Текст книги "Крылья для демона"

Холодные листы просились в руки. Дашка, покосилась на занавеску. Тихо. Бубнят на кухне. Мартен тычется носом в колени. Дашка механически погладила его.

– Мур-р.

Она шмыгнула носом, комната плыла в мокрых глазах.

– Дура, – жалобно бросила Дашка темному углу. – Дура. – Темнота мудро промолчала. Мартен поддержал Дашку, подставляя бок. Лапки с шуршанием переступили через ворох бумаги. – Дура! – повторила Дашка. Она выдрала из-под кота карандашный рисунок. Тонких штрихов в полумраке не разглядеть – серая каша. Откинула в сторону. Кнопки рассыпаны по ковру блестящим конфетти. Слеза прочертила дорожку на щеке. Дашка зло утерлась рукавом, кинула рисунок на место – поверх художественного кладбища. Сжечь бы… Сумасшедшая решимость дернула за руку. Дашка сгребла рисунки в кучу и, прижимая к груди, ломанулась на кухню. Родители едва успели открыть рот, когда она, закинула ворох в топку, на еще тлеющие угли. Потянул дымок, огонь лизнул краешек махаона…

– Доча, зачем!!!

Вместо ответа лязгнула чугунная дверца. В трубе загудело. Через широкую щель видно, как полыхает жар. Всплеск. Резко гаснет. Дашка не удержалась – дернула дверцу. Слезящиеся глаза – сама не знает, от дыма или жалости – уставились на черные воспоминания с дорожками багровых искр.

– Дашуль, что ты?! – повторила мама. – Зачем?!

Дашка повернула чумную голову. Родители не ждут ответа. На лицах: растерянность, пустота. Тем не менее, Дашка предпочла заговорить – чтобы не разорвало.

– А, хватит, мам! Хватит мне играться. Отучусь, выйду замуж. Там мне это, – она ткнула на печку, – зачем? Вам не надоело меня терпеть? Не надоело? Я ведь лохушка – вся жизнь мимо!

– Доча! – мама втесалась между словами.

– Ну, зачем мне эти каракули? А вам они зачем? – Дашка задыхалась, чуть не крича.

– Доча!.. – опять попробовала мама. Отец встал: сухой – проволочная фигурка из железного лома. Протянул к Дашке руку. Тяжелая ладонь коснулась головы удивительно мягко. Он произнес с горечью.

– А где еще здесь жизнь? – Дашка заморгала. Следующие слова ввели ее в ступор. – Она, доча, никогда не мимо… А знаешь, иногда хотелось бы. Не дури – рисуй! Поверь, муйланов разных будет – не счесть. Да ты такая у нас одна…

Дашка упрямо замотала головой.

– Не хочу больше, не буду.

– И не надо! – огорошил отец.

Мама насупилась.

– Ты чего старый?

Он отмахнулся: «уймись!». Дашка недоверчиво подняла глаза. На отца не похоже. Она судорожно втянула воздух. Темная кухня. Конус света под абажуром. Кислый запах квашеной капусты, застарелого курева и хлеба. Рюмки почетным караулом у пузатого графина. Чай. Коробка с вафельным тортом почти пуста – сиротеют три кусочка. Мама белая, как привидение: подъеденная помада выделяется пятном на полупрозрачной маске. Бедная! Не замечая, «ломает» пальцы. Ходики над столом исправно тикают. Если дождаться начала часа, можно услышать, как бедная кукушка пытается сломать голову – дверцы кукушника не раскрываются со времени покупки. В детстве Дашка обожала забраться на табуретку и глядеть в щелку на настырную птичку.

– Па! – попросила Дашка.

– А? – отозвался отец.

– Давайте завтра на рыбалку сходим? Как раньше. Вместе.

Родители переглянулись.

– Ну, давай, – кинул легко отец. Дашка заулыбалась. Она знала: ей врут – завтра найдутся куда более важные дела. Воображение согрело: она мчится по лесной тропе, ловко перепрыгивая через корни. Мелькают ободранные коленки. А позади – папка с кривой удочкой. На маме резиновые сапоги. И она сильно стесняется огромной «дачной» шляпы с бахромой. Но терпит – Дашка заставила. Она ей нравится…

* * *

Солнце заглянуло сквозь занавеску. Узкий луч пробился через блестящие пылинки, пересек подушку по диагонали и коснулся ресниц. Дашка села на кровати, не раскрывая глаз. Ноги – в джинсы, наверх – заношенную футболку. Просыпалась на ходу. Кое-как дошла до кухни. Здесь так и не прибрано: родители допоздна бубнили о своем. Мама пробовала повышать голос, но всегда преобладал отец – резкие слова втыкались через стенку словно гвозди. Хорошо, без мата. В графине пусто, выпуклое донце в налете винного осадка. Хоть гадай на гуще. Дашка черпнула ковшик воды, жадно выпила, остатки плеснула на лицо. Вроде, умылась. На ходу схватила хлебный мякиш. Немного подумав, собрала корки и, завернув в обрывок газеты, затолкала в карман. Кеды в прихожей пришлось поискать. Свет включать не хотелось. Проснутся – ломайся, отвечай: «Чего, куда. Нет, мамочка, не порешусь. Что это за веревка, и мыло?». Наконец, Дашка выскочила из дома. Гнида высунулась из будки, стелясь по земле, попробовала подлезть под руку. Хвост вертится – того и гляди, вырвет позвоночник. Все тело ходуном. Глазенки карие в подобострастном выкате.

– Тихо, тихо, Гнида, – Дашка отступает спиной вперед. Собака – на вытянутых руках. Настырно давит песье тельце – требует ласки. Вместо оной, Дашка кинула в будку мякишем и, пока собака металась меж духовным и материальным, была такова. Калитка стукнула. Гнида обиженно проводила.

– Аф-ф! – Даша покосилась на крыльцо: не разбудила ли? Спят. Загрохотала цепь. Дворняга обреченно заползла в будку. Мякиш остался нетронутым.

Сухая пыль взбивается под кедами в облачка. За Дашкой – цепочка узорчатых следов и гавканье собак. Морды запоздало высовываются над заборами, между штакетин. Визгливый лай щекочет по ушам, толкает в спину. Бесятся мохнатые! Мужичек, единственное человече на пустую улицу, тесает топориком дрын. Он, как был, остался сидеть на лавке, когда мимо пронеслось неумытое торнадо. Поднял голову, перекинул «козью ножку» на левую сторону, и, паровозно пыхнув в след, мудро подметил.

– Ох…ть, вашу маму!

Под зеленым куполом! – дыры в листве кажутся звездами. Полоски света ловили Дашку. Только зацепятся, а ее уже нет – под другим стволом. Вычурные корни, как живые, вцепятся в носок, но нет-нет, передумав, подставят ступеньку – вовремя! Тропинка заюлила. Просвет. В зелени заиграли ослепительные блики. Преддверие моря. Однако, как всегда, водяная громадина распахнулась внезапно. Белая вселенная, перечеркнутая условным пунктиром горизонта. Дыхание перехватило, Дашка восторженно глотала воздух, впитывая кожей каждое мгновение утра. С утеса, к пляжу, вела крутая дорожка. Скорее, канава, проложенная водой. Отдыхающие не рисковали продираться сквозь кусты, да и в двухстах метрах левее – удобный спуск. А это – Гришаевское место. Дашка помедлила. Не было рядом папки, и мама не одернет испугано: «Дашуль, перестань». Один неуверенный шаг, другой – посыпались камни. Гранит утеса, казалось, плывет под ногой. Край… Сердце бешено заколотилось. Дашка зачем-то оглянулась, словно боясь оклика. Конечно, никого. Она проглотила комок. Опустилась на колени. Камни больно укололи, но она, не замечая, высунулась. Отлив. Едва колышется сонное море. Обнажились зубы рифа, демонстрируя цветастую живность. Сквозь прозрачную воду мельтешат под рябью камешки, звезды и морские ежи. Крохотные, словно кукольные пуговицы. Запах моря закружил голову. Представилось, уберешь руки – тело понесется вниз, опережая душу… Хрясь: счастливые ежики зашевелят иголками, через них наперегонки толкаются крабики – ни перевязок, ни докторов, ни брезгливой заботы. И он… Дашка испугано отпрянула. Дура. Какая дура! Она встала, отряхнула колени. Стараясь не смотреть на край, скользнула на тропинку.

Песок на пляже еще не просох, поэтому Дашка уселась на гальку. Всюду кучи водорослей. В гниющих стогах резвятся миллионы прозрачных мошек. Дует ласковый ветерок, чайки шагают по пляжу – кто группами, кто поодиночке – выискивая, что слопать. Старая лодка вросла в песок. Сколько Дашка себя помнила, корыто всегда лежало здесь. В детстве представлялось, как выбираются на берег пираты и волокут сундуки с сокровищами. Когда отцу удалось убедить, что здесь не бывал даже самый завалящий галеон, детство кончилось. А ведь было просто лень помахать лопатой…

Она отщипывала хлеб и долго мяла, прежде чем съесть. Комочек серел, обретал пластилиновую плотность. В ногах пестреет газета, под хлебными корками обрывок заголовка «Таинственное исчез…», жучки и блохи давно перебрались сюда. Перепрыгивают с буквы на букву. Дашка махнула рукой. Но разлетелись чайки. Косятся недовольно, ругаются резко, как фашисты в кино.

– Да, ладно! – хихикнула Дашка. – Гитлер капут. – Закинула корку в центр стаи, спровоцировав короткую разборку. Победил огромный персонаж с замашками Геббельса. Хлебушек в клюве. Птица оторвалась от прочих и аристократически качнула головой. Мол, что поделать – челядь…

– Девушка, вашей маме зять не нужен?

«Здрасьте, приехали!» – Дашка подняла глаза: мальчишка – загорелый, как араб. В джинсовых шортах, затертых до белизны. Русые волосы, выгоревшие на солнце, неряшливо лезут в лицо. На остреньком плече спиннинг с «кошкой», в руке – металлическая сетка. На ее дне задыхается рыбина. Жалко. Но вкусно.

– Наверное, нужен. – Дашка улыбается в ответ. Мальчишка принимает это за сигнал. Неспешно отрывается от линии прибоя и идет к ней, проваливаясь в песок. Смешной. Школьник, наверное… Сетка падает возле Дашки. Несчастная рыба пахнет огурцами.

– Тебя как зовут? – мальчик улегся рядом. Вальяжно, как римский патриций. Напыщенно выпятил кубики пресса. Дашка обняла свои колени и подставила лоб ветру. Плечи дернулись «не знаю». Знакомиться не хотелось. Мальчик настырно продолжал. – Ты откуда?

Дашка показала.

– Оттуда.

Мальчик недоуменно посмотрел на утес.

– Да ну! – искренне удивился он. – Высоко.

– Высоко, – согласилась Дашка. Болван, конечно, не заметил тропы – крутой овраг погряз в зелени.

– Скучаешь? – мальчик начал классический «подкат». Собственно он начал его пять минут назад.

– Почему? – удивилась Дашка. Отвечать вопросом на вопрос научила Фома. Кобели настолько напряжены, что необходимость думать заставляет тупить.

– Ну, как почему?.. – мальчик наморщил лоб. – Просто… одна.

– Одна, – Дашка уставилась в море. Сугроб тумана расползался в клочья. Теперь массив казался уставшими тучами, которым вздумалось отдохнуть пониже. Самая большая двинулась за мыс. Блики освобожденной воды ослепили. Дашка зажмурилась.

– Тебя как зовут? – поинтересовался мальчик.

– Уже не зовут.

– Что так?

Она пожала плечами. Ей вдруг стало жалко малолетку с его неконтролируемым делением гормонов. Она представилась.

– Даша.

Мальчик опешил от неожиданного поворота.

– Семен.

– Тебе сколько лет, Семен?

– А что? – насупился он.

– Мне много уже, – объяснила Дашка с кривой усмешкой. Показала на рыбу. – Это кто?

– Пеленгас.

– Угостишь? – Смотрит на рыбу, потом на нее. Дашка усмехнулась про себя: «Жадина». Наверное, уже не рад, что подошел. «Зачем я ему про тещу?..». – Так, угостишь или нет?

Мальчик протянул.

– Ну, можно…

– А как ты меня… танцевать собрался? Даже не накормишь?

Сейчас он захлебнется воображением.

– Да чего – накормлю! – Засуетился, руки бегают по удочке. Того и гляди, насадится на «кошку».

– Ладно, не напрягайся, Семен, – пожалела его Дашка. – Я пошутила. Не обижайся.

– В смысле, не обижайся? – фыркнул он совсем по-детски. Дашка улыбнулась: «Лет ему, правда, немного. Наверное, меньше, чем кажется. Девочки в классе обожают. Я бы обожала».

– Не получится у нас с тобой, Семен. – сказала Дашка. Его глаза возопили: «Как это! Ты обещала!». Дашка жестоко обломала. – У тебя мамка дома…

– Я из Питера! – ударение было явно на Питер.

– О, так ты столичный! На каникулах? – Дашка притворно восхитилась. Мальчик «проглотил».

– Ну-у.

– Круто! – улыбнулась Дашка. Рыба дернулась. Стал заметен разорванный крючьями бок. Странно, что раньше не увидела. Дашка показала на сетку. – Не жалко? Ей ведь больно. – Мальчик хмыкнул, чуть не покрутил пальцем у виска. Дашка вдруг разозлилась – не столько на паренька, сколько на себя. Еще больше за рыбу, чьи глаза непрестанно и с укором вопили: «Убейте вы меня!». Дашка ровно повторила. – Круто. Семен!

– Чего?

– А у меня муж бандит, – объявила Дашка. Было интересно наблюдать, как леденеют наглые мальчишеские глаза.

– И что? – он браво, с вызовом выпятил нижнюю челюсть.

– Ничего, – согласилась Дашка. – Но, боюсь, убьет.

Мальчик застыл изваянием.

– Кого?

– Ну не меня же! – она одарила его холодной улыбкой. Мальчик старался казаться мужественным. На лице не дрогнул ни мускул. Тревогу выдавали только остывшие глаза.

– Да пофигу! – сказал он, вставая. Оперся на спиннинг, как на копье. Колени в мелких камешках и песке. Глупо пыжится, играет бицепсами: пионер, октябрятам пример.

– Как знаешь, – проронила Дашка.

– Что, может, встретимся, загасимся, пивка попьем?

– Почему бы нет? – согласилась Дашка. Как бы невзначай покосилась на утес. Вскрикнула радостно. – Ой, Артем!!!

Мальчик дернулся, чуть не отломив шею. Продолжает храбриться, косится на тропу. «Готова спорить, между каждой ветки – морда Квазимодо». – Дашка закрыла глаза. Язык еще помнил: она катала имя будто конфету: Ар-тём. Трещит плечами лук, тетива режет заскорузлые пальцы. Чайки подхватывают остатки имени: «Тём-тём-тём».

– Ну, я пойду? – мальчик переступил с ноги на ногу. А ведь молодец!

– Давай, Семен! – Дашка махнула ладонью. Он отшагнул от нее с видимым облегчением.

– Увидимся? – попросил он. Жалобно. Теперь совсем по-детски, выставив нараспашку реальный возраст.

– Не надо, Семен. Я ведь чейная! – Дашка приветливо улыбнулась. – Неправильно будет.

– Пока! – он засеменил побитой собакой.

– Пока!.. – прошептала Дашка. Она встала, ноги донесли до берега. Не снимая кедов, зашла по щиколотки в воду… Еще холодная. Стряхнула с ладони хлебные крошки. Море лениво накатывало, хватало за колени – до озноба – и спешило назад. Дашка зачерпнула пригоршню. Соленые брызги освежили лицо, залили ворот футболки. Капельки щекотно побежали за пазуху. Дашка засмеялась. Поискала незадачливого кавалера, приложив руку козырьком – сгинул за камнями. Бесится, наверное. Бедный. Она снова наклонилась и теперь щедро, не заботясь об одежде, умылась. Хорошо! Пора возвращаться. Родители, наверняка, сходят с ума. Дашка вышла из воды. Ой! Рядом с газетой стоит садок. Серебряным веретеном блестит пеленгас. Вот так трофей! Что с ним делать то? Вдруг ветер донес.

– …шка! – Она взглянула на утес. Папа! Отец замахал руками. – Дашка-а!

Она обрадовано махнула в ответ и, вскинув над головой садок, завопила что есть сил:

– Папа! Я рыбу поймала!

* * *

Родителей пришлось долго уламывать. Когда сюсюканье не помогло, она хмуро замкнулась: руки кренделем, ссутуленные плечи, глаза на мокром месте светят рентгеном сквозь стену.

– Дашуль! – позвала мама. Дергает пальцами за рукав футболки.

– Я что – маленькая?

– Взрослая, – пасует мама. – Но, Дашуль, давай завтра вместе поедем?

Дашка окинула ее тяжелым взглядом.

– Ага, – покладисто промолвила она.

Мама обрадовалась.

– Вот видишь!

– Ага. Купишь мне шарик, а когда устану, возьмешь на руки, – брякнула Дашка. – Ма, я взрослая!

Та взъерепенилась.

– Была бы взрослая… К нему поедешь! Дашка, ох, как ты пожалеешь! Слезами кровавыми умоешься. Стал бы он ради тебя вены резать.

– Да, собака это была! – вспылила Дашка, демонстрируя руки.

– Ага, собака! Знаю я, где такие собаки водятся. В ад меня загонишь. Меня, отца…

– Папа здесь причем? – насупилась Дашка.

– При том! – мама покраснела. Пальцы сжались в кулак. Она повторила бессильно. – При том!..

– Ма, я не к нему, – спохватилась Дашка, с тревогой поглядывая на маму. – Я погулять.

– Погулять?

– Да.

Губы у мамы сжаты в нитку, желваки играют, нечесаные с утра волосы и одутловатое лицо делают ее похожей на ведьму. Халат кое-как запахнут поверх ночной сорочки. Белые ноги в домашних тапках.

– В гроб меня загонишь! – пробурчала мама. – Погулять… Чего только со своим утесом учудила. Я думала – сдохну. – Едва успокоившийся голос снова начал заводиться. – Задрали вы со своей любовью. Ромео, блин, с Джульеттой. Разбила бы башку о камни – мне куда потом? Ну, куда! Следом?

– Ма, не начинай.

– Я и таблетки спрятала…

– Надо очень! – фыркнула Дашка. Какие дома таблетки? Аспирин?

– …еще и электрички отменить? Анна Каренина! Ваша доча остановила поезд. Забирайте. С ведром и щеткой. Дома! Ни ногой!

Дашка представила себя в смирительной рубашке, а рядом – старенькие мама с папой. Смешные и тоже в рубашках. А над головами вывеска: «Аттракцион – сумасшедшие каникулы». Нет, не так – Мартен в маленькой, такой цветастой рубашонке. И дети тянут руки из-за решетки, чтобы угостить семейку жирнючими пирожками. Фу-у. Дашка поморщилась. Затем губы тронула улыбка. Мама поймала ее, напряженно поправила сбившийся локон.

– Что?!

Дашка дернула плечиками и пододвинула газету к матери. Мама переспросила.

– Что?

– Вот! – Дашка ткнула пальцем в объявление: «Выставка кошек».

– Мартенки мало? – по инерции «укусила» мать.

– Да, он то здесь при чем? – удивилась Дашка.

– При чем… – проворчала мама, косясь на яркое объявление. В коридоре загрохотало. Они замолчали. Чуть погодя появился отец – чумазый, потный, в замасленной спецовке. От ног после кирзы несло амбре. Мама сморщилась. Дашка встревожено посмотрела в папино лицо. Отец снял с ведра полотенце.

– Ну, вы орать! – промолвил он. – Соседи рады. – Бросил взгляд на объявление, хмыкнул. Шлейф табачного запаха потянулся за ним до окна. Цыкнул, походя, на Гниду. Псина тявкнула. Папа облокотился о подоконник. Вытер руки, наградив полотенце черными пятнами. Мама попыталась возмутиться.

– Пусть едет, мать! – бросил отец, собравшись с духом.

– А-а? – мама лишилась дара речи. Дашка переглянулась с отцом. Мама встревожилась. – Как едет?

– Можно троллейбусом, а можно электричкой, – отец прикинулся дурачком. Дашка хихикнула. Мама зло на нее посмотрела. Отец поспешил объяснить. – Она здесь, с нами, быстрее с ума сойдет.

– На что ты намекаешь?

– Не намекаю. – Отец бросил полотенце на табурет, пожимая плечами. – Ты ее еще в башню запри – от каждой собаки. Разберется как-нить – не маленькая… Уже не маленькая. Правда, доча?

– Угу, – Дашка тряхнула головой.

– Видишь?

Мама надулась.

– Наплачешься на похоронах…

– Чего плакать? – папа округлил глаза. – Каши с изюмом поедим. Правда, Дашка?

Она захихикала. Мама посмотрела на отца, дотронулась до Дашкиного колена, собираясь что-то сказать. Но промолчала. В усталых глазах – беспомощность. Наконец, она отмахнулась.

– А-а, делайте, как знаете!

* * *

Город стал какой-то другой. В чем разница не разобрать. Просто другой – и все тут! Бегут над домами облака, преломляя небесную голубизну. Спешат люди, сталкиваются, разлетаются как кегли. Крадутся машины. Ветер с моря разбивает смог – серый туман хоронится по тараканьи, прячется в щели, набивает низины. Дашка потрогала живот – больничная тетрадка под ремнем. Задрала голову к небу и блаженно потянула в себя суету Владивостока. Свобода!

На кошачьей ярмарке было многолюдно. Малыши таскали за руки мамаш и одинаково кричали: «Купи, купи, купи!». Мамки отмазывались, папаши толклись сторонкой, заглядывали в кошельки. За стеклами вольеров котята спали, играли, лопали и гадили. Иногда продавщица кого-то извлекала на волю, и выставка превращалась в театр одного актера: оно беззвучно шипело, растопырив пальцы. А люди умилялись, да тянулись к центру зала, будто мало таких же пушистиков по дворам-подвалам. И, как правило, протяжный, навзрыд рев: «Мама, хочу котика!!!».

Дашка облюбовала тихий уголок. Здесь грустил взрослый перс, огромный и никому не нужный. Шикарные глаза-пуговицы мокро поглядывают поверх крохотного, почти человеческого носика. Гелевая ручка оставляла жирные штрихи по тетрадным клеткам: Хаос линий складывается в потешную морду; Дашкин кот глядит из темноты, и чем больше она работает, тем гуще чернота. Кошачье изумление светится, будто из глубины шкафа. Кругом невидимая одежда, вонь нафталина. Пухлая моль затаилась в складках одежды. Полоска света с Дашкиной стороны встречена по-разному…

– Хорошо вы нашего Ункарушку!

Дашка вздрогнула от неожиданности, обернулась. Через плечо заглядывает в тетрадь молоденькая женщина, едва старше нее.

– Кого? – переспросила Дашка. Тетрадка самопроизвольно закрылась.

– Ядживул Ункар, – женщина показала на бирку на стене.

– А! – кивнула Дашка. – Простите.

– Что вы! – женщина заулыбалась. Только теперь Дашка обратила внимание на голубой халатик и бейджик «Галина. Ветеринар». – Это хозяйки нашей.

– Наверное, дорогой? – предположила Дашка.

– Еще какой! – воскликнула Галина. На всякий случай предупредила. – Только он не продается.

– Ничего.

– Я давно за тобой смотрю.

Дашка промолчала. Что тут скажешь? Женщина оглянулась на прилавок, где скучал охранник. Вернулась к Дашке.

– Вообще-то фото здесь за деньги…

– У меня немного, простите… – Дашка сунула руку в карман, нащупывая мелочь.

– Да, постой! – остановила женщина. – Можно еще посмотреть?

Дашка протянула тетрадь.

– Пожалуйста. Только я не закончила.

Галина долго всматривалась в набросок. Удивленный взгляд коснулся Дашки, вернулся на картинку.

– Как живой! – ее изумлению не было предела. Дашка зарделась от похвалы, не зная куда деться. Даже потревоженный кот с чудным именем заволновался. У плоского носа по стеклу образовалось облачко испарины. Дашка, чтобы как-то отвлечься, погладила животное. Кот отпрянул, беззвучно раскрыв пасть. Не будь преграды, наверное, цапнул бы. Одно слово, Ядживул – турок и есть. Душа ятаганная…

– Здорово! – женщина вернула тетрадь.

– Спасибо.

– А тебя можно о чем-то попросить? – Галина подалась немного вперед. – Тебя как зовут?

– Даша!

– Галя! – представилась собеседница.

– Я прочитала уже.

– Молодец, – похвалила Галина. Затем спросила. – А ты такое красками можешь?

Дашка кивнула: «могу».

– Молодец, – повторилась Галя. Опять обернулась на охранника. Окинула выставочный зал. Что там может поменяться? Вдруг кот потребовал к себе внимания. Поскребся лапой.

– Бедненький, – пожалела Дашка. – Он всегда здесь?

Галина обронила.

– Только по выходным. – Она переключила внимание Дашки на себя. – Ты мне сможешь помочь?

– Смотря в чем, – Дашка недоверчиво посмотрела по сторонам.

– Да не бойся, ничего страшного.

– Я не боюсь. А в чем дело?

– У хозяйки нашей, Юлии, день рождения…

– А я причем? Плясать и петь не умею, – Дашка лучезарно улыбнулась. Галина радости не разделила.

– Подожди. Ты ведь рисуешь, так?

– Ну, – подтвердила Дашка. – Портрет что-ли? – догадалась она. Поспешила предупредить. – Только я людей не люблю… в смысле, рисовать не люблю.

– Да люди здесь причем! – Галина ткнула пальцем в Ункара. – Такого сможешь? Как на рисунке?

Дашка от неожиданности опешила. Состроив глупую мину, ляпнула.

– Зачем?

Галя терпеливо разъяснила.

– Подарок ко дню рождения. – Торопливо выстрелила. – Я заплачу!.. Мы заплатим.

Дашка растерянно глянула на рисунок, на несчастного кота. Денег хотелось страшно. И влазить боязно. Галина, увидев колебания, уточнила.

– Даш, сколько возьмешь?

– А, сколько не жалко…

– Согласна? – обрадовалась Галя.

– Ну, согласна. – Кивнула Дашка. – Только можно…

– Что?

– Мне к вам бесплатно приходить. Денег нет.

– Безусловно. Когда захочешь.

– И…

Женщина исполнилась внимания.

– И?

Дашка, удивляясь собственной наглости, предложила.

– Если я вместо денег возьму котенка?..

Галина с ответом не спешила. Осторожно, ступая словами, будто по минному полю, поинтересовалась.

– А какого, Даш? Видишь ли, Даша, есть очень дорогие. Я не смогу…

– Такого, рыженького, – Дашка показала на вольер, перед которым собралась куча детей.

– Мэйнкун, – определила Галя. Дашка чуть не подпрыгнула от радости. Но ветеринар опередил. – Прости, Даша, он очень дорогой. – После недолгой паузы уточнила. – Самый дорогой.

Дашка опечалилась.

– Жаль.

– Прости. Если хочешь, давай найдем кого попроще – долларов за пятьдесят.

– Не надо.

– Смотри, там два сибиряка. Почти такие же. Только без кистей. Подойдет?

– Галь, я так нарисую.

– Как знаешь. Но от денег не отказывайся, ладушки?

– Ладушки, – согласилась Дашка. Глаза предательски покосились на стайку малышей, что уткнулись носами в заветный вольер.

– Может, тебе на краски надо? – Галина засунула руку в карман халатика.

– Перестаньте, у меня есть. Отдадите, когда закончу.

– Отдашь…

– Чего? – недопоняла Дашка.

– Не выкай, ладно? И знаешь, заходи, когда захочешь. Сразу ко мне. В служебные. – Галя показала на гладкую дверь с биркой «ветеринар». – Кофе угощу. О кошках поболтаем. Ладушки?

– Угу.

– Ну, давай, – попрощалась Галя. – Побудешь здесь?

– Угу.

– А я побежала, мне Фараону клизму ставить. Запор. – Она рассмеялась, да так звонко, что посетители обернулись в их сторону.

Неожиданная халтура не то чтобы удивила – насторожила. Дашка давно оставила мяукающее царство, и теперь, облизывая мороженное, прогуливалась вдоль шоссе. Она с интересом разглядывала прохожих. Те отвечали недобрыми, озабоченными взглядами. Молодежь, напротив, начинала суетливо искать недостатки в одежде. Сорвать улыбку тяжело. Трамвайные остановки – клад из образов. Люди, запертые условными границами, представляют собой некий концентрат масок и жестов. Чем дольше ожидание, тем более явно они проявляются. Вибрирует толпа, но стоит застучать трамвайным колесам – эмоции занимают общую полярность. Затем, самое интересное. Радость, разочарование, а, зачастую, африканское бешенство. Из-за досадных мелочей: номер, количество мест…

– Мама, а это наш?

Дашка украдкой, в несколько штрихов набросала курносого малыша. Тянет за мамину юбку, угрожая снять.

– Нет! – мамаша лязгнула челюстью. Звонко, беспристрастно – как выстрел. Дашка подмигнула малышу и закрыла тетрадь. Хватит юбки… Напротив – ресторан «Светлана». Подъехала кавалькада дорогих машин. Фары горят. На лобовом стекле передней – жизнерадостное фото с грустной рамкой. Похороны. Дашка приостановилась. Одновременно открылись двери. Повылазили мрачные парни в пиджаках цвета крови. Тяжелые взгляды пронзили остановку. Толпа зашушукалась.

– Душегубы!

– Похороны, наверное.

– Скорее друг дружку перебьют.

– Скорее бы.

– А вам не пофигу?

– Пошел ты!

– Сам пошел, тварь!

– Кто тварь!

Дашка оторвалась от «концентрата». Ноги унесли к Дому Пионеров. Двери машин застучали. «Пиджаки» дружно потянулись в «Светлану». Двое поддерживают под локти хрупкую женщину в черном. Вдова – догадалась Дашка. Тонкие ноги еле находят ступеньки, спотыкаются, оббивая носки дорогущих туфель. Захлопнулись массивные двери ресторана. Дашка поймала себя на мысли, что она внимательно читает каждую спину. Кулачок сжался до боли. Дашка поправила платок на шраме. Вдруг в уголках глаз навернулись слезы. Дашка отвернулась к морю. Лицо обласкал ветерок. Она с замирающим сердцем призналась себе.

– Да, искала! – призналась она, шепот утонул в вязком воздухе. Чтобы не разреветься, она несколько раз глубоко вдохнула. Отлегло. Обернулась. Дверь блестит отполированной ручкой. На пустых ступеньках – оброненные лепестки. Машины дремлют. В тонированном брюхе – могильная пустота. Позвоночник пробрало холодком. Мурашки схватили затылок. С трудом оставаясь на ватных ногах, Дашка сделала шаг назад. Вспомнила каждый пиджак. Облегченно расслабилась. Артема между ними не было…

– Вы уронили, девушка?

– Что? – переспросила Дашка.

– Вы уронили? – лохматый парень протягивает тетрадку. – Ваше?

Она взяла ее, зачем-то перелистнула страницы. Заструились листы.

– Моя. Спасибо.

– Учитесь? – улыбнулся парень.

– Учусь, – вяло согласилась она. «Догадливый!».

– Где, если не секрет? – стоит, вкрадчиво заглядывает в лицо. Дашка ухмыльнулась, отчего парень занервничал.

– На повара, – брякнула она. Гляди ка! Расправил крылья…

– Классно! – «Куда уж класснее».

– Нормально, – она пожала плечами, собираясь уходить. Парень скороговоркой выпалил.

– А вашей маме зять не нужен?

Дашка изумленно вскинула брови, ей стало одновременно смешно и жаль незадачливого кавалера. Хотелось уколоть ядом, но она сдержалась. Тетрадку ведь вернул. Хороший…

– Нет. Простите.

Паренек сдулся, возбужденные фонарики в глазах погасли. Он отшатнулся, обижено напрягая лицо. Восковая маска. Тоже мне, фараон. «У Фараона запор», – вспомнился разговор с Галиной. Дашка не удержалась – улыбнулась. Получилось, наверное, не очень. Тогда она посоветовала.

– Прекратите вы с тещей! – посоветовала она. – Не умно.

– Учту, – буркнул парень.

– Нет, правда.

– Я сказал, учту.

– А мне не надо. Извини…те.

– Проехали.

– Вас как зовут?

Парень от неожиданности проглотил паузу.

– Саня.

– Спасибо, Саня, – Дашка протянула руку. Вдруг зазвенело. По рельсам катится раскрашенный вагон. Дашка показала. – О, у Вас трамвай. Ваш?

Парень коротко глянул на номер.

– Мой, – кивнул он. Попробовал выйти на второй заход. – Телефончик…

– Саня, мне не надо. Ладно? Извини.

Он махнул рукой, театрально улыбнулся и бросился в толпу на штурм. Хрипит в трансляции голос водителя – неубедительные слова про следующий трамвай. Толкотня, давка. Перекошенные злые лица.

Давно забытый парк: скамеечки, тополя, голубиная суета. Сухой фонтан. Колесо обозрения лежит на боку, прорастая побегами березок. Крест… Сегодня солнечно. В ласковой тени прячутся парочки и собутыльники. Шахматистам все нипочем. Старички блестят потными лысинами и сединой. Грохочут фигуры, как в домино, и голоса. Дашка поискала свободную скамейку. Везде суетно. Навалены книжки, разная рухлядь. Торга нет, но бойко переговариваются продавцы, раздраженно оценивая проходящих. Мамаши, дети. По диагонали парка муравьиный ход – спешат пассажиры подоспевшего трамвая. Зашоренные повседневными заботами, им нет дела до происходящего – они внутри. Наедине с проблемами. Дашка обошла площадку по кругу пока не нашла какой-то камень. Она водрузила ящик на него. Раскрыла. Присев на корточки, загляделась на холст. Кот, сложенный из ярких пятен, пялился в ответ. Дашкины руки машинально перебрали кисти.

– Ну, привет, татарин! – улыбнулась она. «Перс! Перс!» – кричала раскрытая пасть. Дашка погрозила пальцем. – Татарин! И тихо у меня – сделаю девчонкой. – Краска выползла из тюбика. К ней прибавилась вторая змейка – поменьше. Беличий хвостик наколдовал нужный цвет. Дашка взяла палитру, задумчиво укусила кончик кисти. Пробормотала. – Ну, давай, Ункарка, заработаем денежки. – Заскакали первые мазки. Свежая краска блестела на солнце и густо пахла маслом. Дашка с удовольствием погрузилась в работу… Иногда кто-то подходил. Дашка их ощущала спиной. Одобрительно крякали, отпускали замечания. Девочки сюсюкались: «Какой хорошенький!». Один парень, явно с подпития – перегар пробивал даже через скипидар – отпустил между глотками: «О, хоккеист!». Дашка любопытно обернулась.

– Почему? – ей пришлось задрать голову. Парень протянул банку пива.