Текст книги "Женское оружие"

Глава 2

Июль 1125 года. Ратное. Дорога из Ратного в крепость

На следующий день, чтобы поспеть на службу, выехали рано. Впервые Аринка видела девичий десяток во всей красе. Мария, Анна-младшая, Прасковья и Софья в чудных платьях с присобранными в талии пышными юбками, с заколотыми косами и ниспадающими с высоких гребней легкими платками, придающими их походкам особую стать, просто глаза слепили. Одежда остальных вроде бы и привычно выглядела – юбки да рубахи праздничные, но вот поверх них надето еще что-то, чему Аринка даже и названия подобрать не могла: короткое, с большим вырезом, без рукавов и такое прилегающее, что все девичьи стати подхватывало и словно напоказ выставляло. И прикрыто все вроде, а смотрится больно соблазнительно. Отроки вон как косятся!

Анька, заметив удивление молодой наставницы, с гордостью объяснила, что называется это непонятным словом «корсет»[4]4
  Вообще-то такая часть женского платья называется корсажем, но Ратников, как подавляющее большинство мужчин, такое слово вряд ли знал, а вот про корсеты где-то что-то слышал.


[Закрыть]. Уж на что Аринка в Турове насмотрелась на заморские наряды иноземных купцов, но про такое даже и не слыхивала. А девчонки знай старались – хвастались кто затейливо вырезанными краями тонкой замшевой одежки, кто искусной вышивкой росписью[5]5
  Роспись – шов, характерный для традиционной вышивки.


[Закрыть] по такому же наряду, но из ярко-красного холста. Одну только Млаву такая обновка не красила, она в ней совсем уж несуразно выглядела. Конечно, девка и должна справной быть, но ведь эта… Коли бы не коса и не наряд девичий – ну прямо баба, много раз рожавшая. И юбки ведь самые пышные себе выбрала, а то, что у других талией называется, так туго перетянула, что выпирали ее телеса, как тесто из кадки.

Довольная не меньше Анюты Прасковья добавила, что поначалу все хотели такое же, как у нее, платье заполучить, но ткань подходящая только у ее матери сыскалась, да Софью, как лучшую швею, боярыня сама одарила, а остальным пришлось сделать что попроще да побыстрее. Правда, боярыня говорила, что постепенно всем такие наряды справят, но вначале – тем, кто лучше всех учиться будет.

Аринка представила, как к ним в село такие вот красавицы приехали бы, усмехнулась про себя – вот было бы шума! Она и сама приоделась ради поездки в церковь, хоть и не было у нее подобного платья, но боярыня уже сказала, что непременно сошьют – не пристало наставнице девиц проще их одетой быть. И в своем она выглядела не хуже – ради такого случая достала из сундука одежды, привезенные из Турова; после мужниной смерти многое даже и не вытаскивала, все равно было, в чем ходить, вроде как прилично, да и ладно, а тут захотелось вдруг покрасоваться. Ну чего там, перед Андреем, конечно. И серебряные височные кольца, и ожерелье, привезенное мужем из дальней поездки – затейливое, дивной работы. Ух, как свекровь на нее тогда косилась! Хоть и ее сын подарками не обидел, но для Аринки расстарался особо. Перстни, зарукавья[6]6
  Зарукавье – браслет.


[Закрыть], подвески разные – все это было сложено в сундуке, тати не успели растащить, да и нашли не все – батюшка добро умел прятать. Только выбирать сейчас Аринке пришлось осторожно и вдумчиво, чтобы не слишком уж в глаза бросалось, не было вызывающе – хоть и бояре Лисовины, и достаток сразу видно, но ведь она-то тоже не из последнего рода, и Фома не мелким купчиком был – весь Туров их с отцом знал. Не стоило сейчас это слишком уж подчеркивать, не то у нее пока положение, но чувством меры ее Бог не обделил, так что выглядела Аринка скорее скромно. Правда, понимающий человек сразу бы оценил и тонкого полотна рубаху с искусной вышивкой, и шелковый платок, и чудную работу мастеров-златокузнецов, и другие едва заметные детали, по которым всегда можно отличить истинно дорогие, а не просто яркие вещи. Анна ее наряд внимательно рассмотрела и одобрительно покивала, но особый восторг у боярыни вызвали кружева на запястьях, хотя они-то как раз и не стоили Аринке почти ничего – сама крючком вязала. Даже в таком бойком селе, как Дубравное, это умение только в их семье знали – матушка с собой привезла, она издалека родом была, а здесь, в Погорынье, такого никто не делал, хоть вещи попроще крючком и вязали. Анна как услышала про это – глаза загорелись, но подробно расспрашивать времени уже не оставалось, потому сказала только:

– Покажешь потом. Любопытное рукоделие.

Аринка порадовалась, что матушкино наследие ко двору пришлось, и кивнула согласно:

– Только скажи, Анна Павловна.

Сегодня она даже рада была, что Анна заставила ее ехать с ними. В церковь так в церковь, в Турове-то тоже каждое воскресенье ходила принарядившись. Там, правда, свекровь всю радость портила, вечно на сноху шипела: то глаза в землю опусти, то не сутулься, то по сторонам не пялься. Вот с одним Фомой, когда он дома оставался, в радость было на люди показаться. Эх, с Андреем бы сейчас так же… Да нет, он и не едет с ними – в крепости, наверное, дела есть… Алексей вон поодаль, верхом, вместе с отроками, которые вроде охраны их выезд сопровождать будут. Отрокам эта поездка как награда – за отличия какие-то. Да и другие наставники, у кого семьи в Ратном были, тоже ехать собрались. Даже дед Семен с Ульяной сподобились, во все лучшее оделись. Дед их кобылу Ласку в телегу запряг, сам правил. И Глеб, само собой, тут как тут. Аринка досадливо отвернулась.

Все девки были оживлены и веселы в предчувствии встречи с родней. А Анька так и светилась от нетерпения, вертелась во все стороны – предвкушала, видно, как будут на них в Ратном дивиться, да охать, да завидовать те, кто в крепость в обучение не попал. Ей такие поездки, похоже, как вода живая. Аринка поймала ее взгляд, подняла брови, напоминая про образ боярышни, девчонка встрепенулась и немного утихла, но в глазах по-прежнему бесенята прыгали. Ох, нелегко ей эта наука дается – боярышней быть, все время напоминать приходится, но ведь старается! Даже Анна заметила и удивилась, как Анютка после Арининого взгляда остепенилась; на Арину покосилась, но ничего не сказала. Пока, надо думать.

Анна на Млаву поглядела, поджала губы, но на этот раз смолчала: Аринка рассказала ей про вчерашние Прошкины поучения, а с таким союзником, пожалуй, у них что-то может и получиться.

Ехали на четырех телегах, включая ту, что дед Семен подогнал к общему обозу; с ним вместе несколько наставников примостились – дед новыми знакомыми быстро оброс. А те три телеги, в которых наставницы с девицами разместились, были так переделаны, что сидеть в них оказалось необыкновенно удобно, особенно в платьях. Видно, как раз из-за этих нарядов и озаботились – борта надставлены выше обычного, внутри вдоль них скамеечки устроены, а поверх мешки с сеном для мягкости к сиденьям привязаны. И мало того – задняя стенка откидывалась и превращалась в подобие лесенки, чтобы девы не лезли, как обычно, а поднимались чинно, словно на крыльцо всходили.

Отроки из сопровождения сидели в седлах приосанившись, в доспехе и при оружии, собой горды и важны невероятно. Анна и Аринка с сестренками на первой телеге еще с тремя девками разместились, Михайла и Глеб с Алексеем верхом рядом с ними коней пустили. Аринка на Глеба не глядела, но все равно ее раздражало, что он тут, словно при ней. Их телега уже в лес въехала, когда сзади послышался топот копыт. Аринка обернулась и от радости едва сдержалась – Андрей их выезд догонял! Кивнул Алексею с Глебом, поехал рядом. На нее даже не поглядел, но все равно на сердце сразу потеплело. Анна улыбнулась, к Аринке наклонилась, сказала тихонько:

– Надо же… Ведь ни разу еще в церковь с нами по воскресениям не ездил так вот, напоказ.

В Ратном их уже ждали. Хоть и не первый это был приезд девиц из крепости, но все равно вызывал интерес и волнение среди местной молодежи. Парни откровенно пялились, девки завистливо смотрели из-за плетней и заборов, поджав губы, да и их мамаши не лучше – негодование так и читалось на многих лицах, но молчали – видно, поперек Лисовинов открыто никто выступать не осмеливался. Девки уже привыкли к таким взглядам, да и Анна не раз шпыняла их, показывая, как держаться надлежит, вот они и делали вид, что ничего не замечают. Сидели с отрешенными лицами, выпрямив спины, сложив руки на коленях, головы старались поворачивать плавно и являли собой образец благопристойности и невозмутимого достоинства. Надолго бы их, конечно, не хватило, но уж путь от въезда в село до лисовиновской усадьбы они выдержали. Одна Млава подкачала, хоть тоже старалась придать лицу соответствующее выражение, но уж больно томным оно у нее получалось и смотрелось донельзя глупо. Впрочем, общей картины она одна не портила.

Возле ворот их уже встречали холопы, принимали лошадей и уводили на задний двор. Обитатели усадьбы навстречу высыпали – девки-то были как раз из лисовиновской родни, что при боярине и обреталась. Все достоинство с девчонок как рукой сняло: кто-то тараторил возбужденно, указывая на Аринку, кто-то сразу же слезу пустил, а были и такие, что от слезливых расспросов только отмахивались да глазами по сторонам так и стригли. Правда, это недолго продолжалось, и по команде Анны девицы опять вместе собрались, оправляя помятые материнскими объятиями наряды или вытирая покрасневшие глаза.

В церковь пошли еще большей толпой, чем в прошлый раз, и Андрей опять поблизости от Аринки с девчонками держался, причем как-то так у него получилось, что сразу было ясно, что он – с ними. Да и девчонки на нем повисли, едва соскочив с телеги. Аринка краем глаза поймала на себе одобрительный взгляд боярина, но ответить ему поостереглась, сделала вид, что не заметила, но вниманием главы рода осталась довольна.

Как раз к началу службы успели. И снова Андрей неподалеку стоял – Аринке даже показалось, что невзначай оттер кого-то плечом, чтобы оказаться поближе к ней. И опять она все время искоса невольно взглядывала на него и всю службу, почитай, мимо ушей благополучно пропустила.

Церковь в Ратном уже еле вмещала всех прихожан, и люди стояли очень плотно. Аринке с Анной пришлось проследить, чтобы девицы пристойно себя вели, а после службы, когда все двинулись к выходу и воспитанницам наконец было позволено подойти к ожидающей их родне, они проделали это чинно и с достоинством, а не толкались и не кидались с писком к матерям и теткам. Мать Млавы, Антонину, Аринка признала по таким же, как у ее дочери, заплывшим бесцветным глазам и еще более необъятным телесам. Она жадно обняла любимое дитятко и громко разохалась, что побледнела Млавочка и осунулась, и еще что-то. Но только Анна протянула со значением:

– Антонина… – как та замолкла, недовольно поджала губы и поспешно повела Млаву прочь. Боярыня едва успела ей напомнить, чтобы не задерживалась и привела дочь к лисовиновской усадьбе вовремя:

– Опоздаете к отъезду, как в прошлый раз, я не к вам холопку отправлю с напоминанием, а к Луке отрока верхами пошлю, чтоб он вас поторопил, – безжалостно напомнила им вслед Анна. Антонина вздрогнула, но и тут не посмела оговориться.

В общей толкучке они на некоторое время потеряли из виду отошедших с отроками в сторону Алексея с Андреем и теперь искали их глазами. Прихожане не шибко-то торопились расходиться. Стояли кучками, переговаривались, обсуждали что-то. Многие бросали любопытные взгляды на Аринку: мужи смотрели все больше одобрительно, с интересом, большинство баб – напротив, без восторга, иные откровенно зло либо с показным пренебрежением. Не иначе те, кому в драке больше всех перепало – вон и синяки еще кое у кого не сошли. Но не все кривились, на Аринку глядючи, некоторые, так, напротив, смотрели весело и приветливо – вероятно, из тех, которые Варвару и ее товарок недолюбливали, а в своих мужьях уверены были.

– Ну я гляжу, не забыли про тебя, – хмыкнула Анна, – вон как пялятся-то. Десяток Луки, поди, уже языки отбил, да, как водится, и приврали еще.

В это время Аринку прямо-таки полоснула откровенно враждебным взглядом какая-то молодая и довольно пригожая с виду бабенка. Сразу было видно, бойкая и в собственной неотразимости непоколебимо уверенная. Аппетитная такая – все при ней, только одна она была почему-то, без сопровождения родни.

«Странно – наряд вдовий, а украшений на ней многовато. В церковь вырядилась? Так оно вроде лишнее. После службы на людях хвостом покрутить? Похоже – глазами-то так и шныряет. Э-э, да она, никак, на Алексея нацелилась? А на меня тогда что волком смотрит? Я-то тут при чем? Или она Анну за соперницу не считает, а меня по себе судит? Ну резва…»

Аринка тихонечко тронула за рукав Анну:

– Ты погляди, чего-то вон та вдовушка удумала…

Анна проследила за ее взглядом, усмехнулась:

– Так это Просдока, – протянула она, презрительно скривив губы. – В прошлом году мужа схоронила, да чуть ли не с похорон замену ему и присматривает. Мужи к ней, как мухи на мед липнут, но жениться что-то не спешат. Ты гляди – и от родни как-то отстать умудрилась; неспроста это она. Передавали мне, что Продька похвалялась перед подружками: запросто, мол, уведет у меня Алексея, коли пожелает. Выходит, не врали – и правда. Ну-ну, в добрый путь, милая. Только далеко ли уйдешь?

Бабенка тем временем, видно, на что-то решилась. Потихоньку, как будто просто шла к выходу с площади, стала продвигаться в сторону Алексея и отроков и при этом искоса, с усмешкой и вызовом, посматривала на Аринку. Чем ближе она подходила к Алексею, тем медленнее шла, да еще рукой за грудь держалась, обмахиваясь концом платка, словно вдруг сделалось ей душно и томно.

– Ты гляди, что вытворяет! – восхитилась Анна, видя, как Просдока, проходя мимо Алексея, вдруг закатила глаза да рухнула прямо ему в руки. Тот машинально подхватил женщину, просто чтобы на него не упала, а сам поверх ее головы продолжал искать глазами Анну. Нашел, глянул весело, потом на миг перевел взгляд на обмершую в его руках бабу и вдруг задорно подмигнул. Анна ему в ответ понимающе улыбнулась и сказала Аринке со смешком:

– А взгляд-то у Леши какой разбойный – знать, удумал чего-то… Их бы обоих к Мишане в циркус.

– Куда-куда?

– Потом расскажу, – отмахнулась Анна, – ты гляди, что сейчас будет.

Аринка усмехнулась про себя, отметив, как сразу же притихли и уставились на Анну со жгучим нетерпением окружающие, особенно бабы. Видать, ждали, как ответит боярыня на такое непотребство, многие – заметно было – просто взгляда не отрывали. А она и бровью не вела, только усмехалась. Да и говорила громко, не для одной Аринки, похоже, чтоб все вокруг хорошо слышали.

«И правильно – пусть потом другим пересказывают. Мудра боярыня, заранее предвидит: сплетня-то все равно будет, никуда не денешься, а вот какой ей быть – слова Анны Павловны сейчас решили».

И, уже не скрывая своего любопытства, Аринка, включившись в игру, стала в упор откровенно разглядывать Продьку. С того места, где они стояли, было хорошо видно, как та, томно и многозначительно глядя на Алексея, что-то тихо ему говорит, привалившись к Рудному воеводе роскошной грудью. Тот, приподняв бровь, смотрел на нее с интересом, спрашивал что-то, но было видно – в глазах черти скачут.

– Ой, ну ты погляди, прямо тает баба в руках у Алексея, ну ровно масло на печи, – насмешливо и так же громко, как Анна, сказала Аринка, не без удовольствия подыгрывая боярыне. – Не ровен час, закапает. А Алексей-то, Алексей каков! Как глазом заблестел! А она-то и не чует, что он потешается! Ой, дура-то… И что он там удумал, интересно? Эх, жаль, слов не слышно!

Зато ратнинцы, стоявшие в двух шагах от места действия, прямо-таки раскрыв рты прислушивались к разговору старшего наставника и шустрой вдовицы.

– Ой, прости, не зашибла ли я тебя ненароком? – томно простонала Просдока. Масленые глаза влажно поблескивали из-под полуприкрытых век, а пухлые губы были слегка приоткрыты, словно уже готовы для жаркого поцелуя. – Сомлела я что-то… День-то какой выдался погожий, жаркий, а народу сегодня – не протолкнешься… Насилу и выход нашла…

– Да-а, тесно тут. – Алексей сочувственно наклонился к ней, поудобнее перехватывая бабенку под крутые бока. – Неудивительно и сомлеть. Ты как, в себя-то пришла?

Продька в ответ нежно проворковала:

– Да, благодарствую, полегчало немного. Просдокой меня кличут. А тебя, я слыхала, Алексеем? Красивое имя, звучит напевно-то как… спасибо, что поддержал, не дал упасть. Нога только болит еще, подвернула, должно быть, – она вздохнула так, что колыхнулась всей грудью, еще больше прижимаясь к своему спасителю, и сказала уже почти шепотом – вроде как для него одного: – Ах, рука-то какая у тебя твердая, надежная. Давно я такой руки не чуяла…

– Неужто так по мужской руке стосковалась? – Алексей игриво ухмыльнулся и поинтересовался: – Ты на службу одна пришла? Родня-то где твоя? Кликнуть их, чтоб до дома проводили?

– Да какая родня. – Вдова махнула рукой, поджав губы в нарочитой скорби. – В прошлом году мужа похоронила, с тех пор одна бедствую… А от родни отстала, они вперед ушли… – Она попыталась было встать, да тут же со стоном опять свалилась Алексею на руки. – Ох ты, Господи, ногу подвернула, сама до дому не дойду… – Бабенка потупилась в притворном смущении и промурлыкала: – А ты меня не проводишь ли? Отроки-то, чай, не маленькие, дорогу сами найдут, не заблудятся…

Алексей глянул на нее, снова шевельнув бровью, и спросил, уже не пряча в усах задорной усмешки:

– Только проводить? Али зайти пригласишь?

Глаза Продьки на миг вспыхнули торжеством, она кинула быстрый победный взгляд в сторону Анны и Аринки и взглянула на Алексея уже откровенно зазывно, окончательно сбросив маску скромной вдовицы.

– Ты проводи, а там посмотрим…

– А будет на что посмотреть?

Алексей хохотнул, крепче прижимая к себе женщину, которая на этот раз охнула и заколыхалась грудью уже не от притворного смущения или духоты.

– Да уж найдется. Не ослепни только! – громко шепнула она с придыханием.

– Ну будь по-твоему! – Алексей согласно кивнул. – Погоди-ка…

Старший наставник Младшей стражи слегка отодвинул сияющую торжеством Продьку, молодецки расправил усы и, обернувшись к хмурым отрокам, неожиданно гаркнул на всю площадь, да так, что рядом стоящие аж присели от неожиданности:

– Младший урядник Варфоломей! Отрок Епифан! Честной жене Просдоке томно от духоты сделалось! Приказываю проводить до дому!

Не ожидавшие ничего подобного отроки, однако, среагировали, как их учили:

– Слушаюсь, господин старший наставник!

Алексей, не понижая голоса и не сгоняя с лица строгого командирского выражения, продолжил уточнять приказ к живой радости замерших в восторге многочисленных слушателей:

– Да покрепче держать – честная жена по твердой руке соскучилась!

– Слушаюсь, господин старший наставник! – рявкнули снова отроки, хотя уже и не так лихо, ибо давились от смеха. Далеко было мальчишкам до Алексеевой выдержки.

– А буде она в дом пригласит да показать чего пожелает – не отказываться! И вам наука, и ей удовольствие!

Очередное: «Слушаюсь, господин старший наставник!» – прозвучало уже под оглушительный хохот толпы.

– Исполнять! Чего встали? – скомандовал Алексей, зверски сверкнув глазами.

Отроки со смешками споро подскочили к растерянной, почти оглушенной и командирским голосом Алексея, и хохотом толпы, и вообще всем происходящим Просдоке, крепко, как велено было, подхватили ее под руки и поволокли прочь от церкви. Только тут баба опомнилась, густо пошла алыми пятнами и молча, но отчаянно стала вырываться из цепких мальчишеских рук, сразу забыв и про духоту, и про «подвернутую» ногу. Сжалившись наконец над незадачливой обольстительницей, Алексей кивнул отрокам, и те с явной неохотой отпустили Продьку, а она, прижав ладони к пламенеющим щекам, кинулась бегом по улице, сопровождаемая всеобщим смехом и улюлюканьем.

«Сколько же у Алексея баб было, что он так легко понял эту… и так обошелся с ней. Анна ведь наверняка знает это или хотя бы догадывается, но не боится. Так уверена в нем? Или в себе? Да нет, не так – и в нем, и в себе! Одно без другого – глупость и самонадеянность; уж чего-чего, а этого у боярыни нет».

И тут же, словно отвечая на ее невысказанный вопрос, Алексей хитро подмигнул Анне, мол, «ну как тебе?», а она с легкой усмешкой кивнула в ответ: «Ну ладно уж, порезвись, покажи удаль молодецкую». Аринке почему-то вспомнилось, как маленький Гришка забрался на растущую на подворье яблоню и оттуда с восторгом кричал: «Матушка, смотри, как я высоко залез!», – а та отвечала сыну: «Совсем ты у меня большой вырос». И Андрею – заметно было – понравилось, как Алексей с Продькой обошелся. Два воина обменялись коротким, по-мужски понимающим взглядом, и Аринка радостно отметила, что Андреево одобрение Алексею отнюдь не безразлично, приятно даже.

«Мужи-то его по достоинству ценят, для них он не урод увечный. Вот и Алексей на него на первого глянул! Даже на Корнея Агеича глаза только потом перевел».

Алексей действительно смотрел теперь на Корнея, уже усевшегося в седло, чтобы не ковылять домой на протезе; видно, ему было важно понять мнение всех небезразличных для него людей. Корней тоже ухмылялся в усы, потом кхекнул, подбоченился и вдруг позвал:

– Андрюха, а ну поди-ка сюда! – И, не дожидаясь, пока Андрей подойдет, заорал чуть ли не на всю площадь: – Ты что ж творишь, обалдуй? Я что, сам за тебя обо всем думать должен?

Андрей недоуменно развел руками и оглянулся на Алексея – мол, не я же все это тут устроил, я-то тут при чем?

– Да ты не оглядывайся, не оглядывайся! Это все игрушки для потехи – народ радуется, ну и ладно. Я тебе о серьезном говорю: у тебя семья теперь на руках, дети малые. Ты где их держать собираешься, чем кормить, как обихаживать? Ты хоть подумал, опеку на себя принимая, что должен дом и хозяйство справное иметь?

Андрей как-то ссутулился и вдруг совершенно детскими глазами глянул на Арину, будто искал у нее защиты. Она, еще сама не зная, что скажет, уже открыла было рот, но Корней не собирался прерывать свои обличительные речи.

– Или ты хочешь, чтобы обо мне люди дурно думали, мол, жадничает Корней, не желает долю тебе достойную выделить? Или что бедны Лисовины, совсем обнищали, ни на что путное не способны? Или мне сидеть ждать, когда до твоей башки дуроломной это все само дойдет? Я-то посижу, подожду, а девчонки малые?

Впервые Арина увидела, как лицо Андрея заливается краской, да и не одна она, а, пожалуй, все Ратное: на площади перед церковью наступила, что называется, мертвая тишина. И тут Арина начала ловить на себе взгляды, уже другие, тоже заинтересованные, но совсем иначе: сначала недоуменные и недоверчивые, потом понимающие и все равно удивленные и наконец понимающе-завистливые – это ж какую долю в хозяйстве Корней собирается выделить, если вот так громогласно об этом объявляет? Арина обернулась на Анну и увидела, что лицо у той вдруг стало жестким, словно она готовилась кинуться в драку. Смотрела Анна при этом на свою сноху Татьяну и скучковавшихся вокруг нее женщин, которых Аринка и раньше видела на лисовиновском подворье. Что-то понять или обдумать она не успела: последовала команда от Корнея:

– А ну-ка пошли все домой, разбираться будем!

Анна же подтолкнула замершую и растерявшуюся Аринку локтем и прошептала:

– Повезло сегодня Просдоке – забудут про нее. Хотя… батюшка Корней ничего зря не делает. Но повоевать нам с этими… – она повела подбородком в сторону Татьяны, – придется. Ох, и повоюем!

– Им-то что? – Все еще думая только про Андрея и стремясь скорее оказаться рядом с ним – почему-то уверена была, что именно ее поддержка ему сейчас необходима, – Аринка не сразу сообразила, что именно так рассердило Анну.

– А как же! – зло усмехнулась та. – Ты гляди, как они к ней подались-то… Ну да, Танька сразу и не сообразила, что к чему, а эти змеями шипят – нашептывают… Ладно, пошли, пошли, – спохватилась Анна. – Я тебе по дороге все расскажу, а то вон наши мужи уже маются. Андрей-то… Иди, спасай.

А Андрея и правда надо было спасать. Хоть и справился он с собой, и внешне был, как обычно, невозмутим, тем более что ничего на его лице не отражалось, но то для других, а она-то видела, какое до сих пор смятение у него в глазах. Как захотелось ей заслонить его ото всех! Воин с врагами бы справился легко, а тут, перед жадными ощупывающими глазами любопытной толпы, бессилен. Ведь не станешь же своих железом бить? Да и не за что вроде – ему в глаза никто смотреть дерзко не решается, но так еще хуже – непонятно, с кем биться.

Аринка и кинулась спасать. По-своему. Подхватила за руки притихших девчонок – они и не поняли ничего, но почувствовали, что происходит что-то не то, подошла вместе с ними вслед за Анной туда, где стояли мужи и отроки, и быстро, чтоб никто не заметил, показала Андрею глазами на Корнея, а потом на девчонок. И он понял! С полувзгляда ее понял. Как очнувшись, поклонился с благодарностью воеводе, потом шагнул к девчонкам и подхватил их на руки, кивнул Арине, чтобы не отставала, а сам пошел рядом с ухмыляющимся в усы Алексеем.

Само собой получилось, что из церкви возвращались, уже поделившись на две группы – ратнинские и михайловские. Куньевская родня – сгрудившиеся возле Татьяны женщины во главе с Лавром, а отроки – с Алексеем и Андреем, несущим на руках бесконечно счастливых этим Стешку с Фенькой. Анна с Аринкой и Анютка с Машкой держались чуть в стороне – следом за своими. Возглавлял это шествие Корней, ужасно довольный собой, верхом, сияя на солнышке золотой шейной гривной.

По дороге Анна, как и обещала, тихим шепотом просвещала Аринку о сложностях и противоречиях в семье, появившихся из-за принятия в род многочисленной куньевской родни. Как ни смятена была Аринка всем случившимся, как ни болело у нее за Андрея сердце, а отметила с затаенной радостью – ведь Анна-то с ней сейчас совсем как со своей, с семейной, разговаривает. Вот и про дела эти, сугубо лисовиновские… еще вчера даже представить не могла, что боярыня ей такое рассказывать будет!

– Вон та, старшая, – Дарена, то есть Дарья теперь, после крещения, – поясняла Анна, показывая глазами на дородную, с властным выражением лица бабу, что оказалась сейчас ближе всех к жене Лавра и что-то ей втолковывала. Хотя боярыней и старшей по положению в лисовиновском роду из них двоих была Татьяна, но кабы Арина этого заранее не знала, так и ошиблась бы: уж больно не соответствовало этому их поведение, Татьяна скорее подчиненной выглядела. – Она же большухой в роду была, а тут Таньке подчиняться приходится, младшей дочери, – усмехнулась Анна. – Поначалу-то радовались, что благодаря этому родству в холопы не попадут, но когда первый испуг прошел, думать стали, вспоминать да прикидывать: Славомир-то из-за Татьяны мстить начал; из-за нее, значит, они и лишились всего – мужей, хозяйства да и свободы. Были сами себе хозяевами, а сейчас у нас из милости живут. Дарене это хуже ножа острого, она и со мной порой забывалась – распоряжаться пробовала. А может, только вид делала, что забылась, а сама меня испытывала.

– Анна помолчала, потом удовлетворенно улыбнулась, видимо вспоминая какое-то особо яркое столкновение.

– Ну да у меня не покомандуешь, я ей быстро хвост прищемила. Меня виноватить – самой себе боком выйдет, Корнея – страшно, Славомира – невместно, да и грех это – мертвого предка плохо поминать, а Татьяна-то вот она… Как я в крепость перебралась, так она и вовсе за старшую здесь осталась, и опять им это поперек горла – мне скорее подчинятся или еще кому. Но открыто это не показывают, не смеют, а за спиной шипят.

Да и промеж них неразбериха получается: из четырех родов, считай, народ собрался. Славомиров – самый многочисленный: его самого семья да его младшего брата. У них Дарена заводила, они ее по старой памяти слушаются, и она среди них душу отводит. Правда, баба-то она разумная, когда в чужие дела не лезет, и хозяйка хорошая, тут ничего не могу сказать, – отдала должное новоявленной родственнице боярыня.

Еще два рода, в которые ушли сестры Славомира. Их самих уж и в живых нет, но те семьи батюшка Корней тоже за кровную родню признал. Их Славомировичи… верней, Славомировны, – ехидно уточнила Анна, – под себя пытаются подгрести, тем более что и в Куньем их род самым сильным был, почти как у нас тут Лисовины, но это не так-то просто сделать – мало ли что там было? Те тоже бабы не промах, одна Гостена, то есть теперь, после крещения, Глафира, чего стоит…

А еще у нас теперь несколько молодух вдовых есть. Вон, видишь, какие справные? – Анна с усмешкой кивнула в сторону стайки молодых баб, что шли чуть в стороне от старших. – Вдовы старших Славомировых внуков, почитай, все с младенцами, а тут Лавр… тот еще кобель, чего уж скрывать. У них же в обычае было брать за себя вдову погибшего родича, ибо в одиночку ей детей не поднять, знаешь небось. Вот они и решили, что самый простой и вполне законный способ судьбу свою и своих детей исправить – второй женой Лавра стать. Кто же откажется? Тем более он наследник. И никак не могут привыкнуть, дурищи, что с языческими обычаями покончено. А в придачу к этому до сих пор не разберутся, у которой из них на то больше прав и которая более достойна Лавра осчастливить. Пока тишком друг с другом меряются, но чую я, скоро шум до небес поднимется. – Анна хмыкнула. – Тут вот и задумаешься, за бабами Лавр на выселки мотается или от баб… Здесь-то у него глаза разбегаются, да сил на всех хватит ли? Любая из них охотно родила бы Лавру ребенка, а Корнею внука. Даже и без венчания не постыдились бы… тем более что Татьяна несколько раз не смогла дитя доносить. А сейчас и с этим пока непонятно. Родит, даст бог, Таня здоровенького, – обе женщины перекрестились, – все перемениться может.

И еще есть Вея, то есть Василиса теперь, по крещению-то, родная сестра Татьяны – старшая жена наставника Стерва. Он в Куньем пришлым считался, только лесом жил, его Славомир воином не признавал, с собой не взял, вот он и жив остался. У них семья самая малочисленная – две жены да пятеро детей всего. Старший, Яков, в Академии обучается, да Ива, Евой окрещенная, у нас в девичьем десятке, а трое малы пока. Они из-за Стерва теперь в самом выгодном положении: наставник как-никак, скоро всю семью к нам в крепость перевезет. У нас на посаде жить и хозяйствовать будут, им и помощь в обзаведении на первых порах уже обещана, а эти тут в приживалах так и останутся, разве что отроки возмужают да тоже свою семью заведут и матерей с собой заберут. Ну так это когда еще случится.

Вот вся эта орава Татьяной вертеть и пытается, как им надобно, особенно Дарена, а в этом деле и прочие с ней заодно окажутся, все свои распри забудут – дело-то всех касается. Мигом сообразили: Корней Андрея не обидит, выделит вам долю, не скупясь, а они-то с чем тут останутся? Самой Тане оно и лучше, конечно: если Андрея Корней отделит, то Лавр остается единственным наследником, это просто она еще не сообразила. А то ведь уже поговаривали кумушки у колодца, что коли Лавр слаб, так Корней может и Андрея наследником назвать. Тем более теперь, если он женится. Но это Татьяне ваше отделение выгодно, а ее снохам да племянницам?