Текст книги "Индия и греческий мир"

К концу II книги Менандр уже называет Будду не Пробужденным, как все время до того, но Благодетелем, в чем переводчик и комментатор «Вопросов Милинды» А.В. Парибок видит верный признак обращения царя в буддизм – если только это, конечно, не позднейшее добавление. Гораздо интереснее слова царя, что он и рад бы податься в буддистские монахи, но… «Я ведь, почтенный, как лев, царь зверей: сидит в золотой клетке, а смотрит наружу. Вот и я, почтенный, хоть и живу в миру, а все наружу смотрю. Если бы я из дому ушел в бездомность, я бы недолго прожил – много у меня недругов» (II, Завершение беседы).

Таково завершение древнейшей и наиболее аутентичной части «Вопросов Милинды». Следует ли в прочем видеть уже «фантазии и вариации на тему», после того, как

 
Спорщик, в диспутах искушенный, острый разумом, даровитый,
Царь Милинда пришел к Нагасене, чтобы силой знанья помериться.
Подступил он к нему вплотную, задавал вновь и вновь вопросы,
И строй мыслей его изменился, он взялся читать Три Корзины.
В уединении, ночью Речения Будды продумывал,
На рогатины напоролся путаных, спорных вопросов:
«В проповеданном Царем дхармы что-то сказано неоднозначно,
Что-то по поводу сказано, что-то по сущности сказано —
Не напоролись бы в будущем на эти вопросы-рогатины,
Не распознавши их смысла; не возникло бы несогласия.
Испрошу у наставника милость; пусть он сломит
вопросы-рогатины,
Пусть укажет путь объяснения, чтобы так объясняли и впредь»
 

(III, Вступление)?

Ответ непрост. Начнем с того, что сама III книга более «литературна» и гораздо менее философична; по крайней мере, изложение в ней философии популяризовано и приспособлено для менее «продвинутых» адептов, совсем уж грубо говоря – для «чайников». Потому и злоупотребление многословными повторами порой напоминает руководство к начетничеству, не иначе, ибо здесь, когда литературный Менандр-Милинда уже не имеет цели уязвить и опровергнуть оппонента, как исторический царь первых двух книг, но лишь почтительно просит разрешить противоречия и всегда пребывает в несказанном в восторге от этого самого разрешения, повторы не играют той важной роли, что в предшествующих книгах, где они не давали ловкому коронованному софисту путем перестановки слов и подмены понятий (вроде платоновского примера с «отцом щенят») опровергнуть Нагасену.

Более правильно, с нашей точки зрения, рассматривать появление этой книги в русле своеобразного «обрастания догматами» буддизма: время шло, у адептов и идейных противников возникал ряд вопросов, порой довольно коварных, основанных на противоречиях местного «Писания» и «Предания», и роль дотошно-любопытного спорщика, греческого царя, подошла идеально для растолковывания этих насущных вопросов. Это можно подтвердить, например, следующей цитатой (III, 8, вопрос 4 [74]: «“Так нельзя задавать вопрос, государь. Не думай, государь, что можно спросить о чем угодно, лишь бы было кому отвечать. Что же ты не спросишь, государь, почему пространство безопорно, или почему Ганга не течет от устья к истокам, или почему у людей и птиц две ноги, а у зверей – четыре?” – “Я не затем спрашиваю, почтенный Нагасена, чтобы попусту надоедать; я спрашиваю, чтобы избавиться от сомнений. На свете есть множество людей, все понимающих криво и видящих превратно. Нельзя им оставлять лазейку, вот поэтому я и спрашиваю”». Также в тексте III книги прослеживаются такие процессы изменения в самом буддизме, которые позже приведут к созданию Махаяны: начинающееся обожествление Будды, подчеркнутая «исключительность» монашества, также потом приведшая к превращению монаха в объект религиозного поклонения (например, III, 3, вопрос 1 [19]; III, 4, вопрос 2 [32]; III, 5, вопрос 1 [41]; III, 6, вопрос 9 [59] и т. д.), акценты на архатстве и т. д.; нельзя сказать, что «Вопросы Милинды» их поддерживают, но они именно «проскальзывают», от них уже не отмахнуться.

Здесь, с одной стороны, Менандр предстает «слишком уж буддистом» – вот он даже «снял свою всегдашнюю мирскую одежду, отцепил украшения, надел желтое рубище, надел шапочку, [уподобившую его] голову бритой [голове монаха] и, став как бы молчальником, принял восьмеричный обет» (III, Вступление) – на неделю, чтоб подготовиться к беседе, отложив страсть, ненависть, заблуждение, гордость и мирские дела.

Однако такое впечатление остается ненадолго: в «вопросах-рогатинах», которым посвящена III книга, перед нами уже не просто софист, но порой безжалостный диалектик, близкий к скептицизму Пиррона и Секста Эмпирика: хоть Менандр здесь не «отрицатель», но жаждущий познания истины и разрешения своих диалектических сомнений – например (III, 1, вопрос 3 [3]): «Почтенный Нагасена, кто свершил постриг Девадатты? – Было шестеро отпрысков кшатрийских родов, государь: Бхадрия, Анируддха, Ананда, Бхригу, Кимбила и Девадатта; а седьмой был цирюльник Упалий. Все они оставили мирскую жизнь и ушли за Благодетелем, когда он, Учитель, отрада рода шакьев, достиг всепросветления. Благодетель и совершил их постриг. – Приняв постриг, Девадатта расколол общину, не так ли, почтенный? – Да, государь, приняв постриг, Девадатта расколол общину. Не мирянин же общину раскалывает и не монахиня, не ученица, не послушник и не послушница. Лишь правоспособный монах, живущий в той же общине, находящийся в той же ограде, раскалывает общину. – А к чему приводит раскольника общины это его деяние? – Он на целую кальпу [отправляется в кромешную], государь. – Почтенный Нагасена, знал ли Пробужденный, что Девадатта, получив постриг, расколет общину и, расколов общину, целую кальпу будет гореть в кромешной? – Да, государь, Татхагата знал, что Девадатта, приняв постриг, расколет общину и, расколов общину, целую кальпу будет гореть в кромешной. – Если, почтенный Нагасена, Пробужденный знал, что Девадатта, приняв постриг, расколет общину и, расколов общину, целую кальпу будет гореть в кромешной, то ложны слова, что Пробужденный сострадателен, что жалеет живых, желает им блага, никому не причиняет зла и всем делает добро. Если же он совершил постриг Девадатты, о том не зная, то он не всеведущ. Вот еще вопрос обоюдоострый. Расчеши этот большой колтун, пресеки чуждые наветы. Трудно найти будет в будущем монаха с мощным разумом, твоему подобным. Яви свою мощь теперь же».

И таких «рогатин» царь выставил против Нагасены немало – 82 (хотя не все вопросы именно такого типа, но подавляющая их часть – грубо говоря, примерно 4 из 5), и, надо сознаться, несмотря на абсолютную пробуддистскую ориентацию произведения, наставнику-тхере не всегда удачно, с современной точки зрения, удается их преодолеть.

Заметна – хоть и в несколько меньшей степени, чем в II книге – тенденция Нагасены употреблять более привычные для царя уподобления в своих разъяснениях, хотя бы вот (III, 2, вопрос 1 [11]; приведем этот пример из-за интереснейшего признания Менандра насчет ненасытности царского властолюбия): «Представь, государь, что царь-миродержец обращается к сыновьям: “Огромна эта страна, сыновья мои; омывается она со всех сторон морями. Тем войском, что у нас есть, сыновья мои, трудно будет ее удержать. После моей смерти лучше бы вам отступиться от дальних, окраинных земель”. Скажи, государь, разве откажутся царевичи после смерти отца от власти над дальними, окраинными землями, от областей, которыми владеют? – Нет, почтенный. Цари – народ ненасытный; вдвое, втрое против прежнего, почтенный, загребут себе земли жадные до власти царевичи, не то что не отступятся от областей, которыми владеют. – Вот, государь, точно так же и Благодетель, желая испытать монахов, сказал: “После моей смерти, Ананда, пусть отменяет община, если того пожелает, малые и меньшие правила поведения”».

«Новым» словом является периодическая лесть Нагасены царю через восхваление царской власти «вообще», например: «Скажем, государь, среди людей один будет родовит, другой богат, третий умен, еще один искусен, иной отважен, кто-то прозорлив; но царь превосходит их всех, он и есть высший» (III, 5, вопрос 3 [43]); «Царь вознесен над всеми людьми, всем народом, государь, и на радость общине родичей, на горе общине недругов вздымает свой светлый, белый, блестящий зонт, украшенный полною сотнею спиц, с прочной рукоятью из сердцевины дерева, знаменующий его великую славу и мощь» (III, 5, вопрос 8 [48]).

Тем интереснее видится противоположный «социальный» пассаж (III, 8, вопрос 3 [73]), когда Менандр и Нагасена рассуждают о том, что более сильно и могущественно – благо или зло: «– Почтенный Нагасена! То, что быстрее созревает, – то и будет на свете сильным и могущественным. Значит, зло сильнее и могущественнее добра, и никак иначе… – [Плоды] и тех и других деяний, государь, дают себя знать лишь в будущих существованиях, однако [плоды] зла из-за предосудительности его дают себя знать также и немедленно, в той же жизни. Древними кшатриями, государь, положен был такой закон: тот, кто свершает смертоубийство, должен понести кару, также тот, кто крадет чужое, кто входит к чужой жене, кто лжет, кто грабит деревни, кто разбойничает на большой дороге, кто занимается мошенничеством и жульничеством. Все они должны понести кару, они заслуживают телесного наказания, увечения, ломания рук и ног, смертной казни. Потому [правители] судят, рядят и приговаривают их к пене, к телесному наказанию, к увечению, к переламыванию рук и ног, к смертной казни. Но разве, государь, был кем-нибудь положен такой закон: тому, кто приносит дары, блюдет нравственность, соблюдает обряды постного дня, – тому следует давать награду или оказывать почести? Разве [правители] и здесь судят и рядят и присуждают [таким людям] награды и почести, как вору за его деяния – увечение и тюрьму? – Нет, почтенный. – Если бы, государь, и подателей судили, разбирали и присуждали им награды и почести, то тогда и благо давало бы себя знать уже в этой жизни. Но раз уж, государь, подателей даров не судят, не присуждают им наград и почестей, то потому благо не дает себя знать в этой жизни».

В итоге бесед (лично одобренных великим богом Брахмой, воскликнувшим: «Хорошо!») «царь Милинда весьма возрадовался сердцем, истребил в своем сердце гордость, узрел суть Завета Пробужденного, преодолел сомнения в трех драгоценностях, оставил упрямство и строптивость и, будучи весьма доволен достоинствами тхеры, его пострижением, истинным деланием и должным обращением, полный веры, оставивший [иные] привязанности, отбросил гордость и спесь, словно царская кобра, у которой выдернули ядовитые зубы, и сказал: “Отлично, отлично, почтенный Нагасена! Вопросы, на которые ты ответил, я мог бы задать самому Пробужденному! Кроме тхеры Шарипутры, полководца Учения, никого нет в Учении Пробужденного, равного тебе в искусстве отвечать на вопросы! Простите мне, почтенный Нагасена, мою гордыню. Примите меня, почтенный Нагасена, в мирские последователи общины. С нынешнего дня и до самой смерти мое прибежище – в [Учении]”. С тех пор царь и его войско слушали наставления тхеры Нагассны. Царь построил монастырь, принес его в дар тхере и снабжал тхеру Нагасену вместе с сотней миллионов святых монахов всем необходимым. А затем, полный доверия к мудрости тхеры, он поручил заботы о царстве сыну, ушел из дому в бездомность и, углубив прозрение, достиг архатства» (VI, Заключение).

Итак, согласно позднейшим частям трактата, Менандр не только стал мирским последователем Будды, но под конец жизни подался в отшельники-монахи и стал архатом, то есть достиг буддийской святости и свободы от перерождений, погрузившись в нирвану. Посмотрим, насколько это верно. Для начала оговоримся вновь: несмотря на позднейшее происхождение прочих книг трактата, для нас обращение Менандра в буддизм несомненно, и не только на их основании. Свидетельством – не только «буддийские» (квадратные) монеты Менандра. Известен также ряд более поздних монет античного образца с буддистской символикой и изображением и легендой царя Менандра «BAΣΙΛ EΩΣ ΔΙΚAΙΟY MENANΔPOY», причем царь по виду явно постарел и принял новое прозвище «Дίκαιος», которое можно перевести и как «Справедливый», и как «Праведный». На индийский язык (на реверсе монеты) это переведено как «Дхармикаса», то есть Последователь Дхармы. Прежде Менандр именовался довольно типично для эллинистических греческий царей – Спасителем (Σωτήρ(ος): так звались из Птолемеев Птолемей I и Птолемей VII; из Селевкидов – Антиох I, Селевк III и Деметрий I; из пергамских Атталидов – Аттал I и Эвмен II. Явно, что переход от Спасителя к Праведному, а то и Последователю Дхармы знаменует обращение Менандра в буддизм; можно вспомнить, что и царь Ашока, обратившись, принял наименование Дхармараджа – «Царь Дхармы», и этим как бы все доказано, однако ряд исследователей (Бопеарачхи, Р. Сениор) считают, что это – некий Менандр II, отличный от нашего героя, но из его рода (раз похож). Странное предположение, учитывая, что наследники, в принципе, известны, которое не разделяют, например, А. Каннигем и У. Тарн. Иногда Менандра II пытаются поставить в ряд индо-греческих царей династии Менандра I, записывая его сыном Стратона I (сына Менандра I) и вместе с тем – отцом Стратона II, конечно, существовавшего, но по имени неизвестного.

Идем далее. В Калькуттском музее хранится рельеф II в. до н. э., известный как «Бхархутский Явана», ибо снят с буддистской ступы в Бхархуте (Восточный Мадхья-Прадеш), расширенной при Менандре (в ней найдена его монета); сама ступа представляет собой постройку, напоминающую полусферу или колокол со шпилем. Принято считать, что это – изображение царя Менандра. Иноземный воин – явный грек, с курчавыми волосами и типичной греческой царской повязкой на голове; в правой руке он держит дионисийский плющ. Часть его одежд – также типично греческая туника со складками, а вот на его мече – буддийский символ «Трех сокровищ». Интересно, что именно с этого рельефа современный художник нарисовал лицо Менандра, беседующего с Нагасеной (картинка помещена на обложку малазийского издания «Вопросов Милинды» вместе с исторической монетой с профилем Менандра). Ладно, про это еще можно сказать, что мы выдаем желаемое за действительное, но мы продолжаем и видим несомненные признаки покровительства Менандра буддизму и прилагаемые им усилия к его распространению. В Баджауре найден буддийский реликварий, надпись на котором гласит (пер. с англ. – Е.С.): «В 14-й день месяца карттика, царствования Махараджи Минандры [в… год] [мощи] Шакьямуни, одаренные жизнью, были положены…» О греко-буддийских монахах того времени из цейлонского источника («Махамваса») известно, что они во время царя Менандра развили сильную прозелитическую деятельность; из Александрии Кавказской 30 000 греков – буддийских монахов (бхикку) – во главе с тхерой Махадхаммараккхитой прибыли на закладку «Великой Ступы» в Анурадхапутре (Цейлон, II в. до н. э.). На рельефе ступы в Санчи (II–I вв. до н. э.) изображены буддийские паломники в греческих повязках, одеждах и с двойными флейтами-авлами.

Но вот перед нами, пожалуй, главное свидетельство – и оно тем важнее, что происходит от самого Плутарха. Нам он известен, конечно, прежде всего как автор «Сравнительных жизнеописаний», однако он был весьма плодовитым писателем, занимавшимся и иными темами, причем довольно разнообразными. Среди его произведений, объединенных в гигантский цикл «Моралий» – их современное издание занимает 16 томов греческого текста с английским переводом, – есть «Принципы управления государством», где он пишет (821, 28) (пер. с англ. – Е.С.): «Первое и главнейшее, что присуще государственному деятелю, вот что: доверять тем, которые дозволили ему приступить к исполнению общественных дел; второе заключается в том, что добрая воля большинства является оружием защиты добрых от клеветников и злых, подобно тому “как мать отгоняет муж от видящего сладкие сны дитяти”, отражает зависть, а в деле власти уравнивает низкорожденных со знатными, бедных с богатыми, частных лиц со служащими; короче говоря, если ко всему этому прибавлены истина и честь, такая добрая воля [народа] – это сильный благоприятный ветер, влекущий человека к политической деятельности. Рассмотрим противоположности и поучимся на примерах. Италийцы изнасиловали жену и дочерей Дионисия (II, тирана Сиракуз, сделавшего им много зла. – Е.С.), убили их, затем сожгли и прах развеяли с лодки по морю. Но когда некий человек по имени Менандр, бывший хорошим царем бактрийцам, умер в [военном] лагере, города с положенным почтением отметили его похороны, но из почтения к его останкам за них произошло своего рода соревнование, которое с трудом завершилось [договоренностью] о том, что прах будет поделен поровну, и в каждом городе нам ним будет воздвигнут монумент».

Итак, в свидетельстве Плутарха нам важны две вещи: во-первых, Менандр умер как царь, во время боевого похода – возможно, против Зоила Гандхарского (попутно отметим архистранное предположение М.Д. Бухарина: «Умер Менандр внезапно в военном лагере; возможно, его убила собственная жена Агафоклея, которая после его смерти стала регентшей». С чего вдруг?! По принципу «ищи, кому выгодно»? Вряд ли это было выгодно Богоподобной, вынужденной вступить в смертельную схватку с Зоилом I, тем паче что Менандру наследовал, вероятнее всего, Фрасон, о чем – ниже). Но, во-вторых, то, что историк описывает как благочестивое соревнование городов (почему-то иногда указывают, что семи, хотя у Плутарха об этом не сказано) за останки Менандра, однозначно свидетельствует, что местные признали в нем святого, архата! Античная Греция практически не знала культа мощей, подобного позднее развившемуся в христианстве, – бывали случаи похищения и перезахоронения останков легендарных героев, например Тесея со Скироса в Афины в 478 г. до н. э., или перенос Птолемеем в Египет тела Александра Македонского, чтоб «привлечь» полису счастье и удачу, но «раздробление мощей», повторим, было чуждо грекам – но не буддизму! Читатель, знакомый с историей Будды, наверняка уже вспомнил аналогичную историю с его останками – см., например, 28 главу «Благо мира» поэмы Ашвагхоши:

 
Так останки почитая,
Каждый день Богатыри
Приносили приношенья,
Благовонья и цветы.
Семь царей, из стран различных,
Весть кончины услыхав,
Чрез послов, просили Сильных
Те останки разделить.
Но Могучие сказали,
Духом бранным возгорясь:
«Мы скорей простимся с жизнью,
Чем останки Будды дать».
Так послы ни с чем вернулись,
И во гневе семь царей
Тучу войска сгромоздили
И направились в поход.
Город Сильных окружили
Колесницы и слоны,
Все окрест – сады, деревни,
Водоемы и поля —
Было вытоптано войском…
 

[Брахман Дрона пытается помирить враждующих]:

 
«Раз почтить хотите Будду —
Знайте сдержанность, как он!»
Так, любя основы мира,
Смелый Браман говорил,
Веря в правду, он не ведал.
Колебаний никаких.
Семь царей ответ держали:
«Мы насилию враги,
Но не низкое желанье
Нами властвует теперь.
Ради правого закона
Мы вступить готовы в бой.
Мы священные останки
Надлежаще чтить хотим.
Из-за женщины красивой
Был не раз смертельный бой, —
Сколь же больше нужно биться,
Чтоб Учителя почтить!
Не щадя ни сил, ни жизней,
Мы, коль нужно, в бой пойдем —
Драгоценные останки
Мы молельно чтить хотим.
Если спора не хотите,
Разделите их меж нас.
Мы же гнев на время сдержим,
Как от чары спит змея».
Говорил к Могучим Дрона:
«Там, за городом цари,
Их доспехи – словно солнце,
Гнев разбужен в них, как лев.
Разгромить готовы город,
Но, боясь неправоты,
В бой вступая из-за веры,
Так гласят через меня:
«Мы пришли не денег ради,
И земель мы не хотим,
Не надменное в нас чувство
И не помыслы вражды.
Мы великого чтим Риши,
Наш почет есть ваш почет,
Значит, мы в моленьях братья,
Ищем мы духовных благ.
Громоздит богатства скупость,
Непростительна вина.
Сколь же более преступно
Благ духовных не давать!
Мы почтить хотим останки,
Разделите ж с нами их.
Если ж чести лишены вы,
Приготовьтесь в бой вступить!»
От себя же я прибавлю:
Будда, как покой узнал,
Всем, любя, желал покоя.
Разделите светлый дар!»
Дрона передал посланье
И Могучих убедил,
Имя Будды победило,
Свет, исполненный любви.
…
Лучезарные останки
Между всеми разделив,
Часть восьмую сохранили,
Семь же отдали царям.
Каждый царь, свой дар священный
Поместив на голове,
В край родимый воротился.
И Святилище воздвиг.
…
Тот, кто звался Совершенный,
Он в Нирване навсегда,
Но священные останки.
Светят миру до сих пор.
 

Упоминая о сообщении Плутарха про Менандра – но без цитаты и ссылки, отчего вновь проскальзывает непонятно откуда взявшаяся применительно к городам цифра 7, однако она не кажется случайной в свете приведенного отрывка Ашвагхоши, – А.В. Парибок пишет: «Если для эллиниста такой фольклоризированный факт напомнит, скорее всего, о Гомере (имеется в виду не какое-либо место из его сочинений и, конечно, не раздел праха, но спор семи городов за право назваться его родиной. – Е.С.), то индолог увидит в нем отражение религиозно окрашенного почтения к покойному, желание воздвигнуть ступу (царь благоволил учению Будды), что применительно к светскому лицу государя означает восприятие его как чакравартина, праведного царя – покровителя буддизма. Предположение это подтверждается внутренними данными текста («Вопросов Милинды»)». Практически то же сказано в работе У. Тарна. Английский ученый заодно приводит из буддийской литературы сообщение о том, что только четыре типа людей заслуживают ступ для хранения их останков – 1) будды; 2) пратьекабудды – «самопросветившиеся» святые, самостоятельно достигшие святости, не вступая в буддийскую общину; о таких в «Вопросах Милинды» довольно неободрительно говорится: «просветленные-для-самих-себя, самобытные, без учителя, бредущие в одиночестве, как носорог со своим рогом» (III, 1, вопрос 2 [2]); 3) ученики Будды, ставшие святыми, и 4) цари-чакравартины; последнее в связи с рассказом Плутарха также доказывает посмертное прославление Менандра.

Правда, в самих «Вопросах» отношение к мощам, в т. ч. Будды, еще довольно сдержанное – в III книге сказано (3, вопрос 7 [25]): «Государь, не дело сынам Победителя заниматься культом… прочие боги и люди пусть занимаются культом. Поэтому, государь, Татхагата решил: “Нечего им бездельем заниматься, пусть занимаются делом” – и сказал: “Не путайте себя, Ананда, культом мощей Татхагаты”. А если бы не сказал так Татхагата, монахи бы, государь, даже миске и одежде Пробужденного стали бы поклоняться» – увы, потом же стали поклоняться в том числе и миске – см. «Чуллавамса», XIV, 30; «Почтенный Нагасена, у всех ли чайтий [с мощами] упокоившихся [в нирване] бывают чудеса, или же только у некоторых бывают чудеса? – У некоторых бывают, государь, у некоторых не бывают» (III, 8, вопрос 7 [77]);

 
Пусть же муж рассудительный,
О благе своем радеющий,
Поклоняется мудрым людям
Так же, как чайтьям святых
 

(VI, Заключение).

Но не в этом суть, со временем вино нередко переходит в уксус. Завершая разговор о Менандре, можно привести фрагмент из «Абхидхармакошабханы» Васубандху (V в. н. э.), в котором фигурируют наши старые знакомые – Нагасена и царь Калинга (искаженное Милинда), обсуждая проблему существования души: «Узел этот был распутан уже в древности. Царь Калинга, придя некогда к тхере Нагасене, сказал: “Я хотел бы спросить почтенного, но отшельники, случается, очень болтливы. Ответишь ли ты прямо на то, о чем я тебя спрошу?” – “Спрашивай”, – последовал ответ. “Душа и тело – одно ли и то же, или душа – одно, а тело – другое?” – “Это неопределенно”, – сказал тхера. “Как! Мы же заранее условились, почтенный, отвечать точно на вопрос. Почему же я слышу иное: это-де неопределенно?” Тхера сказал: “Я бы тоже хотел спросить государя, но цари, случается, очень болтливы. Ответишь ли ты прямо на то, о чем я тебя спрошу?” – “Спрашивай”, – последовал ответ. “Плоды того мангового дерева, что растет у тебя во дворце, кислые или сладкие?” – “Да нет у меня во дворце никакого мангового дерева”, – сказал тот. “Как! Мы же заранее условились, государь, отвечать точно на вопрос. Почему же я слышу иное: нет-де мангового дерева?” – “Как я скажу, сладкие у дерева плоды или кислые, если его нет?” – “Вот точно так же, государь, души ведь нет. Как же я скажу, тождественна она телу или отлична от него?”»

Общепринято считать, что Менандру наследовал его несовершеннолетний сын Стратон I при регентстве царицы-матери Агафоклеи Богоподобной, хотя и здесь все, судя по монетам, небезусловно – возможно, Менандру сначала наследовал его сын Фрасон, от которого существует лишь одна уникальная монета, ибо он, видимо, погиб от рук Зоила или Лисия. Те же нумизматические свидетельства говорят о том, что Зоил, властитель Арахозии и Паропамисад, вытеснил вдову Менандра в восточные части Менандрова царства (от Пенджаба до Матхура), а Гандхара переходила из рук в руки. Поэтому можно аккуратно предположить, что шедшая с Зоилом борьба наследников Менандра закончилась почти полной потерей царства, часть которого позже им все же удалось вернуть. У. Тарн утверждает, что имеется косвенное свидетельство Плутарха о том, что после смерти Менандра столица была перенесена из Сагалы в Буцефалию, по крайней мере последняя была столицей более позднего царя Гиппострата, там чеканились его монеты. Интересно, что, начиная со Стратона I, индо-греческие цари – Аминта, Никий, Певколай, Гермей и Гиппострат – изображались на монетах с благословляющим буддистским жестом «мудра»; ряд царей – Стратон I, Зоил I, Гелиокл II, Феофил, Певколай, Архевий – носит то же прозвище, что и Менандр I, – «Дхармикаса».

Воссоздание истории индо-греческих царство после Менандра I – задача неразрешимая, ибо любое более-менее связное изложение будет всего лишь гадательной реконструкцией, «воссоздать» список греко-индийских царей с хронологией их правления бессилен даже такой специалист, как Тарн. Различные ученые совершенно по-разному подходят к этом вопросу, и, если сравнивать их писания, выходит, что одни и те же цари порой живут в разных веках и правят совершенно разными частями бышего единого индо-греческого царства, и дело вовсе не в тождестве имен или «порядковых цифр», в этом еще можно было бы разобраться: между предполагаемым дедом и внуком проходит порядка полутора веков, поэтому скажем кратко: междоусобие, последовавшее за смертью Менандра I или даже начавшееся еще при его жизни, привело к распаду царства на условно Западное и Восточное индо-греческие царства; не исключено и образование более мелких государств – сателлитов или «переметчиков». Слабостью и раздорами греков воспользовались индийские раджи, к 100 г. до н. э. захватившие Матхур и часть Пенджаба; царь Филоксен Аникет дал им отпор и, возможно, даже объединил под своей властью обе половины индо-греческого царства, но затем напор с двух сторон – индийцев на востоке и скифов-саков на западе, захвативших Гандхару и Таксилу около 80 г. до н. э. и временно отбитых греками до 55 г. до н. э., привел к постепенной гибели индо-греческих государств.

Одним из редких свидетельств той эпохи является так называемая Колонна Гелиодора или Колонна Гаруды (Гаруда – мифический индуистский царь птиц (на нем летает бог Вишну), враждущий с Нагом (Найей) – царем змей; официальный герб Таиланда, Индонезии и… Республики Алтай) в Видише, около знаментой Санчи в Мадхья-Прадеше, датируемая 113 г. до н. э. Высеченный на ней текст все объясняет: «Эта колонна Гаруды была воздвигнута для Бога богов Васудевы бхагаватой Гелиодором, сыном Диона и уроженцем Таксилы, прибывшем в качестве посла от великого греческого царя Антиалкида к царю-спасителю Касипутре Бхагабхадре, находящемуся в благоденствии на 14‑м году своего правления»; обратите внимание, насколько «натуразиловался» грек Гелиодор, объявивший себя «бхагаватой», то есть поконником Васудэвы-Кришны.

Интересно китайское сообщение о том, что некий Инь Мофу – царь Юн-Кюй (т. е. «яванов»), обычно отождествляемый с царем Гермеем (возможно, мужем дочери Филоксена Каллиопы), еще державшийся в Парапомисадах, заключил союз с китайским полководцем Вэнь Чжуном, управлявшим пограничной областью в западном Ганьсу, против завоевателей, «индо-скифов», как о том повествуется в хронике Ганьсу (гл. 96 А), и вернул престол, став вассалом китайского императора и получив от того символы власти – печать и ленту. Далее сообщается о том, что потом Инь Мофу перебил конвой китайского посла (кстати, еще его отца Ву-Ти-Лао, в котором Тарн видит сакского царя, китайцы обвиняли в том, что он некогда убил их послов), и хоть и присылал потом своих послов с извинениями, они не были приняты – «императору посоветовали не замечать их» и отнестись как к простым торговцам. Так что китайцы прервали дипломатические отношения, однако и сами на войну не отправились, так как было представлено возражение о больших трудностях, которые ожидали войско во время преодоления гор и боевых действий, мудро позволив царству неблагодарного Гермея погибнуть под ударами врагов. Впрочем, все это версия, есть мнение, что эта история, происшедшая в действительности, случилась лет на 30 позже и связана уже с каким-то индо-скифским правителем.

Хронологически гибель частей индо-греческого царства выглядит примерно так: часть Восточного Пенджаба и Матхур – утеряны к 95 г. до н. э., захвачены индийскими раджами; Арахозия и Гандхара утеряны к 70 г. до н. э., захвачены саками; Паропамисады утеряны к 70 г. до н. э., захвачены юэджи; Западный Пенджаб утерян к 55 г. до н. э., захвачен саками; остаток Восточного Пенджаба утерян к 10 г. до н. э., захвачен саками. Последним индо-греческим царем обычно называют Стратона II, предполагаемого правнука Менандра. Впрочем, ничто не может исчезнуть «разом»; индо-греческое царство могло быть ликвидировано как самостоятельная держава, однако отдельные крохотные царства греков в качестве вассальных индийцам или кушанам еще могли существовать – по кольцу-печатке известен царь Северной Гандхары I в. н. э. Теодам, веком позже наемники-яваны участвуют в боевых действиях индийских междоусобиц, а гречанок индийские раджи нанимают… стражницами в свои гаремы (об этом – в следущей главе). Греческие полисы в Индии продожают существовать – например Буцефалия, а монеты Менандра еще ходят в обращении в 60 г. н. э., как зафиксировано в «Перипле Эритрейского моря» (16, 47): «За Баригазой в глубине материка проживают многие народы: аратрии, и арахузии, и гандарайи, и народ Проклаиды, где расположена Александрия Букефалия. А за ними очень воинственный народ бактриан, [живущих] под управлением царя, владеющих собственной территорией. И Александр, отправившись из этих мест, дошел до Ганга, оставив позади Лимирику и южные части Индии; с тех пор и до настоящего времени в Баригазах ходят старые драхмы с выбитыми [на них] греческими буквами символами правивших после Александра Аполлодота и Менандра».