Текст книги "Крылья для демона"

– Понимаю тебя, Артем, – Моленко переключился на учительскую интонацию, – кризис среднего возраста. Сам проходил. Тяжко. Поверь, у тебя хорошая работа. Видишь ли, – он покрутил пальцем крохотный сувенирный глобус. – одни жопу себе рвут, чтобы у них все было, а другие жилы… Чтобы кого-то было меньше.

– Кого же? – Переспросил Артем от порога.

– Ну, мудаков, например.

– Учту, – угрюмо пообещал Артем.

– Ты у бабки живешь?

– Ну.

– Не дохнет?

– Нас переживет.

Моленко выдержал паузу.

– Насчет кризиса. Давай так: бабку отыграете – хата твоя.

Артем опешил.

– Как это?..

– Каком кверху! Лет тебе под сраку – пора. Договорились?

Артем помедлил.

– Ну, – родил он, наконец.

– Ладно, не мычи. Меня Вадим Сергеевич ждет. Рядов с тобой свяжется. Работенка есть. С коровой, кстати, хорошо придумал. Молодец. Проняло козла. Все, вали-вали! – Моленко замахал рукой.

Артем долго сидел под «Серой лошадью», тупо смотрел на руль и клял себя за мягкотелость. Как всегда, после драки, стаями хорохорились правильные слова. Мимо проходили люди: ухоженные, в пиджаках, с мыслями на миллион. Выскочила Зоя, оправив юбку, с солдатской спешкой выкурила сигарету. Бычок кувыркнулся за леера, остался дымиться среди машин. За спиной мерзко квакнул клаксон. Артем бросил взгляд на зеркало. Из зеленого крузака нервно выглядывал лысый тип. Артем завелся, небрежно закинул револьвер под сиденье, по ходу выворачивая с парковки.

– Работа, говоришь, хорошая! – пробурчал он. Колесо провалилось в колдобину. Бампер высунулся на проезжую часть, щелкая поворотником. – Будет тебе доля с барабана, козлина!

Как он и ожидал, Шлёмы в галерее не было. Артем прошел сквозь ряды картин, игнорируя оклики. Дернув дверь фотостудии, встревожил рой полуголых красавиц. Модели подтянули тряпки на уровень груди. Субтильный супчик с огромной фотокамерой жеманно разобиделся. Попробовал шипеть, но Артем заткнул его встречным вопросом.

– Начальник где?!

– А вы, собственно, кто? – заартачился фотограф.

– Конь в пальто!

– Артем, мы работаем, – заступилась одна из девушек.

– Привет, Инна! – сухо поздоровался Артем. – Где Шлюмкин, знаешь?

– Вчера бухал. У Питера… наверное.

Во дворе убогой «сталинки» тихо и по-домашнему уютно. Голосят воробьи, перескакивают стаей с места на место. Под стенкой покосившегося сарая наслаждается костью барбос. Он трогательно вышаркивает языком недоступные места, карий глаз по пиратски, с прищуром, задевает каждого, кто проходит мимо. Таких немного: дедок с ведром и Артем. Ранние птахи все на работе, трутни досыпают честно нажитое. Время тикает к полудню. Солнце взобралось над невысокими крышами, по деревьям блескуче рассыпалась «бриллиантовая зелень». Словно проснувшись, то тут, то там, осыпаются мохнатые «снежинки», ленивый ветер сталкивает их в орды, да укладывает сугробиками по ямкам и вдоль бордюр – тополя отдавали пух.

Окно второго этажа по-буржуйски солировало между «гегемонских» рассохшихся рам. Ни тебе цветочного горшка, ни занавесочек – шикарная авангардная штора в лиловых пятнах полоскалась через створку. По-нынешнему – почти пиратский флаг. Артем медленно пересек детскую площадку. В песочнице кто-то забыл туфлю. Не иначе бедолажка удирала босиком. Бутылка из-под «Амареты» глумливо закатилась под качельку – крохотную, малышковую. Под отпечатками каблуков, в песке, бычки и фольга от чипсов. В клумбе усердно возделанную неизвестной старушкой, греется белая кошка. Белая условно – клочковатая шерсть давно утратила исходный колер. Под носом счастливицы – промасленная газетка с рыбными трупиками.

Подъезд дыхнул холодом. Артем переступил порог, обволокла давящая тишина. Широкие ступени лестницы истерты с краев, мраморная крошка светится в бетоне, будто сало бумажной колбасы. В узкое оконце с верхней площадки режет темноту свет. Стекло замазано многолетней пылью. Артем заглянул на двор, перечеркнутый узором трещин. Никого. Прислушался. За дверями – неторопливая суета. Бубнят голоса, вякает урывками ребенок. Из-за самой богатой, стальной, с бронзовой цифрой «11» – ни звука. Рука нащупала рукоять револьвера. Чужие, немеющие пальцы ощутили ребристую поверхность. «Бом-бом», – сказал дверной звонок. Когда успел? Все происходило само собой. Голова отдельно, руки сами по себе, задубевшие ноги вросли столбами в бетон. «Бом-бом», – повторил звонок. Моргнул глазок. Артем автоматически оглянулся. Назад, в глубину подъезда. За дверью – чужое дыхание. Писклявый голос поинтересовался.

– Кто? – осторожно, заспанно, но по-женски истерично.

– Конь в пальто! – раздраженно откликнулся Артем. – Питер дома? – На всякий случай добавил. – С работы. У него холодильник мыши унесли.

– Какие мыши? – опешила девушка.

– Серые, американские. Открывай, давай!

В квартире зашушукались. Затем раздался тяжелый шаг, тапки шлепают задниками. Еще, наверное, и шелковый халат… Опять мигнул глазок, через паузу, в два щелчка замок провернулся. Дверь приоткрылась.

– Хай! – Что за талант скрывать под восклицанием вопрос!

– Здорово, Пидер! – Артем бесцеремонно ввалился в квартиру. Старательно закрыл дверь, и лишь затем повернулся к хозяину. Директор ресторана вмещал в себе настороженность с негодованием. Но интеллигентно, глубоко внутри – помнит, собака, тонкости перевода. И ведь, правда, в халате! – Как дела?!

– Ты почему? – спросил Питер.

– Не «почему», а «зачем», – поправил Артем.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – Артем изо всех сил играл в доброжелательность. Трещало за ушами от улыбки. – Не пригласишь? Да ты, брат, не обижайся! У нас здесь всегда так: сначала в морду, потом – не разлей вода.

– Понимаю, – Питер дернул щекой.

– Чего ты понимаешь? – Артем похлопал его по плечу правой рукой, левую свело до судорог на рукояти. Длинный коридор за спиной Питера заканчивался кухней. Влево-вправо – три двери.

Артем нагло обошел хозяина. – Ну, показывай свою общагу! – весело потребовал он, заглядывая в ближайшую комнату. – Здесь у тебя зала?

– Я, как это… – заблеял Питер.

– О, Анжелка! – восхитился Артем.

– Не один! – закончил американец.

– Родину за пиастры продаешь? – Артем зашел в гостиную.

Официантка с «Океана» сидела на разложенном диване, подобрав под себя ноги.

– Пошел ты, Тёма! – огрызнулась она. Пальцы теребят воротник мужской рубахи, застегнутой второпях не на те пуговицы. Артем обернулся к Питеру.

– О, служебный роман! – восхитился он. Питер ничего не понял, но улыбнулся. Ухоженная квартира. Ничего не скажешь. Ровные стены, мебель, огромный телевизор, как славянский шкаф. Цветастый ковролин под ногами. Жуть, как захотелось разуться. Ну, извини, Америка… Простыни под Анжелой взъерошены – силен, самец! Пододеяльник на полу, из-под него торчит горлышко Ред Лебла. В «правильных» бокалах буреют на донышке остатки. Надо же, ни капли кока-колы. – Как же ты, Анжела? – Артем удрученно покачал головой. Девушка фыркнула. Артем поискал стул, не нашел. Подхватив стакан, допил остатки вискаря. Засек, как Анжелка кусает нижнюю губу. Подмигнул. – Ох, дрянь вы пьете! – Обернулся к Питеру. – Ну, ты и жмот, Пидер. Зачетная ж телка! – Анжела на этот раз промолчала. «И правильно, коза – сечешь, чем пахнет…». Стакан встал неровно, с краю, глухо упал на пододеяльник. По шелку – россыпь коричневых пятен. Артем съязвил. – Пардоньте!

– Что ты… вы хотел? – с педантичной расстановкой выложил Питер.

Артем стер улыбку.

– Вова где?..

* * *

За дверью честно сражались с утренней эрекцией. Кровать ритмично грохочет ножками, с совиным уханьем подпевает Шлёмина счастливица. Или счастливец?

– Вот с кокса прет! – Артем отпустил набалдашник двери. – Да, Анжела?

– Не знаю, – огрызнулась она, подставляя чайник под струю воды.

– С кокса! – настоял Артем, вдруг заметил, что Питер топчется на пороге кухни. – Да, ты садись, Америка. Не в гостях. – Ладони взмокли, Артем отер руки о скатерть. – Анжелка, давно ты с ним?

– У тебя не спросила! – фыркнула она. Щелкнуло, по газовой конфорке побежало пламя. Анжела поставила чайник.

– Вот я и интересуюсь.

– Тёма, ты бухой! – официантка оперлась о подоконник.

– Ну и что? – удивился Артем. – И он бухой. Слушай, Сомова, а давай мы «в трояка»?

– Мудак!

– Чего это? Со мной было, с ним тоже – поместимся как-нибудь.

– Пошел в жопу! Или к мыши своей, – посоветовала Анжела.

– Че-о, у меня денег нет?

– Мозгов у тебя нет.

– Нет, – согласился Артем. Вдруг прислушался. – О, отпускает уже! – В комнате мычали в два голоса под хаотичную аритмию. Артем поинтересовался. – Баба хоть? – он кивнул в сторону двери. – С бомонда станется! – Анжела проследила за левой рукой, что спряталась в карман. «Что ж ты бледнеешь, дурочка?». – Анжела, а хочешь, я на тебе америкашку женю? По старой дружбе. (Пауза). Слышь, Пидер, у нас строго: поимел – кольцо на палец. Чем имел – туда и кольцо… – Артем резко велел. – Анжел, иди домой! – Пусто, без эмоций.

– Ты…

– Домой! – прошипел Артем. Глаза ничего не видят, только вращающуюся ручку. Там – сдавленное хихиканье, там весело.

– Ты мокрый весь, – не унималась Анжела. – Давай налью, поговорим, успокоишься! – раскрыв бар, она плеснула в рюмку из первой попавшейся бутылки. Бейлис. Богато…

– Я уже бухой! – он взвел курок. Американец, даром, что таксист, замер с отвисшей челюстью. Ножки-спички смешно белеют, он как баба стиснул колени, трясущиеся руки натянули друг на друга полы халата, будто нет ничего важнее цвета его трусов. Вон на Анжелке их нет вообще. Согнулась в углу, ладони на ушах, а из-под края рубахи торчит попа. Правильно, голуба! – случается, башка значительнее жопы.

– Не надо! – её голос чуть слышен за свистом чайника. Дверь в прихожей со скрипом раскрылась. Артем шагнул к проему на негнущихся ногах. Шлёма: тщедушное тельце, бедра обмотаны полотенцем.

– Чего не надо? – Шлюмкин сослепу присмотрелся к силуэту. – О, старичок!..

Ствол на уровне глаз… Банг! Белая тень сорвалась из-под среза ствола. Банг, банг! Артем перешагнул через что-то липкое, поймал простыню у двери. Револьвер дернулся. Глухой стук о пол. В ушах – звон. Кислый запах пороха режет глаза. Трясется вместе с сердцем рука. Визг за спиной, грохот мебели – отдаленный, будто через вату. Он прислонился к стене, успев переложить ствол в правую руку. Пуля перевернулся чайник, кухню обдало кипятком. Анжелка дернулась. Глаз из-под предплечья смотрит укоризненно. По дорогой американской рубахе потянулся темный ручеек. Щелчок. Ствол отработал вхолостую. Механически – рывок экстрактора: посыпались гильзы, обжигая руки. Питер под столом, колотится и шепчет невпопад огромные несвязанные предложения, речь путается – английская, русская. Рука в карман. Пусто. Патронов нет. Артем хапнул вонючего воздуха, закашлялся. Ноги подогнулись, он опустился на пол. Рядом, раскинувшись, глазел в потолок Шлёма. Артем, не соображая, повернулся к двери. В луже крови, на боку, вывернув руки, лежит женщина. Ирка…

– Ты чего, старичок, заснул?

Артем тряхнул головой, отгоняя наваждения. Шумно вздохнул.

– Ну, тебя и прет! – посочувствовал Шлёма. Из-за его спины выглянула конопатая мордашка.

– Хай! – непременная белозубая улыбка.

– Хай, – кивнул Артем. Он отпустил револьвер, заметил, как с облегчением поднимается с пола Анжелка:

– Мудак! – он скорее догадался, чем услышал.

– А чего это вы тут делаете? – Шлёма оттер Артема из коридора. Бледный Питер еле пошевелил губами. Шлёма развеселился – Тём, чего ты им принес? Есть еще? Анжел, почему без трусов?

Официантка продолжала коситься на Артема. Он показал ей пустые ладони. Кивнул. Она отвернулась.

– Я ухожу, – Артем направился к двери.

– Бай! – конопатая помахала вслед.

Уже у порога, его догнал оклик.

– Тёма, чего приходил то? – Шлёма добрался, теряя тапки. Его глаза загадочно заблестели. – Слушай, спасибо за подгон. Две сотни – шлак. Но сука твоя – отпад. Слушай, в мусарню не побежит? Чего молчишь? – он попробовал догадаться. – А, ты про Анжелку! Да плюнь, шалава и есть…

– Вова! – позвала конопатая.

– Ща, подожди, корова! – он ехидно приблизился к Артему. – Представляешь, по-нашему ни бельмеса. Ее штырить, как радио послушать – «Голос Америки». Ха-ха.

– ЗдОрово, – согласился Артем. Он навис над щуплым Шлемой, тяжелая рука легла на плечо. Заглянул в глаза. – Скажи, Вовчик, зачем ты… девок?

– Ты че, больно! – Шлема поправил полотенце. – Ведь клево! – Анжелка выглянула в коридор. Словив неприязненный взгляд, сгинула.

– Художницу «клево»? – спросил Артем.

– Я же сказал – отпад! Не представляешь – целка!

– Не представляю…

– Ты смотри, старичок – профотбор прошла, – Шлема захихикал, – пускай приходит.

– Ты на работу ее звал, – напомнил Артем.

– Слушай – бабки взяла? Че ныть-то? Да и кому ее мазня нужна? – Шлема вдруг забеспокоился. – Слушай, может, стукнула ментам?

– Нет.

– Точно?

– Точно.

– Ну, брат, я перед тобой в долгу! – Шлема вывернулся, не оборачиваясь, замахал рукой.

– Да, сочтемся! – Артем громко хлопнул дверью.

Глава 12. Дашка.

Он не придет… За пыльным стеклом воробей ковыряет клювом выщербленную стену. Крохотный глаз не отрывается от Дашки. Коготки цокают по железу. Раздалось:

– Гришаева! – Молчок, никого не охота видеть, даже его. Дашка уселась на продавленное кресло и уставилась на птицу. Страшно захотелось сделать гадость. Хоть какую-нибудь. Она протянула руку и щелкнула пальцем по стеклу. Воробей буквально растворился: в ушах хлопок крыльев, глаз отпечатывает обиженную мину – а его уже нет. Как этого…

– Гришаева, вот ты где! – «Где же еще?». Дежурная сестра, Варвара, кажется, грозно машет историей болезни. Женщина вдруг осеклась, прониклась театральной жалостью. – Ты чего здесь? плачешь?

Дашка шмыгнула носом.

– Чего бы это? – «Ага, ищу пилочку для ногтей или, на худой конец, кусок стекла».

Сестра насупила брови:

– Ничего не удумала?

– Нет, – поднимать голову не хотелось. Тяжелый череп прилип к подоконнику. Варвара мимолетно зыркнула в коридор, затем, обойдя перевернутый стол, подсела к Дашке. Пухлая рука по-свойски обняла плечи.

– Дашуль, ты чего расклеилась? Вот не хватало!

– Ничего.

– Ну-ну, – медсестра неуклюже убрала слезу тыльной стороной ладони. – Сейчас твой бешеный придет, что мы ему скажем?

Воробей вернулся, он гордо посмотрел на Дашку и победным маршем прошествовал по железу. Цок-цок, цок-цок – придурок!

– Не придет! – огрызнулась Дашка.

Медсестра отстранилась.

– Тю-у! – заявила она с полным женским пониманием. – Так вот в чем дело!

Дашка дернула плечом.

– Кирпичи из шоколада, – ровно заявила она.

– Что? – медсестра испуганно посмотрела. Наверное, соображает, что быстрее – вызвать санитаров или сбегать за шприцем.

– Вот, – Дашка показала на воробья. – Грызет.

– Что? – Варвара тупо уставилась на пернатого.

– Ничего, – Дашка снова щелкнула по стеклу. – Уже ничего. – Пусто. Только мокрое пятнышко птичьего помета.

Медсестра встала.

– Давай, Гришаева, не дури! Бегом к Марии Семеновне – готовься к выписке.

– Угу, – промычала Дашка, не поднимая головы.

– Да не «угу», а ноги в руки! Некогда мне с тобой…

– Да, иду я, Варь! – Дашка честно посмотрела на медсестру.

– Глазищи красные, – пробурчала Варвара. Дашка стойко вынесла, как она вытирает ей лицо полой халата. Медсестра отстранилась, присматриваясь. – Пошла б умылась. Маринка заклюет с расспросами.

– В деревнях младенцев умывают халатом, – невпопад заявила Дашка. Варвара вздохнула.

– Ну и?..

– Что б от сглаза, – объяснила Дашка.

– Поняла. Некогда мне, Дашуль. Выбирайся скорее из норки. – Медсестра собралась уходить.

– Варь! – позвала Дашка.

– А? – обернула та.

– У тебя тетрадка пустая есть?

– Зачем? – искреннее удивление. Варя поправила выпавший локон. Прижала к груди казенные бумаги, как Кибальчиш военную тайну.

– Надо, – Дашка пожала плечами. Быстро, боясь обидеть, объяснилась. – Порисовать. Вот…

– Порисовать?.. – эхом отозвалась медсестра. Вдруг, встрепенувшись, повысила голос. – Гришаева, чеши к Марине. Потом будет тебе «порисовать».

– Спасибо, – поблагодарила Дашка.

– Всегда, пожалуйста. Не задерживайся.

– Иду. – Дашка даже встала, поддернула длиннющие рукава тяжелого больничного халата. Почему так? – добрые ласковые люди всегда стараются казаться грознее, чем есть. Дашка осталась одна. Прежде, чем уйти, ее внимание привлекло мелькание за стеклом. Воробушек вернулся. Птах гордо переступал через собственные кучки и победно заглядывался сквозь пыль: «Съела?». Более того, прибыло пополнение. С базарным щебетанием приземлилась тройка шустрых собратьев. Дашка хмыкнула. Четыре клювика, расталкивая друг друга, принялись точить кирпичную стену…

С целлофановым пакетом в охапке Дашка ощущала себя беженкой: пошлые розочки на сером фоне давно истерлись. С трудом поместился домашний халат и тапочки. Общую тетрадку в клеенчатой обложке с тщательно продранными листами чужих болезней, Дашка уложила на самое дно, ближе к тюбику зубной пасты.

– Готова? – соседка по палате, тетя Маша – ее привезли два дня назад с колотой раной бедра – оправила на Дашке одни ей видимые складки. Любимый свитер вместил хозяйку насторожено, не простив предательства с заграничным шмотьем. Шерстяные колючки пощекотали шрам на запястье: «Эх, говорили ведь…».

– Угу, – кивнула Дашка. Она ссутулилась, руки безвольно охватывали пакет – вставать не хотелось. Казалось, бесконечно будут таскать в перевязочную, а Марина Семеновна никогда не прекратит качать про смысл жизни под крепкий обжигающий чай, под блеск старого кафеля с православным календариком в блямбах скотча. Привыкла. Как маме объяснять про «зимпер» вдоль вен? Вчера приходили однокурсники, все больше молчали, один Громыко глупо надрывался, как мог – веселил. По нескладным ужимкам Фомы, Дашка поняла – Артем знает…

– Папаша! – гикнула тетя Маша артиллерийским голосом, – забирай!

Дашка заметно вздрогнула. Все… Отец просунул голову в палату, с присущей одним мужчинам неуверенностью, когда неясно чей туалет – мужской, аль женский. Останется: «Простите, я дверью ошибся» – а дверь уже захлопнулась.

– Доча? – папка мнется в проеме, истязая руками-грабалками драповую кепку.

– Угу, – Дашка тяжело, по-стариковски поднялась. Заскрипела кровать, будто девушка весила с центнер. Тетя Маша, переваливаясь, как колобок, с ноги на ногу докачалась от своего местечка – с солнышком, оконцем и пепельницей на подоконнике. Крепкая рука подраненной старухи похлопала по спине.

– Ну, держись, Дашуля.

– Попробую, – Дашка шмыгнула носом, утерлась клоунским рукавом.

– Я тебе попробую! – женщина погрозила пальцем, вдруг неожиданно подтянула Дашку к себе. В нос ударило карболкой. Она крепко прижала Дашку, едва не придушив. Коротенько, с чувством. Затем подтолкнула к отцу. – Иди уж.

– Вы девочкам привет передавайте.

– Нужны им больно твои приветы! – пробурчала тетя Маша. Мгновение спустя махнула пухлой ладошкой. – Ладно, не переживай – передам. Только смотри, сюда – ни-ни. Что б их, мужиков… Лучше всю жизнь кормить собачек…

– У меня кот есть, – объявила Дашка. Знала, лицо глупо просияло. – Ленивый, жирный.

– Вот-вот, – одобрила соседка.

Отец смущенно вывел Дашку под локоток. Она ждала вопроса об Артеме – и в коридоре, и в лифте, и под бетонным козырьком. Папка молча махнул рукой. К подъезду подкатила желтенькая «Волга»: кособокая, уставшая. Дашка удивленно повернулась к отцу. Такси?! Вместо ответа на немой вопрос, он распахнул перед ней заднюю дверь.

– Садись, доча.

Старенькая машина тряслась по ухабам. Жалобно поскрипывало железо. Шофер, лысый потный дядька в байковой рубашке с закатанными рукавами, легко и непринужденно солировал над дорожным шумом – о погоде, о природе и политике. Немота пассажиров его нисколько не смущала. Изредка, как пар через крышку скороварки, ломились крепкие слова. Пустое. Папка трогательно нянчил Дашкину руку. Сухая мозолистая ладонь неуклюже гладила ее, как поленце. Однажды он нечаянно задел шрам, дергано замер. Вскинул встревоженный взгляд. Дашка отморгала: «Все нормально». Он облегченно, но жалко улыбнулся. Дашке вдруг сделалось стыдно. За все: за мазню бестолковую, за дурную учебу, за роман свой с африканскими страстями, наконец. Глупо, но воспоминания о недоеденной глазунье – отец старательно пробовал сладить с «бабским ремеслом» – дали ток слезам. Дашка, спрятав глаза, оторвала взгляд от окна и прильнула к отцовской груди.

– Папка, – проворковала она по-кошачьи. Таксист оборвался на полуслове, бесстыжие зрачки мигнули в зеркале заднего вида, завистливо засветились.

– А у меня сын… А-а! – он махнул двумя руками. Машина рыскнула. Таксист жестко взялся за «вожжи». Грубо утопил педаль газа.

Зарычало. Он в унисон заключил. – Поколение «пепси»! – И замолк. До конца маршрута…

В комнате было пусто. Нет, конечно, хлама как всегда доставало. Просто вакуум между стенами засасывал, будто черная дыра. Чужие стены с незнакомыми рисунками. Будто в вернисаже, когда под рамами эпитеты «Заслуженный художник России, член академии», а на поверку – холодная мазня без души. Натюрморт «Огурцы»… Карандаши аккуратно прибраны. Девственный порядок – вещица к вещице. На подоконнике – герань без цвета и запаха. Мертвые листья заслоняют свет. Покрывало… Даже не пятнышка. Она представила: отец остервенело отстирывает кровавое пятно. Дура, дура, дура! Затошнило. Дашка безвольно опустилась на тахту, продолжая сжимать пакет. Руки вцепились в него будто в спасательный круг, глаза запрыгали по стенам – картинки закружились каруселью. Прямоугольники, черно-серые, размазанные. Словно кадры хроники. В чехарде полыхнут кислотные купола, махаон и снова – черное, черное, черное.

Она встала. Первый лист упорно вцепился в стену четырьмя кнопками. Дашка нервно дернула. Остался висеть крохотный уголок, в руку ужалила боль. Через свежий бинт проступила прозрачная сукровица. Так и надо. Дашка рвала художества обеими руками. Трещала бумага, как паутина, ссыпаясь под ноги. К черту! Учеба, дом, потом работа. Помириться с Санечкой – бьет, значит любит. На миг она остановилась напротив злополучного креста: крылья до земли роняют перо, под раздутыми икрами демона ворох ворсистых чешуек – будто октябрьская листва. Играет бликами черный перламутр. Невидимая рука сдавила горло – до слез. Дашка отвернулась. Ну, почему! Она заколебалась. Пальцы ощутили тонкий рельеф акварели. В прихожей скрипнула половица. Отец. Сейчас зайдет. Но нет – выходит во двор. Дверь долго, нарочито протяжно скрипнула: «Ар-р» – Дашка проглотила комок – и ударила со звоном: «Тём-м». Она не выдержала и заплакала. А руки сами собой разорвали злополучный лист. Он остался болтаться на стене, располосованный надвое…

Сегодня вернулась мама. Уютно: стол под абажуром, ложечки тренькают в унисон по чашкам – три «колокольчика» с нелепым клеймом «РЖД», нелепым для волшебства. Под теплым углом печки – Мартен. Кот честно отрабатывает кошачий хлеб. Урчание перекрывает телевизор. Вафельный торт хрустит корочкой.

– Дашуль, еще? – мама пододвигает блюдце.

– Угу, – соглашается Дашка, торопясь избежать маминых глаз. Зато цепляется за отцовский – внимательный, услужливый. Смешно, у них теперь общая тайна. Смешно? Глупо! Глупо и страшно. Дашка незаметно поправила рукав. Мама что-то щебечет про озеро Байкал, про цены на клубнику, а Дашка спешит набить рот, чтобы не отвечать, если придется.

– Как учеба, доча?

– Угу, – мычит Дашка, прячет лицо за чашкой. Горячий чай обжигает.

– Нормально?

– Угу.

– Так, каникулы! Ты чего, мать? – выручил отец.

– Да? – удивилась мама.

– Лето! – ровно подтвердил папа. – Сама про клубнику…

Мама замерла на мгновение. И засмеялась.

– Правда. Чего это я? – Она сделала глупое лицо. Мама явно хотела зарихтовать ошибку, потому что несвязанно вставила. – А в Сибири духота! Даром, что Сибирь… И мухоты!

– Сибирь, – согласился отец. Дашка просто кивнула. Глупые взрослые! Как дети. Неужели надо что-то говорить, если вместе и так хорошо? С любимыми приятнее молчать, а так будто и нет ничего – слова.

Ложечка закрутила водоворот, несчастные чаинки заметались вороньим облаком. Казенный фарфор звенит – в деревне праздник!

– Даш? – Две пары глаз смотрят в упор: отец с пониманием, мать – с недоумением.

– Дашуль, у тебя все в порядке? – конечно же, спросила мама.

– Угу, – Дашка перестала размешивать. Краешек зрения подметил, как тормозится водоворот. Она машинально спрятала руки под стол, ссутулила плечи. Улыбнулась. Мама рассматривала ее несколько мгновений, прежде чем догадаться.

– Вы с Артемом поссорились?

Дашка удивленно дернула бровями.

– Нет, с чего ты взяла?

– Не знаю, – мама наклонила голову. Помолчала. Перевела взгляд на отца, опять на Дашку. Воздух заколебался. Даже Мартен тревожно приподнял голову: «Ну, чего еще?». Дашка пожалела мать: теперь она понимает, что глупо про Байкал, и духота в Сибири никому не интересна. Только будто бы ее исключили из игры. Мама отставила чашку в сторону. – Да-аш! – Жалобно протянула она. Попробовала взять за руку. Дашка испугано сцепила пальцы под столом. – Что-то случилось? – Мама уставилась на пустой воздух, на скатерть, перевела взгляд на отца. Будто поскользнулась на ровном месте, неожиданно, когда цепляешься за первое попавшееся. Когда нет ни единого знакомого предмета. Дашка пожалела ее.

– Ма, правда – все хорошо.

– Правда? – мама ухватилась за оправдание.

– Угу, – соврала Дашка. Они посмотрели друг на друга. Дашка улыбнулась. Мама ласково ответила, но руку со скатерти не убрала, словно в ожидании рукопожатия. Дашка покосилась на отца.

– А чего мы чифирем? – встрепенулся он. Подскочил, распахнув дверцу буфета, извлек графин настойки. – Может, по писярику? – Все глупо обратились к Дашке. Дожились… Папка взял с полки стопочку. – Даш, глотнешь маленькую? – через паузу выдохнул, едва слышно. – Отпустит….

Мама сложила пазл, поэтому счастливо всплеснула руками.

– Все-таки поссорились! – но, вовремя сообразив, старательно вернула озабоченную мину. Она коснулась плеча кончиками пальцев, проникновенно успокоила. – Да ладно, Дашуль, устроится…

– Угу, – Дашка отвела глаза. Неожиданно она обнаружила, что крутит меж пальцев кусочек рафинада.

– Ну, правда, доча. Знаешь, сколько мы с батей гавкались?

– Конечно, знаю – я здесь живу.

Мама и папа переглянулись. У обоих лица загадочные, как у фокусников. Мама закончила.

– Чуть не до убийства. Видишь, живем…

– Угу, – Дашка засунула сахар в рот. Ей показалось, мама ждет особой реакции. Ну, конечно, здесь заговорили о семейных тайнах. Точнее, намекнули. Что ж, налицо еще одна. Дашка попробовала принять правила игры. – Ма, да нормально все. – Фразы в голове все получались больше киношно-пошлые. Избитое, ни к чему: «Стерпится – слюбится». «Пришла зима, а ты стоишь, как козел перед новыми воротами – и никто не открывает. Или коза? И не зима, а лето…. Ой, уйти бы. Мамочка-а, прости-и!». – Ма, торт вкусный.

– Правда понравилось?! – мама с радостью поменяла тему. Полился рассказ, как набрела на него в Биробиджане. А стоянка – пять минут! Дашка с облегчением вздохнула. Отхлебнула с края чашки – остыл. Она подлила кипятка, ложечка снова забряцала по фарфору. Папа расставил стопочки: две полные, одна – едва наполовину. Ну, надо же! На донышке, под рубиновым тором – крупицы осадка. Наоборот – у них поменьше, а Дашке в самый раз. С размахом. Повезло…. Она улыбнулась открытию.

– Давайте, барыни! – отец взял слово. – За… за все хорошее!

– Говорливый ты сегодня, – поддела мама. Чувствовалось, как папе хочется разгорячено рассказать про чудесное возвращение дочурки, про переживания и бессонные ночи. Но он лишь выразительно посмотрел.

– А! – папа опрокинул чарку.

– Ну, за хорошее, так за хорошее, – наконец, согласилась мама. Уже морщась от алкоголя, она с придыханием заметила. – Брось, Дашуль. Наладится все. Помиритесь. Мужик он ведь как?.. Как лялька с погремушкой: не так висит, не так гремит. А попробуй отбери – в ор!

– Угу, – брякнула Дашка. Тихонечко, по цыплячьи пригубила алкоголь.

– Поругались из-за чего?

– Нет, – Дашка вдруг удивленно посмотрела на мать. – Не поругались…

– Да? а что разбежались-то? – мама оставила рюмку на весу, недоуменно окинула всех глазами. – Фантазерка! Может, сама что напридумывала?

Дашка отхлебнула еще, теперь смелее. Излишне зло сверкнула глазами. Опять клюнула носом в рюмку. Отец заступился.

– Свет, отстань! Разберутся сами… молодые.

– Я, может, посоветовать хочу? – насупилась мама.

– Чего советовать? Ну?

– !.. – мама подтягивала из эфира верные слова, затем сдалась, обреченно взмахнув рукой. Но на всякий случай добавила. – Ты это… смотрю квелая шибко, с собой то чего не сделай.

– Света! – отец несильно ударил ладонью по столешнице. Однако, посуда зазвенела даже в буфете.

– А чего! – мама уперла руку в бок. – Большакова, вон, с сорок четвертой… Ну, ты помнишь, Даш, прыщавая такая?

– Помню, – насторожилась Дашка. Они отцом переглянулись.

– Вздернулась в своей столовке. Прямо после смены.

– Света, мля! – рявкнул отец.

– Чего «Света»! Ты на меня-то не рычи! А то ишь, бухло в башку вдарило – хвост распушил. Ща напомню!

– Чего напомню?!

– Того напомню – не при доче будет сказано.

– Да… завали! – отец налился кровью.

– Я те завалю! нечего доченьке сказать! Здесь кровинушка слезой умывается, а он, знай себе, трескает. «Отпустит!». – Передразнила она. Рюмка упала на бок, разбрызгивая остатки наливки. Дашка вздрогнула.

– Да, уймись! – парировал отец. Дашка оперлась грудью на стол, подбородок лег на руки. Бинт предательски выполз из рукава. Мама осеклась. Вцепилась глазами.

– Чего это, доча? – прошептала она слабым голосом. Екнуло сердце.

– Собака укусила, – нашлась Дашка.

– Какая собака? – мама поедала ее взглядом. Дашка пожала плечами: какая разница? Мама повторила. – Какая собака?! – В голосе скользнули истеричные нотки. – Дашуль, ты чего? из-за него?

Отцовские пальцы собрали скатерть, глаза прищурились. Даша устало выпрямила спину.

– Па! – позвала она. Отец опомнился, ровные ладони легли, как у примерного ученика. Дашка повертела рюмку. Грани ловили отблески торшера, разбрызгивая радужные зайчики по столу. Ведь так уютно, так… Дашка попросилась. – Мама, можно я пойду?

Мать онемела.

– Из-за кого, Даша! – наконец выдавила она. Невпопад. Мысли вязли в маминой голове, как в смоле.

– Ма, ты с ума сошла! – Дашка честно возмутилась. – Говорю – собака! Дворняга, с хвостом и блохами. Что, меня не может укусить обычная собака? Хоть раз!

– Дашенька… – растерялась мама.

– Ма, ну все нормально. Все! Уже нормально! Хо-ро-шо!

Родители молчали. Отец глазами в угол. Мама – на нее, как в зеркало. Дашка, в второпях, чтобы не нахвататься горьких слов, выскочила из-за стола. Клюнула губами маму и скрылась в комнате. За ней осталась неловкая пауза – будто кильватерный след. Мартен лениво поднялся. Спина прогнулась под невозможным углом. Через щелки глаз блеснул педагогический укор. «Э-эх!». Кот, едва сбрасывая сонливость, потек в Дашкину берложку…