Текст книги "Крылья для демона"

Глава 8. Артём.

Лысый нервничал. Пальцы выбивают по рулю барабанную дробь.

– Тём, глянь! – наконец не выдержал он.[14]14
  В Приморье водитель праворук, поэтому пассажиру вменяется при обгоне транспортного средства внимательно зырить на встречную полосу, извещая рулевого: «чисто!», «занято!».


[Закрыть] Стопари длинномера зарделись над бампером «Карины»[15]15
  Тойота Карина – добротный автомобиль.


[Закрыть].

– Ты еще под него залезь, – пробурчал Артём, однако выглянул, как смог. – Чисто… вроде. – Встречная полоса нырнула за поворот. Опять у носа двадцать тонн чермета. Камазец надрывается, травит воздух.

– Баран, прижмись! – Ромка ощутимо ударил по рулю.

– Тише ты, – одернул Артем. – Не отработали еще.

– Да куда он денется? – удивился Ромка, затем ласково погладил «торпеду». – А хоть и денется – я из этой ласточки уже не вылезу.

– А попросят?

– Рядов что ли? – Ромка брезгливо скривил губы. – А Моленке на рухлядь плевать. Ему что это… – он кивнул на длинномер с металлоломом, – что на нас – примерно одинаково. Если б не Засранец, халвой бы умывались. Упырь!

– Думаешь? – Артём уставился в окно, в метре уползала обоченная галька: бутылки, фантики, обломком катаклизма – грузовая шина. Драная в швах, с перьями корда. – А не отдаст – утюгом?

Ромка выдержал паузу.

– А что делать, Тёма? Что делать?

Артём смолчал. Ромка подлил масла в огонь.

– Суетно с этими деревенскими – не вспугнул бы кто. Тогда не Моленко, эти загоняют. У каждого, поди, бердана в подполе.

– Хоть по две.

– А я не Ремба – ни ножа, ни лука. Еще сумка, кашки… Я бегать не умею.

Артём потер щетину, задумчиво проводил встречную машину.

– Лысый, не спи! – встрепенулся он.

– О, ё-о! – Ромка резко выкрутил руль, машина выпрыгнула с асфальта. Колеса взбодрили свежую гравийку. Карина пошла юзом. – О, ё-о! – повторился Ромка, ловя колею. Проскочили ободранный указатель. «Третьяковка». На белой краске парит фломастерный фаллос. – Жизнеутверждающе, – пробормотал Ромка, вытер о штанину потную ладонь. – Ё-о. – А на трассе остался караван: хамовитый «дальнобой» и десяток «колес» полегче. Ромка протер вторую ладонь, шумно выдохнул. – Ну, с богом, Тёма, с богом! – поддал газку. Трасса застилась клубами дорожной пыли.

Повезло. Дом Грекова стоял особняком. Высокий кулацкий забор из чего попало: фанера, жесть – не перелезешь. С холмика видно лишь крыши: просторный дом, сараюшки. Чуть ниже полыхают в закате стекла теплиц.

– Буржуй! – Ромка выплюнул травинку. – Огурчики-помидорчики.

– В говно не вляпайся, – предостерег Артём, огибая коровью лепешку.

– Не вляпайся… Да тут везде насрано. Не зверьем, так крестами. Господи, как они тут живут?!

В поселке тихо. Пятница. Народ уже навеселе, но не «в кондиции». «Кушают» умерено – пока о политике, за жизнь. Пыхнет градус через планку – тогда лови! Это в городе булыжник – оружие пролетариата. Тут не избалованы. Попроще: нож, да топор.

– Ты часто в театр ходишь! – пробурчал Артем. Они обошли участок по дуге. Со стороны огородов забор не так монументален – штакетник да ржавая колючка. Сквозь серую землю пыжится сухая ботва: кукуруза, томаты на привязи, картофельные ряды перерыты воронками. Артем оглянулся. Чисто. Пролез под проволокой. – Канистру давай, – потребовал он. – Ромка подал капроновую тару, даже через крышку разило смесью соляры, бензина и машинного масла. Винным осадком ползут по донышку комки «серебрянки». Ромка переспросил.

– Фальшфейер взял?

– Здесь, – Артем, хлопнув по карману, велел. – Давай к калитке. Не тормози, как в прошлый раз.

– Да ладно…

– Забыл, как бегали?

– Сейчас-то что… – Лысый задрал свитер, демонстрируя рукоятку револьвера. Аргетинская машинка под дефицитный патрон, поверх металла, на кой-то ляд, черный глянцевый лак. Оружие из-за этого похоже на игрушечное, если б не взаправдашняя тяжесть и перспективный срок «за незаконное хранение».

Артем поморщился.

– Спрячь. – Пристально всмотрелся в окна. Тихо. Ни движения. По газону топчется одинокая курица. Со стороны хлева ветерок протягивает говнецом. Резко и требовательно замычало. Сявка откликнулась пронзительным лаем. Тускло фонит тарахтение трактора. Артем отпустил «колючку», проволока задребезжала ослабленной струной. – Давай, Лысый. Поехали!..

Со спины фермер выглядел нескладно: плечи наперекосяк, кривые ноги в сапогах. Было забавно видеть, как Греков прислоняет ружье к забору. Рука прилипла к цевью, до последнего цепляется кончиками пальцев, прежде чем отпустить. Но открывать не спешит. Собака надрывается. Но не на улицу, а харкает слюной во двор. Злые глаза прожигают угол хлева. Артем мысленно выругался. Хорошо, когда очко играет, ум неведом. Не оглянется Греков. Не оглянись! Цепь рванула уключину. Будка едва не поползла. Хозяин еле перекрыл лай.

– Да заткнись ты, бля! – раздраженно рявкнул. – Кто?!

– Да я это, Семен. Открывай. Поговорить надо.

Узнал… как выдернул ружье! – ниндзя деревенская. Вороненые стволы того и гляди шарахнут через калитку. Хорошо Лысый не видит. Артем скользнул через свободное пространство. Предательски бултыхнулась горючка. Под углом хаты Артем мельком глянул в окно. Занавесочки, гобелены, цветочки. Человеков нет. Прав Рядов – семейство в отъезде. Стучат селяне – не любит голытьба выскочек. Полусогнувшись, он обогнул дом. Веранда…

– Я все сказал! – рявкнул Греков с надрывом.

– Ну, все так все, – согласился Ромка, но врубил дурачка. – Может, поговорим? Чего ты? За спрос денег не берут. Ссышь, что ли?

– Идите на… с начальством вашим. Сказал – не отдам!

– И ладно. Сеня, цена поменялась. Понравится. Не спеши, потом жалеть будешь.

Фермер на мгновение сломался, поперхнулся матом. Стволы опустились. Злой крик оторвался на собаке.

– Да, заткнись ты, бля! – Пес благоразумно избежал сапога, скрылся в будке. В черной дыре обиженно громыхает цепь.

– Сень? – переспросил Ромка. Потом более напряженно. – Слышь, крестьянин, мне ждать особо некогда. В городе ждут.

Греков оправился от соблазна.

– Вот и езжай.

– Во как!

– Вот так. И начальству передай: еще сунетесь – шмалять начну. И ментов натравлю. – Греков закинул двустволку на плечо. И ладно.

– Так шмалять или ментуру? На каждую заразу таблетка разная.

Греков отшагнул от калитки.

– Как сами…

Кастет вонзился в затылок. Крестьянин кулем опрокинулся на ступеньки. Готов…

* * *

Ромка шуганул собаку камнем, кобель спрятался в будке.

– Взяли?

– Давай, – кивнул Артем. Они оттащили Грекова, спеленали руки проволокой. Ромка вздрогнул, глянув в стеклянные глаза.

– Крякнул что-ли?

– Дышит.

– Жуть какая.

– Бери канистру. Давай в дом.

Ромка кивнул, на мгновение остановился перед дверью.

– Может, эта… подальше оттянем – угорит еще.

Артем отмахнулся.

– Иди лей.

Стремительно темнело. Розовые лучи стеганули из-за горизонта, их накрыло фиолетовой мглой. Разгоралась Венера. Из подворья требовательно замычало. Басовито, но с жалостью. Артем оглянулся на сарай. Через щель между досок пялится глаз. Корова. Артем сплюнул и потащил Грекова к забору.

Крестьянин был пустой: два патрона картечи, да пачка папирос. Невидящий взгляд плавал вокруг Артема. Он потрепал бедолагу по щеке. В ответ – невнятное мычание.

– Ладно, ты, не злись. Живой? – спросил Артем.

– Ммм.

Артем внимательно осмотрел рану, крови много, лопнула кожа.

– Ты мужик нормальный. Не тряпка. Но мы на другой стороне. И шеф мой – мудак. Согласен с тобой. Только это наш мудак. А ты приличный – и не наш. Вот такой, старик, казус.

– Ммм.

– И не говори, – Артем прислонил мужика к забору, пристально заглянул в глаза. – Понимаешь меня? – ресницы опустились. – Вот и хорошо. Мы тебе кино про войну покажем. А ты посиди, подумай.

– Ммм.

– Не проси. Нам с Лысым машина нужна. У тебя есть? Видишь, нет. А мне надо.

Глаза мужика вдруг проявились смыслом – тревога. Артем оглянулся. Лысый. На улице одно плечо; глаза пытаются глядеть на улицу, и одновременно контролировать комнату. Артем почуял неладное.

– Что?!

– Он не один, Тё… – Лысый вовремя сорвался. Закончил фразу. – Он не один.

Сердце оборвалось, Артем шикнул.

– Рядов, с-сука!

– Не семья – баба у него. – Ромка зло пнул ведро. – Телку привел. Малолетка, бля. Только из школьной формы выпрыгнула.

– И? – Артем испугано тронул взглядом рукоять пистолета.

– Ты, чё, больной! – Ромка отдернул руки от ствола. – Лежит под одеялом. Трясется. Морда прыщавая. Что с ней делать? Выволочешь – вой на всю станицу.

– Жалко?

– Какое жалко! Кресты на вилы примут.

Артем поколебался. Посмотрел на закукленного Грекова, на дом. Припомнил коричневый велюр в машине и Ромкино «не отдам». Скорее спалит чиксу с любовником, но точно не отдаст. Попинать бы – и фиг с ним. Не проймет. Злее станет. Такие шмаляют под перегар – «за здорово». Утюжить надо, чтобы до костей. Легче в канаву. Не катит, товарищ солдат-матрос. Не катит. Решение пришло неожиданно.

– М-у-у! – гулко отметился хлев. Артем кивнул на дом.

– Лысый – к телке! Рук не распускай!

– Страшная, – сморщился тот. – Сиськи, да щеки….

– Давай волыну, – потребовал Артем. Лысый вздернул брови, но подчинился. Рифленая рукоятка удобно легла в руку. Мужик под ногами замычал, попробовал ползти. Артем придавил его ногой.

– Не бзди, чучело. Не про тебя! – Сомнительное упокоение, Греков зажмурился. Через кляп заскрипели зубы. Темнота придавила окончательно, мертвыми стеклами глазеет дом, собака охрипла на цепи. Артем ткнул трясущийся куль носком ботинка. – Встал, гнида! – Греков поднялся, тяжело опираясь на локти. Артем поволок его за воротник. Мужик вяло упирался, цепляя по ходу все, до чего мог добраться. Резануло вонью. Обделался. Артем дотащил Грекова до хлева, не выпуская загривка, открыл воротину. – Заползай! – скомандовал он. – Греков ввалился внутрь, руки закрыли голову. Пинок под ребра. – Глаза открыл! Смотреть, падла! – большой палец потянул курок. Щелчок взвода. Грекова заколотило, глаза вмиг стали огромными, как чайные блюдца. Артем присел на корточки, ствол коснулся мокрого от пота виска. Греков скукожился, как сухая груша. Завыл каждым участком кожи. – А теперь вникай, тупень. Смотри и вникай. – Он встал. Не спуская глаз с Грекова, приблизился к корове. Животное подозрительно выворачивало глаз, не зная радоваться ли визитерам. В темноте лишь горят белки с красными прожилками, хвост по-кошачьи охаживает бока. Артем подошел – ноги не гнуться, сердце коптит, того и гляди, лопнет. Ватная рука коснулась рогов. Едва заметно, животное дернулось. – Тихо, тихо, – прошептал Артем, больше для себя. Корова повернула голову, вдруг потянулась и благодарно ткнулась носом в ладонь. Ледяным серпом по сердцу. – Тихо. – Повторил он. Оглянулся на Грекова. – Башку поднял! – Мужик встрепенулся, замучено выпятился на него. – Смотри, падла. Жалко? – мужчина непонятливо промолчал. Похоже, опять свалится в обморок. Артем потрепал корову за ухо. – Что, Зорька, жизнь дерьмо? Знаю – несправедливо! – Коровий глаз смотрел тепло, доверчиво. Еле слышно буренка мукнула. Их взгляды встретились. Артем пробормотал. – Вот сука же! – Еще миг и он не сможет этого сделать. Заворожено, словно наблюдая за собой со стороны, Артем быстро сунул ствол в ухо. Треснул выстрел. Хлестко, чуть не раскололась голова. Палец судорожно дергал спусковой крючок. Прежде, чем осознал, что Греков перекрикивает выстрелы – воет истошно, словно выпь. Темная туша царапает землю. Сквозь пороховую кислятину пробилась вонь навоза. Артем сглотнул, в ухе что-то треснуло. Греков, не переставая выть, повалился. Сжался гусеницей. В этот момент в хлев ввалился Ромка. Отдернулся от направленного в него ствола. Быстро окинув бойню глазами, присвистнул.

– Фигасе!.. Думал, ты… его пришил.

– Телка где? – хмуро спросил Артем, пряча револьвер.

– Примотал. Воет. – Ромка озабочено оглянулся на улицу. – Щемиться надо. Как бы соседей не набежало.

Артем присел перед Грековым.

– Насмотрелся? – спросил он. Злые глаза в упор. Не проняло. Жаль. Придется возвращаться. Более для проформы Артем закончил. – Объяснять не надо? Упрешься – ляжешь рядом. И бабы твои, и дети. В обратной последовательности. – Артем встал. – Все, пень. Думай!..

Из Третьяковки выскочили без проблем. Молодежь на крыльце продуктового магазина безразлично окатила взглядом. Уже на выезде, Лысый резко дернул руль.

– У, мля! – Артем оглянулся. В красном свете стопарей – тело. Он озадачился. – Жмурик что-ли?

Лысый недовольно оторвался от руля. Высунулся в окно, втянул воздух. Тянуло дорожной пылью. Недавно проехал автомобиль, не успела осесть. Лысый предположил.

– Сбили, может?

– Может, – согласился Артем, приоткрыл дверь. Ромка предостерег.

– Ну, его, Тёма. Только время терять. Сдох – поделом. Надо влево-вправо смотреть. В садике учили.

– Нет здесь садика.

– Ну, в школе, – откликнулся Лысый, щелкнул парковочный тормоз.

– Школы, похоже, тоже. – Артем выбрался из машины. Прислушался. В деревне тихо. Их выкрутасы еще не нашли отклика. И славно. Сунув руки в карманы, он подошел к телу. Зловеще светится красным небритое лицо, руки-ноги неестественно вывернуты.

– Чего там? – Ромка выставил наружу ногу.

– Кажись, трупак.

– Чего, будешь «рот в рот»? – хихикнул Ромка нервно.

– Иди ты. – Артем наклонился, брезгливо коснулся пальцами грязной шеи. – Тёплый… вроде.

– Пульс тикает?

– Есть, вроде.

– Бля, да нахрен он нам, Тём?

Артем не обратил внимания.

– Слышь, мужик? – толкнул в плечо. – Живой? – Руки стали липкими. Кровь? Артем принюхался. – Тьфу, ты, мля! – Он подскочил. – В блевоте, тварь!

– Я говорил, – съязвил Ромка. – Тряпку дать? Поехали, а то мстители набегут.

Артем плюхнулся на сидение.

– Поехали. – Вытер руки, тряпка улетела в темноту. Машина резко тронулась, по крыльям застучала щебенка. Пыльный столб, подсвеченный габаритами, замазал проклятую деревню. Фары вырывали из темноты кусок дороги. Будто мир существует лишь в световом конусе. Вспышкой мигнет верстовой столб, ошалевшие мотыльки с наскоку размазываются по лобовому стеклу. В салоне повисло молчание. Ромка напряженно «хватается» за колею. Нет-нет, а сорвется в мат. После двадцатиминутной гонки выскочили на трассу. Дорога пустая, вьется серпантином под уклон. Ни перегонщиков[16]16
  Перегонщик – фрукт, который гонит японское авто от рынка Зеленый угол в Россию. На трассе хамовит, несдержан, быстр. Сбивается в стаи из трех и более особей, чтобы противостоять поборам.


[Закрыть], ни длинномеров. Потресканный асфальт. Ямы колотят «стойки» досадным разнообразием. Наконец, Ромка не выдержал.

– Сорвались.

– Не каркай. Два КПП впереди, – Артем вынул из-за пояса пистолет. Рукоять давила в ребра. – Зашкерить бы.

– Угу, – Лысый покосился. – Не ожидал, – признался он.

– Чего?

– Что зверя завалишь.

Артем незаметно выдохнул, спрятал револьвер под сидение.

– К ментам побежит.

– А нам до этого? – удивился Ромка. – Работа сделана. – Он ласково погладил руль. – Пускай Моленко бодается. Я туда больше не поеду.

– Скажут – поедем. – Артем уставился на отражение. Вогнутая поверхность превратила голову в бычью. Глаза-пятаки и французский нос с раздутыми ноздрями. Встречные фары, мигнув, погасли. Салон окунулся в темноту. Лишь тлеет подсветка приборной панели. Артем угрюмо заметил. – Съехать бы надо, а то одни на дороге. Палево.

– В чистом поле что-ли? Меня Наталка ждет.

– Подождет. Из СИЗО сложнее.

– С чего! – скривился Лысый. – За корову?

– Вот и обидно, что за корову.

Ромка промолчал, нервно потыкал в кнопки тюнера. Динамики накормили шипящим фоном с китайщиной.

– Дикари, – пробормотал он. – Ильич с лампой не дошел.

Стремительно проплыл дальнобой, мертвая машина немного накренилась, метрах в двадцати – пустое колесо с рваным кортом. Далее, чадит резиной костер.

– Хоть бы огни зажег, баран! – выругался Ромка, раздраженно вдавил клаксон. Пояснил чуть погодя. – Чтоб не спалось.

– Нахрен? – Артем дернул плечом.

– Впорется кто-нибудь – гарантировано труп.

– Тебе не пофигу?

Лысый задержался на Артеме, вернулся к дороге.

– Ага, это я над телом слюну пускал: «Не умирай, не умирай».

Артем хмыкнул.

Иногда через шипение прорывалась родная речь. Кто-то пело. Полумальчик рассказывал о неразделенной любви. То ли к Родине, то ли к другим полумальчикам. Ромка заметил.

– Петь надо было, – правду говорят, у дураков мысли сходятся. – Сидели б сейчас в люксе с телками.

– Или в бане с таджиками.

– Нафига, с таджиками?

– У них гашишь, гульденов завались. Развальцуют фаску – затянешь тонким голосом.

Ромка недовольно сморщился, Артем приготовился к гадости, но обошлось. Лысый грубо сменил волну. Опять зачирикали китайцы.

– Где встанем? – натянуто переспросил Ромка. – Километров через пять Яковлевка. Ментов вроде нет. Вояки разбежались, а легавые не наехали.

Артем уставился в темноту.

– Яковлевка?

– Угу.

– Давай дальше проскочим.

– Чего так? – удивился Ромка. – К бабе?

Артем не ответил. Лоб приник к холодному стеклу, проморозило до озноба. Почему-то вспомнился цыплячий возраст, выпускной, рассвет на видовой площадке. В долине над тополями розовело небо, подсвечивая редкие многоэтажки и «коробочки» частного сектора. Сейчас странно, никто не замечал городского кладбища: скромные надгробия и монументы летчикам-героям мрачно пялились из темноты на орущую детвору. Может, стоило оглянуться. Все стало бы иначе… Пустое. Видел только розовое. Будущее розовое.

– Родители у меня там… давно. Все как-то… – Артем скрипнул зубами. – Переночуем…

* * *

Дом не был родным. Родители разменяли старую квартиру сразу после поступления Артема в военное училище. Этот дворик чужой, та же «панелька», но здесь он не сорил бумажными самолетиками, не драл коленей, не получал булыжником по башке. Из этого окошка маленький Темка не пялился в бинокль на тетю Надю. И много чего еще. «Свинцовые» стекла свысока оглядели непрошеных гостей. Мертвый «крейсер» в пять этажей. Под крайним подъездом наперекосяк «Москвич-412». Чужой. Отцу на пенсию подарили 2141. Стоило приблизиться, коты врассыпную кинулись от помойки. Один, черный, с серыми пропалинами, лениво мявкнул. Лап с добычи не убрал – целлофан с колбасной шкурой. Лысый засунул руки в карманы, оглянувшись, бросил через плечо.

– Ничего, город как город. Определялово[17]17
  Определялово – информационный указатель.


[Закрыть] у вас, как в Париже. Что за мужик?

– Арсеньев.

– А башка чья[18]18
  Памятник на въезде в виде удэгейской головы, а рядом В. В. Арсеньев в трехэтажный рост. Вроде Карацупы с собакой…


[Закрыть]?

– Дерсу Узала, – ответил Артем, между прочим, ища родительский балкон. На веревке: отцовая рубаха, пучки травы.

– Кто-кто? – не понял Ромка.

– Так – чурка, проводник.

– Почему одна башка?

Артем пожал плечами, дернул подъездную дверь.

– Ты… – он предостерег. – Не хохми. Ни к чему им знать, чем сына занимается.

– Обижаешь, – обиделся Ромка.

На звонок долго не отвечали. Даже от дверей напротив сонно бухнула соседская собака. Там же зажегся глазок.

– О, повылазили, – пробурчал Ромка, предположил. – Можь, дома никого?

– Куда им деться? – неуверенно возразил Артем. Однако, ужасные предположения не заставили себя долго ждать. Он, было, намерился расспросить соседей, как через дверное железо раздалось.

– Кто там? – тихий настороженный голос. Низкий, странно незнакомый. Артем прислонился к двери. Неуверенно переспросил.

– Па, ты? – Пауза. С той стороны толкнулось недоверчиво.

– Тёма?

– Да, па! Это я, Артем, – ответил он. Защелкал замок, нервно, нетерпеливо. Дверь распахнулась… – Папка!..

Отец постарел страшно. Кого хотел увидеть? Зрелого красавца, что наставлял перед училищем: «Не спеши выполнять приказание – оно может выполниться само». И лукаво улыбался. Годы сожрали шевелюру, согнули в дугу. Ссохшийся карлик не знал то ли кидаться на шею, то ли плакать. Водянистые глаза не узнают, перебираются с Артема на Ромку. Рубашка в клетку застегнута враздрай, ноги татарские – колесом – в варикозных шишках. Видно, вставал впопыхах. Одеться не успел. Тусклый свет в прихожей серебрит редкий пушок. Отец несмело переступил с ноги на ногу.

– Ну, здравствуй, Артем.

Прежде, чем прижаться, сын заметил крестик на шелковой веревке.

– Привет, па! – Комок в горле задушил, от рези в глазах Артем зажмурился. Захотелось стать ниже отца, чтобы он нависал над ним, и так сжимал плечи. От того, что батя стал хрупким птенчиком, сделалось больно. Даже не от этого. Это общий путь. От того, что он это упустил. Вспомнилось Дашкино высказывание насчет вокзала, про толкотню у касс. Пока он давился беляшами в буфете, отец неожиданно оказался на окраине перрона. И поезд подошел. Жуй не жуй – скоро посадка.

– Ну, молодец, что приехал, – отец отстранился, выглянул снизу. – Служишь?

– Конечно, па.

– Деньги хоть платят?

– Всяко бывает, – уклонился Артем.

– Военпредам полгода не платили, – закручинился отец. – Ну, на «железе», поди, иначе?

– Иначе, па, иначе. Мы войдем?

– Извини, сынок, старый пень – от счастья с ума сошел, – он пропустил визитеров. Заметил про Ромку. – Вместе служите?

Артем скинул ботинки, всунул ноги в тапки.

– Да, па. Мичман мой.

Батя расцвел.

– И я мичман. Проходите в зал. Я сейчас чай поставлю. Может, есть будете?

Артем с Ромкой переглянулись.

– Будем, – ответил Артем за обоих.

– Только не обижайтесь. Не густо у нас с матерью.

– Где мама? – Артем заглянул в спальню. В ноздри ударил запах валокордина. Тесная каморка с двумя кроватями. Как в гостинице. Тумбочка. Трюмо завалено газетными вырезками. Стопки журналов. Старорежимные очки в огромной оправе. Все покрыто слоем лунной пыли. На подоконнике – приемник с памятной табличкой: «самому старшему мичману от цеха номер десять».

– На даче, огурцы стережет, – отмахнулся отец. – Совсем сбрендила с этим огородом.

– Не боится? – удивился Артем.

– Она не одна – с собачкой, – усмехнулся отец.

– Да ну! – не поверил Артем. – Собаку завели?

– Так, название одно – хвост и уши.

– Овчарка?

– Люська. – Отец извлек из холодильника литровую банку квашеной капусты. Высыпал в тарелку, замешал с растительным маслом. – Навались!

Под холодную картошку весьма неплохо. Артем хрустел капустой, невольно осматривая захламленный зал. Взгляд нет-нет, а наткнется на кусочки детства. Вот затертые до дыр томики энциклопедии. С книжной полки приветливо торчит глянцевый корешок «Союз-Аполлон». Любимая книжица с фотографиями космонавтов-героев. Сервант матово наливается пылью, за стеклами – сервиз китайского фарфора и хрусталь. Прежде убойный дефицит, теперь – хлам. То тут, то там выглядывают образки, дешевые репродукции икон. Память подсказала о крестике. Артем удивленно изогнул брови.

– Па, чего это? – ткнул вилкой в Николу Чудотворца. – Партбилет зарыл?

– Нет, там. – Отец отмахнулся, по лицу скользнула улыбка. – ЦК поменяли. Этих хоть не сместят. До смерти горемычной хватит.

– Тьфу-тьфу, – Ромка постучал по лбу.

– Может, выпьете? – встрепенулся отец.

Гости переглянулись.

– Ну, по рюмочке если…

– За радость можно, – из серванта показался пузатый графин, крохотные стаканчики. Отец разлил. Немного поколебавшись, капнул себе. – Давление ни к черту, – между прочим, объяснился он. – Мать ругается. Ну, Тёма, – отец поднял рюмку, дождался остальных, – спасибо, что не забыл.

Внутри ёкнуло, Артем отвел глаза, не глядя, чокнулся. Ежевичная наливка (по ее части батя большой мастак) продрала до слезы.

– Злая, – признался Ромка, закидываясь закуской.

– Такой в детстве от простуды лечили, – выдохнул Артем через кашель.

– Да ну! – не поверил Ромка.

Отец подтвердил.

– С тех пор…

– Да ну! – в этот раз удивился Артем.

– Точно-точно, – кивнул отец. – Мне пить не с кем – соседи мруть, а лечиться… Таблеток полон дом. Как каши.

Артем вдруг почувствовал – сгорает от стыда.

– Что, па, болеете? – провалиться бы сквозь землю. Отец беззубо улыбнулся.

– Сына, как положено – согласно возраста. Ты как?

– Согласно образования и весовой категории, – отшутился Артем.

Вяло тек разговор – дежурные вопросы о погоде, дежурные ответы. Иногда отец срывался обсудить свободнинскую[19]19
  Свободный – город в амурской области. Сейчас там космодром.


[Закрыть] родню. Артем вежливо пропускал информацию. Кивал. Успехи теток и племянников не волновали. Но батя здесь в своей тарелке. Имена и события сыпятся горохом. Наконец, они замолчали под неспешное перестукивание вилок. Отец сдался первым. Кряхтя, поднявшись, заковылял из комнаты.

– Ты чего, па? – Артем привстал.

– Постель принесу. Вы устали, наверное. Поздно уже. Завтра поговорим. Да и мать завтра подъедет. Для нее радость…

– Па, – зацепился Артем, еле сглотнул комок.

Отец обернулся в проеме.

– Ась?

– Нам завтра уезжать. Мы переночевать…

– Как?.. – отец споткнулся, переглянулся с образком и опустил глаза. Пальцы вцепились в косяк.

– Дела, па. Завтра на… на службе ждут.

– Понимаю, – честно согласился отец. – Служба. Понимаю. А… а мать как же? – он отстраненно пробежался глазами по стене. Артем уставился в тарелку.

– Надо, па.

– Надо так надо, – отец зашлепал тапками по коридору.

Артем кинул в спину.

– Папа, дела сделаю и приеду. Обязательно! – в ответ лишь скрипнула дверь платяного шкафа. Будильник цокал механизмом – молоток по голове. Лысый отодвинул тарелку.

– Палево. Стремно без мяса.

– Не едят они мяса, – автоматически отозвался Артем. Ромка показал на стену: картина – песчаный сфинкс грозит пальцем.

– Твоя?

– Угу, – Артем прислушался к шебуршанию. Отец что-то бормотал, перекладывая вещи.

– Египет что-ли?

– Хроники Амбера. Сфинкс дает загадку Ясону.

– Аргонавт что ли?

– Принц, – Артем опустил плечи. – Неймется барану – ищет на жопу приключений. Сидел бы дома, булки кушал.

Ромка хихикнул.

– Ни дома, ни булок.

Вошел отец, в руках – стопка белья, старое верблюжье одеяло. Он, как ни в чем не бывало, прикрикнул.

– А ну ка, соколики, поднимитесь. Постелю.

– Да мы сами, – возразил Ромка.

– Сами на «коробке» будете, здесь я за старшину. Давайте-давайте…

* * *

Лысый давно спал. Артем пробрался впотьмах вдоль стенки, у двери туалета остановился – в родительской комнате горел ночник.

– Па? – шепнул он. Заскрипела кроватная сетка.

– Да, Тёма.

– Можно?

Отец дотянулся до двери, щель стала шире.

– Конечно.

Артем зашел. Отец лежал поверх одеяла с толстенной книгой в руках. Желтые страницы растрепаны, тяжелый кожаный переплет внушительно затерт. Вермишелью между листами десятки закладок.

– Привет, – Артем присел на краешек стула. Неловко устроился рядом со стопкой журналов. На пол упала целая связка. Он дернулся поднять. Отец остановил движением руки.

– Оставь, Тём. Пустое. – Он бережно закрыл книгу. Артем успел заметить – поверх надпись нетвердой рукой: «Библия». Как бы, не масляной краской. Отец протянул ему. – Бабушкина. Помнишь?

Помнилось смутно, неудивительно – тогда ему было всего одиннадцать. Твердо в памяти отпечатался лишь Жнец – громила с косой верхом на волке. Старинная гравюра так напугала маленького Тёмку, что не давала спать. Он полистал. Страница за страницей, по полям каракули карандашом – бабушкины пометки. Где-то подчеркнуто, где-то поверх рваного текста вклейка с накиданными от руки абзацами. Картинок не было. Жаль. Дашке б показать. Артем захлопнул книгу, библия легла рядом с отцом.

– Куда гравюры делись? – спросил он. Заметил, что отец удрученно вздыхает.

– Брательники подергали.

– Жаль, – признался Артем.

– Жаль.

– Баба Маша как померла, кого только в доме не было. И соседи, и родня. Выносить то нечего – скромно жила, а в Бога не верил никто. Картинки растащили. Хорошо, продать не догадались – старинная ведь. От матери ей досталась. С Волги еще…

– Как дядя Толя? – поинтересовался Артем. Отец удивленно взглянул снизу, через паузу вымолвил.

– Так умер Таганок. Год назад.

– Как! – Артему помнился крепко сбитый дядька с дубленым лицом. Страстный рыбак.

– Умер, – подтвердил отец. Затем философски изрек. – Оно и пора.

– Прекрати! – окрысился Артем.

– Чего от нее бегать? Суетно. Надо ей – найдет.

Артем сдался, пробурчав.

– Чего хоть?

– С Толей? Сердце. Ты же знаешь – пил. Жена его… Тетю Марию помнишь?

– Ну.

– С инсультом слегла. Ленька разрывается. Я бы съездил.

Артем заиграл желваками.

– Па, с делами разгребусь – обязательно свожу, – горячо пообещал он.

Отец заметно удивился, молчал некоторое время, глаза тепло и внимательно плавали по сыну. Следующие слова прозвучали неожиданно.

– Другой ты стал.

– Какой?

– Колючий, – пояснил отец. – Седой… Помнишь, как на лыжах ездили?

– Помню.

– Ты не боялся ничего. Руки в разные стороны, летишь с горы, а у меня сердце обрывается.

– Ну. Чего это «колючий»? Волосы отрастут, – прервал Артем.

– Да не в волосах дело. – Батя дотронулся до руки. – Тяжело на службе?

Артем уставился в окно.

– Нормально, – вырвалось нехотя, уши побагровели, как у юнца.

– Ты главное терпи. Жизнь сейчас – вляпаться недолго. А там надежно. Подъем флага, спуск флага.

– Хорошо, – Артем проглотил комок, на душе заскреблись кошки. Он поспешил встать. – Па, мне в туалет.

– Давай, – отец взялся за выключатель ночника. Артем остановился.

– Па, у вас межгород есть?

– Есть.

– Я утром звякну?

– Конечно, сына.

– Если что я заплачу, у меня с деньгами нормально.

– Иди ты, сынок… в туалет, – отец погасил свет.

Утро едва посерело. Артем выбрался из-под одеяла и босой прошлепал в прихожую. Телефон. Стариковская желтая коробочка, трубка перемотана изолентой. Артем начал набирать номер, вдруг сплюнув, сбросил. Код. Набрал снова. Вызов поплыл излишне громко – требовательно, натужно. Артем выглянул в коридор, не проснулся ли кто. Спокойно. С той стороны не отвечали. Слишком долго для раннего утра. Артем начал нервничать, только собрался в сердцах опустить трубку – раздался щелчок.

– Дашка? – прошептал он. Представил ее заспанную, растрепанную, в ночной рубашке – по-детски милую и наивную. – Подъем! На занятия опоздаешь. – Молчание. Он ясно слышал – кто-то есть. Дышит неровно, с придыханием. Артем встревожился. – Дашка, ты? Дашенька… – короткие гудки оборвали сердце. Артем выдохнул, непонимающе уставился на трубку. Палец прикоснулся, было, к диску. Но номер так и не набрал. Отец спал, Артем, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, прокрался в комнату. Толкнул Ромку.

– Лысый, пора.

Ромка натянул одеяло на голову.

– Да, ну его, Тёма. Не горит. Успеем.

– Лысый, я сам уеду, – предупредил Артем, натягивая джинсы. Недоброе предчувствие резало жилы. Трясущиеся руки затянули ремень. Накинул куртку, револьвер больно ударил в ребра. – Бля!

– Что за шлея под хвост?

– Не знаю! Одевайся, я в машине.

– Постой, что за?..

– Я в машине, – повторил Артем. Уже на выходе, решился зайти к отцу. Скрипя зубами, он прикоснулся одеяла. – Прости, па. Надо.

– Случилось чего? – откликнулся отец.

– Надо, па. Мать целуй. Я вернусь. Скоро, па.