Текст книги "Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила"

– Вот-вот. А ты бы так смог? Раненый, один против тридцати, а к тебе подойти боятся. Бьешь на выбор туда, куда пообещал, да лаешься так, что матерые мужи чумеют. Где и выучился-то?

По голосу обозника было не понять, чем он больше восхищается: храбростью мальчишки или его умением ругаться.

– Не, Илья, это еще не все, – продолжил накручивать ужас Афоня. – Ты слыхал, как он того лесовика, который его пса убил, уделал? Живого места не оставил, а выл, говорят, как волчара, аж кони шарахались.

– Слыхал. А что тебя удивляет? Он первый раз в жизни боевого товарища потерял, пусть и пса, но к животине иной раз сильнее, чем к человеку, привязываешься. Не было у тебя еще товарища, которому ты жизнь спасал, а он – тебе. И не дай бог такое пережить, по себе знаю.

– Не в товарище дело, – гнул свою линию Афанасий, – Илья, тут пострашнее. Лука, когда мы из Ратного к ним на помощь прискакали, по всем следам сам прошел, чтобы понять, что там делалось. Ты же знаешь: он дотошный. С ним Тихон и Петька Складень ходили. Вернулись оба бледные, глаза как плошки, и есть отказались. А ребята-то бывалые. Ну, мы их расспрашивать, а они даже говорить поначалу не хотели.

В общем, нашли они в лесу сани, а в них месиво кровавое, даже не разобрать, сколько народу там смерть приняло: то ли двое, то ли трое. Рубили их так, что и сани в щепки. А вокруг саней следы Корнея и Михайлы. Представляешь? А потом, в другой стороне, нашли в лесу одного живого. Тут еще жутче: уши, нос и язык отрезаны, и подколенные жилы посечены. Так в лесу живым и брошен, а около него следы конские и Михайлы. Вот тут и подумаешь. Если все вместе сложить, просто жуть берет. С виду-то – обычный отрок и разговаривает вежливо, разумно. Даже помочь обещал и зла не держит за то, что бросили на дороге.

Собеседники на некоторое время умолкли, потом Илья продолжил: – Жутко, конечно, но неудивительно. Лисовинов корень. Слыхал про сотника Агея, Корнеева отца?

– Ну, был такой, давно уже.

– Больше сорока лет назад он тогдашнего сотника своими руками зарезал, у всех на глазах. За то, что тот сотню чуть не под полное истребление подвел. А потом приказал каждому из оставшихся ратников по пять холопок обрюхатить, а детей самим воспитывать, чтобы, значит, пополнение выросло. А попу, который ему пенять за это надумал, с одного удара три зуба вышиб.

– Сотника… ничего себе! Это что же, мой отец от холопки мог родиться?

– Неважно, что от холопки, – отозвался Илья наставительным тоном, – важно, что от ратника и ратником воспитан!

– Так и сам Корней…

– Нет, Лисовины свою кровь чтят, непростая она.

– Как это? – не понял Афоня. – Что значит «непростая»?

– Ну, во-первых, у них в каждом колене какая-нибудь из баб обязательно двойню рожает. Вот у Корнея первенцами были Фрол и Лавр.

– Имена! По трезвости и не выговоришь.

– По пьянке еще труднее, – со знанием дела пояснил Илья. – Это ему поп тот так отомстил, сейчас-то имена детям сам выбираешь, а тогда строго было: поп в святцы заглянул да и окрестил, родителей и не спрашивал. Болтали, что Агей его за это еще раз отлупил и проклятия не побоялся. Ну, а у Фрола и Лавра тоже по двойне рождались. У Фрола сначала две девки – Анька и Машка, потом вот Михайла, потом младшие – Семен и Евлампия, а у Лавра первенцы – Кузьма и Демьян.

– Слушай, а почему Корнея еще Корзнем кличут? – не в тему перебил обозника Афоня.

– Ты только при нем не помяни, не любит он.

– Да знаю я, любопытно просто.

– Тут три разные истории рассказывают, какая из них вернее, не знаю.

Чувствовалось по голосу, что Илья сел на любимого конька: можно было быть уверенным, что озвучены будут все три версии.

– Первая история совсем простая. Вроде бы добыл Корней в бою с ляхами дорогое корзно – плащ княжеский – и долго в нем ходил и величался. Отсюда и прозвище.

Вторая история смешная. Будто бы еще ребенком совсем малым залез Корней из шалости в корзину с бельем, а бабы ту корзину на речку полоскать понесли. Он сидел, сидел, а потом как заорет дурным голосом. Бабы напугались да корзину в речку и уронили. Вот он в корзине плывет и орет, уже не каверзы ради, а от страха. Ну и стали корзинкой дразнить, а потом как-то в Корзня превратилось.

А третья история опять про ляхов. Сошлись как-то две рати – наша и ляшская, и так вышло, что ни у нас, ни у них интереса к битве нет, а разойтись миром зазорно, вроде как испугались. Стоят, стоят, а делать-то что-то надо. Стали с той и с другой стороны молодцы выезжать и соперников вызывать на поединок. Сначала все поровну получалось: то наш одолеет, то их. А потом вышло так, что оба поединщика убитыми оказались: столкнулись, и оба насмерть.

И стали после этого ляхи одолевать. Вернее, один лях. Одного нашего из седла вышиб, второго, потом еще одного мечом зарубил. После этого наши засмущались, а лях ездит между ратями и насмехается. И тогда выехал против него Корней. Молодой был, неженатый еще. Съехались они, ударили копьями в щиты – и… ничего. Оба в седлах удержались. Съехались еще раз – то же самое. На третий раз у Корнея копье сломалось, но кто-то из наших ему свое кинуть успел, пока лях коня разворачивал.

И тут то ли лях устал, то ли по ударам почувствовал, что Корней сильнее, не знаю. Но на четвертый раз ударил он нечестно: не во всадника, а в коня. А Корней не растерялся, ухватил ляха за корзно и вместе с ним на землю свалился. Потом накинул ляху его же корзно на голову и, пока тот выпутывался, как даст ему сапогом по морде! Лях и повалился. Корней его на спину коня закинул и к своим уволок. Большой выкуп потом за того ляха получил и прозвище – Корзень.

– А чем дело-то кончилось? – нетерпеливо спросил Афоня, после того как Илья умолк.

– Так тем и кончилось – победил Корней.

– Да нет, я про рати! Сеча-то была?

– Не-а, дождь пошел.

– Дождь?

– Ага. Такой ливень хлынул, такие хляби разверзлись, какая там сеча! Восвояси повернули. Вот какая история тебе больше понравилась, про такую и думай.

«А чего тут думать-то! Если дед не любит, когда его так называют, значит, дело в корзинке с бельем. Остальные-то версии престижные. Только вряд ли… Славомир слово “Корзень” так произносил, как будто тайное имя деда озвучивал – ущерб ему наносил. Если учесть еще, что дед втихую Перуну поклоняется, то все три истории попахивают дезинформацией. Так в сорок четвертом году американцы немецкой разведке мозги пудрили: разболтали сразу про несколько дат высадки десанта в Нормандии, а какая из них настоящая – поди угадай. Так и тут: выбирай, во что верить, а правда это или нет – хрен поймешь».

– А кровь? – снова задал вопрос Афоня.

– Чего «кровь»?

– Ты про кровь лисовиновскую начал, мол, необычная она. Во-первых, двойни в каждом колене, а во-вторых чего?

– А-а, ты про это. Так не перебивал бы, я б и рассказал, а то сбил с мысли…

– Да ладно тебе, Илюха!

– Я тебе не Илюха! – обозник забыл, что старался говорить вполголоса, чтобы не разбудить Мишку. – Хоть и обозник, а лет на двадцать тебя постарше буду!

– Ну прости, Илья, не со зла же…

– Прости, прости… если не ратник, так уже и за человека не держите, витязи хреновы. А чуть что: «Ой, Илья, вынь стрелу из жопы, ой, довези, верхом не могу. Илья, добычу не дотащить, помоги, поделюсь».

– Илья, ты чего? Я же… – Афоня явно растерялся от такого напора.

– Ты же! Мы же! Вы же! Все вокруг вас крутится, вся жизнь Ратного на воинов завязана, без вас – смерть. А вас все меньше и меньше. Я еще времена помню, когда Ратное и полторы сотни воинов выставляло, и новиков в запасе десятка по три было. А сейчас? Сам сказал, что если бы не пес, половину перебили бы. Сейчас корчился бы у меня в санях кто-нибудь со стрелой в кишках да добить просил бы… не знаешь ты, как это – домой убитых да калек привозить.

Собеседники надолго умолкли.

«Смотри-ка ты! Оказывается, не только мы с дедом критичность ситуации понимаем! Обозник, обозник, а… Впрочем, телесная слабость вовсе не подразумевает умственной неполноценности. А Илью, чувствуется, жизнь многому научила».

После длительной паузы Афанасий каким-то робким голосом спросил:

– Илья, а ты… добивал?

– Меня Бог миловал, но… добивали. Каждый обозный старшина знает, как мучения прекратить, быстро и так, что сам раненый не поймет. Ну и простые обозники, кто постарше, тоже… умеют.

– Так Корней нас на погибель вел?

– Нет! – уверенно ответил Илья. – Случайность это. Просто лесовики нас раньше заметили, чем мы их, но он вот, со своим псом, вам время на изготовку дал. Я потому и горячусь, что на войне таких случайностей не избежать, а ратников у нас осталось меньше семи десятков.

– Из них только сорок человек по своей воле в бой идти готовы, а остальные… – Афоня, сам того не зная, озвучил озабоченность, высказанную дедом при выезде из Турова.

– Готовы – не готовы, – проворчал Илья. – Из этих сорока у скольких серебряное кольцо есть? Раньше без него и ратником-то зваться не позволяли и до сих пор долю в последнюю очередь, что похуже, выделяют. Был, рассказывали, один такой, что сыновьям до серебряного кольца жениться не позволял, мол, не созрели еще. Один сын так и не успел.

– Убили?

– Хуже. Глаза вышибли. Кто ж за слепого замуж пойдет?

– И как же он?

– Сапожником стал, да таким сапожником! Сапоги тачал – загляденье. А батька его после этой истории в другую крайность ударился: всех под венец погнал. С тех пор, говорят, и обычай завелся: у кого сына нет, на опасное дело стараются не посылать, чтобы род не пресекся.

– Чтобы, значит, кровь продолжалась?

– Хитер ты, Афоня, нашел, как разговор опять на Лисовинову кровь свернуть!

– Так интересно же, дядька Илья.

– Уже и дядька. Все вы, пока целые, поверх обоза глядите, а как шкуру продырявят… ладно, об этом я уже толковал. Так вот, история эта на сказку похожа, но все взаправду было, и многие из тех людей еще живы, порасспросить можно. Ты жену Корнея помнишь?

– Помню. Аграфеной звали.

– Аграфеной Ярославной, потому как была она дочерью князя Ярослава Святополчича.

– Да ну?!

– Ага, не от законной жены, правда, но любил ее князь чуть не больше других детей. Устроил так, что она боярской дочерью считалась.

– Это как же?

– Не перебивай! Ты князей знаешь, попользоваться девкой да бросить у них обычное дело. Но если понесет она княжеский плод, то заботу проявляют… частенько. А тут запала князю Ярославу девица в сердце, прямо пропал! Был у него один боярин, как звали, не упомню, старенький совсем, ветхий, вот-вот помирать. А семьи у боярина того не было, говорят, на пожаре все погибли. Его-то Ярослав на своей зазнобе и женил. Боярин тот Ярослава еще ребенком на коленях качал, любил, как сына, вот и согласился. Да и помер вскорости. А боярыня родила князю Ярославу девочку. Крестили Аграфеной. Тайны особой из этого не делали, даже звали ее, как подросла, Аграфеной Ярославной, а не по имени того боярина.

А Корней в те времена в Турове обретался, батюшка Агей послал его при княжьем дворе пообтереться. Шалопай был! Два дружка у него были. Один – Федор, он сейчас погостным боярином сидит на Княжьем погосте, а второй, дай бог памяти… неважно, сгинул он куда-то. Чего творили! Сколько медов выпито, сколько подолов девкам задрано, сколько драк мордобойных, а то и с оружием!

Князь, бывало, серчал, но за лихость ребят любил. И тут как раз случилась эта история с ляхом и корзном. Болтали, что Ярослав Святополчич так Корнею и сказал: «Ты честь нашу защитил, проси, чего хочешь!» А тот возьми да и попроси руки Аграфены! Вот такие дела.

– И что князь? Отдал?

– Ага, разбежался! Выгнал он Корнея! И из терема княжеского, и из Турова. За наглость. А тот и правда наглым оказался: сговорился с дружками и увез Аграфену тайно. Князь, конечно, погоню послал, прискакали его люди в Ратное, а Корнея там нет! Он, оказывается, в Киев подался. А потом еще куда-то, болтали, что аж до Херсонеса добрался. Может, правда, может, нет – не знаю, но, когда ляхи Берестье осадили, Корней в войске киевского великого князя оказался и чем-то опять отличился. Ну, если великий князь киевский Корнея отличил, то удельному князю туровскому казнить Корнея, понятное дело, не с руки. А там еще и Аграфена двойню родила, порадовала родителя внуками. Так и обошлось.

«Бред! Интересно, как князь Ярослав – ровесник деда – мог в семнадцать лет годную для замужества дочь иметь? Сплетники, мать их… Слышат звон, да не знают, где он. Раз Ярославна, значит, дочь князя Ярослава, идиоты. А то, что не дочь она ему была, а сводная сестра, и в голову не приходит. Хотя про “ветхого” боярина, наверно, правда – бабку ведь действительно Аграфеной Ярославной, а не Аграфеной Святополковной величали».

Илья между тем продолжал свое повествование:

– Фрола, как подрос, тоже в Туров отправили. В младшей дружине у князя был, но недолго – весь в батюшку Корнея, набедокурил чего-то и обратно в Ратное вернулся, но успел жениться на первой красавице Турова, его вот матери.

– И при чем тут кровь Лисовинов? – так и не понял Афанасий.

– Не понял? Да при том, что Фрол и Лавр по матери – Рюриковичи!

– Так мать же Аграфены невенчанная была?

– Малуша – мать Владимира Святого – тоже с князем Святославом не венчалась, она вообще рабыней была.

– Вот и нет! Ее брат Добрыня в княжьих ближниках ходил, а у Владимира был дядькой!

– Он что, родился ближником? Пробился наверх умом и храбростью. Тут уж такое дело: мужики мечом дорогу себе пробивают, а бабы… этим самым, хе-хе. Кто в чем искусен, тем, значит. Хотя на Малушу грех возводить не будем, она так ключницей и осталась.

«Ну до чего ж люди властям предержащим косточки перемывать охочи! Почти два века прошло, и поди ж ты!»

– Но Владимир-то потом на цареградской царевне женился! – продолжал спор Афанасий.

– Да не о том речь! Рюриковичи у нас в Ратном, Афоня! Хоть и не из-под венца, а все равно Рюриковичи! Один, правда, погиб, царствие ему небесное, а второй-то вон, впереди скачет, а князья лишних в своей семье не любят. Особенно если за этим лишним сила стоит. История эта, по смерти князя Ярослава, забылась, но кто знает, когда и чем обернуться может? Корней силу набирает и нам намек дает. Умный поймет, а дураку и ни к чему.

– Какой намек?

– Хе-хе, вот ты, Афоня, дураком и выставился! Сам же мне про сани с порубленными покойниками рассказал и про мужика изуродованного в лесу. Это Корней внука на характер проверял, Лавр-то похлипче брата всегда был, в матушку пошел. Внук испытание выдержал, тогда Корней его в поход взял. Как думаешь, зачем?

– И зачем же? – Афанасий заворочался в санях, устраиваясь поудобнее: похоже, тема разговора захватывала его все больше и больше.

– Нам показать! – уверенно заключил Илья. – Чтоб знали, что род Лисовинов на Корнее не заканчивается! И внук нам показался! Во всей красе, что, разве не так?

– Ого! А ведь верно! Ребята, я слышал, его меж собой Бешеным зовут, теперь понятно: Лисовины.

– Угу, Бешеный Лис родился, пострашнее медведя будет.

– Как-то и не подумаешь…

– «Вежливый, разумный, зла не держит, помочь обещал» – так? – передразнил Илья.

– Так, только я…

– Так! – не дал Афоне договорить Илья. – Корней кого-нибудь из своих зря обижал?

– Не слыхал.

– И не услышишь, он с сотней, как с собственным ребенком, носится. И внука своего к тому же приучает. И командовать учит: уже десяток парней под его руку поставил. Видал их?

– Не всех, они пораненные почти все…

– А один – убитый. Но попомни мое слово, ты еще увидишь Михайлу сотником, а парней этих десятниками при нем, и это будет такая сотня, что с тысячей справится!

«Однако и репутация же у вас, сэр! Хоть в розыск объявляй: убийца, садист, расчленитель, матерщинник и вдобавок ко всему побочный родственник правящей династии. А еще люблю, притворяясь спящим или больным, подслушивать чужие разговоры. Портрет, достойный кисти… даже не знаю, кого. Специалиста по изготовлению фотороботов.

Слава богу, по молодости лет в развратники не записали, хотя прадед, как выясняется, сводничеством грешил и полигамию насильственным образом внедрял, для разрешения демографического кризиса. А дед хулиганом был и девицу благородного происхождения украл. С такой наследственностью прямая дорога в бандиты. А кликуха Бешеный Лис – Майн Рид с Фенимором Купером в одном флаконе!

Но, если серьезно, то именно такие лихие ребята в Европе сейчас и еще в течение нескольких веков будут династии основывать: королевские, герцогские, графские. Многие роды, конечно, пресекутся, но те, что сохранятся, дотянут до тех времен, когда выродившиеся потомки доведут дела до мятежей и революций. Мне, что ли, заняться?

Так ведь и занимаюсь уже! Вот так номер: в струю попал! Влился, так сказать, в передовой отряд строителей феодализма. Хотя, строй – не строй, если исторические условия сложились, само построится, с тобой или без тебя. А посему, не строить надо передовое общество, а быть адекватным идущим процессам, тогда будет “с тобой”.

Со мной – не со мной, а пленного-то я действительно кромсал так же, как дед тех двоих – в санках. Это что ж выходит? У вас, сэр Майкл, только рациональная составляющая личности своя, а эмоциональная – наследственная, лисовиновская? То-то летом вы на деда с кинжалом поперли! Прадед собственного сотника, как свинью, зарезал, дед… Выходит, это наследственное. Если вожжа под хвост попала, авторитеты побоку, зверь наружу лезет, а не угробиться при этом позволяют только наработанные рефлексы. А Юлька? Может, потому и стояла столбом, что, когда Демку лечили, она во мне зверя почуяла? Да нет, потом она себя вроде бы нормально вела… Или мать позже объяснила? Блин, сэр, вы же с таким характером, как противопехотная мина: лежит себе, лежит, а потом ка-ак ахнет! Нет, над этим всем надо крепко подумать или Нинею расспросить. Во всяком случае, какой-то предохранитель нужен, а то дров наломаю – мало не покажется.

А Илья мужик интересный. Кто бы мог подумать, оказывается, предтечами таксистов были не ямщики, а обозники. Такие же разговорчивые, информированные, всякого повидавшие и очень полезные. А режут их почем зря! Любой воинский отряд только и мечтает на вражеский обоз наехать. Добычи много, а сопротивление почти нулевое. Вот кому самострелы бы пригодились! А что, это мысль!

По нынешним временам дружина без обоза – никуда. Оружия на себе прут столько, что еще что-нибудь – продовольствие, боеприпасы, медикаменты, всякий другой необходимый груз – ни человеку, ни коню не под силу. Если у деда будет своя дружина, то должен быть и свой обоз. Интересно, эти десять обозников сами пошли или их Лука заставил?»

– Дядька Илья! – Мишка решился все-таки «проснуться».

– А-а, проснулся? – обозник вроде обрадовался Мишкиному пробуждению и тут же заботливо поинтересовался: – Нога не болит? Может, мерзнет?

– Болит, но не сильно.

– Просто болит или дергает?

– Просто болит.

– Тогда не страшно. Чего проснулся-то, по нужде надо? Остановиться?

– Нет, ничего не нужно.

– Ты, парень, не стесняйся, я раненых за двадцать с лишком лет перевозил – и не сосчитаешь, все умею и всякое видел. У меня богатыри рыдали, как дети, и парнишки умирали, которым еще жить бы и жить. Один раз даже баба у меня в телеге рожала. Вот история была! Я как раз переднее колесо на место ставить собрался, а она как схватится за обод да как заорет! Я к себе колесо тяну, а она – к себе, старшина подбежал: «Вы что, с ума посходили?» – спрашивает, а потом разобрался, в чем дело, и приказывает мне: «Так и держи, ей так легче». Ну я, как дурак, с колесом все время, пока она рожала, и простоял.

– А твой обоз громили когда-нибудь?

– Было дело, – посерьезнел Илья. – Два раза я в такую неприятность попадал. Один раз – я еще совсем молодым был – нурманы с цареградской службы через наши земли к себе возвращались. Ну, как у них и водится, грабили по пути, где силы хватало. Мы им как раз на переправе попались. Почти всех вырезали, я только тем и спасся, что телега опрокинулась, я в воду упал, и течением меня в сторону отнесло. Потом сотник Агей их на переволоке догнал, и тоже всех до одного порешили. В ладьи ихние покидали, кого и живым еще, да сожгли. У нурманов, правда, говорят, обычай такой – умерших князей да воевод вместе с ладьей сжигать. Так что Агей им всем вроде как честь оказал…

А второй раз – когда с Волыни уходили. Нагрузились так, что еле ползли. Волыняне на ратников-то наскакивать опасались, крепко их тогда побили, а на обоз, хотя и с охраной шли, несколько раз налетали. У меня в телеге здоровенная бочка с вином стояла, удачно так, со спины меня от стрел берегла. И надо же было такому случиться, что сразу двумя стрелами ее пробило. Вино и потекло. Наши подбегают по одному, шлемы под струйки подставляют и мне дырки заткнуть не дают. И главное что? – Илья с досадой шлепнул себя по колену. – Каждый говорит: «Подожди, я вот наберу, а потом затыкай». А потом еще один – и опять то же самое, и конца этому не видно. Надрызгались все! – Илья мечтательно прикрыл глаза и пошевелил усами, словно принюхиваясь. – И ратники, и обозники… Одни лошади трезвые, хотя и моя лошаденка чего-то пошатывалась, нанюхалась, наверно. А волыняне опять наскочили! Тут бы нам всем и конец, да Лука Говорун – пьяный-пьяный, а сообразил – всадил стрелу в самый низ бочки. Винище – струей, запах – на всю округу, волыняне – все ко мне, а я от них. За стремя кого-то из ратников ухватился – и дай бог ноги! В жизни так никогда не бегал!

И что обидно: выпил меньше всех, а разило от меня сильней, чем от всего десятка, потому как облился, пока дырки затыкал, с головы до ног. Отогнали волынян, вернулись – бочка пустая. Кто все выпил? А Илья: от него за версту шибает! С тех пор на меня выпивку не грузят, даже квас не доверяют.

Илья горестно понурился, а Афанасий мелко затрясся от сдерживаемого смеха.

– А если бы у вас самострелы были? – спросил Мишка.

– Что лук, что самострел – для хорошего выстрела сила нужна да сноровка. А в обозе кто? Слабые, увечные, не вояки, одним словом.

– С моим самострелом сила не нужна, возьми, глянь, – Мишка протянул свой самострел Илье. – Видишь рычаг сбоку? Упираешь самострел в землю или еще куда-нибудь, нажимаешь ногой на рычаг – и готово. Тут не сила, а вес нужен. Я меньше двух пудов вешу, а мой болт с полусотни шагов доспех пробивает.

– Интересно, – оживился обозник. – Дашь стрельнуть?

– Стреляй, не жалко. Можно и на ходу, в днище саней упри.

– Ты из него тогда волков-то настрелял?

– Ага, так же вот в санях ехал. Дави ногой, пока не щелкнет.

Илья упер самострел и нажал на рычаг ногой.

– Легко идет!

– Так на меня рассчитано, ты же тяжелее. Тебе можно самострел более тугой сделать – дальше бить будет.

– А целиться как?

– Приложи к плечу, левый глаз зажмурь, а правым смотри вдоль болта… Да куда ты, лошадь убьешь!

– Я не в лошадь, вон пень возле дороги. О! Гляди-ка, попал!

Илья уважительно оглядел оружие и вернул его хозяину.

– Вот, а если у всех обозников по такому будет?

Обозник хитро ухмыльнулся, расправил свои могучие усы и выдал вердикт:

– Хе-хе, тогда бы из той бочки вообще решето сделали!

– Я же о деле говорю, – обиделся Мишка, – ты что думаешь: если мальчишка, так только глупости болтать могу?

– Не, отрок отроку рознь. Ты, Михайла, отрок умственный, книги, говорят, читаешь. Да вот незадача: сколько такая вещь стоит? Обозники народ не богатый.

– Обоз и из сотенной казны вооружить можно, для дела же, не для баловства. И себя защитите, и сотню, при случае, сзади прикроете.

– А Пимка-десятник потом будет трепать, что Корней это придумал, чтобы сотенные деньги сыну отдать. Самострелы-то Лавруха делать будет!

– И что? Никто Пимену пасть не заткнет?

– Он десятник, и подпевал у него много, всем пасть не заткнешь.

– Наплевать! – уверенно заявил Мишка. – После первого же похода сами заткнутся.

– Может, и заткнутся, а только…

– Что?

– Смотри, – Илья указал рукой куда-то вдоль обоза. – Вон твой дядька Лавр вперед поскакал и Тихон с ним. Знаешь зачем?

– Дорогу проверить? – попробовал угадать Мишка.

– С заводными конями?

– Тогда не знаю.

– А ты, Афоня?

– Если с заводными конями, то далеко поехали. Как бы и не в Ратное, – ответил Афанасий и тут же удивился, – только зачем?

– Эх, не ходили вы с обозом, ребятки! Народишко-то из городища для себя припас взял, а для скотины много ли увезешь? До первой травы – месяц, если не больше. Чем скотину кормить? Сено в Ратном сразу в цене подскочит. Они и поехали, чтобы заранее корма прикупить, пока никто ничего не знает. Как мы доедем, так к сену и другому корму для скотины не подступиться будет. Я вот тоже подзаработаю. Летом не поленился, так что лишнее сенцо есть, а баба моя без меня не продаст. Теперь понял, Михайла?

– Не очень.

Мишка насторожился: что-то в рассуждениях обозника ему не понравилось.

– Кто поехал? – начал объяснять Илья. – Сын сотника и племянник Луки, почитай, старшего из десятников. Вот Афоню бы отпустили? Да ни в жизнь! И все всё видят, потом разговоры пойдут: мол, пользуются своей властью, а простым людям объедки оставляют. То же и с самострелами будет, если сотенные деньги твоему дядьке перепадут. А такие разговоры копятся, копятся, а потом… всякое может быть.

– Теперь понял, – Мишка утвердительно кивнул головой. – Но если на болтунов оглядываться, ни одно дело как следует не сделаешь.

– Ты – внук сотника, тебе виднее…

«И умолк мой ямщик, а дорога… не помню, как там дальше. Замолчал Илья, нахохлился, как воробей. Вот оно – социальное расслоение когда-то единой общины. И совершенно бесполезно объяснять, что к приходу такой толпы в селе надо подготовиться, и посылать для этого рядовых ратников совершенно бесполезно – не умеют они такие вопросы решать. Там, конечно, староста есть, но у деда и Луки самые большие доли в добыче. У деда, потому что сотник, а у Луки, потому что почти весь десяток состоит из родственников. А еще они не только воины, но и управленцы – умеют смотреть вперед и вычленять главные проблемы. Проинструктировали своих людей и послали готовить село к приему полона.

А Илья с Афоней люди, конечно, хорошие, но о таких вещах даже не задумываются. Афоне, хочешь не хочешь, а придется хотя бы азам управления учиться, иначе ничего путного у него с холопами не получится. А Илья… жаль мужика, но от него начинается социальный слой “низов” феодального общества. Сам-то он отнюдь не дурак, на самый низ не свалится, но дело в принципе. А Афоня – предтеча того, что будет называться рыцарством, или шляхтой, или, позднее, дворянством. Нижний уровень верхнего слоя. Поучить его, что ли? Все равно делать нечего».

– Афанасий, а что ты с холопами своими делать будешь? – спросил Мишка.

– Их заиметь еще надо, – мрачно отозвался Афоня.

– Я же обещал!

– Мало ли что ты обещал! Ты не обижайся, Михайла, но сотник решение десятника отменяет редко, почти никогда. Десятнику виднее…

– А мне виднее, что обещать! Я – Лисовин, и слово сказано!

– Хе-хе…

– Что смешного, Илья? – Мишка резко обернулся к вознице, но тот уже успел отвести глаза.

– Да так… ничего. Не смеюсь я, кашлянул.

Мишка снова повернулся к Афоне:

– Так что, Афанасий? У вас раньше когда-нибудь холопы были?

– Были… давно. Дед рассказывал, я не помню.

– Значит, не умеешь, – сделал вывод Мишка.

– Чего там уметь-то?

– Людьми управлять. Это – тоже ремесло, уметь надо или учиться, если не умеешь. Так что ты с ними делать станешь?

– Ну чего? Это… работать заставлю.

– Это понятно, на то и холоп, чтобы работать. А как? Ну вот представь себе: вытянул ты жребий, указали тебе холопскую семью, которая тебе по жребию выпала. Подходишь ты к ним: глава семьи, баба, детишки. С чего начнешь? Какие слова самые первые скажешь?

– Э… На подворье поведу.

– Есть где поселить?

– На сеновале можно, еще пристройка есть, но холодная… в сенях… там тоже холодно. Летом-то построимся, а сейчас. Да-а-а, в избе всем тесно будет…

– А если детишки малые совсем?

– А как же тогда? Едрит твою… – ратник полез всей пятерней скрести в затылке. – Я и не думал.

– На первом же шагу и споткнулся. Ты как, тоже думаешь, что Лавр с Тихоном сено скупать поскакали?

– Народищу-то разместить… – обалдело протянул Афоня. – Да куда же мы их всех денем?

– Корней с Лукой уже придумали, для того людей и послали, чтобы все приготовить, а у тебя еще дня два на раздумья есть, быстрее-то не доберемся.

Илья тут же встрепенулся:

– Э! Так я что, на сене-то не подзаработаю?

– Заработаешь, – успокоил Мишка, – но сено – не главное.

– Это хорошо, – Илья довольно улыбнулся. – Слышь, Афоня, у тебя в пристройке пол земляной?

– Земляной, а что?

– Так они же по-старинному жить привыкли: пол – земляной, вместо печки – очаг. Натаскаешь камней для очага, полати можно там сделать?

«Даже и не подумал извиниться за то, что на деда наклепал… Все как ТАМ – в каждой курилке Совет министров и Генеральный штаб одновременно, и обязательно все начальство – либо идиоты, либо сволочи… Правда, бывает, и обожествляют, но зато как потом матерят! Того же Сталина вспомнить…»

Афоня между тем продолжал строить планы:

– Я им еще пару лавок поставлю, стол есть, поломанный, правда, но починим! Полки там есть, дверь плохо закрывается, ну это сделаем… для скотины место есть, дрова… пока хватит… постели у них свои…

– С жильем, значит, решилось, – утвердил Мишка.

– А? – Афоня даже не сразу понял вопрос. – Ага, решилось!

– Тогда думай, с чего разговор начнешь.

– Э… Спрошу, как зовут.

– А поздороваться?

– С холопами?

– А они не люди? Вот тебе первая заповедь: если с человеком вести себя, как со скотиной, то и он себя вести будет по-скотски. Тебе это надо?

Илья опять не удержался, чтобы не съязвить:

– Хе-хе, гляди, Афоня, заповеди! Как в Писании!

– А ты как думал, Илья? – тут же подхватил идею Мишка. – Десять заповедей указывают, как люди жить должны, что можно, что нельзя, что хорошо, что плохо. Это и есть управление. Какая, к примеру, первая заповедь?

– Это самое… – Илья задрал бороду к небу и задумался. – Кажется, «Не убивай!»

– Неверно. А ты, Афанасий, как думаешь?

– Чего ты, как поп? Не помню я.

– А подумать? – не отступался Мишка. – Тебе теперь много думать придется: и за себя, и за холопов, а в заповедях Господних все, что нужно для управления, есть!

– Ну, кажется, не молись другим богам… вспомнил! Не сотвори себе кумира, не делай изображений… и не поклоняйся им. Вот!

– Почти правильно! Начинаются заповеди со слов: «Я Господь, Бог твой». А дальше уже говорится о том, как людям с Богом жить. Не сотвори себе кумира, не поминай имя Божье всуе. И наказание за неповиновение: «Я Господь, Бог твой, Бог-ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого колена ненавидящих Меня».