Текст книги "Генкины паруса (сборник)"

Опыты

Генка прочитал в какой-то книге, что порох делают из селитры и древесного угля. А мама как раз селитру аммиачную купила для удобрения огорода. Вот Генка и сделал порох. Нашёл в золе угли, растолок их, смешал с крупинками селитры.

Селитра похожа на подмокший сахарный песок, а порох – на сахар с грязью, не то, что порох из патронов, которые они с ребятами находили в лесу. Патроны были и немецкие, и наши. Из них порох высыпался сухой и блестящий.

Разряжать патроны Генку научил брат Вовка. Надо только взять плоскогубцы или кусачки, раскачать патрон, а потом вынуть его.

Генка насыпал свой порох в жестянку из-под леденцов и поджёг его. И порох загорелся! Он не вспыхнул, как настоящий, из патронов, а, зашипев, стал медленно выгорать. Сгорая, порох становился красным-красным…

Генка испугался и, решив его потушить, вскочил на стул и наступил ногой в тапке на банку. Но порох не погас. Он только ещё больше зашипел и стал сильно дымить, прожигая клеёнку, которой был накрыт стол, и нагревая подошву Генкиного тапка. Завоняло резиной…

Наконец, всё кончилось. Но сколько дыма в комнате! С минуты на минуту должна вернуться из магазина мама, а у Генки в комнате полно дыма! И клеёнку он прожёг… И даже стол немного пригорел…

Генка быстро открыл форточку. Потянуло холодом. Он схватил жестянку и бросил её в форточку. Пальцы заныли от ожога, а жестянка пшикнула в сугробе, и вверх поднялось маленькое облачко пара.

Вскоре пришла мама. Ничего не заметила. Генка торопливо перевернул клеёнку так, чтобы дырка оказалась под книжками и тетрадками.

Уже летом, когда мама решила поменять клеёнку, Генка во всём сознался.

Мама не очень удивилась откровениям сына, а сказала только, что удивляется, как он до сих пор не спалил дом.

Генкины паруса

Генка внезапно полюбил теплицу. Сначала она была полиэтиленовая. Днём в ней было жарко, поэтому в солнечные дни обязательно открывали двери.

Теплица была длинная и напоминала корабль. Генка понял это, когда услышал, как она хлопает. Ветер надувал её, а потом она будто резко выдыхала, и полиэтилен громко хлопал, иногда часто, иногда с большими паузами. Это было здорово, и ему сразу стало ясно, что так же хлопают паруса.

Генка стал часами просиживать в теплице. Он слушал и слушал её и представлял себе огромные волны и видел, как ветер смахивает пену с макушек волн, как кричат буревестники, хотя на самом деле вокруг пели скворцы, каркали вороны, кричали стрижи. Но Генка чувствовал, что крик стрижей очень напоминает крики чаек, ведь стрижи такие неистовые и быстрые и любят высоту, как чайки любят небо.

Заметив новое увлечение внука, бабушка ничего не сказала, вернее, она не пошутила, как часто делает, а просто сказала, что раз так ему полюбилась теплица, то хорошо бы он её заодно и пропалывал.

Генка молча принял предложение и, взяв скамеечку, на которой обычно просиживала бабушка, пропалывая грядки, и, не спеша, вслушиваясь в любимые шорохи и хлопки стал выдёргивать травинки, бросая их в старое пластмассовое ведро.

Иногда теплица умолкала. Это означало, что наступал штиль, и теплица-корабль останавливалась. Тогда Генка уходил и занимался другими делами, уходил с друзьями на речку или, если начинался дождь, читал книги.

Так прошло лето. Генка уехал в город, но запомнил всё: и хлопанье полиэтиленовых парусов, и запахи помидорной ботвы и выдернутой травы, и пение и крики птиц, и деликатность бабушки. Дома он часто задумывался, вспоминая эти картины. Ему стала вспоминаться теплица в дождь, когда он зашёл в неё за забытой футболкой. Теплица шуршала и разговаривала, и плакала крупными каплями, просочившимися сквозь стыки листов полиэтилена.

Он так соскучился, что очень обрадовался, когда теплица ему приснилась. И ещё больше соскучился.

Наконец, опять наступило лето.

Едва поздоровавшись с бабушкой и бросив вещи, Генка побежал в огород и остолбенел. Теплица стала белоснежной.

Подбежав вплотную, Генка осторожно погладил её. Паруса были шелковистые и прекрасные, в маленьких дырочках. И это правильно, ведь они и должны немного пропускать воздух, чтобы корабль не опрокинулся от сильных порывов ветра.

Генка вошёл в теплицу и стал слушать. Паруса теперь похлопывали более сдержанно и, наверно, помягче, чем настоящие паруса, но было похоже, что корабль-теплица дышит. И это дыхание так заворожило его, что он не сразу откликнулся на призыв бабушки перекусить с дороги. Он пошёл к дому, оглядываясь и улыбаясь сам не зная чему, но понимая, что обрёл какую-то неизмеримую свободу и что счастье бродит где-то рядом.

– Это мы её с Николаем нынче спанбодом укрыли. Он и от морозов рассаду спасает, и не так жарко в ней летом.

Бабушка обняла подросшего внука, погладила волосы и, оглядев его мужающую фигурку, легонько шлёпнула внука по затылку.

Лето началось.

Выпукла и Носок

Генка учится так себе. И не потому, что тупой или ленивый. Совсем нет.

Наоборот, когда приходит из школы, он сразу садится за уроки, хоть мама предлагает сначала пообедать. Сделает, потом ест. Потом идёт гулять.

Генка дружит с Женькой.

И всё ведь началось с того, что Ольга Николаевна, их классная, а ещё и математичка и Ольгушка по совместительству, и Выпукла к тому же ещё, увидела их вместе, запомнила это, а утром, в классе, сразу начала разборки. Дело в том, что Женька второгодник.

Сначала Ольгушка вызвала к доске Женьку, а тот, как и положено второгоднику отвечал с ухмылочкой. Отвечал он примерно на тройку, но за ухмылочку заработал пару. И тут ехидная Выпукла, она же Ольга Николаевна, математичка и классная по совместительству, тоже с ухмылочкой, обратила свой взор на Генку.

– А теперь послушаем твоего приятеля, – и притворно улыбаясь, сделав плавный жест руками, красивый такой жест, женственный, но вредный, пригласила проследовать к доске жертву педагогической будней.

Генка растерялся. Не ожидал он такого внимания к себе. Ведь обычно Генка выходил, отвечал и получал свою четвёрку. А к защите он не был готов. Потому что, если тебя шпыняют или подкалывают надо быть готовым к такому повороту. Вся эта готовность появляется потом, с опытом, а пока Генка был просто Генкой, учеником 5-а класса. А Ольга Николаевна была догадлива: был готов он к уроку хуже обычного.

Короче говоря, закончилась у Генки карьера хорошиста. Стал он, с лёгкой руки Выпуклы-Ольгушки, тройко-четвёрочником. А на первый раз она хлестанула его профилактической двойкой.

Ольга Николаевна уже потом объясняла матери Генки, что она такими повышенными требованиями сделать из него человека хочет, хочет дать понять, что дружить с второгодниками вредно. Хотя она и понимает, что дружить с второгодником в чём-то интереснее, ведь у Женьки жизненный опыт больше Генкиного на целый год, вернее на год и семь месяцев, ведь этот Аникин Женька отсидел во второгодниках уже дважды.

Скучно стало Генке учиться. Особенно скучно от забот Ольги Николаевны. Но вот, всё же, наступило лето, и всех благополучно перевели в шестой класс.

Летом друзья, конечно, пропадали на речке. На речке, на Тосенке песочек белый, мелкий, а вода тёмная-тёмная. Берега реки крутые, похожие на слоёный пирог, а местами выходят слои зелёной глины, вязкой-вязкой. И родники бьют. А вода в них с привкусом железа. Генке такой привкус нравится.

Как-то на их место купальное пришли две девочки. Пришли раньше друзей. Заняли их песок. Пришлось раздеваться у кустов, подальше от воды. А когда девчонки купались, Женька взял один девчоночий носок, насыпал в него песка и со смехом закинул в кусты.

– Отдайте носок!

– Какой носок?

– Белый носок.

– Ничего не знаем. Не видели никаких носков.

Женька отвечал нахально, и это удивило Генку, ведь Женька врал. Так поприпиравшись, мальчишки пошли купаться, а когда вернулись, не обнаружили своих вещей. Вернее не было Генкиных штанов и рубашки. Не было и девчонок. Они были уже на том, крутом берегу и торопливо перебирая ногами, кричали: «Вернёте носок, вернем одежду!»

Генка ринулся в кусты искать носок, а потом сообразил, что это какие-то незнакомые девчонки, поэтому искать этот дурацкий носок нет никакого смысла. Да и разве найдёшь его в этой густой поросли, затянутой прошлогодней травой и всяким мусором, принесённым рекой во время разлива!

Женьке было смешно. А тут ещё приехал на велосипеде сосед-девятиклассник Минтюков и, узнав, что случилось, стал гоготать над Генкой, как умеют гоготать только старшеклассники. И, что самое обидное, что Женька радостно подхватил этот гогот.

Потом они, эти, гогочущие, пошли купаться.

Генка сидел на берегу, обняв коленки. Он вспомнил девчонок. Одна девчонка была красивая.

Посидев ещё немного, Генка пошёл в кусты и зачем-то стал искать носок. Сначала он нашёл какой-то листок, стал разбирать, что там написано. Слова были так размыты, что можно было разобрать только одно: «Смысла». Он стал думать, что это за слово такое, что это такая за женщина, с таким интересным именем. Потом он догадался, что это, наверно, не имя, а слово из предложения. И, возможно, это совсем короткое и грустное предложение: Смысла нет.

Потом он наткнулся на детский пластмассовый пистолет, но не заинтересовался им, потому что подумал, что эти «Смысла нет» как будто сказаны про него, и нет никакого смысла искать этот глупый носок.

Генка ещё немного потоптался, разглядывая заросли. Потом, развернувшись, ещё раз оглянулся и увидел его. Носок висел на сломанном сучке, наполовину пронзённый этим сучком. Генке стало жалко его, потому что ему показалось, что носок был без головы. Потому что резинка носка свисала, как горло, а сам носок, с наполовину высыпавшимся песком, напоминал обмякшее тело дохлой курицы. Таких куриц приносила мама из магазина и клала на кухонный стол.

Генка снял носок, вывернул его, встряхнул. Носок был ещё чистый.

Он оглянулся. На берегу никого не было. Только чибис в стороне тянул своё печальное «пиу». Генка заторопился. Он перебрался по мелководью на тот берег и, надеясь перехватить, догнать Женьку с Минтюковым, побежал наискосок, через кочковатое поле, зная, что они поедут на велосипеде по гладкой, более длинной тропинке. Обидно стало Генке, ведь обычно Минтюков возил их купаться обоих.

Наконец, Генка добежал до поворота дороги. Она была асфальтовой, с выбоиной, и обычно машины и велосипедисты тормозили здесь. Беглецов не было.

Подождав минут десять, Генка понял, что придётся идти одному.

В это время вдали появился грузовичок. Когда он поравнялся с Генкой и затормозил, неизвестно какая сила потянула, и он побежал, подпрыгнул и, ухватившись за борт, повис, потом нащупал ногами какую-то опору.

Они ехали! Он и грузовик мчались! Ветер гудел в ушах!

Здорово мчаться! Теперь Генка вспоминал, где находится небольшая канавка поперек дороги. Там недавно проложили кабель и забыли восстановить асфальт, поэтому там тоже все тормозили.

Только бы не пропустить, потому что соскочить потом будет трудно! Дальше дорога идёт под горку и гладкая. Он может проехать мимо поворота к дому.

Вот замелькали сосны перед канавкой. Но почему он не тормозит!? Вот, кажется, тормозит… Пора.

Генка отпускает руки, пытается бежать, но какая-то сила толкает его на дорогу и несколько метров тянет по асфальту на животе. Всё остановилось.

Генка вскакивает, оглядывается. Велосипедистов нет. Какая-то тётенька идёт вдали. Жарко.

Он смотрит на свой живот и грудь. На них кровь и полосы. Руки тоже поцарапаны, но меньше. Щиплет. Грязная рана на бедре. Он долго разглядывает правую руку. На руке носок. Он уже грязноватый, но целый. Всё остальное тоже.

Идёт домой Генка. Всё думает, что он скажет маме. Щиплет. Надо чем-то помазать. Он вспомнил, что если свернуть пораньше, на другую улицу, там, рядом с домом подруги мамы, есть пруд. Свернул. Смыл грязь. Промыл рану. Щипать стало сильней. Если дуть, то щиплет ещё сильней. Высохло, наконец. Но всё равно щиплет. Потом он зачем-то прополоскал носок.

Дома Генка спрятал носок на чердаке. Но сначала прицепил его на гвоздик, торчавший из крыши, чтобы высох.

Потом он ещё несколько раз доставал его, разглядывал и даже понюхал один раз. А потом забыл.

Стал Генка спортом заниматься усиленно. Стал ездить в спортшколу. Времени стало меньше.

А с Женькой они раздружились после этого лета.

Становясь старше, Генка иногда разглядывает беловатый след на правом бедре, вспоминает своё приключение и глупого Женьку, и коварного Минтюкова. И носок. И Выпуклу Ольгу Николаевну. И двух девочек, бегущих высоким берегом реки.

Привет!

Варя подружилась с летучей мышью. Эти летучие на какое-то время пропали, но нынешним летом вдруг опять объявились.

По вечерам, лишь только смеркается, они начинают мелькать-кружиться. Варя любит выходить на улицу перед сном. Она начинает всматриваться в темноту и кричит:

– Здравствуй, Мышка! Ты где-е?! Где ты-ы-ы?!..

Сначала от сырых стволов за ручьём отзывается быстрое влажное эхо ольхи. Потом с ближайшего холма долетает подголосок сосновой рощи, а уже, совсем потом, слышится лёгкое, почти дыхание, почти комариное пение. Это улыбается дальний лес. Иногда Варе даже кажется, что это ангелы отзываются. А вместе получается такой красивый хор: переливчатый, переплетающийся, разноголосый и дружный.

Пока Варя слушает, появляются они – Летучие мыши в свете окна или на фоне почти погасшей зари на северо-западе.

Варя кричит, поднимая лицо к самым звёздам:

– Звёзды, привет! Здравствуйте звёзды!

И звёзды отзываются. И они начинают медленно двигаться в разные стороны.

– Ой! – кричит Варя. – Что это?!

– Это спутники Земли.

Мама стоит у двери и улыбается. Улыбки не видно, но она слышится в голосе.

– Как! Сразу четыре спутника?

– Их сейчас вокруг Земли вертится не одна сотня, наверно.

Варе очень понравилось, что спутников так много.

– Вон, ещё один появился.

Спутники и звёзды не мешают друг другу, все они заняты своим.

Оказывается, Варя подружилась и со звёздами. И Варя радостно кричит. Так она может кричать только здесь, в деревне:

– Спокойной ночи, мышки! Спокойной ночи, звёзды! Спокойной ночи, весь мир!

Щепки

Под окнами то ли огород, то ли луг. Большущие старые яблони, старательный прямоугольник грядок. В стороне поле картошки. В низинке сломанная яблоня и много сильной травы, где-то скошенной, а где-то высоко взметнувшейся. Дальше взгляд радостно скачет по макушкам рябин, лип, ольхи. И над всем этим зелёным, мощным склоном царит плакучая берёза. Но царит она не как сторожевая башня, а как матушка, зорко следящая за детьми. А может она ждёт или провожает нас. Кто знает…

Дальше взгляд уходит в небо. Улетает как лыжник с трамплина и надолго задерживается в облаках.

– Настя, пойдём за щепками, – слышится через открытое окно уверенный голос бабы Насти. Сказано так, что не отвертишься. Вздремнувшая было после купания, Настя вздрагивает. – У вас и растопки-то для печки не осталось, а Мишка баню подрубает, полно щепок-то.

Хочется заплакать, но Настя подчиняется, берёт корзинку, и выходит на улицу.

– Где мать-то? – Строгий голос бабы Насти заставляет соображать и всегда быть настороже.

– Да в магазин пошла.

– А что мне не сказала? Мне спичек надо купить. А она ведь и грядку вон не дополола. Пошли.

Баба Настя сразу, как только новые дачники приехали в деревню, взяла над ними шефство. Так в советские времена отличники в школе и лучшие рабочие на производстве брали «на буксир» отстающих и отлынивающих от своих прямых обязанностей товарищей.

Пошли они почему-то не прямо к бане, а кругом, сначала вдоль ручья, а потом по тропинке к роднику. Пели комары, цвиркали птицы.

– Стой! Ложись! – вдруг громко зашептала провожатая и, схватив за руку Настю, пригнула девочку к земле. – Мишка едет. Переждём.

Мишка, которому шёл седьмой десяток, проехал мимо на лошади.

– Бежим!

Добытчицы потрусили к бане, быстро набрали щепок и двинулись было назад. Но баба Настя опять взяла Настю за руку, остановила её.

– Он хоть и родственник мне, но вредный мужик. Любую щепочку пристроит, за любое перышко удавит.

Она ещё продолжала что-то говорить, а Мишка, уже без лошади, приближался к ним, улыбаясь. Подойдя, одобрительно мотнул головой.

– Молодец, Настя, будет хоть чем печь растопить. А то с дровишками у вас пока плохи дела.

И непонятно было, к которой Насте были обращены эти слова. То ли он одобрял действия маленькой Насти, то ли бабу Настю хотел подколоть.

Но скорее всего он видел, как залегли в траву две подруги, и потому глаза его весело блеснули.

Друзья

Варя подружилась с летучей мышью. Эти летучие на какое-то время пропали, но нынешним летом вдруг опять объявились.

По вечерам, лишь только смеркается, они начинают мелькать-кружиться. Варя любит выходить на улицу перед сном. Она начинает всматриваться в темноту и кричит:

– Здравствуй, Мышка! Ты где-е?! Где ты-ы-ы?!..

Сначала от сырых стволов за ручьём отзывается быстрое влажное эхо ольхи. Потом с ближайшего холма долетает подголосок сосновой рощи, а уже, совсем потом, слышится лёгкое, почти дыхание, почти комариное пение. Это улыбается дальний лес. Иногда Варе даже кажется, что это ангелы отзываются. А вместе получается такой красивый хор: переливчатый, переплетающийся, разноголосый и дружный.

Пока Варя слушает, появляются они – Летучие мыши в свете окна или на фоне почти погасшей зари на северо-западе.

Варя кричит, поднимая лицо к самым звёздам:

– Звёзды, привет! Здравствуйте звёзды!

И звёзды отзываются. Они начинают медленно двигаться в разные стороны.

– Ой! – кричит Варя. – Что это?!

– Это спутники Земли.

Мама стоит у двери и улыбается. Улыбки не видно, но она слышится в голосе.

– Как! Сразу четыре спутника?

– Их сейчас вокруг Земли вертится не одна сотня, наверно.

Варе очень понравилось, что спутников так много.

– Вон, ещё один появился.

Спутники и звёзды не мешают друг другу, все они заняты своим.

Оказывается, Варя подружилась и со звёздами. И Варя радостно кричит. Так она может кричать только здесь, в деревне:

– Спокойной ночи, летучие мышки! Спокойной ночи, звёзды! Спокойной ночи весь мир!