Электронная библиотека » Евгения Марлитт » » онлайн чтение - страница 9

Текст книги "Дама с рубинами"


  • Текст добавлен: 4 октября 2013, 00:48


Автор книги: Евгения Марлитт


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава семнадцатая

Наступила зима, настоящая тюрингская зима, когда госпожа Голле до тех пор трясет свою перину над горами и долинами, пока все деревенские дома до самых коньков на крышах не потонут в белом серебристом пухе.

Теплый снежный покров, блестящий и гладкий, с мириадами вновь загорающихся в нем снежинок, лег и на маленький городок Б. у подножия тюрингских гор.

В однотонной белизне исчезли все повреждения, причиненные октябрьскими бурями: с трудом починенные стены, кровли и башни и исправленная черепичная крыша пакгауза. А за чертой города, перед позолоченной решеткой, окружающей каменную часовню, где подъемная дверь склепа опустилась два месяца тому назад за последним покойником из дома Лампрехтов, метель нагромоздила алебастровую стену, точно надгробный памятник, на искрящемся откосе которого, казалось, можно было прочесть: «Не подходите! Тот, кто лежит за мной, не имеет ничего общего с миром живых».

Да, теперь они спали одиноко, а перед тем как их сюда опускали одного за другим, каждый из этих гордых купцов, сознавая неизбежный конец и прощаясь навеки с любимой фирмой, думал: что-то будет без него. Но и без него все шло своим порядком, раз пущенная машина не останавливалась, утрата забывалась, и даже по книгам не значилось никакого убытка.

Так и последнее переселение в другой мир главы фирмы не остановило, по-видимому, ее жизни. Хотя Рейнгольду было восемнадцать лет и его нельзя было объявить наследником, это была пустая формальность, которая не имела значения. Молодой купец с холодными принципами старика туго натянул вожжи с первых же дней своего управления, а что он хорошо знал дело, это было бесспорно. Главный бухгалтер и фактор, которым было на время поручено ведение дел, не имели рядом с ним почти никакого значения, они редко что-либо решали, учитывая как непродолжительность своих полномочий, так и нервную раздражительность наследника, конторские же служащие и рабочие на фабрике робко и мрачно склонялись над своей работой, когда перед ними появлялся долговязый юноша с какой-то неопределенной небрежностью в походке и движениях, но с неумолимой непреклонностью во взгляде. Коммерции советник тоже был строг и редко удостаивал ласковым словом своих подчиненных, но он был в высшей степени справедлив и благороден в расплате с рабочими, его правилом было «жить и давать жить другим», все любили его за это, несмотря на его высокомерие.

По поводу прежнего стиля управления молодой наследник высказывал уничтожающую критику.

– Теперь будет по-другому! Папа довольно разбросал денег, он хозяйничал как дворянин, купцом он не был никогда! – говорил Рейнгольд, наводивший новые порядки.

Наконец вернулась Маргарита, уже третий день она опять была дома.

Тетя Софи знала о времени ее приезда и выехала встретить ее на вокзал, советница соблаговолила тоже поехать с нею, чтобы как бабушка взять осиротевшую девушку под свое крыло. Но как удивилась старая дама, увидев, что с внучкой из купе вагона выходит ландрат. В качестве депутата он уже несколько недель жил в Берлине и должен был вернуться не так скоро. Оказалось, что он поехал по одному делу на ближайшую большую станцию, где должен был пробыть несколько часов, и вдруг встретил возвращающуюся домой племянницу, которой рад был оказать помощь и покровительство.

Он объяснил все это, улыбаясь, а советница сердито покачала головой. К чему было ездить по холоду туда и обратно, разве нельзя было сделать все на обратном пути? Благодаря железным дорогам люди мечутся, исполняя свой малейший каприз.

А вчера рано утром, уговорившись наперед с Маргаритой, он подъехал в санях к крыльцу, чтобы взять ее с собой. Ему надо было сообщить что-то отцу об их сдаваемом имении, а для Маргариты это был хороший случай повидаться с дедушкой, – сказал он.

И они помчались по ровной белоснежной равнине. Небо было сплошь покрыто снеговыми тучами, навстречу дул порывистый ледяной ветер, который сорвал вуаль с ее лица. Взяв вожжи в одну руку, Герберт поймал развевающийся газ, потом скинул с плеч свою широкую шубу и закрыл меховой полой озябшую девушку.

– Оставь же! – сказал он хладнокровно в ответ на ее сопротивление, еще крепче закутывая ее в шубу. – Со стороны отца или старого дяди это не оскорбляет достоинства девушки.

– А если увидят из Принценгофа, – заметила она, бросив в ту сторону боязливый взгляд.

– Ну что ж из того? Вот так несчастье! – ответил он, с улыбкой смотря на нее. – Тамошние дамы будут знать, что закутанная фигурка рядом со мной не кто иной, как моя маленькая племянница.

Да; конечно, красавица Элоиза была в нем так уверена, что в ее сердце не могло закрасться и тени сомнения.

К вечеру он опять уехал в столицу, чтобы присутствовать на последнем заседании.

Итак, вчера было так много пережито, что Маргарита едва пришла в себя только сегодня, в воскресенье. Тетя Софи была в церкви, все слуги, исключая Бэрбэ, тоже отправились слушать проповедь. В доме царила полная воскресная тишина, и девушка могла разобраться в своих впечатлениях, полученных по приезде.

Стоя на ступеньке у окна, она смотрела на покрытый искрящимся снегом рынок. Ей казалось, что жестокая стужа проникла и в милый старый дом и покрыла все невидимым льдом. И прежде здесь по временам появлялся мрачный дух, когда хозяином овладевала меланхолия, удручавшая домашних.

Но этот мрак был только отражением его уныния, которое он старался скрыть, уединяясь в своей комнате. Отцовский дом все-таки оставался по-прежнему родным и приятным. Папа никогда не вмешивался в издавна заведенный домашний порядок, был щедр и не жалел денег, стремясь, чтобы всем домашним и служащим у него жилось хорошо. Как все переменилось!

Наследник хотя и много сидел за своей конторкой над торговыми книгами, но этим его деятельность не ограничивалась – он был вездесущ. Его длинная фигура бродила, как тень, по всему дому, пугая людей внезапным появлением. Бэрбэ жаловалась, что он преследует ее по пятам, как «жандарм». Подзывает к окну конторы торговок, расспрашивая их, сколько они доставили на кухню масла и яиц, а потом бранит ее за непомерные траты; иногда он вынимал из-под плиты положенные ею дрова и заменял большую кухонную лампу маленькой, которая так слабо освещала обширную кухню, что такой старый человек, как она, мог от этого ослепнуть.

«Получать как можно больше денег и копить их» – стало девизом дома, и молодой хозяин уверял при каждом удобном случае, потирая свои холодные руки, что теперь весь свет будет опять называть Лампрехтов тюрингскими Фуггорами – звание, на которое они, было, потеряли право при двух последних представителях фирмы, так как слава их богатства несколько померкла.

От тети Софи Маргарита до сих пор еще не слышала слова жалобы, но ее милое лицо сильно побледнело и с него исчезло выражение бодрой духовной жизни, а сегодня за утренним кофе она сказала, что весной пристроит к домику в своем саду две комнаты и кухню: жить среди природы всегда было ее заветной мечтой.

Вот теперь она шла по рынку. Обедня кончилась, и молельщики спускались по переулку, идущему от церкви к великолепной крытой галерее с колоннами, которая окружала рынок с восточной стороны.

Были здесь и шляпы, на которых развевались вуали и перья, бархатные и шелковые платья, волочившиеся по мостовой. Богатые и бедные, старые и молодые – все шли по одной дороге, никто не думал о смерти, а кто знает, быть может, в следующее воскресенье кто-нибудь из них не будет проходить здесь, похищенный ею. Люди обычно не чувствуют своего приближения к могиле. Так же твердо и самоуверенно ходили в былые времена через рынок богато разодетая надменная госпожа Юдифь и красавица Доротея, как теперь шла тетя Софи в своей новой меховой тальме.

Вслед за нею показались странствующие студенты. Маргарита, накинув теплую кофту, вышла навстречу тете, и в ту минуту, как она открывала дверь, хор молодых голосов трогательно запел чудное славословие «Слава всевышнему Богу».

– Я просила спеть именно это для меня, а то все поют хоралы, – сказала тетя Софи, входя в дом и стряхивая снег с ног.

Но Маргарита вряд ли слышала, что она сказала: затаив дыхание, прислушивалась она к одному серебристому дисканту, который победоносно, как голос серафима, покрывал все другие голоса.

– Ну да, это маленький Макс из пакгауза, – сказала тетя. – Мальчик поет, чтобы заработать деньги.

Маргарита вышла на порог полуотворенной двери и посмотрела во двор.

Мальчуган стоял в черном берете на кудрявой голове, с раскрасневшимися от мороза щеками, и теплое дыхание, вырывавшееся вместе с пением из его груди, сразу обращалось в пар от холода.

Как только замер последний звук, Маргарита знаком подозвала его к себе, он сейчас же подошел и раскланялся с молодой девушкой, как вежливый кавалер.

– Неужели дедушка и бабушка позволяют тебе петь в такой холод у дверей? – спросила она с негодованием, взяв ребенка за руку и притягивая его к себе на порог.

– Конечно, фрейлейн! – прямо ответил мальчик, как будто даже несколько рассердившись на ее вопрос. – Бабушка позволила, значит, и дедушка не имеет ничего против этого. Не всегда же так холодно, да это и ничего, мне полезен холодный воздух.

– А как ты попал в хор учеников?

– Да разве вы не знаете, что мы, мальчики, зарабатываем этим немного денег? – Он поспешно оглянулся на учеников, которые уходили. – Пустите меня, – попросил он, как бы испугавшись. – Префект будет браниться. – И, вырвав свою холодную ручонку из руки девушки, побежал догонять.

– Так в пакгаузе произошли такие большие перемены? – спросила Маргарита, едва удерживая слезы и чувствуя, как тяжело стало у нее на сердце.

– Да, Грета, там все переменилось, – ответил ей вместо тети стоявший у окна конторы Рейнгольд. – И ты сейчас узнаешь; какие произошли перемены. Будь только добра запереть прежде дверь, оттуда убийственно дует. Воображаю, какое удовольствие доставило нашим соседям, что фрейлейн Лампрехт в подражание покойной госпоже Котте фон Эйзенбах зовет к себе странствующих учеников, жаль, что и ты не вышла к ним с суповой миской в руках! Это было бы еще трогательнее.

Тетя Софи ушла, затворив за собой дверь.

– Тетя теперь постоянно делает такое лицо, будто она проглотила уксусу, – сказал, пожимая плечами, Рейнгольд. – Новая метла, которая теперь метет дом, ей не по вкусу. Разумеется, старикам и не может нравиться, когда в их теплое насижейное гнездо впускают свежий воздух, но я на это не обращаю внимания и, конечно, не оставлю в угоду тете прежнего беспорядка и заведомых лентяев при деле. Старик Ленц отпущен мною месяц тому назад и должен к Новому году выехать из пакгауза. Итак, ты теперь знаешь, Грета, почему мальчик на посту у двери. Другие дети должны же зарабатывать свой хлеб, никому деньги не достаются даром, и я не понимаю, чем принц из пакгауза лучше других.

С этими словами он захлопнул окно, а Маргарита пошла в свою комнату, не возразив ни слова. Закутавшись в шаль и сунув в карман кошелек, она сейчас же вышла во двор и направилась к пакгаузу.

Глава восемнадцатая

Дверь старинного строения тяжело затворилась за неподвижно остановившейся у лестницы девушкой. По этим ступеням шла она в тот ужасный день, когда бежала в Дамбах, чтобы удостовериться в своем сиротстве.

О, если бы он только знал, как издевается над его памятью несовершеннолетний наследник, без всякой жалости и милости отбрасывая всё, что не входит в его расчеты.

Покойник любил маленького Макса – она часто вспоминала при этом историю Саула и Давида: мрачный, страдающий меланхолией человек не мог избегнуть очарования красивого, умного мальчика, очарования, которому подчинялись и все окружающие. Она не забыла, как нежно он говорил о ребенке, как уверял своего тестя, что возьмет впоследствии мальчика к себе в контору, и как он сказал во время бури, стоя у окна, что Макс не для того создан, чтобы забавлять других. А теперь ребенок пел у дверей в такую жестокую стужу.

Она поднялась по лестнице. Пол под ее ногами был чисто вымыт, пахло можжевельником, как всегда по воскресным дням в Тюрингии.

На ее тихий стук не последовало никакого ответа, даже присутствие ее не было никем замечено, хотя чуткая Филина громко залаяла в кухне. У одного из окон, в глубокой нише сидела госпожа Ленц и вязала фуфайку из пестрой шерсти, у другого окна стоял рабочий стол ее мужа, низко склонившегося над какой-то работой.

И только при громком приветствии молодой девушки оба старика подняли головы и встали со своих мест. При виде их удивленных лиц Маргаритой овладело внезапное смущение.

Ее привело сюда теплое участие к ним, но ведь она пришла из дома, где жил неумолимый враг стариков, отнявший у них кусок хлеба и ввергший их в нищету. Как же было им не чувствовать горечи и недоверия ко всем его близким?

Старый живописец вывел ее из неловкого положения, радушно протянув руку и предложив сесть. Очутившись опять в той комнате, где десять лет назад изнемогающая от страха, дрожащая от лихорадки девочка встретила такое нежное участие, она до мельчайших подробностей припомнила тот вечер. Как мог папа после того, как обитатели пакгауза выказали его ребенку столько доброты, до конца своей жизни высокомерно относиться к ним? А теперь как плохо приходится старикам!

Нужда, правда, еще не давала себя чувствовать. Комната была хорошо натоплена, на полу лежал большой теплый ковер, мебель и гардины на окнах были довольно новы – видно, что каждый год что-нибудь тратилось на обстановку, что здесь старались сделать свое жилище приятным и удобным.

Посреди комнаты стоял покрытый белоснежной, блестящей, как атлас, скатертью обеденный стол; салфетки были вдеты в красивые кольца и возле расписных фарфоровых тарелок лежали серебряные ложки.

– Я помешала вам работать, – сказала Маргарита в свое извинение, садясь на стул около поместившихся на диване стариков.

– Какая это работа, скорее забава, – возразил старый живописец. – Определенной работы у меня теперь нет, так я доканчиваю начатый несколько лет тому назад пейзаж. Правда, он подвигается медленно. Я совсем ослеп на один глаз, да и другим вижу плохо, так что могу работать только при дневном свете.

– Вас лишили заработка? – спросила Маргарита, идя прямо к цели.

– Да, мужу отказали, – подтвердила с горечью госпожа Ленц, – отказали как поденщику, потому что он добросовестный художник и не может поспевать за молодыми бездарными пачкунами.

– Ганнхен! – с укоризной прервал он жену.

– Нет, милый Эрнст, кроме меня, некому сказать, – возразила она, и на ее рассерженном лице появилась печальная улыбка. – Неужели мне перестать быть на старости лет тем, кем я была всю жизнь, – адвокатом моего слишком скромного, доброго мужа.

Он покачал седой головой.

– Однако будем справедливы, милая жена, – сказал он кротко. – В последние два года я из-за болезни глаз не мог выполнять столько работы, чтобы получать постоянное жалованье; я это сказал прямо и просил поштучной оплаты, но молодой хозяин и слышать не хочет об этом. Конечно, он может распоряжаться, как ему угодно, хотя он еще несовершеннолетний. И духовное завещание пока не вскрыто. Да, на это завещание надеются многие из старых рабочих в Дамбахе, с которыми случилось то же, что и со мной.

Маргарита знала от тети Софи, что существовало завещание отца, которое должно было быть вскрыто на днях, но тетя упомянула ей об этом вскользь, так как сама не знала никаких подробностей.

Это и сказала молодая девушка в ответ на устремленный на нее полный напряженного ожидания взгляд старика. Она не придавала этому факту большого значения, ей даже в голову не приходило, что последняя воля покойника, выраженная в его завещании, могла уничтожить все самовольные распоряжения Рейнгольда.

– Боже, – воскликнула она горячо, – так вы думаете, что завещание может многое изменить?

– Оно должно изменить, и изменит многое, – твердо и решительно заявила госпожа Ленц, возвышая голос.

Маргарита на минуту онемела от изумления, смотря в голубые глаза старухи, все еще прекрасные и сверкающие сейчас горячим внутренним удовлетворением.

– Ну, хорошо, – прибавила она потом с упреком, – зачем же вы тогда поступаете так бесчеловечно с вашим ребенком, посылая его на улицу петь из-за денег?

Госпожа Ленц вздрогнула и вскочила на ноги. Она забыла, что почти не могла ходить, и не чувствовала в эту минуту ни боли, ни слабости.

– Бесчеловечны? Мы? К нашему ребенку! Да ведь он наш кумир, им мы только и живем! – воскликнула она вне себя.

Старый живописец схватил ее за руку, стараясь успокоить.

– Не волнуйся, моя дорогая! – уговаривал он ее, кротко улыбаясь. – Ведь ты знаешь, Ганнхен, что мы никогда не поступали жестоко, с кем бы то ни было, а не только с нашим мальчиком. Вы слышали, как он пел? – обратился он к Маргарите.

– Да, перед нашим домом, и сердце у меня больно сжалось: такой холод, у него стынет дыхание, и он наверняка простудится.

Господин Ленц покачал головой.

– Мальчуган сам приучил себя ко всякому холоду; комната тесна для его голоса, и он поет то из слухового окна на чердаке, то на открытой галерее и в метель, и в бурю – за ним не углядишь.

Говоря это, он встал, нежно обнял жену за талию и усадил ее в угол дивана.

– Сядь, мое сокровище, тебе больно стоять, и успокойся хоть ради твоего старика, тебе вредно волноваться! Вы представить себе не можете, фрейлейн, сколько горячей любви в этом сердце, – сказал он молодой девушке, садясь рядом с женой. – Казалось бы, преданность и жертвы, приносимые детям, должны истощить силу материнской любви, но родятся внуки, а бабушка, защищая их, все та же львица, которой была в молодости.

Маргарита с горечью вспомнила о старой даме в верхнем этаже главного дома, которой и дети, и внуки служили только ступенями для собственного возвышения.

– Смотрите, вон у теплой печки стоят башмаки, а в ней греется пиво, все это для нашего странствующего певца, – продолжал он. – Мальчик вернется, сияющий от радости, – ведь, по его мнению, он теперь делает важное дело: заботится о своих дедушке и бабушке.

Старик, улыбаясь, вытер из-под очков навернувшиеся слезы умиления.

– Да, после того как молодой хозяин мне отказал, пришлось нам пережить несколько бедственных дней, – заговорил он снова. – Мы заплатили за платье и обувь Макса, запаслись углем, и у нас ничего не осталось, так как деньги, на которые мы рассчитывали жить, неожиданно были у нас отняты. И вот в один прекрасный вечер мы оказались без копейки и не знали, что будем, есть завтра. Я хотел продать пару серебряных ложек, но вот она, – указал он нежным взглядом на жену, – меня предупредила: вынула из комода вышивания, сработанные ее искусными руками в часы досуга, и отправилась с Максом в лавки. Как ни тяжело ей было идти, там она не только распродала свои работы, но и получила заказы на новые. Пришлось мне дожить до того на старости лет, что меня кормит рука, на которую я когда-то надел обручальное кольцо, твердо уверенный, что моя жена будет жить, как принцесса. Вот видите, какова жизнь художника и как обманчивы его надежды!

– Эрнст! – прервала его госпожа Ленц, грозя пальцем. – Зачем ты заставляешь фрейлейн Лампрехт думать, что я, выходя за тебя замуж, мечтала о праздной жизни? Я никогда не любила бить баклуши, у меня для этого слишком живой характер! Делать что-нибудь полезное – было всегда моей жизнью, и эту черту моего характера унаследовал и Макс. «Бабушка, – сказал он на обратном пути, – завтра я поступлю в хор странствующих учеников. Господин кантор сказал мне, что ему нужен для хора маленький мальчик с таким голосом, как у меня, а мальчики получают там много денег!»

– Мы старались его отговорить, – перебил ее господин Ленц, – но он стоял на своем и просил, и плакал, и ласкался, пока моя жена, наконец, не согласилась.

– Но не из-за заработка! – горячо запротестовала она. – Не думайте этого, бога ради. Заработанные им деньги лежат нетронутыми в шкатулке, они будут храниться как воспоминание о том времени, когда горькая нужда внушила ребенку мысль петь, чтобы зарабатывать себе на хлеб, перед домом, который…

– Ганнхен! – серьезно и внушительно остановил ее старик.

Она крепко сжала губы и устремила свой выразительный взгляд в противоположное окно на скованный морозом ландшафт. Она была полна жаждой мести.

– С тех пор как ребенок приехал на свою немецкую родину, он видел только дурное обращение от жителей большого, гордого дома, – проговорила она в сердцах, стиснув зубы и все еще отвернувшись. – Он недостоин был ступать на драгоценный гравий двора и осквернял своими ручками и книжками во время занятий стол под липами. Его даже не допустили к гробу.

Она не кончила и закрыла лицо руками.

– Болезнь сделала брата мизантропом, не судите его строго, мы все страдаем от его раздражительности, – кротко убеждала ее Маргарита. – Но я знаю, что мой отец любил маленького Макса, так же как любят его все в доме. Он говорил незадолго до смерти, что хочет устроить судьбу мальчика, поэтому я и пришла к вам. Ему было бы, наверно, больно видеть, как прелестный ребенок поет у дверей, и я прошу вас запретить это с нынешнего дня вашему внуку и доставить мне радость. И она, вся, покраснев, опустила руку в карман.

– Нет, не надо милостыни! – со страстной запальчивостью вскрикнула госпожа Ленц, схватив молодую девушку за руку. – Не надо милостыни! – повторила она спокойнее, увидев, что Маргарита вынула, пустую руку из кармана. – Я знаю, что вы хотите нам добра. У вас всегда было доброе, благородное сердце. Кому же это знать, как не мне. Вас я не могу ни в чем упрекнуть! Но оставьте и нам гордое сознание, что мы сами отвратили угрожающий нам удар. Посмотрите, – она показала на большую корзину у окна, доверху наполненную пестрым вязаньем и вышивками, – это все оконченная работа! Мы проживем на это некоторое время, а там Бог нам поможет! Клянусь вам всем святым, что Макс больше не будет петь на улице! Он погорюет, но что же делать.

Маргарита взяла руку старухи и горячо ее пожала.

– Я понимаю вас и впредь буду осторожнее в своих заключениях, – сказала она с мимолетной улыбкой. – Вы же мне, конечно, позволите принимать участие в судьбе ребенка и дадите возможность не терять его из виду.

– Кто знает, фрейлейн, как вы на это посмотрите через месяц: обстоятельства иногда фантастически меняют взгляды и убеждения, – возразила с каким-то особым выражением госпожа Ленц.

– Могу прозакладывать свою старую голову, что ее взгляды не изменятся, – восторженно воскликнул художник. – Я часто наблюдал за маленькой Гретхен, когда она еще играла во дворе: сколько сестринской любви и самоотвержения было в ней, если она могла постоянно играть роль терпеливой лошадки избалованного болезненного брата и безропотно выносить мучения и даже побои! Мне приходилось видеть и то, как милая малютка бегала в кухню и, несмотря на ворчание Бэрбэ, выпрашивала у нее масла и хлеба для приходивших во двор нищих детей. Я бы не мог пересказать всего, что видел, в чем выражалась доброта ее чудного сердца. А что потом жизнь в свете ее не испортила, это я, старик, испытал на себе, когда она вернулась в первый раз.

Маргарита между тем встала, вся красная от смущения.

– Я не знала, что был человек, который так снисходительно относился к маленькой буянке, – сказала она, улыбаясь. – Послушали б вы, что обо мне говорили, когда бранили за мои преступления. Хорошо, что это осталось в стенах главного дома и не могло изменить вашего доброго отношения ко мне. Но в одном совершенно согласна с вами: я очень упряма и сила обстоятельств не может изменить меня в такое короткое время.

Девушка подала на прощание старикам руку, они проводили ее до лестницы, и она вышла из пакгауза, раздумывая о том, что за необыкновенная семейная жизнь была в этом старом доме. Чем сильнее были удары судьбы, тем теснее смыкались его обитатели.

Взгляд ее невольно устремился на аристократический верхний этаж главного дома – да, там царствовал, конечно, другой дух, дух «приличия и благовоспитанности», как говорила бабушка, «сухим эгоизмом, соединенным с унизительным низкопоклонством перед высокопоставленными людьми» называл его старик, который удалился в деревню, чтобы не жить в той ледяной атмосфере, которой окружила себя его изящная супруга.

Что же было удивительного, если Герберт. Но нет, и в мыслях она не должна была оскорблять его предубеждением, упреком в бессердечности.

Разве к ней он не был добр? Он писал ей два раза в Берлин под тем предлогом, что назначен ее опекуном, и она ему отвечала. Потом он выехал встретить ее на ближайшую большую станцию при ее возвращении, желая облегчить это грустное возвращение в опустевший отцовский дом, – разве это не доказательство доброты и деликатности?

Бабушка этого, конечно, не знала, такую предупредительность господина ландрата к непослушной девчонке Грете она никогда бы не одобрила, тем более что та ее жестоко обидела, не пожелав сделаться баронессой фон Виллинген.

Старуха написала по этому поводу раздраженное письмо своей сестре и Маргарите. Что думал Герберт о неосуществившейся мечте бабушки, осталось для нее тайной до сих пор. Он не упоминал об этом деликатном обстоятельстве ни в одном из своих писем, и она не решилась написать ему ни слова.

Занятая такими мыслями, она вернулась в свою комнату и положила деньги опять в ящик письменного стола, сильно при этом покраснев. Итак, ей было запрещено выразить свое участие к маленькому Максу денежной помощью. Она чувствовала себя бессильной, рассмотреть все обстоятельства и определить, как действовать в данном случае, мог только мужчина. И она решила посоветоваться с Гербертом.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации