Текст книги "Индия и греческий мир"

Надписи на архитектурных объектах и монетах свидетельствуют, что греческий язык существовал в Индии еще несколько столетий; некоторые греческие слова, особенно касающиеся образовательного и военного дела, вошли в санскрит, например: тростинка для письма (καλάμι, κάλαμος – kalamo), чернила (μελάνι, μέλαν – mela), дощечка для письма (πύξινον – pustaka), флейта Пана – «сиринга», она же мина (подкоп под стены) (σύριγγα – surunga), удила (χαλινάρι, χαλινός – khalina), военный лагерь (κάμπον – kampana), верблюд (καμήλα – kramela или kramelaka). Не исключено, что древнегреческая драматургия если и не породила индийские пьесы (некоторые утверждают и такое, но уж религиозных действ в Индии не могло не быть издревле), но, несомненно, оказала на них влияние. Много параллелей проводится с драматургией Калидасы (между II в. до н. э. и VI в. н. э.). Несмотря на то что некогда греки занимали в индо-греческом царстве привилегированное положение, о чем мы ранее упоминали, крах их государственности постепенно, путем смешанных браков, привел их к «индианизированию», как этот процесс метко назвал Тарн, а буддистами они стали уже гораздо раньше. «Сама» Индия довольно неодобрительно отнеслась к этой эпохе, «сказав» в пророчестве задним числом («Матсья-пурана», 273, 25–33): «Будут здесь яваны, (лишенные) дхармы и камы, и артхи; с ними земли смешались повсюду и варварскими большею частью стали. И в то время как они сменяют друг друга, подданные подвергнутся мучениям, а цари будут алчными и преданными лжи. Все арии и варвары повсюду будут уничтожаться Калкином, и везде появятся злодеи и приверженцы иных вер (намек, в первую очередь, на буддистов. – Е.С.). И когда исчезнет царский род, Калиюга («Век бедствий». – Е.С.) дойдет до предела, ученые люди не будут иметь подаяния в эпоху упадка дхармы. И жить будут все люди у ручьев и в горах, не имея прибежища, трепещущие, охваченные ужасом. Когда исчезнут царские династии, люди, лишенные привязанностей, покинутые всеми братьями и родственниками, не знающие ни варн, ни ашрамов, ни благочестия, питающиеся листьями, кореньями и плодами, одетые в длинные листья и шкуры, будут бродить по земле, разыскивая пропитание», – аналогичные причитания с упоминанием греков см. там же: 50, 72–76, а также в «Махабхарате», III, 186, 24–32. Что ж, индийский взгляд на вещи тоже имеет право на существование.

Итак, следует согласиться с У. Тарном, что история индо-греческого царства оказалась более важна для изучения истории эллинизма, нежели для собственно индийской истории, в которой она – всего лишь эпизод, от силы упоминаемый вскользь. Тарн видит в индо-греческих царях Евтидемидах, завоевателях и политиках, куда более талантливых и самостоятельных правителей, нежели, к примеру, пергамские Атталиды, искусно лавировавшие меж Египтом, царством Селевкидов и Римом, – просто последние более известны. Английский ученый считает, что Евтидемиды вполне заслужили такого же изучения и памяти, что и прочие четыре династии эллинистических царей – Птолемеев, Селевкидов, Антигонидов и Атталидов (примечательно, что гибель индо-греческих царств фактически совпала по времени с падением последнего эллинистического царства – птолемеевского Египта).

К сожалению, в отличие от вышепоименованных, индо-греческие цари не оставили по себе подробных хроник правления – то есть они наверняка были, их не могло не быть, но гибель царства предопрелелила и утрату архивов, литературы и т. д. – и как следствие – гибель исторической памяти. Одно счастливое исключение – «Вопросы Милинды» (часть первой книги которых обнаружена даже в египетской Александрии и еще пара стихотворений). Однако камни, на наше счастье, куда более долговечны; и если б не запечаленное в них индо-греческое искусство, пожалуй, весь рассказ о сгинувших царствах греков в далекой Индии выглядел бы не чем иным, как призрачной марью.

Глава 4
Греко-индийское искусство Гандхары

Для изучения греко-буддийского искусства мы возьмем один из самых «греческих» регионов бывшего индо-греческого царства – Гандхару; то, что будет сказано относительно нее, отчасти применимо, хоть и в меньшей степени, к прочим областям, некогда подвластным Менандру. Оговоримся сразу: то, что дошло до нас из культурного наследия Гандхары, представляет гораздо более пеструю смесь, ибо к ней в различные эпохи добавлялись прочие инородные элементы – вначале персидско-бактрийские (вспоминаем происхождение индо-греческого царства от Греко-Бактрийского), а затем – сакско-кушанские (влияние погубивших индо-греческие царства захватчиков). Разделить все это на составляющие условно возможно, но, пожалуй, ни к чему: плавильный котел эллинизма работал вовсю, и подобного произошедшему в ту эпоху культурного взаимопроникновения мир еще не ведал. Не так уж важно, как и когда та или иная черта проникла в гандхарское искусство, важно, что получилось и куда пошло далее.

Знаменитое искусство Гандхары, во-первых, несомненно расцвело на греко-македонской городской основе, и, во-вторых, было по большей части своей буддийским. За первое надо «благодарить» греков, обосновавшихся там со времен Александра Македонского, о чем мы уже достаточно рассказали ранее, за второе – царя Ашоку, «обратившему» Гандхару. В свое время, когда он был царевичем, именно восстание в гандхарской Таксиле косвенно проложило ему путь к престолу – наследник Сусима не смог с ним справиться, и тогда Биндусара, царь-отец, отправил в мятежную провинцию Ашоку. Силой и дипломатией царевич смирил Таксилу, и находившийся при смерти Биндусара с согласия (или под давлением) своего совета решил передать власть ему, в обход своего неспособного старшего сына, чуть позже погибшего при неудачной попытке овладеть отцовским престолом.

Индийский ученый Д. Косамби удивляется, размышляя над буддийским искусством: «Первоначальное учение буддистов уделяет существенное место и придает особое значение положению о том, что человеческое тело состоит из “нечистых веществ”, способных вызывать лишь чувство отвращения. Монах должен был постоянно перебирать в уме внутренние составные элементы своего физического естества, размышляя над их отталкивающими свойствами. Ему рекомендовалось проводить больше времени вблизи обнесенных оградой мест, куда обычно складывали мертвецов, и наблюдать, как хищные птицы, шакалы и черви поедают разлагающиеся трупы. Но никто никогда не заподозрил бы этого, глядя на великолепные образцы буддийского искусства. Множество изображений бодхисаттв, увенчанных короной, ослепительных красавиц в роскошных, но едва прикрывающих наготу одеяниях и их великолепных возлюбленных составляют единую непрерывную художественную традицию от Гандхары и Бхархута до Аджанты и Амаравати. Ни разлагающихся, полусъеденных трупов, ни прокаженных нищих с гноящимися язвами – нет ничего, что могло бы нарушить спокойную гармонию роскошных барельефов и великолепной фресковой живописи и напомнить монаху о доктринах основателя буддизма. Не находят отражения в искусстве и постоянные лишения, которые испытывал бедняк-крестьянин (памара): монах мог жить за счет излишков крестьянского производства, не обращая внимания на нужду и тяжелые испытания, выпадавшие на долю крестьян, придерживаясь жестокой теории кармы, будто любые страдания человека – следствие дурных поступков, совершенных им в одно из предыдущих рождений». Что ж, если учесть, что фактически буддийское искусство начинает свой стремительный взлет именно в греко-индийской Гандхаре, тогда удивляться как раз нечему: именно греки с их поистине неистребимым оптимизмом (разве можно было бы приписать изобретению яркого и живого греческого ума сумрачную легенду древних скандинавов о гибели богов и Девяти миров?), с их эмоциональностью, любовью ко всему прекрасному и причудливому, выдающиеся эстеты, смогли внести этот поток жизнерадостности в довольно, как уже прекрасно знает читатель, пессимистический, можно даже сказать, «жизнененавидящий» ранний буддизм, запечатлев его в искусстве.

Мы уже имели случай обмолвиться о том, что до греков буддизм просто не знал антропоморфных изображений Будды, довольствуясь символами. Будда в облике человека – вот бессмертное наследие Гандхары. Зачем это оказалось вдруг нужно – можно порассуждать. Во-первых, разумеется, эллинам с их чувством прекрасного была чужда идея «невидимого бога». Нет, дело, конечно, заключалось вовсе не в дикарском стремлении непременно узреть объект поклонения, да и никто из современников Фидия, Перикла, Сократа и не подумал бы, что статуя, пусть даже самая прекрасная, отображает бога или, еще того дремучее – сама является богом, «идолом» – по христианской терминологии. Блестящий анализ древнегреческой религии дал в свое время в одноименной работе Ф.Ф. Зелинский, говоря и об обожествлении природы, и о проявлении бога в добре, истине и красоте (!). Он пишет: «Ясное дело, что всякий образ мог быть только символом – ведь боги по существу своему незримы и только объявляются кому хотят и когда хотят. Как же зримо передать незримое? Как и в чем объявляется бог? В силе, отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают другие, в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот индиец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает голову шакала, ибиса и т. д.; дикарь представляет своего с исковерканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил: бог объявляется в красоте… Разумеется, и на это потребовалось время; эллины тоже провели свое божество через несовершенные стадии силы, устрашения, знаменательности прежде, чем найти истинно благочестивое успокоение в красоте… К концу V века (до н. э. – Е.С.) всеобщее стремление к красоте побороло даже этот пережиток, казалось бы, вполне законный. Нет, высшая сила не может быть безобразной. Страшной – да, где это нужно; но разве не может быть страшной и красота? И вот были созданы позднейшие типы Эриний и Горгон, бледные, грозные – и прекрасные; стынешь перед взором этой Медузы («Медузы Ронданини») – и все-таки чувствуешь, что перед тобой неземная красота».

И разумеется, когда греку в Индии потребовался красивый Будда, а не колесо о восьми спицах вместо него, не слоник, не ящик, он и создал его!

Второй момент – рассчитанный, скажем так, на более приземленную аудиторию. Для его растолкования следует лучше всего обратиться к сочинениям римского папы Григория II (669–731 гг., на кафедре с 715 г.) и св. Иоанна Дамаскина, вступивших в VIII в. в полемику с византийскими императорами-иконоборцами, отстаивая в том числе педагогически-образовательную важность наглядности. Религиозное искусство – это Библия для неграмотных. Папа писал василевсу Льву III Исавру (ок. 685–741 гг., правил с 717 г.): «По этим изображениям (т. е. иконам) люди необразованные составляют понятия о существе изображаемых предметов. Мужи и жены, держа на руках новокрещенных малых детей, поучая юношей или иноземцев, указывают пальцами на иконы и так образуют их ум и сердце и направляют к Богу». В.М. Петров и В.М. Кларин в работе «Идеалы и пути воспитания в творениях русских религиозных философов XIX–XX вв.» тонко отмечают взаимосвязь, установленную св. Иоанном Дамаскиным между особенностями чувственного и психического восприятия, познавательной деятельностью и духовным становлением личности: «И. Дамаскин рассматривал чувственное восприятие как один из источников знания и гениально предугадал, что его взаимодействие с умопостигаемым образом составляет единую основу познавательной деятельности. Поэтому в развитии способности человека воспринимать умозрительные, абстрактные явления он видел существенную задачу духовного становления личности… Полемизируя с иконоборцами, Иоанн Дамаскин разработал свое учение о значении изображений символического характера в качестве умопостигательной наглядности и ее значении в духовном становлении человека».

Св. Иоанн Дамаскин писал: «И что для обученных письменам – книга, то для необразованных – изображение; и что слово для слуха, то образ для зрения… Когда невидимый, облекшись в плоть, становится видимым, тогда изображай подобие Явившегося. Когда Тот, Кто, будучи, вследствие превосходства Своей природы, лишен тела, и формы, и количества, и качества, и величины, Кто, будучи образом Божиим (Флп. 2: 6), принял образ раба (Флп. 2: 7), через это сделался ограниченным в количественном и качественном отношениях и облекся в телесный образ, тогда начертывай на досках и выставляй для созерцания Восхотевшего явиться. Начертывай неизреченное Его снисхождение, рождение от Девы, крещение во Иордане, преображение на Фаворе, страдания, освободившие нас от страстей, смерть, чудеса – признаки божественной Его природы, совершаемые божественною силою при посредстве деятельности плоти, спасительный крест, погребение, воскресение, восшествие на небеса; все рисуй и словом, и красками!.. Поклоняюсь изображению Христа как воплотившегося Бога; изображению Госпожи всех – Богородицы как Матери Сына Божия; изображениям святых как друзей Божиих, противоставших греху до крови и излиянием ее за Христа подражавших Ему, ранее пролившему за них Свою собственную кровь; и ставлю перед собою начертанные подвиги и страдания их, в жизни шедших по стопам Его, так как через них я освящаюсь и воспламеняюсь соревнованием подражания». Сохранившиеся барельефы Гандхары блестяще иллюстрируют эту мысль, излагая историю Будды, – так ее мог понять любой человек, даже и безграмотный, а буддизм, как помнит читатель, он был для всех без различия варн, социального положения, образованности и пола.

Сначала – немного об архитектуре. Таксила давно раскопана и исследована, и та ее часть, что именуется Сиркапом, представляет собой прекрасный образец эллинистического города периода III в. до н. э. – I в. н. э. В ее планировке отлично видна знаменитая Гипподамова «клетчатая система» строительства городов, названная так в честь ее разработчика, Гипподама из Милета (498 по 408 гг. до н. э). Весьма многие античные города впоследствии были выстроены именно по знаменитой Гипподамовой системе, среди них – родной архитектору Милет, Родос – столица одноименного острова, Александрия Египетская и соседняя с Милетом Приена. Пьер Левек так характеризует ее в своей работе «Эллинистический мир»: «Система основывалась на двух новых принципах: а) улицы пересекались под прямым углом, что давало шашечное расположение; выделение двух главных улиц, как это будет в римских городах, не обязательно; б) городской план предусматривал различные типы деятельности людей, оставляя кварталы, специально предназначенные для порта, общественных зданий, жилых районов и т. п.». Прибавим к этому развитые системы водоснабжения и канализации. Однако, что характерно для универсальных гениев Античности и Возрождения, Гипподам был не только архитектор – он был еще и философ! Историк философии А.Н. Чанышев отмечает, что Гипподам, «…распланировавший при Перикле Пирей, находился под влиянием пифагореизма с его культом меры. Его город распадался на строго прямоугольные квадраты. Гипподам занимался и социальными проблемами. Здесь над ним довлеет число 3. Он создал проект наилучшего государственного устройства. Там три класса: ремесленники, земледельцы и воины, три части территории: священная, общественная и частная, три вида законов». Г. Дильс немного конкретизирует вышеизложенное: Гипподам «…не только чертил планы городов, но и составлял планы конституции, основывавшиеся на тройном делении: 3 сословия – крестьяне, ремесленники, воины; 3 вида земельной собственности – государственная земля, храмовая и принадлежащая частным лицам; 3 вида жалоб – за оскорбление, убыток и убийство; 3 вида судебных решений – обвинение, оправдание и ни то, ни другое с мотивировкой. Разумеется, это вдохновленное треугольниками управление осталось на бумаге». Так что, выражаясь метафорически, в планировке Таксилы отчасти был отдан своеобразный культурный долг Индии за подаренное Греции пифагорейство.

Также греки укрепили Таксилу по всем фортификационным правилам – стены имели толщину от 4,5 дл 6,5 м, множество прямоугольных башен; бойницы располагались на нескольких уровнях, ворота сильно укреплены и имели «лабиринтный» вход, препятствовавший массовому проникновению врага и позволявший защитникам избивать прорвавшихся по частям, создавая тем самым заторы. Более позднее укрепление Таксилы кушанского периода, Сирсукх, также возведено, как мы полагаем, не без греческого опыта. Стены сотворены из валунов, булыжников и каменных плит, угловые башни – круглые, в пряслах стен – полукруглые, что давало больше возможностей устоять под обстрелами из камнеметов, нежели башням прямоугольным.

По счастью, мы располагаем античным описанием Таксилы, содержащемся в «Житии Аполлония Тианского» Флавия Филострата (II–III вв. н. э.); сам Аполлоний, философ-неопифагореец, жил в I в. н. э. и много путешествовал, подрабатывая предсказаниями будущего и стандартным набором чудотворений вплоть до воскрешения мертвых, ибо убедился, что чистая философия, к сожалению, не всегда дает возможность прокормиться, почему и приписал себе божественную сущность. Произведение Филострата – фактически апология Аполлония; но нам она интересна не этим. Описывая Таксилу, Филострат ссылается на записки спутника Аполлония Дамида, поэтому хочется доверять античному автору в том, что все описываемое им – не вымысел досужего писаки-фантазера; по крайней мере на эти свидетельства Филострата часто ссылаются в серьезных научных трудах по архитектуре и искусству, поскольку раскопки Таксилы подтвердили многое из того, о чем он писал.

Итак, примерно около 44 г. н. э. Аполлоний со спутниками, достигнув Таксилы, узрел местную достопримечательность – «слона, коего местные жители умащали елеем и украшали лентами, ибо то был один из боевых слонов, сражавшихся в войске Пора против Александра, и сражался он столь храбро, что Александр посвятил его Солнцу. На этих его то ли бивнях, то ли рогах, надеты, говорят, золотые кольца, на коих вычеканено эллинскими письменами следующее: “Александр, сын Зевса, посвящает Аянта Солнцу” – Аянтом Александр назвал слона, полагая, что великое достойно великого (Аянт – Эант) более известен нам в латинской форме своего имени – Аякс; Великий Теламонид, один из славнейших греческих героев Троянской войны, могучий и огромный («Сын Теламонов приблизился, щит, как башню, несущий» («Илиада», XI, 485); [Гектор] «с Аяксом борьбы избегал, с Теламоновым сыном: // Зевс раздражился бы, если б он с мужем сильнейшим сразился» (там же, 542–543) – действительно, наподобие слона, так объясняется выбор имени Александром, который, как известно, всегда возил с собой в походах любимую «Илиаду» Гомера. – Е.С.). По расчетам местных жителей, со времени битвы минуло целых триста пятьдесят лет, не говоря уже о годах, прожитых слоном до битвы» (II, 12). Ладно, будем считать, что это – «переходящий» слон или потомок героя.

Далее греки пришли в саму Таксилу: «Таксила по размеру едва ли уступает Ниневии и превосходно укреплена по образцу греческих городов; именно там и пребывал царь, правивший в то время державою Пора. Перед городскою стеной путешественники увидели храм, сложенный из порфира и высотою не менее ста футов, а близ храма – святилище, то ли небольшое само по себе, то ли кажущееся таковым рядом с храмом, но притом окруженное колоннадой и заслуживающее восхищения, ибо стены его были обиты листовою медью и украшены картинами подвигов Пора и Александра: из самородной и черной меди, золота и серебра были изваяны слоны, кони, воины, шлемы и щиты, а копья, стрелы и мечи – целиком из железа. Изображения эти были сходны со знаменитыми работами Зевксида или Полигнота, или Евфранора, столь изощренных в передаче светотени, протяженности, объема и сходства – не хуже, говорят, вышло и тут, притом что сочетание цветов было заменено сочетанием металлов. Да и сама по себе нравственная природа изображений была усладительна, ибо Пор воздвиг святилище после кончины Македонянина, который представлен на картинах побеждающим и спасающим раненого Пора и дарующим ему завоеванную Индию. Рассказывают, что Пор сильно скорбел после смерти Александра, оплакивая его как царя благородного и милосердного и что при жизни Александра, когда тот уже покинул Индию, Пор, хоть и был царем по праву, однако не повелевал индусами самодержавно и не издавал царских указов, но, как положено добронравному наместнику, все, что делал, делал именем Александра» (там же, 20).

В храме Аполлоний разразился целой лекцией об искусстве, которую мы пропустим. «Пока Аполлоний рассуждал таким образом, явились к нему царские гонцы с толмачом, дабы пригласить его быть гостем у царя в течение трех дней, ибо далее запрещено было чужестранцам оставаться в столице. Итак, его повели во дворец. Я уже описывал выше городские укрепления, однако рассказывают также, что сам город наподобие Афин застроен тесно и беспорядочно (а как же Гипподамова система? Надо полагать, здесь информаторы подвели рассказчика. – Е.С.), а дома поставлены таким образом, что ежели смотреть снаружи, то видно лишь одно жилье (т. е. этаж – дома в Таксиле не строились в 3–4 этажа из-за частых землетрясений. – Е.С.), а ежели зайти вовнутрь, то обнаруживаются еще и подземные помещения, углубленные в землю настолько же, насколько возвышается надземная часть постройки. Путешественники увидели также храм Солнца, где содержится слон Аянт и стоят золотые изваяния Александра и изваяния Пора, отлитые из черной меди. Стены храма были отделаны алым камнем, и золото сверкало, испуская лучистое – словно рассветное – сияние. На самом алтаре были выложены из жемчуга иносказательные узоры, как это принято во всех варварских святилищах. Вокруг дворца не увидели они никакой пышности, не было там ни телохранителей, ни стражников, но обретались лишь немногие слуги, как это обычно в состоятельных домах, да три или четыре посетителя, желавших, видимо, побеседовать с царем. Такой порядок понравился путешественникам куда больше, чем вавилонская роскошь, и удовольствие это усугубилось, когда вошли они во внутренние чертоги, ибо покои, дворы и весь вообще дворец отличались весьма скромным убранством» (там же, 23–25). Побеседовав с царем Гандофаром, Аполлоний со спутниками продолжили знакомство со дворцом: «Царь повел Аполлония и его спутников туда, где обычно свершал омовения. Купальня представляла собой сад в стадий длиною, посреди коего был вырыт пруд, наполнявшийся прохладною питьевою водой, а на каждой стороне его находились ристалища, где царь на эллинский лад (! – Е.С.) упражнялся в метании копья и диска, ибо телом был весьма крепок, отчасти благодаря молодым годам – ему минуло двадцать семь лет, – отчасти благодаря упомянутым упражнениям. Вдоволь натешившись ристалищем, нырнул он в воду и стал упражняться в плавании. Наконец, искупавшись, все отправились в трапезную, увенчанные, ибо таков обычай индусов, когда пируют они у царя» (там же, 27).

Описание пиршества, полагаем, тоже не лишено культурологического интереса, поэтому приведем и его: «Никак нельзя мне умолчать и о распорядке пиршества, столь подробно описанного Дамидом. Царь и его ближайшие родичи – человек пять – возлежали на подушках, все прочие сидели на скамьях. Вокруг стола, подобного алтарю – высотой до колена взрослого мужчины, а местоположением посреди трапезной – кружком разместились тридцать пирующих. Стол был устлан ветвями лавра и другого дерева, весьма сходного с миртом и служащего индусам источником благовоний; кроме того на столе находились рыба и птица, а рядом с ними – поданные целиком львы, антилопы и кабаны, и еще седла тигров, ибо прочие части этого животного почитаются несъедобными, потому что новорожденный тигренок якобы сразу простирает передние лапы к восходящему Солнцу. Каждый участник трапезы, вставши, шел к столу, выбирал желаемое, отрезал себе кусок и, воротившись на место, насыщался, обычно заедая мясо хлебом. Когда все вдоволь поели, внесли серебряные и золотые чаши, из расчета по одной на десятерых пирующих: пили из них внаклонку, словно на водопое. Пока гости пили, были приведены им для забавы лихие скоморохи, изощренные в своем искусстве: так некоего отрока, похожего на плясуна, подбрасывали вверх и тотчас же метали в него стрелу, пока он был еще наверху и не успел опуститься на землю, – отрок, перекувырнувшись, избегал стрелы, но если бы ошибся, наверняка был бы пронзен наповал, ибо лучник заранее обошел гостей, показывая им острие и давая проверить оружие. А еще стреляли сквозь кольцо, и стреляли в волос, и один лучник поставил своего сына около деревянной доски и очертил его стрелами – все это развлекало пирующих, и во время попойки головы их оставались ясными. Товарищи Дамида дивились столь точному прицелу и восхищались меткостью стрелков, однако Аполлоний, евший вместе с царем, поелику оба они придерживались одинаковых правил, был не слишком увлечен забавой» – и начал долгую беседу с Гандофаром, которую мы тоже пропустим (там же, 28–29). Далее путешественники пошли «по следам Александра» – пересекли Гидраот, Гифас и видели оставленные Македонским памятные камни. Но довольно об этом, тема наша сейчас совсем иная.

Раскопки юго-восточной части Сиркапа явили миру руины описанного Филостратом царского дворца, причем, действительно, строение было скромным по отделке, ибо никаких остатков декора найдено не было; дворец был двухэтажной постройкой довольно хаотического плана. Весьма интересен храм Джандиал близ Таксилы, словно перенесенный в Индию с почвы Аттики: многие исследователи видят в нем тот самый, что описан Филостратом, в котором были сцены из войны Александра с Пором. Его создание датируется примерно временем вхождения Гандхары в Греко-Бактрийское царство. Г.А. Пугаченкова так описывает его: «Прямоугольный в плане, с глубоким портиком, состоящим из четырех каменных колонн ионического ордера, за которым, как в греческом храме, следуют пронаос (своеобразная «прихожая» перед основной частью храма. – Е.С.) и наос (центральная часть. – Е.С.), а с тыльной стороны опистодом (задняя часть храма, отделенная от наоса стеной и обычно, как и в данном случае, имеющая отдельный вход. – Е.С.). Но есть в нем существенное отличие: взамен периптериальной колоннады (окружающей храм. – Е.С.) устроен обводной кулуар с множеством щелевидных просветов», в котором, очевидно, и находились батальные картины из металлической мозаики. Упомянутых просветов на плане видно по 8 с каждой из боковых сторон и 4 с задней. В плане храм практически соответствует указанию знаменитого архитектора Витрувия, данного им в его трактате «Десять книг об архитектуре» (IV, 4, 1): «Длина храма определяется тем, что ширина его должна быть вдвое меньше длины». С нашей точки зрения, план таксильского храма – типичный храм в антах, только окруженный галереей; отнести его к периптеру и его производным нельзя не только из-за замены окружной колоннады галереей, но и потому, что, по сути, периптер, диптер, псевдодиптер и даже не дотягивающий до них амфипростиль, как говорится, одинаковы и спереди, и сзади, а в нашем случае это не так (об этих типах храмов см. у Витрувия: III, 2–3). Ионический ордер (стиль) – один из трех известных древнегреческих ордеров, «мягче» сурового дорического, но не такой вычурный, как коринфский – характеризуется двумя «завитками» на капители; высота ионийской колонны рассчитывается так, чтоб она составляла девять диаметров ее толщины (в более древних образцах – восемь). По Витрувию, (IV, 1, 7) этот ордер со своими завитками и каннелюрами (вертикальными желобками на колоннах), подобными складкам женской одежды, отображает утонченность и соразмерность женщин и их украшений. Но гандхарские колонны – без каннелюр, «гладкоствольные».

Впрочем, и коринфские капители (в виде изваянных из камня корзин с цветочными гирляндами) – нередкие находки в Таксиле и Гандхаре вообще. Однако сразу в глаза бросается не только нововведение в виде антропоморфных фигурок, возникающих посреди капители, но и резкое ее сплющивание – и до формы, которую можно условно вписать в квадрат (капители из Буткары, I–II вв. н. э.), и даже еще сильнее, когда капитель являет собой, скорее, уже некую чашу (капитель из Джемаль-Гархи, I–II вв. н. э.). Или, грубо говоря, в последнем случае – это дорическая капитель, изукрашенная, как коринфская. Г.А. Пугаченкова видит в этом особый смысл – что это не неумелая работа людей, не сведущих в архитектурных ордерах, просто к такому «сплющиванию» принуждает особая форма индийских храмовых строений, оформления ступ (которые, как мы указывали ранее, имеют сферо– или колоколообразную форму): пилястры и выступающие из камня на три четверти своего объема колонны массивны и требуют соответствующих же сплющенных капителей. Раз уж зашел разговор о ступах, в которых в разных регионах Азии принято хранить прах людей или реликвии, подобные монументы в Гандхаре, хоть и являются исконно азиатскими, тем не менее не избежали греческого художественного оформления. Во-первых, они, в отличие от многих прочих, им подобных, нередко возводились на прямоугольных основаниях – как греческие храмы; во-вторых, на них сначала возникает типичный античный декор из акантовых листьев, а позже – полуколонны, барельефы и скульптура, как на самом «теле» ступы, так и на пьедестале, что резко отличает гандхарские ступы от прочих индийских – гладких, имеющих лишь роскошно изукрашенные резьбой обводные ограды, как в Санчи. Интересна ступа в Калаване, где из индийского листа лотоса «произрастает» коринфская капитель, на которой – купол с зонтами, индийскими символами царской власти, свойственными и Будде как царевичу-кшатрию; Нагасена в «Вопросах Милинды» довольно пространно доказывает Менандру, почему Будда – и брахман, и царь (III, 5, вопрос 8 [48], см. приложение 5; позже восточнохристианские богословы будут так же толковать Христа как царя и первосвященника).

Есть на руинах Сиркапа в центральном квартале и так называемый апсидальный храм I в. н. э. – фактически предтеча христианских храмов типа «базилика». Как известно, римская базилика – учреждение, в первую очередь, гражданское, торгово-общественное, где заключались торговые сделки, проходили заседания суда и т. д. Обычно базилика представляла собой вытянутое здание с тремя продольными нефами, разделенными меж собою колоннами. Позже большая их часть была обращена в христианские храмы, порой просто путем пристройки полукруглой апсиды для размещения престола, жертвенника и т. п., короче говоря, для обустройства алтарной части. Позже уже новые храмы стали возводить в таком виде – длинной базилики с апсидой (см., например, прекрасные образцы в итальянской Равенне). Отметим, что зачастую к внутреннему изгибу апсиды пристраивались несколько рядов сидений для епископа и духовенства – как в миниатюрном античном театре, одеоне, булевтерионе (зале заседаний старейшин города, святилища и т. п. – вспомним об этом, когда речь пойдет о трибунале). Все это, как говорится, прописная истина. Естественно, Витрувий подобных храмов «не знает» – зато, описывая базилику, спроектированную и выстроенную им в Фануме (Фано в Италии), он как раз упоминает о полукруглом трибунале (месте суда) в храме Августа, расположенном у середины боковой стены базилики, и такая форма выбрана, «чтобы тем, кто стоит перед должностными лицами, не мешали купцы в базилике» (см.: V, 1, 6–8). Так что соединение апсиды с базиликой оказалось вовсе не христианским изобретением. Таксильский храм стоял на возвышении; прямоугольный зал соединялся с круглой «капеллой» для ступы, а их, в свою очередь, окружал узкий коридор для свершения церемоний.