Текст книги "Дама с рубинами"

Глава двадцать девятая

Наутро следующего дня мирный городок Б. всполошился, как от внезапного барабанного боя: из уст в уста передавался слух о помолвке в Принценгофе. Обыватели просто из себя выходили из-за того, что никто не имел об этом ни малейшего представления, даже дамский кружок, монополию которого составляло бесспорное чутье и соображение в подобных делах, на этот раз был непростительно слеп.

Горничная советницы поспешила донести эту только что услышанную тревожную новость старой даме при ее пробуждении.

– Вздор! – воскликнула та презрительно, однако сейчас же вскочила и уже через несколько минут в капоте и ночном чепце стояла перед сыном. – Что это за глупые басни разносят из дома в дом булочники и торговки про Элоизу и принца X.? – спрашивала она, держась за ручку двери.

Он вскочил из-за письменного стола и подал матери руку, чтобы ввести ее в комнату, но она его оттолкнула.

– Оставь, – сказала она резко, – я вовсе не намерена здесь оставаться, а желаю только знать, как мог возникнуть такой нелепый слух?

Он не сразу ответил. Хотя она и была кругом виновата, но ему было жаль ее – теперь ей приходилось выпить горькую чашу до дна.

– Милая мама, люди говорят правду: вчера действительно состоялась помолвка фрейлейн фон Таубенек с принцем X.

Дверная ручка выскользнула из ее руки, и она едва устояла на ногах.

– Так это правда? – проговорила она, задыхаясь и проводя рукой по лбу, будто чувствуя, что мысли ее мешаются. – Правда? – повторила она и, бросив молниеносный взгляд на сына, всплеснула руками, разразившись истерическим смехом. – Ловко же тебя провели!

Он сохранял полное спокойствие.

– Меня не провели, я сам устроил эту свадьбу, – возразил он без малейшего раздражения и в кратких словах изложил ей суть дела.

По мере того как он говорил, она все больше от него отворачивалась, злобно кусая губы.

– И все это я узнаю только теперь? – спросила она через плечо дрожащим голосом, когда он кончил.

– Могла ли ты пожелать, чтобы твой сын разболтал вверенную ему тайну? Я боролся с твоим заблуждением, насколько мог, несколько раз объяснял тебе, что совершенно равнодушен к фрейлейн фон Таубенек и что никогда не женюсь без любви. Но на все мои уверения ты отвечала таинственной улыбкой и пожиманием плеч.

– Потому что, видя, как Элоиза преследовала тебя своими взглядами и…

Он покраснел, как девушка.

– Я-то тут был ни при чем, ты ведь не можешь сказать, что я отвечал ей тем же. Фрейлейн фон Таубенек – красивая девушка и знает об этом, ну и кокетничает со всеми. Такие взгляды ничего не значат, ни к чему не обязывают и не производят на меня никакого впечатления. Но ты-то должна знать, что это было ничего более как легкий забавный флирт, который многие считают позволительным. Несмотря на все это, фрейлейн фон Таубенек будет хорошей женой – порукой в этом ее необыкновенное душевное спокойствие.

Дверь захлопнулась, и старая дама с бледным расстроенным лицом опять скрылась в своей спальне. Час спустя горничная была послана в модный магазин, а кухонный работник с шумом стаскивал с чердаков чемоданы и баулы – госпожа советница уезжала в Берлин к сестре.

И когда около полудня прибыл в город советник и всходил под руку с сыном по лестнице лампрехтовского дома, навстречу ему спускалась его жена в шубе и шляпе, чтобы ехать с прощальными визитами. Всем знакомым она говорила, что давнишнее горячее желание послушать хорошую оперу и концерты неодолимо влечет ее в Берлин. При этом она слегка касалась события в Принценгофе, но говорила о нем с улыбкой, как о давно известном деле, которому должны искренне радоваться все добрые люди. Более коротким знакомым она шептала на ухо, что вполне понимает первоначальное сопротивление князя X. – не всякий согласится ввести в свое семейство дочь бывшей балерины. С ее отъездом тишина и мир водворились на несколько дней в старом купеческом доме, но вслед за тем опять разразилась буря, которая потрясла его обитателей.

Рейнгольд должен был, наконец, узнать об изменении семейных отношений. Старый советник и Герберт сообщили ему об этом с величайшей осторожностью, но все равно это открытие произвело действие внезапно упавшей на дом бомбы.

Рейнгольд пришел в страшную ярость, кричал, топал ногами и жестоко обвинял своего покойного отца. Однако его страстный протест нисколько не помог, и он должен был, в конце концов, покориться.

С тех пор он еще более отдалился от семейства. Даже обедал один в своей комнате из боязни встретить когда-нибудь в столовой маленького брата, потому что с этим «мальчишкой» он решил никогда в жизни, даже если бы дожил до ста лет, не вступать ни в какие отношения – постоянно повторял он.

Домашний доктор грустно улыбался, слыша эти слова, ему лучше всех было известно, как безосновательны надежды на долголетие его пациента.

Он требовал, чтобы родные относились к нему как можно уступчивее и снисходительнее, что они всеми силами и старались исполнить. Маленький Макс никогда не попадался ему на глаза. Но дверь на чердак пакгауза не была заделана, через нее поддерживалось самое живое общение между главным домом и пакгаузом.

Советник от души полюбил чудесного мальчика, как будто и он был сыном его покойной дочери, а Герберт принял на себя роль его опекуна.

В городе и округе открытие тайны лампрехтовского дома наделало действительно много шума. Происшествие это на долгое время стало злобой дня, возбуждая оживленные споры не только в клубах и дамских кружках, но даже в пивных. О Лампрехтах судили везде. Но все эти пересуды нисколько не влияли на мирное времяпрепровождение в комнате дедушки – в красной гостиной.

Ежедневно там собирался тесный кружок людей, связанных искренней любовью. И дама с рубинами смотрела со стены радостно сиявшим взором, с улыбкой на устах на эту картину согласного единодушия между стариками и молодыми.

– Демоническая красота этой женщины так захватывает, что просто страшно становится смотреть на портрет, – сказала однажды вечером госпожа Ленц, сидя рядом с тетей Софи, которая вышивала на салфетке монограмму Маргариты, готовя ей приданое. Под портретом стояла лампа, свет ее падал на фигуру молодой женщины, которая как живая выступала из рамы, и казалось, вот-вот откроет рот и примет участие в разговоре.

– Моя бедная Бланка погибла от чар этой женщины, не переставшей ее преследовать и тогда, когда она уехала далеко от этого дома, – прибавила старуха сдавленным голосом. – Любимым украшением дочери стали рубины, что сверкают в темных волосах на портрете, и говорят, что в бреду, перед смертью, она все боролась с красавицей Доротеей, которая хотела увести ее с собой.

Ландрат встал и отодвинул лампу, дама с рубинами скрылась опять в полумраке.

– Я спрятал, запер сегодня рубиновые звезды. Ты их не наденешь никогда! – сказал он Маргарите.

Она улыбнулась.

– Ты разделяешь суеверие Бэрбэ?

– Нет, но я боюсь «вести богов». Пусть лучше кровавый блеск страшных камней будет скрыт от глаз.

А Бэрбэ в то же время говорила прислуге на кухне:

– Мне не нравится, что наш мальчик должен приходить сюда каждый день по коридору. Дама с рубинами принуждена была унести своего ребенка с собой в могилу, а теперь такой здоровый, красивый наследник у Лампрехтов, это ее, наверно, сердит.

– Прикусите-ка ваш язык, Бэрбэ, – сказал работник. – Вы ведь обещали никогда больше не говорить об этом.

– Ну, один раз не в счет! Лучше всего сделали бы, если б заложили этот коридор, потому что, как знать, может рядом с черноволосой женщиной начнет там ходить еще белокурая.

Видно, вера в темные силы не умрет до тех пор, пока слабое человеческое сердце будет любить, надеяться и бояться.