Текст книги "Осколки под стеклом"

– Только на два? – уточнил Игорь.

– Да, – нетерпеливо ответил Крис. – Я включу ответы в рассказ.

Ему пришлось начать сначала – с того момента, как Игорек встретил Стеллу, с его собственных слов, с истории про девочку с гитарой, которая не поверила в искренность «ангела», про выпад Игорька против ее мира и про то, как его били за гаражами, как он не мог раскрыть глаза, как капала кровь и как страшно было тогда. Про то, как на уравновешенную гладь мира упала капля и волны покатились до самого берега, а отражение раздвоилось. Про смерть-не смерть. Про то, как в одном отражении Игорек умирал на рельсах, а в другом – шел домой, покачиваясь и давясь слезами боли и обиды. Как он звонил по телефону доверия и брел за Крисом по подвалу, в котором памятник давно погибшему солдату пристроили в качестве скамейки. Про Древо, которое вернуло его к жизни, пропустив через свою сердцевину, взяв в оплату память о произошедшем.

О констрикторе, который не смог остановить разбегающиеся круги и мечется сейчас по Запределью в поисках ответа.

Про то, как другой Игорек – нынешний, пришел тогда домой, и мать, плача, стягивала с его распухшего и избитого тела куртку и джинсы, как протирала страшное неузнаваемое лицо перекисью и порывалась позвонить в милицию, а в это же время Стелла, вовремя откинувшая идею о рельсах и первой электричке, пила в простуженном подъезде портвейн и с каждым стаканом теряла контроль над единственным, что ее слушалось в этом мире, – словами и гитарой.

Игорек сумел успокоить мать и заснуть в комнате, пропахшей корвалолом, а Стелла поплелась домой, не удержалась на ногах, снег ударил ей в лицо, и она осталась лежать на дорожке, глядя на вращающиеся светлые звезды.

Игорек проснулся от навязчивого обидного кошмара, а ее уже передавали из рук в руки – из холодной клетки отделения милиции в профессиональные руки врачей, затянутые в резиновые перчатки.

А когда Игорек проснулся – она уже спала, и готовая справка об алкогольном отравлении ждала полубезумную от горя женщину в сером клетчатом пальто с рыжеватыми растрепанными волосами.

– Она хотела перед тобой извиниться, – сказал Крис, медленно раскладывая карты на полу рядом с собой – вверх пестрыми рубашками. – Она шла домой и думала, что завтра проснется, выпьет горячего чая и пойдет к тебе. Поговорить. Это желание стоит прощения?

Игорек отставил чашку.

– Крис, – сказал он. – То, что ты говоришь, – странно. Кто-нибудь простит меня за убийство, если я скажу – извини, так вышло?

Крис вздохнул, смешал карты и снова принялся раскладывать их на узорчатом ковре.

– Твои глаза остались в Запределье… Оттого и знаешь правду. Но людям правду знать не положено. Люди должны пройти лабиринт с завязанными глазами, понимаешь? Те из вас, кто как-то пересекается с Запредельем, уничтожаются констрикторами. Так сохраняется баланс. Слышал когда-нибудь об экстрасенсах и прочих шаманах? Если ты о них слышал, значит, слышал о манипуляторах и лжецах. Такие, как Кайдо, быстро находят вышедших за грань.

– Тогда почему ты его остановил?

– На этот вопрос я отвечать не хочу. Раз.

– Если он – констриктор, то кто ты?

– Два, – терпеливо ответил Крис. – Осталось еще девятнадцать глупых вопросов.

Игорек потер лоб.

– Голова болит, – признался он. – Как на вертел насадили…

– Я помогу тебе умереть самым простым путем, – сказал Крис. – Иначе дальше будет хуже. Ты наворотишь дел и вымотаешь себя до предела. Некому вносить правку – Кайдо понесло в Запределье, другой за тебя не возьмется, пока он не погибнет. Я могу исправить хоть что-то…

Крис умолк. Он не был уверен, что все так просто, как ему хотелось бы. Он видел – за опущенными светлыми ресницами, за Игорьковым гладким лбом и челкой ежиком – ту самую редкую, но сложную породу людей, с которой раньше любил сталкиваться, а сейчас даже не мог толком контролировать.

Под ногами завозилось. Крис не глядя положил руку на курчавый жесткий затылок негритенка и рассеянно погладил. С подоконника раздался сухой нарочитый кашель – у солдатика опять закончилось варенье…

– Ты телевизор смотришь? – спросил Игорек, не поднимая глаз. Пальцами он смял уголок покрывала в нервный узелок. – Новорожденных – на помойку. Дома престарелых под снос. Инвалидов под иглу. В мире что-то творится… Я обижен на многих… и, наверное, даже не люблю людей… Но я не хочу уходить в самый разгар.

– В истории людей были разные этапы, – возразил Крис, уже понимая, к чему Игорек клонит. – Болезни тела и души опустошали целые страны. То, что происходит сейчас – тоже всего лишь этап.

Голубь на шкафу сердито захлопал крыльями, словно не голубь он вовсе, а ворон, облюбовавший могильный крест. Кошки выгнули спины и зашипели. Игорек дернулся, фарфоровая чудесная кружка упала на пол и раскололась на две половины, показав белую перламутровую изнанку. Мокрые пятна затемнели на узорном ковре.

– Я не собираюсь вмешиваться, – глухо сказал он. – Я хочу остаться для себя.

– Сегодня ночью, – сказал Крис, поднимая осколки разбитой чаши и кончиками пальцев сминая фарфоровые швы в снова гладкую поверхность, – приходи на площадь к памятнику.

Он поставил кружку на голову негритенка, тот вывалил алый язычок и стремительно ринулся куда-то в прихожую.

– Я пойду… – хрипловато и устало сказал Игорек. – Мне надо… поспать.

Крису показалось, что в голосе Игорька звучит разочарование – он был пуст, словно склеенная фарфоровая безделушка, уже непригодная к использованию.

Он не стал провожать и играть роль радушного хозяина – там, в прихожей, негритенок выполнит все по высшему разряду: куртка, поклон… или даже реверанс. Мало ли что ему взбредет в голову.

Входная дверь хлопнула.

Игорек ушел. Переубедить его – Крис понимал, – не удалось, но знал, что он придет этой ночью на площадь, потому что Запределье будет звать его все сильнее и настойчивее, и от этого зова никуда не деться.

Кельше. Крис даже удивился – как легко удалось вспомнить имя бывшего союзника. Казалось, память стерта, ан нет, помимо желания, не контролируемая сознанием, она выплескивается порциями – вовремя всплывшим именем, маршрутом…

Тащиться на гребень Запределья Крису не хотелось. Не любил он эту грань, на которой смогли ужиться только те, кто выбрал профессию проводника – самые хитрые, самые изворотливые.

Прежние Искусители, генераторы идей, каждого из которых сейчас с распростертыми объятиями приняли бы на должность креатора.

Вся деятельность Искусителей раньше сводилась к тому, что они шлялись по городу и выдавали различные «если». А что будет, если рыбы выйдут на сушу? А что будет, если поставить животных на две ноги? А что будет, если вдруг животные начнут разговаривать?

В трезвом уме и здравой памяти ни один Вершитель не занялся бы экспериментами подобного рода, но Искусители умели преподнести свою идею в самом выгодном свете.

Ну почему бы рыбам не выйти на сушу, ныли они, бродя за Вершителями. Ну, подумайте… Это же будет интересно. А то столько пустого места пропадает зря… И вообще, забавно будет посмотреть, что получится.

Таким примерно образом Крис и познакомился с Кельше. Ранним утром, когда умытое золотом солнце налилось алым, а потом превратилось в розовое, к нему явился тонкий взлохмаченный и бледный Искуситель с лихорадочными пятнами на щеках и нервно свивающимися в различные узлы длинными пальцами.

– А что, если… – начал он, глядя куда-то в угол.

– А почему ко мне? – искренне удивился Крис.

– А кто еще такое сделает? – так же искренне удивился Искуситель.

А что, если дать им право выбора, сказал тогда Кельше, и Крис заинтересовался.

Представь, торопливо объяснял Кельше, бегая по зале и то и дело корча гримаски – его подвижное лицо ходило ходуном. Представь – они будут решать! Решать! Это значит, что мы узнаем их истинное наполнение, их суть. А может быть… Кельше останавливался, озадаченный новой идеей. А может быть, говорил он, право выбора и станет родоначальником этой сути. Они перестанут нуждаться в нас так, как нуждаются сейчас. Они будут развиваться свободно, самостоятельно, быстро. Право выбора – как последний штрих на завершенной живой картине. Все, что нам останется делать, – это повесить ее на стену и за трапезой и молодым вином наблюдать за тем, как расцветают на этой картине новые цвета и линии…

Пожалуйста, убеждал Кельше, подобного еще не было, такого еще никогда не было!.. Давайте попробуем.

Кельше знал, к кому обращаться: кроме Криса, никто не взялся бы за подобные вещи, и никто не смог бы вложиться так, чтобы воплотить идею в жизнь.

С ним первым Крис и попрощался тогда, когда покидал город.

– А что, если… – сказал он Кельше.

Кельше виновато опустил глаза. Его длинные пальцы сомкнулись в плетеную корзиночку.

– Что, если я уйду и сюда больше не вернусь? – спросил Крис.

В руках у него стыло последнее золотое яблоко, туманное, с прозрачными росинками на гладких боках.

– Держи. – Он протянул яблоко Кельше, и тот принял его в корзиночку пальцев.

– Мне хочется дать тебе совет, – негромко сказал Кельше. – Не забирай с собой все, что имеешь. Слишком большой соблазн. Иначе не выдержишь – вмешаешься… я же тебя знаю.

В прихожей Крис снял трубку с рычажков, сказал ровным голосом:

– Здравствуйте, я Криспер Хайне, ваше сообщение можете оставить после сигнала. Ваша просьба будет рассмотрена и выполнена в течение тридцати шести часов. Назовите ваше имя, возраст и причину смерти. Я прошу прощения за причиненные неудобства.

Когда он положил трубку, в квартире стало так тихо, что стало ясно – Крис давно уже разучился дышать.

Ночью снова похолодало. На асфальте лежала крупная снежная крупа. Черные росчерки ветвей поймали фиолетовое небо в сеть. Картонные макеты домов с торопливо вклеенными прямоугольниками оконной фольги угасали один за другим. Где-то торопливо лаяли псы.

Крис пошел мимо спящих магазинов, под арки неведомо как уцелевших в городе елей и вышел на дорогу, залитую масляным желтым светом фонарей.

Фонари периметром окружали маленькую площадь. На железных древках висели опавшие разноцветные полотнища флагов. Город готовился к празднику, и днем разноцветье флагов волновалось на свежем ветру. Ночью они спали.

В центре аллеи, окруженной скамьями на изогнутых драконьих лапах, лежал мраморный, грубо высеченный кус памятника. Под розоватым мрамором была прибита табличка с перечислением имен и заслуг, стыло несколько тощих гвоздик.

В урнах вокруг блестели алюминиевые бока банок, но людей нигде не было видно.

Серая узорная плитка под ногами слизывала эхо шагов, и Крис остановился, чтобы не ощущать вязкости и жадности этого места.

Парки и площади почти всегда находились там, где им находиться было не положено, и людям давно пора было это понять, но они с упорством и настойчивостью закатывали в асфальт и бетон то, о чем должны были помнить всегда.

– Это опасное время для встреч, – тихо сказал подошедший Игорек. – Введен комендантский час. Я дошел сюда только потому, что чувствовал людей и обходил их.

Он помолчал немного, потоптался на месте. – Морозит… Все на костях…

– Да, – сказал Крис, внимательно глядя на небо. Там, вращаясь, входила в острую звездную вилку неприметная голубоватая точка. – Не волнуйся, Игорь. Если ты умрешь, мир останется на своем месте.

Игорек тоже запрокинул голову и показал звездам бледное мальчишеское лицо.

– Я закрыл глаза, – сказал он, – и мир исчез.

– Мне жаль, – мягко ответил Крис, – но так уж все устроено.

Голубая искристая точка попала в перекрестье холодного созвездия.

Повеяло северным ветром.

– Пойдем, – пригласил Крис, – здесь и впрямь ноги к земле прилипают.

– Я поссорился с мамой, – произнес Игорек. – А ты оставил свой телефон.

– Должен же у меня быть выходной.

Ветер взметнул разноцветные флаги. Желтые фонари светили ровно, уверенно освещая пустую площадь, розовый мраморный памятник и скамьи на драконьих лапах.

Крис пропустил Игорька вперед, точно зная, что он найдет единственно верный путь в стеклянном лабиринте, в котором их, этих полупрозрачных водянистых путей, было тысячи.

Он не ошибся. Игорек вовсе не обратил внимания на спутанность переходов, арок и лестниц. Он просто шел, глубоко засунув руки в карманы светлой куртки, опустив светловолосую коротко стриженную голову.

Это значило только одно – он понимает, что, придя сюда, согласился умереть. Стеклянный тонкий пол гнулся и потрескивал под ногами. Голубоватые стены то сужались, то расходились вновь, рассыпаясь в веера залов и балконов. Толстые колонны, поддерживающие свод, помутнели, но внутри них по-прежнему горели звезды.

Это был старый перегонный путь – для прежних душ, для прежних тел погибших и умерших. В конце каждого коридора с музыкой раскрывались врата, и Запределье принимало гостей.

Ныне, Крис знал, перегонный путь лежал через тени городской канализации, а основным давно уже не пользовались.

Игорек изредка поднимал глаза, рассматривая приглушенные узоры созвездий на потолке и стенах. Они слабо пульсировали, из последних сил пытаясь приветствовать гостей как положено – подарить им радость и успокоение смерти.

Крису нравилось это место, и он раньше с удовольствием бывал здесь. Ему нравилось видеть полные света души, выбеленные, словно шелковые нежные тела; нравилось слышать музыкальный перезвон Врат.

– Нам далеко идти? – Игорек обернулся.

В лиловом проеме стрельчатой арки он казался строгим, все понимающим, усталым.

– Здесь можно блуждать, сколько тебе захочется, – вполголоса сказал Крис. – Это место было создано еще до того, как сотворили время.

Игорек помедлил, оглядел залу с новым выражением – восхищения и уважения.

– И как оно теперь?.. – спросил он, уходя под арку в синие переливы следующего коридора. – Существовать вне времени… это жестоко даже для неживого.

– Оно ничего об этом не знает – сначала времени не было, – сказал Крис, походя рукой задевая прохладные мерцающие стены. – Были предметы. Камни. Земля… Многое. Каждый добавлял что-то от себя, и получился такой… сундучок с сюрпризами. Я люблю такие вещи. У меня много разных безделушек. Их приятно перекладывать, рассматривать… Так поначалу и было, а потом мы подарили безделушкам время. Потом еще одну очень опасную вещь… и все сломалось.

– Я понимаю. – Игорек посмотрел через плечо. – Мне мама в детстве подарила такую шкатулочку. Она пела, а внутри плясали лягушата. Я заводил ее раз в день, больше не разрешали… и все равно она однажды испортилась, и… мне было очень ее жаль. Я не понимал, почему так случилось.

– Мы тоже не сразу поняли, – признался Крис. – Но понять оказалось несложно. Я открыл шкатулку и увидел вместо привычных мне пластмассовых лягушат – живых, нанизанных на спицы. Я покрутил их еще по привычке… А они вертятся, разбрызгивая кровь, болтая лапками, и видно, как бьются сердца под тонкой кожей. Я захлопнул крышку и оставил их в покое.

Игорек остановился в нерешительности. За его спиной, вращаясь, взметнулась тончайшая звездная пыль, осыпав рукава его серой курточки. – Потерял дорогу? – спросил Крис, наблюдая за ним.

Игорек медленно покачал головой.

Крис вдруг понял, что снова возвращается к прошлому и, наверное, кажется жалким.

– Это не важно, впрочем… – Крису пришлось прислониться спиной к прохладной гладкой стене – в голове мелькал рой белоснежных слепящих звездочек. – Ищи Врата.

Игорек молча развернулся и пошел вперед. Сверкающая пыльца на его куртке посерела и осыпалась прахом. Он ускорил шаг, и на следующем повороте остановился возле обычной красной двери – такие двери, металлические, с двумя замками, ставили в каждом подъезде.

– Я, пожалуй, домой, – сказал Игорек и потянул на себя ручку двери. – В свою шкатулку.

Крис замер. Игорек второй раз ушел от закономерной смерти – и снова неосознанно.

Это значило только одно – его собственная воля оберегает его, не давая ни шанса сбиться с неведомого пути.

Глава 4
Императрица

За дверью открылась маленькая прихожая, лампа бежевым цветком, лисий хвост шубы, полочка с разноцветными бутылочками духов и жесткая расческа.

– Игорек? – протяжный женский голос звучал встревоженно. – Куда тебя понесло в ночь? Ты же знаешь – комендантский час!

– Я дома, мам! – в ответ крикнул Игорек и обернулся, в последний раз посмотрев в глаза Криса.

– Я дома. – Куртку он аккуратно повесил на крючок, разулся и заглянул в комнату, наполненную бликами от экрана работающего телевизора.

Мать сидела на диванчике, поджав ноги. Под правой рукой стояла, опасно кренясь, вазочка с абрикосовым вареньем, под левой – блюдце с печеньем. Пышные белокурые волосы она уже затянула в высокий тугой узел – на ночь, сменила шелковый халатик на уютный махровый – вечерний, и смотрелась в нем, как птичка в пышном бордовом гнезде.

– …выживаемость вида – для человека такая же суровая необходимость, как и для животного… – забулькал телевизор мужским задыхающимся голосом.

Игорек подошел поближе.

На экране, то и дело оттягивая мизинцем плотный узел галстука, сыпал быстрыми частыми словами мужчина, под которым прогибалось широкое кожаное кресло.

За спиной захрустели печенья.

– …природа никогда не совершала опрометчивых поступков. Самки многих видов съедают избыточный приплод, отказывают в кормежке неполноценным и больным детенышам.

Он снова зацепил пальцем петлю галстука. Чтоб ты задохнулся, с ненавистью подумал Игорек.

– …вы видели когда-нибудь лисицу с синдромом Дауна или кролика с ДЦП? – он захрипел и забулькал – смеялся.

За его спиной рассмеялась невидимая массовка.

– Мы сами вырыли себе яму! Так давайте ее зароем! Мы не пойдем наперекор природе, мы снова примем ее правила!..

– Мам, – сказал Игорь, оборачиваясь. – Ты понимаешь, что происходит?

По ее лицу плавали синие и серые блики.

– Евгеника – не псевдонаука! – проорал телевизор. – И не надо привязывать ее к фашизму! Фашизм – это огонь в неумелых руках! Мы все знаем, что огонь может вызвать пожар, но мы же пользуемся газовыми плитами!

– Мам, – позвал Игорь.

– Что, солнышко? – она подняла безмятежные голубые глаза. – Устал? Хочешь печенья?

– Ты понимаешь, что происходит? – раздельно, нажимая на каждое слово, выговорил Игорь.

– Ты знаешь, у нас столько налогов уходит в пустоту, оказывается… – сказала она. – Содержание домов инвалидов, онкологических центров, хосписов…

– Пьяное зачатие! Нездоровая генетика! Время, украденное больными у здоровых людей!

Синие и серые блики, плавающие по тонкому личику матери, показались Игорьку трупными пятнами.

Утром снова что-то изменилось. Игорек еще не знал, что именно, но чувствовал так же отчетливо, как акула чувствует каплю крови, растворенную в сотнях литрах воды.

Он долго лежал, глядя в потолок, и устанавливал связь с этим ощущением, оформляя его в зыбкие картинки-миражи. В соседней комнате загудел пылесос, потом раздался звонок, и пылесос умолк, сменившись по-утреннему радостным голосом матери:

– Пришел! Вчера пришел. Я думала – вдруг напьется… компания на похоронах сама понимаешь какая. Вместо трех рюмок махнули бы тридцать три и не заметили. Я его даже отпускать туда не хотела, а потом подумала… пусть посмотрит. Нет, говорят, сама отравилась… дешевая водка. Что ты говоришь? Дешевая девочка?

И она вдруг рассмеялась.

Игорек медленно поднялся, цепляясь побелевшими пальцами за край кровати, но потом застыл. А что можно сделать-то? Выйти и сказать – мам, опомнись? Сказать – ты дура, мама. Дура. Или спросить – да что с вами всеми?

Вместо этих вопросов Игорек, переждав спазм в груди, вышел в коридор, зацепив плечом узкое шелковое плечо матери.

– Доброе утро, котик, – рассеянно сказала она и снова уплыла в телефонный разговор.

Под окнами текла серая река. Она стремилась куда-то под арку, сдавленная заслонами пластиковых щитов. За щитами, как верхушки черных яиц, громоздились шлемы бойцов спецотрядов. Над мешковатыми одинаковыми комбинезонами виднелись растерянные смятые лица. Присмотревшись, Игорек различил – мужские и женские. Различил с трудом, на уровне ощущения. Обычному взгляду представлялись лица со смытыми признаками человеческих различий – растянутые кривящиеся рты, серые щеки, омертвевшие глаза. Под черными касками виднелись совершенно другие лица – живые, разнообразные, со сжатыми безразлично губами.

Серая река текла долго. Только через полчаса щиты принялись смыкаться, дожимая ее последние капли в низкий арочный проход. Последний серый комбинезон старательно шагал по грязноватому крошеву, оскальзываясь и то и дело подтягивая вымокшие слишком длинные штанины.

Игорек прильнул к окну – явственно различил тонкую девичью фигурку, а потом светлый завиток волос под бесформенной шапочкой.

– Бутербродик?

Игорек обернулся. Мать стояла позади, сонная и розовая.

Он оттолкнул ее, странно сильную, упорную, и метнулся в комнату. По пути натягивая джинсы, подхватил с вешалки светлую курточку, распахнул дверь и ринулся вниз по лестнице, с грохотом, отдающимся по пролетам гулким эхом.

Он выскочил в утреннюю весеннюю сырость как раз тогда, когда смыкался последний щит. Под узкой аркой образовался затор, и девушка стояла, переминаясь с ноги на ногу – ждала своей очереди отправиться дальше с серым течением.

– Назад, – вяло, но почему-то очень убедительно выговорил один из охранников. Черные глаза его в припухших синих веках окинули Игорька быстрым внимательным взглядом и тут же угасли – опасности этот мальчишка явно не представлял.

– Куда вы ее? – задыхаясь, выговорил Игорек. Боль в груди усиливалась – словно крючьями подцепляли ребра. – У нее же порок сердца.

Глаза под черными шлемами не изменились, а девушка порывисто обернулась, показав треугольное личико и обметанные розовой коркой губы.

– Да-а-альше! – вспыхнул крик с другой стороны арки. – Про-хо-дим!

Как в метро, мелькнула у Игорька мысль, как после теракта в метро – очередь на спасение… Только с обратным знаком.

– На два метра назад, – так же вяло и так же убедительно сказали Игорьку. Уже с другой стороны.

А из серой реки принялись всплывать лица – раскрывали измученные глаза, обращаясь к Игорьку со слабым интересом.

– Вы что, хотите сказать, ей нельзя сделать операцию? – быстро выговорил Игорек. – Или операция стоит слишком дорого? Почему вы ее забраковали? Это излечимо.

– Нет, – вдруг сказала сама девушка, облизнув и без того истерзанные губы.

Игорек поймал ее взгляд и против своей воли шагнул вперед, нажав плечом на скользкую ледяную поверхность ближайшего щита. Щит поддался лишь на секунду – ему хватило, чтобы вытянуть руку и коснуться девушки – твердой и впалой грудины, прикрытой серой тканью.

Девушка вздрогнула.

Качнулись ближайшие каски, и Игорька вжало в стену – щекой приморозило к грязному кирпичу, а потом ударило словно сверлом – в бок, в ногу и снова в бок. Дыхание стиснуло вспышкой тяжелой, мучительной боли: раз – Игорька свело в комок, два – земля повернулась и опалила все тело, три – оказалось, что по белому пустому двору, спотыкаясь, бежит женщина в алом шелковом халатике, а волосы ее ветер раскинул вокруг головы кружевной шалью.

И только когда она обхватила его пахнущими духами теплыми руками, Игорек понял – это не просто сумасшедшая тетка, это мама.

Серая река преодолела препятствие и двинулась дальше вниз по улице. Щиты молча следовали по ее сторонам.

На спине образовался страшный черно-багровый синяк величиной с тарелку. Мать охала, бегала по комнатам и прикладывала к синяку то лед, то какие-то шерстяные тряпки, то чертила что-то йодом. Игорек лежал, блаженно упершись щекой в подушку, и отдыхал. Боль грызла изнутри, в боку что-то ворочалось, но дома было так хорошо и спокойно, что ужас серого течения мерк в памяти, как страшный утренний сон.

Из полузабытья выплывали приятные и теплые картины детства – то поросшие изумрудным мхом доски в палисаднике у деревенского маленького домика, то мягкие длинные уши коккер-спаниеля, который однажды исчез неизвестно куда…

– Игоречек… – кап-кап, теплый весенний дождик.

Мать распустила губы, разрыдалась, подвывая. Кончик носа у нее покраснел.

– Хватит, ма… – с неудовольствием выговорил Игорек. – Тебе не идет.

– Я вызову врача, – сказала она и выпорхнула в коридор. Стукнула дверца шкафчика с косметикой. Прикрыв глаза, Игорек увидел, как она старательно уничтожает пуховкой следы слез с красивого тонкого лица, вертит головой, вглядываясь в маленькое зеркальце, а потом тянет руку к телефонной трубке.

– Не надо! – крикнул Игорек, вспомнив серую реку и белокурую девчонку. – Вдруг у меня неизлечимо отвалились почки.

В прихожей с грохотом обрушилась трубка.

– Зачем? Зачем ты туда полез?!

– А ты зачем полезла?

– Ты мой ребенок! Это совсем другое!

– Да… это же все какие-то чужие люди… – вяло ответил Игорек, рукой нащупал опухшую спину и уложил ладонь на пульсирующее болезненное вздутие. – Ты права…

А потом закрыл глаза и провалился в вязкий бесконечный сон.

Проснулся он вечером. Мутноватый дождь пригоршнями бросал воду в оконные стекла, билась в полумраке голая черная ветвь.

Игорек с трудом поднялся – бок еще болел, но выгнувшись, он рассмотрел – опухоль ушла, а зловещие черные и бордовые разводы превратились в слабенькое желтоватое свечение.

Матери дома не оказалось. Не было на мягком пуфе в прихожей ее лаковой маленькой сумочки, на вешалке отсутствовал кожаный плащ.

Это было к лучшему – в последние несколько дней, с того момента, как произошла позорная драка за гаражами, Игорек никак не мог найти с матерью прежние точки соприкосновения.

Может быть, это началось и раньше – тогда, когда он привел Стеллу домой. Только сейчас он начал понимать, как глубоко была оскорблена мать его выбором – она, изящная, красивая особенной неяркой таинственной красотой, не могла принять девушку с небрежно заложенными за уши прядями немытых волос и сероватой кожей.

Игорек понимал, что в нем чувствовалась та же материнская порода – невысокий, гибкий, с теми же широко распахнутыми глазами и особой грацией движений, он был полной противоположностью миру Стеллы – даже внешне.

Размышления в пустой квартире быстро вернули его к недавним воспоминаниям: глаза-звезды. Крис сказал, что она писала стихи. Это значило, что ее мир был гораздо шире, чем зеленой краской выкрашенный подъезд, пластами висящий сигаретный дым и битые стекла. Это значило, что Игорек выдвинул свое обвинение наобум, ничего о ней не зная, и этим оскорбил не выставленное напоказ пренебрежение к жизни, а то, что Стелла скрывала внутри себя – ранимый мир усталой и пьяной поэтессы.

Глаза Криса. В те редкие моменты, когда Игорек мог рассмотреть их цвет, он видел черные, словно пузырьки со смолой, глаза без глубины и блеска, без светлой радужки, без выражения.

За его взглядом тоже скрывался целый мир. Но этот мир не реагировал на боль, он был бесстрастным, равнодушным, омертвевшим. И Игорек остро чувствовал это сейчас.

Белый хлеб Игорек мазнул мягким маслом, сверху уложил пластинку оранжево-красной рыбы. Миры-миры. Мир человека, мир Криса. Какая, в сущности, разница?

Была бы большая, не вдавался бы Крис в подробности и не плел о лягушках на спицах. Раз говорит об этом, значит, ранен. Значит, тоже переживает.

Пожевать бутерброд Игорек устроился на край кожаного кухонного уголка. Бездумно полистал глянцевый журнал и отодвинул его в сторону.

Потом поднялся и, осторожно миновав зеркало, устроился в кресле перед тусклым экраном монитора. Утопил кнопку системного блока, получив в ответ приглушенное жужжание. Монитор что-то прошелестел.

– СколНет готов к работе с вами, – грянули колонки.

Что-то странное творилось на экране – ни привычной синей загрузки, ни рабочего стола в желтых осенних листьях. Ворочалось только что-то алое, пузырящееся – справа и слева.

Игорек нерешительно положил руку на мышку. Мысли о всевозможных вирусах и рекламах крутились в голове, вытесняя одна другую.

– Введите свой регистрационный номер, – посоветовал динамик, словно устав ждать. – Или пройдите регистрацию.

Алые пятна развернулись в аккуратные кубики и показали грани с россыпью черных точек.

– Регистрацию?

– Проводник? – спросил динамик. – Констриктор? Или начнем регистрацию с нуля?

За окном шел обыденный скучный дождь. Серые пятна скользили по стеклам. Игорек сидел перед монитором, напряженно выпрямившись. От компьютера несло жаром далекой пустыни, пустыни, покрытой алым песком, таким мелким, что он не сыпался, а лился сквозь пальцы.

– С нуля, – выдавил он.

Одно дело – парень с картами Таро и говорящими игрушками, другое – искусственный интеллект, неожиданно обосновавшийся в старенькой технике.

– Регистрация займет десять минут, для оплаты регистрационного взноса отправьте sms на номер…

– Нет, – мотнул головой Игорек, сразу разочаровавшись и ища на ощупь кнопку выключения компьютера.

– Жаль, – расстроился динамик. – Продолжить регистрацию?

– Продолжить, – сказал Игорек, цепляясь за мышку, словно за последний символ своего контроля над ситуацией.

– Статус на момент принятия Закона: Вершитель, Искуситель, Воин, Оружие, Транспорт, Животное, Кукла, другое?

– Другое.

– Уточните, – вежливо попросил динамик.

Игорек не знал, что ответить – он с тревогой прислушивался к звукам в прихожей – вдруг вернется мать и застанет сына посреди такого разговора?

В прихожей было тихо.

В вежливости голоса динамиков звучала снисходительная издевка – если ты даже не Животное, то…

– Я… я друг Криса. Криспера Хайне, телефон доверия.

Что-то должно было случиться после этих слов, но ничего не случилось. Только тишина нависла, а алые кубики на экране перестали подскакивать и показывать полированные бока.

– Ваш регистрационный номер – шесть нулей, – наконец сказал динамик. – Ваши пароли действительны только в Запределье. Ваши возможности неограниченны только в Запределье. Вы имеете право на получение информации при условии, что находитесь в Запределье. Желаете приобрести регистрационный пакет на пользование СколНетом без ограничений?

– Ну например, – глухо сказал Игорек, втайне надеясь, что беседующая с ним программа не сможет опознать такой расплывчатый и плохо сформулированный ответ.

– Стоимость регистрационного пакета на пользование СколНетом без ограничений – одна человеческая жизнь или, в пересчете на действующую систему денежных эквивалентов – тридцать тысяч долларов.

– Тебе их тоже на sms? – не удержался Игорек.

В ответ узкая щель флоппи выплюнула на пол черную, без каких-либо опознавательных знаков, карту.

– На нее.

И тогда Игорьку стало по-настоящему страшно. Рванув из комнаты, он захлопнул дверь с грохотом, сотрясшим комнату, – звякнули жалобно льдистые капельки люстры. Сердце колотилось, грозя выломать ребра, во рту стало горько.

– Все нормально, – еле дыша, выговорил Игорек, подпирая дверь спиной. – Все хорошо… я заболел. Давно заболел. С того момента, как умер, я очень болен… Мне нужна больница. Я… заболел…