и больше.

– Дядя Никифор! – встрял Мишка. – Там, чуть выше по течению, еще брод есть, ладьям глубины не хватит.

– А широк ли брод?

– Нет, узкий.

– Пройдем, на волоках мы и вообще ладьи посуху таскаем, а тут… – Никифор вдруг умолк на полуслове и, обалдело уставившись куда-то Мишке за спину, восхищенно протянул. – Вот это да-а-а!

Шум на берегу начал постепенно затихать, а лица – поворачиваться в ту сторону, куда смотрел Никифор. Мишка тоже обернулся и понял, что удивляться было чему. Из речных ворот, следом за дядькой Лавром, выезжали три всадницы – мать и сестры, – одетые в амазонки, сидя в седле бочком. Мать, в отличие от сестер, была одета в платье более темного тона – фиолетовое, но выглядела совершенной королевой. Впечатление дополнительно усиливали Кузька и Демка, следовавшие за дамами, словно пажи.

Зрелище было, как… в голливудском костюмном фильме, более подходящего сравнения Мишка подобрать не смог. На сером фоне деревянного частокола цветные платья всадниц, их царственная (не меньше) осанка, гордо поднятые головы под мантильями производили прямо-таки фантастическое впечатление. Мишкиных сестер в новых нарядах ратнинцы уже видели. Но мать! Но верхом!

В наступившей тишине особенно четко прозвучали два голоса: деда – «Кхе…» и Дмитрия – «Чего уставились? Вперед!».

Никифор наконец подобрал отвисшую челюсть и выдавил вдруг охрипшим голосом:

– Аню… Кхгр-м… Анюта, сестренка… Нет слов!

– Здравствуй, Никеша, – не сказала – пропела в ответ мать. – Племянниц-то узнаешь?

– Ха! Царевны! Чтоб мне сдохнуть, царевны! В Туров… Нет, в Киев! Князья в ногах валяться будут! Корней Агеич! Что ж ты такие самоцветы в своей глухомани прячешь?

– Кхе… самоцветы… Придержал бы ты язык, Никеша, гляди: совсем девок в краску вогнал.

Анька с Машкой действительно цвели, как маки. Мишка с любопытством обвел глазами толпу. Экипажи ладей раззявили рты так, что было видно даже с того места, где он стоял. Ратнинцы же реагировали на зрелище, главным образом, в зависимости от половой принадлежности. Мужчины – кто с удивлением, кто с восхищением, кто просто с улыбкой, но почти все одобрительно. Женщины же… Мишка уловил несколько таких взглядов, обращенных на сестер, что впору было удивляться, как они еще живы. По толпе начал потихоньку распространяться ропот. Пока он снова не слился в прежний гвалт, до Мишки донеслись несколько фраз, произнесенных женскими, разумеется, голосами:

– Вырядились, а у самих ни кожи, ни рожи… Ты чего вылупился, кобель? Глаза твои бесстыжие… А Анька-то! Ни стыда, ни совести! Дочки уже взрослые, а она верхом…

Прорезался, впрочем, и мужской голос:

– На себя посмотри, коровища! – звук затрещины. – Куда хочу, туда и смотрю!

От огородов донесся командный голос Дмитрия:

– В ряд становись! Да брось ты мешок-то, не денется он никуда!

Краткий миг обалдения прошел, жизнь продолжалась. Никифор покрутил головой и призывно замахал кому-то рукой.

– Ха! Поглядите-ка, кого я вам привез!

Мишка увидел, как от воды к ним поднимается какой-то пожилой мужчина. Только когда он подошел ближе, стало понятно, что ему еще далеко до сорока лет, с толку сбивала седина, густо вплетенная в бороду и волосы на голове. Был мужчина высок, широкоплеч и, хотя одет просто, подпоясан воинским поясом с мечом. За руку мужчина вел бледного и худенького паренька лет десяти-одиннадцати. Мужчина смахнул с головы шапку и коротко склонил голову:

– Здрав будь, Корней Агеич.

Дед смотрел на мужчину так, словно пытался что-то вспомнить и никак не мог.

– Здравствуй и ты… Кхе…

– Не узнаешь меня, дядя Корней?

Мать вдруг ахнула и схватилась руками за лицо:

– Лёша… Лёшенька! Господи, седой весь!

– Здравствуй, Аннушка, а ты еще краше стала!

Мать соскользнула с седла, торопливо шагнула к приезжему, оступилась, чуть не упала, но мужчина подхватил ее сильными, даже с виду, руками.

– Вот и свиделись, Аннушка, я и не думал…

– Леха! – к деду вернулся дар речи. – Леха, едрена-матрена, а говорили: ты убитый! – дед обнял Алексея. – Я же по тебе заупокойную службу в Турове справил, – голос у деда дрогнул. – Наврали, значит…

– Если и наврали, то не сильно, дядя Корней. Но заживо отпетые, говорят, сто лет живут.

– Ну и ладно… Кхе… Ну и слава богу. Как Любаша, как детишки?

Алексей дернулся, как от удара, сильнее прижал к себе мальчишку и сдавленным голосом буквально вытолкал из себя в несколько приемов фразу:

– Нету никого, дядя Корней… Ни Любаши… ни… Вот, вдвоем мы с Саввушкой остались.

Мать снова ахнула, а дед, растерянно потоптавшись и, видимо, не найдясь, что сказать, обернулся к внукам:

– Михайла! Анна, Мария! Подите сюда! Это Алексей… – отчества дед вспомнить не смог, а может быть, и не знал. – Лучший друг отца вашего… Мать вашу ему сосватал… Как же так? Любава, дети… А Фролушка мой тоже…

– Знаю, дядя Корней, Никифор мне рассказал, – Алексей уже справился с собой и говорил нормальным голосом.

– Кхе… Да… Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет десять?

– Больше, дядя Корней. Ты тогда рассказывал, что внук у тебя родился.

– Да, помню. А ему уже четырнадцать скоро. Господи боже мой, все же тогда еще живы были. И Фролушка, и Аграфена Ярославна моя. И ты тогда рассказывал, что женился… – дед горестно вздохнул, помолчал, потом спохватился: – Леха, так вот же он, внук-то! Видал, каким стал?

Мишка шагнул к приезжему, вежливо поклонился:

– Здрав будь, Алексей… – Мишка вопросительно посмотрел на мужчину.

– Дмитриевич, – подсказал тот. – Но зови дядей Алексеем, мы с твоим отцом побратимами были.

Алексей, как взрослому, протянул Мишке руку для рукопожатия.

– Здрав будь и ты, Савва, – Мишка потянулся было поздороваться с мальчишкой, но тот испуганно отпрянул и прижался к отцу. Алексей положил ему руку на голову и, чувствовалось, что привычным, успокаивающим голосом сказал:

– Не бойся, Саввушка, тут все друзья, никто тебя не обидит, – потом поднял взгляд на семейство Лисовинов и пояснил: – Не разговаривает он, напугали сильно…

– Господи! – со слезой в голосе вырвалось у матери. – Да чего ж вы натерпелись-то? Ты – весь седой, Саввушка… – голос у матери пресекся, вновь повисло неловкое молчание.

– Кхе! Да чего ж мы тут стоим-то? Давайте-ка в дом! Леха, ты с Лавром же знаком? На свадьбе вместе гуляли.

– Знаком, дядя Корней, здравствуй, Лавр!

– Здравствуй, – в отличие от остальных, Лавр так и не спешился, а тон его никак не соответствовал приветствию. Он как-то мрачно окинул взглядом Алексея и присевшую на корточки возле Саввы мать, что-то ласково говорившую мальчонке.

«Только этого не хватало! Я же ему “отворот от жены” снял, неужели все-таки ревнует? Чего же он насчет Спиридона не комплексовал? Или комплексовал, но я не видел? Нет, не может быть, если бы он на Спирьку наехал, тот бы уже калекой был бы… или покойником. Что-то из прежних времен вспомнилось? Так ведь сколько времени прошло! Не мальчики уже. Ну и встреча! Один волком смотрит, другие все с похоронными рожами. А не слинять ли нам, сэр? Мы чужие на этом “празднике жизни”».

Мишка вскочил в седло, жеребец было снова надумал показать норов, но, осаженный с максимальной жесткостью, сразу же угомонился.

– Десятник Петр! Десятник Василий! За мной!

– Слушаюсь, господин старшина! – в два голоса отозвались пацаны и лихо взлетели в седла. Ходок, не знавший о крещении своего бывшего юнги, изумленно уставился на Роську, а Никифор совершенно по-бабьи воскликнул:

– Петя, ты куда?

– Прости, батюшка, служба!

Ребята дали коням шенкеля и рысью поскакали вдоль тына, оставляя за спиной довольный голос деда:

– Кхе! А ты как думал, Никеша? А нас все серьезно!

Новобранцы, вытянутые Дмитрием в одну линию, изображали из себя способ построения, характеризовавшийся во времена Мишкиной службы в Советской армии термином «как бык поссал». Позади «строя» прямо на земле громоздилась куча багажа: мешки, какие-то свертки, берестяные короба, даже один сундук – матери постарались, собирая чад в дальнюю дорогу. Одеты новые ученики были кто во что горазд. На ногах – от простецких поршней до пижонских сафьяновых сапожек, на головах – от шапок до ничем не отягощенной прически. Шапок, правда, было немного, по большей части волосы удерживались кожаными ремешками, а у одного паренька какой-то неславянской внешности голову перехватывала широкая полоса тонко выделанной кожи с вытисненным, явно ритуальным, рисунком.

«Половец, что ли? Только этого не хватало. Кого же мне Никифор насобирал?»

Увидев подъезжающего в сопровождении «ближников» Мишку, парни повели себя тоже по-разному. Кто-то потянул с головы шапку, кто-то надумал кланяться, кто-то просто пялился… Митькина команда «Смирно!!!» не возымела на новобранцев ни малейшего действия, только один или двое вздрогнули от неожиданного крика и опасливо оглянулись на Дмитрия.

– Господин старшина! Отроки воинской школы для смотра построены!

Мишка с высоты седла окинул новобранцев взглядом, пытаясь изобразить «орлиный взор отца-командира», и гаркнул:

– Здравы будьте, отроки!

Ответили вразнобой и не все. Мишка отметил, что промолчали трое – двое одетых побогаче остальных и еще один, повыше остальных ростом.

– Отвечать надо: «Здравия желаем, господин старшина!» – заорал Дмитрий. – А ну-ка еще раз!

– Здравия желаем, господин старшина!

– Отставить! – Дмитрий был неумолим. – Как куры кудахчете вразнобой! А ну, еще раз!

Дмитрий, как дирижер, взмахнул рукой. На этот раз получилось лучше, промолчал только парень, который был выше других ростом.

– А ты чего молчишь? – Митька многозначительно распустил свернутый в кольца кнут, расстелив часть кнутовища по земле. – Язык проглотил?

– Погоди, Дмитрий, – Мишка соскочил на землю. – Я сам с ним потолкую.

Парень, набычившись, смотрел исподлобья. Особо крепким он не выглядел, а выше других ростом оказался, видимо, из-за того, что был чуть постарше остальных. Над Мишкой он возвышался почти на полголовы. Дорога до Ратного была долгой, наверняка он успел сделать «заявку на лидерство» среди остальных подростков.

«Ну что ж, милейший, с вас воспитательный процесс и начнем, сами напросились, не обессудьте».

– Значит, не хочешь со мной здороваться? – Мишка уставился парню в глаза. – Может, подраться желаешь?

– М?..

Парень явно не относился к числу особо разговорчивых.

«Блин, опять этот дурацкий ритуал: потолкаться, пообзываться…»

– Ты вон какой здоровый, неужели боишься?

Мишка слегка толкнул парня в грудь и едва успел откинуться назад – рослый новобранец ударил без замаха, и его кулак пролетел снизу вверх прямо перед Мишкиным лицом. В боксе такой удар будет, кажется, называться «апперкот». Размышлять об этом, впрочем, оказалось некогда, левый кулак противника уже летел старшине Младшей стражи куда-то в область печени. Парень явно был не новичком в драках, а может, даже и получил несколько уроков от кого-то знающего толк в кулачных боях.

«Ну что ж, тем лучше!»

Мишка блокировал направленный в корпус выпад и, резко разорвав дистанцию, несколько раз уклонился от ударов, заставив противника впустую помахать руками в воздухе, а когда тот ринулся вперед, ушел в сторону и сшиб парня на землю подсечкой. Падать дылду не научили, и поэтому он, выставив в падении руки, оказался на четвереньках, тут же получив обидный пинок под зад.

Среди новобранцев послышались смешки, ратники же Младшей стражи сохраняли олимпийское спокойствие: за месяц тренировок каждый из них уже успел накувыркаться подобным образом.

Запас хладнокровия у Мишкиного противника оказался мизерным, вскочив на ноги, он попер, как бык, попался на захват и, перелетев через Мишкино плечо, крепенько приложился спиной об землю. Судя по тому, как он хекнул и некоторое время лежал, выпучив глаза и разевая рот, дух из него вышибло основательно.

Мишка молча стоял и ждал, пока парень продышится, попутно гадая: решится он на продолжение поединка или нет. Парень решился, но должных выводов, надо понимать, не сделал, а потому тут же огреб сначала по носу (несильно, только чтобы пустить кровь), а потом «в солнышко» и скорчился, упав на колени, заново пытаясь восстановить дыхание.

Когда противник наконец смог выпрямиться, Мишка громко скомандовал:

– Отставить! Достаточно.

Услышан он не был, с налитыми кровью глазами, вымазанной землей и кровью рожей, дылда с утробным рыком снова кинулся вперед. Тут уж Мишка жалеть его не стал и вмазал по плавающим ребрам безо всякой жалости. В качестве награды он услышал голос новобранца:

– А-а-а! – Парень крутился на земле, держась руками за левый бок. – А-а-а!..

Наконец крик утих, сменившись всхлипываниями, и Мишка назидательным тоном произнес:

– Если сказано: «Отставить» – любое действие должно немедленно прекращаться. Запомните! Иначе будете вот так же валяться и орать! Но вообще-то он молодец. Три раза был сбит с ног и трижды поднимался. Драться мы вас научим, – Мишка пренебрежительно махнул рукой, словно речь шла о каком-то пустяке. – А вот воинский дух… Он – либо есть, либо нет. У него, – Мишка указал на все еще лежащего на земле новобранца, – воинский дух есть! Надеюсь, что и у остальных он тоже имеется, иначе учить вас будет бесполезно.

«Вот так-то, сэр, и пусть теперь хоть один из них решится признать, что этого самого духа у него нет. Не дождетесь! “Вот такое я говно” только в конце двадцатого века научились, не краснея, выговаривать, да и то не все. А ЗДЕСЬ сдохнут, но ничего подобного себе не позволят!»

– Тебя учить наняли, а не драться! – подал неожиданно голос один из двух отроков, одетых богаче других.

– Ты нас не кормишь, значит, бить не смеешь! – подхватил второй.

«Так, еще и правозащитники нарисовались. Ну, насобирал Никифор студиозусов! Пресекать придется сразу, иначе никакого толка из учебы не получится, но бить нельзя. Господа правозащитники обычно только и мечтают стать “жертвами произвола”, дабы вопиять общественному мнению. ЗДЕСЬ это, может, и не так, но рисковать не будем».

– Объясняю для дураков! Это вас, – Мишка потыкал указательным пальцем в сторону новобранцев, – можно нанять за плату. Можно также нанять смердов, ремесленников или воинов. Боярин же кормится с вотчины, а служит за честь…

– Врешь! Плату за учение взял… – начал было один из скандалистов, но был прерван громким, как пистолетный выстрел, щелчком кнута. Дмитрий виртуозно сшиб кнутом с его головы шапку.

– Не сметь перебивать старшину! – Митька снова щелкнул кнутом и оставил без головного убора второго «диссидента». Оба испуганно присели и заткнулись, а Мишка продолжил:

– Да, плату с вас действительно взяли, но пойдет она на ваш же прокорм и на нужды воинской школы, в которой вы же учиться и будете. Еще вопросы есть?

– Боярин! А в чем… – подал голос парень неславянской наружности, но был прерван недремлющим Дмитрием:

– Надо говорить: «Господин старшина, дозволь обратиться» – и называть свое имя!

– Ага… Господин старшина, дозволь обратиться… Я – Мефодий.

– Не «я Мефодий», а «отрок Мефодий», – продолжил разъяснительную работу Дмитрий. – Повторить!

– Господин старшина, дозволь обратиться! Отрок Мефодий.

– Обращайся, Мефодий, – Мишка поощрительно кивнул парню. – Что хочешь спросить?

– А в чем же честь для тебя, чтобы нас учить?

«Ни хрена себе вопросик! А и правда, в чем? Блин, что ж ответить? И ошибиться ведь нельзя. Почему он интересуется вопросами чести? Может быть, он не из купеческого рода, а какой-нибудь третий сын пятнадцатой жены кого-то из половецких ханов?»

– Ты сам-то из каких будешь, Мефодий?

– Я – торк. Мой дед старейшина рода.

«Торк, торк… Так, торки, берендеи, черные клобуки… Союзные славянам тюркские племена, “осаженные на землю” киевскими князьями… Блин, больше ничего не помню! Судя по имени, христианин. Про деда упомянул с явной гордостью. Похоже, представитель племенной элиты, отправленный на учебу в метрополию».

– Что ж, Мефодий, если ты благородной крови, то должен понять меня правильно. Мы обучим вас охранять купеческие караваны. Значит, будет острастка татям, станет спокойнее на дорогах, начнет расти торговля. Это – польза твоей земле, польза твоему народу. В том и честь: не о личной выгоде печешься, а о пользе для всей земли. Тот, кто только о своей мошне заботится, понять этого не может, но тебе, я надеюсь, понятно?

– Благодарствую, боярин, поня…

– Все равно бить не смеешь, мы не холопы! – опять завопил один из правозащитников.

Мишка жестом остановил уже занесшего кнут Дмитрия и громко спросил:

– Кто еще думает, что лучше меня знает, как вас надо учить? Поднимите руки.

Две руки – «диссиденты», еще одна рука на правом фланге строя пошла было вверх, но на полдороге остановилась и, утерев нос, опустилась.

– Старший десятник Дмитрий! Этих двоих, – Мишка указал на правозащитников, – гнать!

– Слушаюсь, господин старшина! Филипп, Фаддей! Гнать этих! Названные Дмитрием ратники Младшей стражи тронули коней и пустили их шагом прямо на строй новобранцев. «Диссиденты» отшатнулись назад, остальные раздались в стороны.

– Не можешь нас гнать, тебе заплачено! – вякнул один из «диссидентов», но получилось как-то неубедительно.

Впрочем, когда на тебя напирают конской грудью да, того и гляди, оттопчут ноги копытами, особо не подискутируешь. Мишка было собрался объяснить купецкому сынку, куда тот может засунуть свою плату, но решил, что опускаться до перепалки ему невместно. К тому же второй «диссидент» вдруг истошно завопил:

– Матушка боярыня, заступись! Матушка боярыня, замолви слово, ни за что пропадаем!

Мишка с недоумением оглянулся и понял, что его собственная мать и есть та самая матушка боярыня, к заступничеству которой взывал «диссидент». Анна Павловна медленно подъехала к строю новобранцев и даже бровью не повела на вопли «ни за что пропадающего», а свежеиспеченные отроки вылупились на Мишкиных сестер, как на жар-птиц, случайно залетевших на берег Пивени из райских кущ.

– Ты еще долго, Мишаня? Все уже домой пошли.

– Уже заканчиваем, матушка.

– Это и есть твои новые ученики? – взгляд матери обежал строй новобранцев и задержался на «первой жертве воспитательного процесса», уже поднявшейся с земли, но все еще красноречиво скособоченной. – Тебя как звать, отрок?