Текст книги "Полоса отчуждения"

Подморозило.

Но не настолько, чтобы люди от холода кинулись спасаться в машинах. Вяло этак проходили мимо и из всех шустрых, что стояли на автовокзальной площади, не задействовали никого.

Подскочил мальчишка с рюкзачком, явно не местный. Спросил, на чем можно доехать до Мамаева кургана.

Подсела старушка, предлагая беляши стародавней свежести. И опять потянулись скучные минуты.

Федор в постоянном недоступе.

Максим вышел поразмяться, и тут его вниманием завладел седой старик, присматривающийся к машинам так, словно собирался их просватать.

Оказался и возле Максимовой любимицы.

– Что вы хотели? – вопросом остановил его Максим.

– Да инструктор по вождению мне нужен, – произнес дед.

– Это надо в автошколу рулить, – подал голос шофер, что стоял в стороне.

– А зачем он вам нужен? – поинтересовался Максим.

– Да машину мне как ветерану государство подарило. А я давно свое отшоферил – глаза ни к черту. Вот внучку решил к этому делу приблизить.

– Ну я же говорю, что вам в школу шоферов надо, – опять подал голос тот же водила.

– Ну что ты заладил одно и то же? – огрызнулся дед. И снова оборотился к Максиму: – У ней права-то есть. Но нужен человек, который научил бы читать дорогу. – А через минуту объяснил: – Я сам шофер первого класса. Всю войну прошел. И тебя по аккурату машины вычислил. – Он откачнулся от длинноты последней фразы и вопросил: – Может, возьмешься? – И тут же заверил: – Я тебе среднюю твою выручку платить буду.

Максим, как по дорожке с препятствиями, пробежал по лону перспективы, которая открывалась.

В плюсе было то, что заработок в зиму значительно упал и почти все время проходит в бестолковых жданках.

А с другой стороны предлагалась некая привязь.

Обязательность.

И с мужиками о житье-нытье не побазаришь.

И с Федькой не встретишься.

– Я подумаю, – сказал Максим.

– Тогда вот мой телефон, – сказал старик и протянул визитную карточку. Когда дед отошел, Максим прочел: «Чекунов Герасим Михайлович – доктор сельскохозяйственных наук, академик».

– Вот тебе и божий одуванчик! – воскликнул он.

– Что ему было надо? – спросил давешний говорун.

Максим рассказал о сути разговора.

– Да иди, – сказал водила. – Чего ты думаешь? Не каждый день такой фарт выпадает. И семья, вишь, какая интеллигентная.

Он чуть помолчал и произнес:

– Если передумаешь, меня порекомендуй.

А еще через минуту спросил:

– А чего он тебя-то выбрал?

– Сказал, что у меня тачка самая приглядная.

– Это как понять?

– Ну не битая и не жеваная, как у тебя.

Шофер обиделся:

– Я все время на подхвате. А ты только и делаешь, что тут загораешь.

И в это время позвонил Федор.

– У меня новость, – сказал Максим.

– Если плохая, – в своей манере начал Малых, – то расскажешь ее кому-нибудь другому.

– Да посоветоваться мне с тобой надо, – произнес Максим.

– Ну тогда я сейчас подрулю.

Но появился он на площади на исходе второго часа.

– Мужику прямо на дороге стало плохо, – объяснил он. – «Скорую» вызвали, а она черепаший вариант пошла отрабатывать. А у мужика сын в кардиоцентре работает. Вот я его туда и оттаранил. И, говорят, вовремя. Еще быть чуть…

И тут к ним подошла какая-то девица.

– Вы Максим? – глянула почему-то на Федора.

– Нет, вот он, – и плечом придвинул к ней друга.

– А я – Катя.

– Очень приятно, – опять сказал Федор.

– Мне дедушка позвонил, – продолжила она, – и дал номер вашей машины.

– Прямо как в детективе, – снова прокомментировал Федор.

– Так вы согласны? – спросила она.

И его «да», как вставная челюсть, упало изо рта.

– Ну и прекрасно!

И тоже достала визитку.

– Завтра в семь придете вот по этому адресу.

– Да в это время еще темь-теменская будет! – снова вскричал Федор.

– А мы будем учиться, – назидательно ответила Катя, – в любое время суток. Правда, Максим?

Это согласие он подтвердил кивком.

– Ну и королева! – завосхищался Федор, когда Катя ушла. – Посмотри хоть, кто она.

Екатерина была кандидатом технических наук. Доцентом.

– Ну ты, друже, и влип! – сочувственно начал Федор.

– Отказаться-то можно в любое время, если не заклиматит, – ответил Максим.

На том и порешили.

Максим никогда не думал, что чтение так здорово может скрасить ожидание. Только не того, что уже улеглось в книжки. А такое вот, растерзанное, даже порой мятое-перемятое, каким стал снабжать его Федор.

Свою будущую книгу, а Федор писал ее уже целый год, он решил назвать «Сто дней в такси».

И пока Кати нет, Максим начинает читать рукопись:

Пока ждал в одном дворе клиента, туда привезли деревянные детали для детского городка. Молодые мамаши и папаши кинулись помогать разгружать, а один старичок подошел ко мне и говорит:

– Сколь дощёк зазря поизвели. Ведь эти супостаты, – кивнул он в сторону пацанов, – в один момент все позорят.

– Ну чего ворчишь, Лексеич? – с издевкой в тоне произнес проходящий мимо молодяк. – Ты радоваться должон, что детям лучше будет. За это ведь воевали? – он поперхнулся смешком: – Хотя тебе-то уж ничего не надо.

– Ничего! – зло передразнил его дед. – На гроба-то материалу нету, а тут на игрушки вон какой деляк позагнали.

Максим чуть приежился.

Представил эту картину, и грустно стало.

И молодой человек прав, и дед тоже.

Как же все привести к общему знаменателю?

И вспомнил, как один клиент говорил ему: «Трупы надо сжигать.

Земля и так разной мерзостью перегружена».

Жутко все это.

Он снова придвинул к себе рукопись.

Начал читать.

Паренек, совсем еще пацан, просит подождать, пока выйдет его подружка.

Пять минут ждем, десять. А ее все нету.

– Значит, кто-то ее перекосоглазил?

– Избил, что ли? – не понимаю я.

– Нет! – смеется парень. – Я ее закосоглазил, то есть, заинтересовал. Косяка стала она в мою сторону давить. А кто-то, видимо, тетьми-метьми, – он пошелестел пальцами, – рамус козырной сделал. Вот она к нему и переметнулась. – Он вздохнул и заключил: – Ну ничего, не пропадем. Песня такая финская есть: «Если невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло».

Вроде бы и кочетится пацанишка-то. А глаза грустные. Скреблова Мотя, как шутил мой дед, цыпки с души ластиком счищает.

«Тоже история не из веселых», – подумал Максим.

– А когда послушаешь, – произнес он вслух, – одни хохмы вроде ему люди подбрасывают. Но это, наверно, для книги серьез нужен. Хаханьки пусть на свободе гуляют.

Он сникается над следующим листом:

– Блудлец я был в молодости. Девок и молодых баб за здорово живешь облапошивал. Думал, эта наука в пропащие годы списана. Ан пригодилась.

– Опыт передавать стал? – смеюсь я.

– От бессонницы этим избавляюсь.

– Каким же образом?

– Как начну вспоминать всех своих подружек, так дальше первой сотни не ухожу. Где-то на восьмом десятке уже носом пузыри пускаю.

Он посидел несколько мгновений молча, потом спросил, конкретно ни к кому не обращаясь:

– А интересно, вспоминают они меня?

Ну это уже хоть что-то. Причем об этом Федор уже рассказывал.

Да, все тачают, что раньше нравственность была выше. И мораль попригляднее.

А вон, целую сотню, как говорит, облапошил.

– С ума сойти и не выйти! – произнес Максим.

А дольше уже из чисто Федоровского, или Малыхинского, как правильно квалифицировать, прочитал это коротенькое.

Всего в четыре строчки:

Сидит на бордюре, свесив голову. Останавливаюсь.

– Вам плохо? – спрашиваю.

– А кому сейчас хорошо? – отвечает.

И этакая блаженная пьяненькая улыбка.

И в это время подошла Катя.

Садится за руль.

И говорит:

– Командуйте, Максим Гаврилович!

И хоть отчество переврала, но приятно, что тебя так величают.

– Нынче учимся поворачивать при загруженности дороги, – сообщает он.

Катя слушает внимательно.

И, что заметил Максим, никогда не переспрашивает.

И вот что удивительно, мужу не позволяет присутствовать при своей учебе вождению.

Потому он ее даже до машины не провожает.

Зато дед всякий раз допытывается: «Не очень она вам кровь на воду переводит?»

Однако впереди перекресток.

– Когда машин нет, то тут и проблем не существует, – говорит Максим. – Ну а если поток?

Они ждут, пока перемежится череда поперечников.

Вот небольшой затор.

– Вперед! – командует Максим.

– Но… – начала было она.

– Просвет перекрыл левак, – он поправляется: – Простите, тот водитель, что повернул налево.

– Это и зовется «читать дорогу»? – спрашивает она.

– Не только.

И он начал более назидательно.

– Вот, – при повороте все ваше внимание было обращено на левую сторону. А ехать-то вам надо вправо.

– Ну и что? – спросила она.

– Вы двинулись, когда глаза у вас следили за тем, что творилось с левой стороны.

Она смотрела не него укомплектованным восхищением взором и словно боялась, что он влепит ей двойку.

– А под колесами у вас мог оказаться пешеход, – сказал эгоистично он. И она содрогнулась.

Катя вышла из-за руля в испарине.

– На сегодня хватит, – сказала и улыбнулась с оттенком все той же школярной виноватости.

Максим уже заметил: как только рядом с ним появляется молодая женщина, у супруги на лице появляется уже ставшая традиционной ухмылка. Как бы отмечающая прознание про его шкодства.

Но еще шкодства-то нет и в помине.

Есть работа.

Правда, не очень обременительная, но вместе с тем и канительная.

Ведь целый день приходится ему подстраиваться под Катино свободное время.

Потому свое он коротает чтением записок Федора.

Вот сегодня напал на что-то большое.

Углубился.

– Ха-ха! Карасъ-морасъ отелился!

Нервно усаживается рядом со мной и, чувствую, торопится перевести на доступность свое иносказание.

– Свататься сейчас ездил. Из объявления ее вылущил. Сама из себя такая. В очках. Ежели поглядеть, можно подумать, что не знает, какими у нас словами срамные места называются.

Он – с небольшим поддавом – всохохотнул и продолжил:

– Сидим чинно так, – она мизинец все время на отлете держит, словно купчиха, которая чай с фарфорового блюдца пьет.

«Расскажите мне о себе» – пытает.

Ну я, как по нотам, только не в линию, а в клетку. Говорю: «Ну родился я, как все нормальные люди, в положенный срок и под медицинским надзором. Ну, потом, естественно, рос, развивался, учился…»

«А что вы закончили?» – любопытничает.

«Консерваторию», – давлю я понт.

«И по какому же классу?»

«Дальше второго не пошел».

«Нет, скажите, на чем играете или вы дирижируете?»

«Да, да, я дирижер!»

И мне:

– Кликуха у меня такая у Хозяина была.

«Ну а может, вы, как бы это выразиться, чтоб вас не обидеть, злоупотребляете спиртным?»

«Упаси Бог! Я отродясь и глотка водки не сделал».

«А курите?» – интересуется.

«И тут Господь миловал».

«Ну хоть какие-то у вас пороки есть?»

«Есть один».

«Какой же?»

«Я, когда не видят дамы, одно место, не при прекрасном поле будет сказано, сапожной щеткой чохаю!»

Погоняла она две неполных морщинки по своему лобику и призналась: «Слава богу, у нас почти одинаковые увлечения: я то же самое делаю, только зубной щеткой!»

И он опять всхохотнул.

– Ха-ха, карасъ-морасъ отелился!

– А это как понять? – полюбопытствовал я.

– Я – Карасев, а она – Морасева.

– А почему отелился-то?

– Ну уже в конце я ей объяснил, что ощущение при моем пороке такое, словно пытаешься взять наломок невладанную ежиху, а она мне кидает: «Ты скорее телись, красавчик!»

– В каком смысле?

– «Делай предложение».

– Ну и что? – сбыв интерес к его истории, спросил я.

– Сделал! Ха-ха.

Едва Максим дочитал это, как позвонила Катя.

– Сегодня занятий не будет, – сказала.

– А завтра во сколько приезжать? – спросил он.

– Я позвоню потом, – произнесла она и отключилась.

Утром Катя не позвонила.

И тогда Максим набрал мобил деда.

Тот, разгоряченный каким-то разговором, произнес:

– Да не может она ни сегодня, ни завтра, наверно, тоже. Этот идиот избил ее.

Максим не уточнил, кто именно. Но очень резонно заподозрил мужа.

Его звали Сергей.

Как пооткровенничала Катя, он был сын довольно знатных родителей.

Отсюда и необузданный нрав.

И вот теперь он поднял на нее руку.

Максим поехал на стоянку, где поставил машину Кати, и взял свою. А когда шел домой из гаража, Катя позвонила.

– Это он меня к вам приревновал, – сказала.

– Но ведь… – начал он.

Она перехватила его фразу в самом начале:

– Такие не ждут, когда возникнет повод.

– Ну что же делать? – спросил Максим.

– Ездить! – ответила она. – Вот только синяки сойдут.

Связь прервалась.

И ему вдруг расхотелось идти домой.

Он в раздумье постоял у гаражной проходной и пошел к своей машине. Накануне Федор дал ему бобину со своими песнями и магнитофон.

«Развлекайся там на досуге», – сказал.

И вот сейчас Максим за этим и шел.

Первая песня сразила непонятностью:

 
Давай не будем грусть копировать,
Когда веселье душу жжет,
Когда захочется кастрировать
С лежалой семгой бутерброд.
 
 
Когда заштатная неведомость,
Поджилки в струны превратив,
Сует на подпись смеховедомость
За выпитый аперитив.
 
 
И все, чем мы с горой не сходимся,
Нас приговаривает вдруг
Признаться русскою пословицей,
Что друг один милее двух.
 

– Чего-то я такой пословицы не слышал, – сказал самому себе Максим.

Включил дальше.

На этот раз шли стихи.

Вернее, четверостишья.

И комментарии к ним. «О вине».

И дальше стихотворный текст:

 
Многое заключено
В нас, чего не понять.
И потому вино
Пришлось изобретать.
 

А это о сокровенном.

И – шло:

 
Впитала людская спесь,
Пытая тоской организм.
«Воспользуемся тем, что есть!»
Так был возглашен онанизм.
 

И немножко политического фона.

Тут какая-то состоялась звукозаминка и голос Федора возвестил: «Недавно президент сказал, что надо экономить на электричестве. Вот как будет это выглядеть»:

 
Мрак поселится в городе,
Безнадежный, холодный мрак.
И лишь только поймется тогда,
Что и где мы творили не так.
 
 
И вроде бы дальше без перехода:
Как не пытайся, не старайся
Всем доказать, что жизнь мила,
Но только взрыв судьбы Чубайса
Поставлен во главе угла.
 

И далее комментарии: «Запустил Чубайс в народ взрывчатку по имени ваучеры. Но детонации не последовало. А вот уже взрыв на Саяно-Шушенской станции вряд ли ему простится. Ведь там когда-то готовил взрыв еще один бедолага, имя которому – Ленин».

Максим выключил магнитофон.

Не любил он участвовать в политических дрязгах.

Говорил просто, что это не для его ума.

– Ну, – тихо вопросил он неведомо кого, – что будем делать дальше?

И с этими словами покинул гараж.

Чем больше Максим вчитывался в записки Федора, тем больше ощущал свою неполноценность, что ли.

Как-то не получалось у него настроиться на волну клиента.

Вроде все слышал, о чем он говорил.

А вот какой-то зримости всего того, о чем шла речь, не ощущал.

А Федор всегда кипел.

Причем по всякому поводу.

А иногда и без оного.

И однажды Максим сказал ему об этом.

И тот ответил:

– Ты знаешь, что привез из своего «Леспромхоза»? Это дремучее невежество и толстокожесть. И город тебя сейчас – через людей, которых ты возишь, – пичкает интеллектом и пытается сделать тоньше твои чувства.

Максим хотел обидеться, но, если откровенно, до конца не уяснил, о чем речь.

Например, что это за невидушка такая «интеллект», которым его кормят, а он не замечает этого?

А чувства у него и до города сроду толстыми не были.

А потом, кто их измерял?

Есть, и все тебе.

Отличаешь холодное от горячего, и чего еще нужно?

Нынче Катя вызвала его к семи.

Но и к восьми так и не появилась.

И Максим достал записки Федора.

И сразу натолкнулся на уже знакомое.

Когда он рассказал про деда, что о гробе грядущем пекся.

Придвинул к себе бумажку.

Стал читать:

Проезжаю мимо того двора, в котором детский городок сгружали.

Из-за любопытства решил завернуть. Захотелось узнать, прав ли был старик, который утверждал, что пацаны всю эту красоту порешат.

Подъехал. Точно, порешили. У сов, что были на коньке теремка, головы пообрубали. А петушка, который, раскрылясь, взвился над колодцем, совсем изничтожили.

Да что там петушок! Одна стена теремка уже лежала на земле. А из трех леших, изуродованных до неузнаваемости, кто-то сбил плот, и на нем восседают четыре размалеванных и до вульгарности заголенных девахи. Только я остановился, и Алексеич ко мне подхромыливает. Но вместо ожидаемого мною «Я же говорил» любопытствует:

– А правда, гробы долгоиграющие стали гондобить? До кладбища довезут в них покойника, а потом в целлофановый мешок его и – в землянскую губернию.

– Да слыхал я про это, – ответил я Алексеичу – а видать не видывал.

– Да! – вздохнул дед. – Хучъ иди воруй тес себе на гроб. Ведь мне кажется, срамно лежать вот так в мешке. Как нехристь.

Дочитал Максим это и следом углубился во вторую историю.

Тоже про детей:

Останавливает тщедушный пацанчик, за пазухой у которого что-то живое.

– Вам щенок не нужен? – спрашивает.

– Нет, – отвечаю.

А он говорит:

– Вот кто-то взял и бросил на улице.

– Ну возьми себе.

– Мне нельзя.

– Почему?

– Мачеха у меня.

Понимающе киваю и говорю:

– Ну давай вместе определим.

Заезжаем в детсад.

Восторгу!..

А вот третью с первого раза так и не осилил.

Больно уж муторной она показалась.

Потом – увлекся:

Говорит на той задумчивости, которая свойственна людям или во всем сильно убежденным, или неимоверно притворным:

– Вот гляжу я на наших правителей. Вроде бы ребята свойские по всем статьям. Никто из них не имел прошлого, которое на них бы работало. И все же что-то в них улавливается этакое, что заставляет думать: мол, вот играют они с нами в дурачка.

Ну, спрашивается, в какой бы стране потерпели президентов и премьеров разных, которые не могли бы ответить народу: почему изобилие порождает нищету? И удивительно, все говорят о самом факте, а о причинах никто не заикается. Иногда этак промелькнет модное сейчас слово «мафия». Но кто в ней состоит? И почему она так всемогуща, что с нею не в силах справиться правительство? Пригласите тогда Интерпол, может, он лучше, чем наше хваленое ФСБ и милиция сыщет наших внутренних врагов.

И умолк. Так и не выйдя из той самой, сосредоточенной, что ли, задумчивости.

Только что Максим дочитал это, как вышла Катя.

В темных очках.

Поздоровалась за руку.

Пальцы холодные и чуть липкие.

А общей приглядности не утратила.

Поехали.

И вдруг она предложила:

– А что если нам обойтись без заданий?

– В каком смысле? – спросил он.

– Я буду ехать, а вы мне будете – на ходу – говорить, что не так.

А когда они приехали на Семь ветров, неожиданно предложила:

– А давайте к нам на дачу съездим?

– Да ведь зима, что там делать теперь? – вопросил он.

– Просто посмотрим. Да и дорогу заодно я проторю.

И призналась, что дача для нее не только место уединения, но и не связанная с физической работа:

– Я на ней диссертацию написала. Сидишь, корпишь, а кругом соловьи поют, горлинки гурлят. – Она вдруг построжела лицом и произнесла: – А однажды я видела у нас на даче змею.

– Не взмолилась она человеческим голосом? – на манер Федора вопросил Максим.

– Она заползла в куст, который я до сих пор боюсь, – призналась она.

Дача у Кати была в Ерзовке.

Они проезжали мимо того места, где Лариса у него…

Он прострелил память о том дне многоточиями и повелел:

– Остановись здесь.

Она притормозила и догадливо поинтересовалась:

– Что-нибудь у вас с этой дорогой связано?

– Да! – на ложной печали ответил он. – Тут погиб один из наших таксистов.

– Но ведь вокруг ни одного столба! – озирнулась она, уверенная, что для того, чтобы погибнуть, нужны именно они.

Тем более что он недавно показал на Семи ветрах место, где на столбе висел венок.

Там оборвал свою жизнь юный грузинчик на «мерседесе».

– Как он тут сумел развить такую скорость, – недоумевал Максим, – чтобы перескочить через бордюр и из машины сделать дугу с колокольчиком?

Последнюю часть фразы он позаимствовал у Ивана Доронина.

– А в газете написали, – сказал тогда Максим, – что водитель ехал со скоростью шестьдесят километров в час.

Дача была не шикарной, как того ожидал Максим.

Но вполне приличной.

– Вон тот куст, в который уползла змея, – показала она. И вдруг вспыхнула недоумением: – Смотрите, яблоко!

Да, оно рдело на самой макушке дерева.

– Достать? – спросил он.

– А вы сумеете? – и вдруг сообщила причину своего сомнения: – Мой муж, например, боится лазать на деревья.

Максим неуклюже, поскольку раньше никогда подобного не делал, однако добрался до самой макушки и только вознамерился сорвать яблоко, как оно – само – сорвалось и полетело вниз.

Когда он спустился, Катя грела яблоко в руках.

– Зря бочок посбился, – сказала, – а то бы я его хранила.

В дом заходить они не стали.

И вдруг она ни с того ни с сего произнесла:

– А вы знаете, что Пушкин работал лежа?

– В каком смысле? – простовато уточнил он, как-то молниеносно поняв, что вопрос как раз и выявляет его толстокожесть и невежество. – Значит, «Евгения Онегина» он вылежал?

И стал читать кусок из романа, который запомнил еще со школьных лет:

 
Всего, что знал еще Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук…
 

И тут чтение подхватила Катя:

 
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон.
 

И вдруг, прервав декламацию, поинтересовалась:

– А вы читали что-нибудь Назона? – И, перебив его ответ, призналась: – У меня до него руки так и не дошли.

Назад она ехала с большей уверенностью, а когда проезжали место придуманной им трагедии, нажала на клаксон.

– Я всякий раз, – сказала, – буду тут бибикать в память о вашем друге. – И, как показалось ему, кокетливо добавила: – И о нашей этой поездке тоже.