Текст книги "Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра"

Глава 45
СМЕРТЬ И МНОГО САХАРНОЙ ПУДРЫ

(Санкт-Петербург, 20.. год)

Они встретились у входа в одну из Купчинских промзон. Монументальную фигуру Тарана облепляли комбинезон и куртка зеленого цвета. На спине желтели крупные буквы: «Жилкомхоз».

– Ну что, Паганини? – вместо приветствия уточнил Диков менеджер. – Балалайка на месте?

Они ещё вчера договорились обо всём. Васыль догадывался, с кем имеет дело, и лезть головой в петлю не собирался. Гостей с обещанными гексогеном и пластитом он встретит здесь – вдали от места закладки, и сам доставит на точку. Там, в галерее под Эрмитажем, в надёжно замаскированном тайнике, он вчера припрятал и скрипку.

Расчет был прост, как дважды два. «Пришельцы» оставляют взрывчатку под фундаментами Зимнего Дворца и Старого Эрмитажа, а он им там же передаёт инструмент. После чего выводит на поверхность опять в Купчино.

– Заруби на носу, – предупредил диггер. – Без меня вы обратной дороги не сыщете ни в жизнь. Так что давай без шуток! Если, конечно, не собираешься похоронить себя заживо.

Ну а когда все дружно поднимутся на свет божий, убирать Васыля будет уже незачем: бартер состоялся, а вернуться за гексогеном они не смогут: заплутают в этих галереях, лазах и переходах. Потому он и наметил маршрут длинный и запутанный: без опытного проводника тут пропадёшь с концами.

И сейчас «Паганини» на вопрос Тарана ответил без опаски:

– Скрипка-то на месте. А твоего товара что-то не вижу.

Таран дал отмашку – и подле него невесть откуда нарисовался десяток мужичков в такой же жилкомхозовской форме. У каждого через плечо на брезентовом ремне болталась сумка для инструментов – плотно набитая и явно тяжелая.

Васыль отвел их вглубь промзоны. В укромном закутке, за забором, огораживающим раскопанный котлован, потребовал:

– Предъяви продукт!

Таран щелкнул пальцами. Повинуясь команде, «работяги» синхронно рассупонили свои сумки и «предъявили продукт».

Васыль обошёл всех по очереди, покопался в каждой суме, придирчиво разглядывая деревянные пеналы с капсюлями-детонаторами и пакеты с заводской маркировкой. Сквозь прозрачную упаковку просвечивали то спрессованный белый порошок, то светлая вязкая масса, напоминающая замазку для окон.

– Хорош мельтешить, мы ещё не под землей! – остановил его, наконец, Таран. – Вот, глянь лучше инструкцию и накладную. Прямо с завода-изготовителя!

Васыль пробежал глазами протянутые ему бумаги: «ВВ Пластит С-4. Скорость детонации: около 8000 метров/сек. Плотность: 1.63 грамм/см³. Состав: 90 % гексоген, 10 % пластифицирующие вещества (церезин, парафин и др.) Цвет: белый. Эквивалент ТНТ: 118 %. Срок хранения: не менее 10 лет…». Глянул в другой листок. «Гексоген (циклотриметилентринитрамин)… Химически стоек, с металлами не взаимодействует…».

Что ж, вроде, нормалёк. Он кивнул:

– Теперь – вперёд!

И двинулся первым. Вот справа показалась бетонная будка мышиного цвета – оголовок вентиляционной шахты, уходящей вглубь на 64 метра. Васыль подошел, потянул железную дверь, и она покорно отверзлась (накануне он подпилил ей обе петли, а пятью метрами ниже взрезал и отогнул стальную решетку, освобождая проход). Замок на двери тоннельной защиты тоже был уже сломан.

Цепочка из двенадцати человек деловито проследовала в шахту.

Вниз спустились по технической лестнице. Когда вступили в просторный горизонтальный ствол, Таран поёжился: зябко, отовсюду сочится вода. В одном месте от земли било током. Видно, неподалеку залегал кабель с нарушенной изоляцией.

В гробовом молчании миновали десяток пролетов. Ствол сузился, ноги то и дело оскальзывались на рельсах и мокрой глине.

Но вот взгляду открылся руддвор диаметром метров в десять. В нем располагалась водоотливная насосная станция, неподалеку застыли локомотив и пяток ржавеющих вагонеток.

Васыль прошагал к ютящейся поодаль дрезине, взгромоздился на нее, кивнул спутникам:

– А ну, партнеры, цепляйте к нашему «паровозу» три вагонетки!

Вагонетки загрузили сумками-брезентухами, туда же пришлось втискиваться тем, кто не уместился на дрезине.

Когда пассажиры заняли места, машинист-Васыль нажал на реверс. Дрезина ожила. Прежде чем из своего тупичка она выползла на главный путь, диггеру пришлось четырежды останавливать состав, соскакивать вниз и переводить стрелки. Но вот, наконец, стальная колымага вырвалась на стратегический простор, живо побежала вперед.

Тоннель то и дело пересекался со своими собратьями, и Васыль несколько раз сворачивал, меняя один подземный тракт на другой. Освещение работало исправно. Сбоку мелькнул металлический забор с классической надписью «Проход закрыт». Уродливое лицо диггера исказилось усмешкой: «Любят у нас всё закрывать! И при этом, раздолбай, оставляют всё открытым…».

Мотор работал ровно, дрезина уверенно наматывала на ось подземные километры. «Партнеры» расслабились, кто-то уже подрёмывал. Только Таран не терял собранности, да ещё самый молодой из его «гвардейцев» остро зыркал по сторонам.

А Васыль баюкал свою боль: отдать скрипку этим уродам! Когда он в двенадцать лет впервые сыграл на ней простенькую пьесу, то после сидел оглушенный и приканчивал чашку за чашкой крепчайшего кофе. Слишком много чужих жизней, иных миров и галактик пронеслось через него.

И ещё Васыль тогда понял: за наслаждение играть на этой скрипке ты платишь кровью. Потом он узнал, что существуют скрипки-убийцы. Музыканты, прикасающиеся к такому инструменту, роковым образом уходят из жизни: одного сожрал скоротечный рак, другой умер во сне от острой сердечной недостаточности, третий на своем «Лендровере» протаранил перила и упал с эстакады… И вот после очередного рокового исхода остальные исполнители наотрез отказываются играть на этой скрипке: невостребованная, она пылится в Государственной коллекции.

Его скрипка не была убийцей. Отнюдь! Она стала его первой женщиной, его вечной любовницей и Прекрасной дамой. Каждый раз, когда юный музыкант сливался с ее хрупким телом, этот акт соития дарил ему ни с чем не сравнимое блаженство.

Сейчас он чувствовал себя подлецом, продающим невесту в портовый бордель. И… не жалел о содеянном, догорая в огне своей ненависти – такой всепоглощающей и такой вожделенной.

Думая об этом, краем сознания Васыль отмечал трассу: под какой частью города громыхает сейчас их драндулет? Вот позади осталось Купчино, вот они прокатились вдоль Лиговки. Площадь Восстания… Литейный… Фонтанка…

Так! Марсово поле! Васыль застопорил дрезину, скомандовал разомлевшим «жилкомхозовцам»:

– Конечная остановка, пассажирам освободить вагоны! Дальше – на своих двух!

Теперь путь лежал в стороне от бетонных тоннелей. Отсюда, из-под Марсова поля, их вел высокий – около трех метров – сводчатый коридор, ответвление оборонительных коммуникаций, протянувшихся от Петропавловки до Английской набережной. Коридор этот приведёт их прямиком под Зимний дворец – под змеиное гнездо всяких там Рафаэлей-Рубенсов-Матиссов.

К цели маршрута двигались молча и быстро: Васыль, за ним, дыша чуть не в затылок, шагал Таран, и замыкал шествие сумрачный эскорт «работяг из Жилкомхоза».

«Всё! Притопали!» – минут через двадцать вздохнул облегченно Васыль. Он знал: прямо над ними громоздится Старый Эрмитаж.

Фонарным лучом диггер нащупал очередную нишу в стене. Распорядился:

– Разгружайте сюда три сумки!

Когда его команда (после подтверждающего кивка Тарана) была исполнена, заложил нишу парой промасленных фуфаек, которые притащил сюда загодя.

Ещё минут семь спустя он подвёл спутников к такой же нише, затаившейся уже под Зимним дворцом:

– Остальное – сюда!

– Остальное – никуда, – лениво отозвался Таран. – Гони балалайку, а потом командуй.

– Ладно. Стойте здесь, я – сейчас! – собрался Васыль за «балалайкой». Но Таран придержал его прыть:

– Куда, шнурок линючий? Без меня – ни шагу!

– Чёрт с тобой, пошли вместе! – вздохнул «шнурок». И про себя усмехнулся: «Куда ты, на фиг, денешься с подводной лодки?»

Они прошагали ещё метров пятьдесят – и, достав универсальный ключ, Васыль отомкнул невзрачную дверцу в стене.

За дверцей располагалась тесноватая камера – также обложенная камнем и отлично сохранившаяся. В углу были навалены полусгнившие ящики.

Васыль разбросал дощатых инвалидов, нагнулся и бережно поднял большой сверток. Распеленал старую солдатскую шинель и обнажил чёрный футляр. Помедлив мгновение, протянул Тарану:

– Держи! Теперь это твое!

Тот раскрыл футляр, достал скрипку и смычок и ещё минут пять придирчиво осматривал их, светя фонарем и сличая с цветными фотографиями, которые извлек из недр своего комбинезона. Наконец, постановил:

– Она! Балалайка!

Васыля душила дикая злоба на этого толстокожего жлоба, на грубые пальцы, которыми он тискал изящное скрипичное тело, на гнусное слово «балалайка». Васыль отвернулся: уйти, уйти прочь и не видеть инструмент великого Страдивари в лапах узколобого варвара! И совершил последнюю в своей жизни ошибку.

Могучие руки сзади обхватили его голову, крутанули в сторону. Брезгливо, как ворох тряпичного хлама, Таран бросил безжизненное тело:

– Отпрыгался, Паганини!

Подхватил отложенные в сторону скрипку и смычок, обмотал мягкой тканью и уложил в большую рабочую сумку.

Когда он вернулся к своей свите, один «жилкомхозовец» спросил:

– Шеф! А пакеты наши чего – обратно переть?

– Всю бодягу бросайте здесь, – распорядился шеф. – Нашему Паганини слаще будет с того, что прижмурился среди сахарной пудры.

И глянул на самого молодого из «работяг»:

– Давай, лоцман-поцман, выводи на свет божий. А то мне эти лазы крысиные подмышками жмут!

Через две минуты здесь опять стало пустынно. По соседству в тёмной камере лежал Васыль – с неестественно вывернутой шеей и оскаленным ртом. Мутант подземелий, жуткая химера, которая гримасничает, насмехаясь над собственной смертью. Рядом распластался футляр из-под скрипки – распахнутый и безнадёжно пустой.

Доска объявлений

Лицензионная палата временно приостанавливает выдачу лицензий на убийство – в связи с переходом на систему международных стандартов ICQINT.

Глава 46
ПОСЛЕДНИЙ ВИКИНГ

(Санкт-Петербург, 20.. год)

Платонова выписали из больницы через три дня. Но Роджер только хмурился и катал желваки: срок объявленного ультиматума подходил к концу, оттягивать далее подполковник Ледогоров не имел права. Он уже знал, где сделает ЭТО. В море, подальше от берега, на борту Викинговой «шхуны»…

Роджер набрал номер. Услышав в трубке голос профессора, заставил себя говорить напористо, весело:

– Как поживают героические норманны после славной битвы? У меня – идея. Вы ведь ещё на больничном? А не дёрнуть ли нам завтра на залив – прогуляться по волнам? Как, принимается?

Выслушав ответ, кивнул:

– Лады! Только – уговор: сей раз на вёслах я.

Улыбаться он перестал раньше, чем положил трубку.

Больше всего Роджер сейчас ненавидел одного-единственного человека, которого звали Алексей Николаевич Ледогоров.

* * *

Почти всю ночь подполковник проходил из угла в угол, как тигр, запертый в клетку. Под утро рухнул лицом в подушку и забылся сном, коротким и злым.

Стоя на гостевой трибуне, Роджер глотал пыль веков, поднятую серпоносными колесницами персидского царя Дария, конями рыцарей-госпитальеров и родными «Тэ-тридцать четверками». В полученном накануне пригласительном билете значилось: «Многоуважаемый г-н Ледогоров! Международная ассоциация „Виктория“ приглашает Вас в качестве почётного гостя на первый в истории Парад ветеранов всех войн человечества. Начало в 10.00. Иметь при себе данное приглашение и удостоверение личности».

И вот перед Роджером разворачивается шествие воинов всех времен и народов. Мелко перебирают копытами неказистые лошадки монгольской орды. Печатают шаг железные легионы Рима. Веют пернатые гребни над шлемами мексиканских воинов… Но сквозь молодецкий цокот предательски прорываются жалкое бряцание ржавых доспехов, кряхтение древних мощей, скрип заизвесткованных суставов.

Через площадь под пение литавр и барабанный гром тянулся парад мертвецов. Лихие скелеты в кирасах и мужественные скелеты в бушлатах, разудалые скелеты в мушкетерских плащах и бравые скелеты в безукоризненной форме СС. В прах выкрашивалась ткань былых знамен, трещали, надламываясь, изъеденные древки копий и плыл над шеренгами сладкий запах тлена.

Роджер бросил взгляд на Главную Трибуну. Ничего себе кампашка собралась! Узкоглазый Чингисхан нашёптывал усатому генералиссимусу: «Не оставляй в живых того, кто сделал тебе добро, – тогда ни у кого не будешь в долгу!». Генералиссимус улыбался и мусолил рукой тлеющую трубку. За низкорослым монголом маячил гордый профиль Александра Македонского. Топорщил усы «железный канцлер» Отто фон Бисмарк. Он всё ещё верил, что великие вопросы времени будут решаться железом и кровью. А вот и Моше Даян, израильский герой, ястреб, гений войны: с небрежной улыбкой косит единственный глаз на Саладина, прославленного ратника мусульманской веры…

А по мостовой нескончаемо цокали проржавевшие подковы, шаркали давно «убитые» подметки, жалобно звякали зеленые от времени шпоры.

Роджер знал: где-то за пределами центральной площади, заполоняя параллельные улицы, двигалось иное шествие: тяжко переставляли ноги миллионы чёрных вдов, тянулись чумазые армии сирот-беспризорников, катились на раздолбанных тележках инвалиды, истерзанные осколками, обкорнанные мечами, шашками, ятаганами…

Этих на площадь не пустили: нечего омрачать взор Небожителей! И текли, текли вдали от праздника неиссякающие потоки беды – под конвоем примкнутых штыков, под приглядом обнаженных сабель. Под присмотром безжалостных глаз крепких мужчин в васильково-краповых фуражках НКВД, в косматых папахах «Дикой дивизии», в парчовых халатах Батыевой орды.

* * *

Платонов проснулся с тяжестью на сердце. Сегодня в его сны опять ворвался Санька Мигалкин. И опять он уезжал. Убывал на элегантном скоростном экспрессе с вышколенными не проводниками даже, а стюардами.

И вся железнодорожная автоматика была на уровне, и бдительные диспетчеры не отрывали взора от электронных пультов, и всё было отлажено донельзя. А профессор знал: быть беде! Изящный экспресс обрушится с моста, и не спасется никто: ни радостные пассажиры, ни отутюженные стюарды, ни чертовски опытный машинист.

Платонов барабанил в стекло, за которым полыхали рыжие Мигалкинские вихры:

– Санька, быстро выходи! Бегом беги из этого долбанного поезда!

Но тот смотрел, казалось, сквозь профессора, не видя его и не слыша.

Платонов бросился к вагонной двери. Она оказалась заперта. А поезд, лязгнув сочленениями, начал отходить от перрона.

Платонов опять ринулся к окну купе. И успел заметить: там, внутри метнулась стремительная тень, подхватила Саньку и вынесла вихрем. Что за черт?!

Пара мгновений – и распахнулась вагонная дверь, на перрон соскочила стройная мужская фигура, схватившая в охапку рыжего пацана. Неизвестный опустил парнишку на серый бетон платформы и бросился вперед – обогнать поезд, успеть перевести стрелку на запасной путь.

– Стой! Эй, куда ты? – взывал Платонов к нежданному спасителю.

Но тот не оборачивался, а профессор знал, что человека этого уже не догнать. Одного не мог профессор взять в толк: откуда в обречённом составе объявился московский подполковник и почему он, а не Георгий Платонов, вытащил Саньку, а теперь спасает весь поезд?

* * *

Шквалистый ветер, злобно залетающий в форточку, оповестил Роджера: погодка нынче мало подходит для морских прогулок. Что, впрочем, не имело значения. Она должна будет состояться даже при самуме, цунами и землетрясении на полную катушку по шкале Рихтера.

Вчера поздним вечером ему позвонил Викинг – предупредил, что ночует в своей халабуде, и встречу назначил прямо в яхт-клубе, царстве боцмана Мордальона.

Подполковник наскоро собрался, натянул куртку поверх наплечной кобуры с «капитаном Макаровым». Согласно законам военного времени! – невесело усмехнулся он. Откуда-то из школьной программы всплыло: «Война есть продолжение политики специфическими средствами». Да уж, сочетание – что надо! От политики за километр несет сортиром, от войны – кровью. Вот и получается: кровавый понос. А расчищать эту прелесть – тебе, господин подполковник.

Роджер встряхнулся: отставить чернуху! Помни, Лёха, чему учили китайские мудрецы: «Настоящее длится не больше трех секунд». Так что не рви себе сердце, пока ТО настоящее ещё не наступило. А когда оно придёт, проживи его достойно. Ты убьешь сбрендившего фанатика, и в сердце не будет сомнений и прочих розовых соплей. Делай, что должен, и будь, что будет!

Он завораживал себя словами, а в душе поселились холодная ярость и ожидание грядущей пустоты.

* * *

«Ладу» подполковник оставил на стоянке подле яхт-клуба и через пару минут пожимал клешню старому морскому крабу:

– Привет, Ардальон Парфёныч! Где тут мой приятель – профессор Платонов?

– Ты, стал быть дело, будешь Ледогоров? – проскрипел Мордальон.

– Я буду! – удостоверил «Лексей Николаич». – Собственной персоной.

– Тебе профессор депешу оставил. Погодь, щас притараню!

И Мордальон захромал куда-то в служебные недра. Вернувшись, вручил Роджеру заклеенный конверт:

– Вишь, так на депеше и означено: Ледогорову Лексею Николаичу. На, стал быть дело, держи, коли тебе!

Очень Роджеру не понравилась история с «депешей». Он кивнул морскому крабу и вернулся к «Ладе». Забрался в салон, и только здесь рванул оболочку из плотной коричневой бумаги. Наружу вылупился неожиданно белоснежный листок. Один-единственный. Роджер читал строки, написанные четким, размашистым почерком:

«Дорогой Алексей Николаевич! Я знаю, что Вам надлежит сделать. И пришёл к решению – освободить Вашу душу от тяжкого греха. Я ухожу сам.

Ухожу не потому, что Вы меня прижали к канатам. Даже устранив меня физически, Вы бы не изменили ровным счетом ничего. Я заранее предусмотрел подобный вариант и запустил программу, которая надежно сработает в нужный день и час. Вчера вечером я отключил ее сам. Потому что, наверное, Вы правы: то, что следует иссечь тонким хирургическим скальпелем, я пытался вырубить топором. И в топорной этой попытке мог погубить многих и многих.

Как спаситель человечества я оказался вполне профнепригоден, такой вот получается кегельбан. И теперь не Ваши отцы-командиры, а я собственной рукой подписал себе приговор. Понимаю, что Вам понадобятся, так сказать, вещественные доказательства моей смерти. Так вот: меня (скажем так!) Вы найдете в халабуде. Дверь не заперта.

Прощайте и будьте счастливы. Искренне Ваш Георгий Платонов».

* * *

Сейчас Роджер не мог вести машину. До Платоновской халабуды он добежал через дюны, увязая в глубоком песке.

Платонов сидел за круглым столом, покрытым клеенкой, на которой трехмачтовые фрегаты летели по синим волнам. Лобастая голова была опущена на грудь, правая рука обвисла, словно ещё тянулась к лежащему на полу чёрному «Вальтеру». И совершенно лишней казалась чёрно-красная лужица, растекшаяся по клеенке и успевшая уже загустеть.

Глаза Платонова оставались открытыми. Они уперлись в нарядно изукрашенную клеенку и будто всматривались в гордые фрегаты, которые, распустив кровавые паруса, плывут по кровавому морю.

Роджер подошёл к Викингу, осторожно закрыл ему глаза. Шагнул за порог, набрал на мобильнике номер и бросил в трубку несколько отрывистых фраз. Потом побрел навстречу морю, опустился на песок и безотрывно смотрел, как ветер гоняет по мелководью волны – не нарисованные и не разбавленные кровью.

Волны наплывали, сменяли друг друга, превращались в месяцы и годы – в то будущее, в котором Роджеру предстоит вернуться на невские берега, разобраться, отчего так знакомы ему глаза «монашки» из дома Викинга, и покончить с криминальным картелем мальчика Гоги, форейтора и бандита.

Ничего этого подполковник Ледогоров не знал и знать не мог. Он просто сидел на холодном песке, и все его мысли умерли, и не было слов. Был ветер с моря, были волны, кочующие по свинцово-серой акватории. И Роджер слился со студёными волнами, погрузился в них отключённым сознанием. Подполковник бежал в медитацию, прятался в ней. И старое, испытанное средство ненадолго подарило ему не просто успокоение, а тихую радость.

Перед Роджером через огромное небо перекинулась умытая дождем радуга. По ее многоцветью легко и весело шагали трое. Седеющие космы Викинга раздувались верховым ветром. Рядом с Платоновым шел упругим шагом симпатичный парень, почти копия профессора, если бы не чёрная смоль волос. А вперед них всё забегал пацанёнок – рыжий, как подсолнух, конопатый и непоседливый. Они оживленно переговаривались, то и дело заглядывали вбок, по другую сторону радуги, и улыбки не сходили с их лиц.

Постепенно путники перевалили через радужный горб, направились вниз – туда, где конец семицветной дуги вонзился в водную гладь и протянулся дальше, в смутную, расплывчатую глубину. Но эти трое не думали останавливаться. Спустились к самой воде и так, по радуге, стали погружаться в пучину: по колено, затем – по пояс, затем…

Роджер рванулся – остановить их, спасти. И на полушаге замер: слишком счастливыми казались Викинг и его спутники. А навстречу им из-под водной толщи проступали очертания куполов-«луковок», старинного деревянного кремля.

Подполковник прощально поднял руку:

– Удачи, ребята! Лёха Ледогоров тоже научится ходить по радуге и придёт к вам! Вот увидите!

Доска объявлений

Продается дачный домик типа «Халабуда» и лодка-красавица.