Текст книги "Медный кувшин"

13. ВЫБОР ЗОЛ

Даже утренний холодный душ не привел Вентимора в его обычное хорошее настроение. Отослав завтрак нетронутым, он стоял у окна и мрачно глядел на сырую зеленую траву парка, на синевшее вдали Аббатство, на башню Виктории и на огромные газовые фонари, тускло маячившие в мглистом тумане.

Он почувствовал глубокое отвращение к своей конторе, куда так недавно шел со светлыми надеждами и воодушевлением. Там для него не оставалось работы. Вид рабочего стола был ему невыносим своей немой насмешкой.

Не мог он также с достоинством показаться в Коттесмор, пока положение не изменилось, и так должно было продолжаться до свидания с Факрашем.

Когда вернется джинн или – о, страшное сомнение! – он никогда не возвратится?

– Факраш! – Он громко застонал. – Не может быть, чтобы ты покинул меня в таком дьявольском положении!

– К твоим услугам! – произнес знакомый голос позади него. Он обернулся и увидел своего джинна на ковре перед камином; при осуществлении его заветного желания, все его негодование вспыхнуло опять.

– Ах, вот вы где! – сказал он с досадой. – Где вы пропадали так долго?

– Не на земле, – был краткий ответ, – а в заоблачных мирах, чтобы найти средство, как увеличить твое благополучие.

– Если вы там имели такой же блистательный успех, как здесь, – резко возразил Гораций, – то я вас покорно благодарю.

– Я более, чем удовлетворен, – отвечал джинн, который, подобно другим достопочтенным особам, был недоступен для иронии, – твоими заверениями в признательности.

– Я вовсе не признателен, – сказал Гораций, пылая гневом. – Я чертовски расстроен!

– Почему ты так встревожен? Чем ты еще недоволен?

– За коим чертом превратили вы заслуженного и безобидного ученого в бессловесного мула? – разразился Гораций. – Не для насмешки ли?..

– Это было очень легко, – сказал джинн, благодушно пропуская сквозь пальцы жидкие пряди своей бороды. – Я не раз совершал такие превращения.

– Тогда стыдитесь, вот и все! Теперь вопрос в том: как вы ему вернете прежний вид?

– Я далек от того, чтобы изменить сделанное, – был назидательный ответ.

– Что! – воскликнул Гораций, не веря своим ушам. – Вы, надеюсь, но намерены оставить несчастного профессора в таком виде навсегда?

– Никто не может отвратить предназначенного судьбою.

– Очень может быть. Но никем не предназначено, чтобы ученый человек вдруг был унижен до скотского образа на весь остаток своей жизни. Судьба не так глупа.

– Не презирай мулов, эти животные полезные и ценные в хозяйстве.

– Но – будьте вы прокляты! – разве у вас нет воображения! Неужели вы не можете представить себе, каково человеку обширной образованности и громкой известности, внезапно попавшему в такое унизительное положение?

– Да падет вина на его же голову, – холодно сказал Факраш. – Он сам навлек на себя эту участь.

– Что же, вы полагаете, что этим фокусом принесли мне пользу? Будет ли он теперь более расположен в пользу моей женитьбы на его дочери?

– У меня нет того намерения, чтоб ты взял себе в жены его дочь.

– Одобряете ли вы или нет, а я намерен на ней жениться.

– Наверно, она не пойдет за тебя, пока отец ее будет оставаться мулом.

– В этом я согласен с вами. Значит, вы так понимаете ваше содействие мне?

– Я не принял в расчет твоих интересов в данном случае.

– Будете ли вы добры принять их во внимание теперь? Ведь я дал слово, что он вернется к своему прежнему виду. На карте не только мое счастье, но и моя честь.

– Осуществление невозможного не связано с потерей чести. А это дело не может быть уничтожено.

– Не может быть уничтожено? – повторил Гораций, чувствуя, как сердце его сжалось в холодных тисках. – Почему?

– Потому что, – сказал джинн угрюмо, – я забыл способ.

– Вздор! – возразил Гораций. – Я не верю этому. – Он решил прибегнуть к лести. – Вы такой способный старый джинн, вы можете сделать все что угодно, если только пожелаете. Взгляните, как вы опять вернули прежний вид этому дому. Чудесно!

– Это был пустяк, – сказал Факраш, хотя он, видимо, был доволен такой оценкой своего таланта, – а это – совсем иное дело.

– Но это детская игра для вас, – подстрекал Гораций. – Ладно! Вы это сделаете, когда захотите.

– Может быть, оно так, как ты говоришь, но я не захочу.

– Тогда, я думаю, – сказал Гораций, – принимая во внимание, что вы считаете себя обязанным мне благодарностью, я имею право узнать истинную причину вашего отказа.

– Твое требование справедливо. – отвечал джин поело паузы, – и я должен его удовлетворить.

– Правильно! – воскликнул Гораций. – Я знал, что вы поймете это, как только дело будет представлено вам в надлежащем свете. Теперь не теряйте времени, верните же несчастному образ человека, согласно вашему обещанию.

– Не так, – сказал джинн. – Я обещал тебе открыть причину моего отказа, и ты ее узнаешь. Ведай же, о, сын мой, что этот дерзкий человек, благодаря какому-то нечистому колдовству, угадал сокровенный смысл надписей на печати сосуда, в котором я был заключен, и намерен был истолковать их всему миру.

– Разве это не безразлично для вас?

– Совсем нет, так как надпись содержала лживый пересказ моих деяний…

– Если все это ложь, то не может вам повредить. Отчего не презирать ложь, если она того заслуживает?

– Не все там неправда, – неохотно сознался джинн.

– Ну, ничего! Чтобы вы ни сделали, вы уже искупили свою вину.

– Теперь, когда Сулеймана уже нет, мне хочется отыскать моих сородичей, Зеленых джиннов, и кончить жизнь среди дружбы и почета. Как же это возможно, если они услышат, что имя мое ненавистно смертным?

– Никто и не подумает вас ненавидеть за дело, которому уже три тысячи лет. Слишком древний скандал!

– Ты говоришь без понимания. Говорю тебе, если б люди знали хоть половину моих проступков, – сказал Факраш тоном, не чуждым мрачного самодовольства, – то вопли их донеслись бы до вышних небес и презрение и ненависть стали бы моим уделом.

– Ах, вряд ли тут все так плохо, – сказал Гораций, который был убежден, что «прошлое» джинна состоит, главным образом, из маленьких грешков. Во всяком случае, я уверен, что профессор охотно согласится помолчать, и, так как вы, наверное, уже отобрали крышку…

– Нет, печать все еще у него, и для меня нет заботы, где бы она сейчас ни пребывала, ибо единственный человек, разгадавший ее, стал безгласным животным.

– Не совсем так, – сказал Гораций, – у него сеть несколько друзей, которые могут расшифровать эту надпись так же легко, как и он.

– Правда ли это? – сказал: джинн с видимой тревогой.

– Безусловно, – сказал Гораций. – За последнюю четверть века археология сделала большие успехи. Наши ученые умеют теперь читать по вавилонским кирпичам и халдейским таблицам так же легко, как рекламы на железных вывесках. Вы, может быть, полагаете, что сделали ловкую штуку, превративши профессора в животное, а скоро увидите, что впали в новую ошибку.

– Как так? – спросил Факраш.

– Да, – сказал Гораций, видя свое преимущество и целенаправленно им пользуясь, – в вашей безграничной мудрости вы, обратив его в мула, лишили его возможности владеть собственностью. Все его вещи пойдут в распродажу, и ваша печать, подобно многим другим его древностям и редкостям, будет куплена Британским музеем, где ее рассмотрят и опишут все европейские ориенталисты. Обдумали, вы все это?

– О, юноша необычайной проницательности, – сказал джинн. – Поистине я упустил из вида эти обстоятельства, и ты вовремя открыл мне глаза. Я предстану перед этим человеком-мулом и закляну его открыть мне, где находится печать, чтоб я мог взять се.

– Он не может этого исполнить, пока остается мулом.

– Я одарю его речью для этой цели.

– Позвольте мне доложить вам, – сказал Гораций, – что он теперь сильно не в духе. Это вполне естественно, и вы ничего не добьетесь от него, пока не вернете ему человеческий образ. Если вы это сделаете, он согласится на все.

– Верну или нет – это зависит не от меня, а от его дочери, на который ты обещал жениться. Прежде всего я должен поговорить с ней.

– Если мне можно присутствовать при вашем свидании и вы никаких глупостей себе не позволите, то я ничего не имею против этого, – сказал Гораций. – Я верю, что вы, увидев ее и услышав ее мольбу за бедного отца, не в состоянии будете отказать ей. Но вы должны мне дать слово, что будете себя вести хорошо.

– Я обещаю тебе это, – ответил джинн, – и желаю видеть ее только ради тебя.

– Отлично, – согласился Гораций, – но я не могу привести вас в этой чалме, она испугается. Нельзя ли вам одеться хоть раз в обыкновенное английское платье, чтоб не привлекать всеобщего внимания.

– Доволен ли ты этим? – спросил джинн, когда его зеленая чалма и широкая одежда внезапно сменились обыкновенным цилиндром, фраком и брюками – признаками современной цивилизации.

Он стал неприятно похож на тех стариков, которых выпускают на арену цирка, чтобы над ними проказничали клоуны, но в эту минуту Горацию было не до критики.

– Так лучше, – сказал он поощрительно, – много лучше. Теперь, – прибавил он, направляясь в прихожую, где надел шляпу и пальто, – теперь выйдем, найдем извозчика и через двадцать минут будем в Кенсингтоне.

– Мы будем там через двадцать секунд, – сказал джинн, схватив его за руку выше локтя. Гораций вдруг почувствовал, что летит, и, разинув рот от удивления и необходимости отдышаться, увидел перед собой подъезд Фютвоя.

– Я должен заметить, – сказал он, как только пришел в себя, – что если нас видели, то мы произвели сенсацию. Жители Лондона не привыкли видеть людей, носящихся над трубами, как вороны.

– Не беспокойся об этом, – сказал Факраш, – ни один человек не в состоянии уследить за нашим полетом.

– Я надеюсь на это, – сказал Гораций, – иначе моя репутация погибнет окончательно. Я думаю, – прибавил он, – лучше я войду один и сначала предупрежу их, если вы согласны здесь подождать. Я подойду к окошку и взмахну платком, когда они будут готовы. Да, пожалуйста, войдите в двери, как обыкновенный человек, и спросите горничную, можно ли меня видеть.

– Я буду помнить, – ответил джинн, проваливаясь сквозь мостовую или, может быть, это так только показалось.

Гораций позвонил, ему отворили и попросили в гостиную, куда тотчас вышла к нему Сильвия. Она была миловидна, как всегда, несмотря на бледность от бессонницы и тревоги.

– Как вы добры, что пришли навестить, – сказала она, подавляя слезы. – С папой все то же. Ночь он провел довольно спокойно и даже скушал морковку вместо завтрака; но я боюсь, что он сейчас вспомнил, что сегодня вечером ему предстояло читать о «Восточном оккультизме» в Азиатском обществе п что ото его тревожит. О, Гораций, – воскликнула она неожиданно, – как все это ужасно! Как можно это перенести?

– Не падай духом, дорогая! – сказал Гораций. – Недолго уже осталось терпеть.

– Все это очень хорошо, Гораций, но если тотчас же не будут приняты меры, то окажется уже поздно. Нельзя долее держать мула в кабинете без того, чтоб не возбудить подозрений прислуги, а куда же нам деть бедного милого папочку? Страшно подумать о том, чтоб отослать его в приют для увечных лошадей… А все-таки что же с ним делать? Зачем вы пришли, если не можете помочь?

– Я не пришел бы, если бы не принес доброй вести. Помните, что я вам рассказывал про джинна?

– Помню, – ответила Сильвия. – Как же я могла забыть! Неужели он на самом деле вернулся, Гораций?

– Да. Я, кажется привел его к сознанию, что он сделал глупую ошибку, заколдовав вашего несчастного отца, и он согласен ее исправить на известных условиях. Он здесь, недалеко и явится, как только я подам ему сигнал. Но он желает сначала поговорить с вами.

– Со мной? О, нет, Гораций! – воскликнула Сильвия, отступая. – Лучше не надо. Я не люблю существ, вышедших из медных бутылок. Я не знаю, что говорить, и это меня очень смущает.

– Будьте храброй, дорогая! – сказал Гораций. – Помните, что от вас зависит, будет ли профессору оказана помощь или нет. Факраша пугаться нечего. Я его заставил надеть обыкновенное платье, и в нем он, право, не так плох. Он очень милый, кроткий старый простофиля и сделает все, что угодно, только бы гладить его по шерсти. Вы повидаетесь с ним ради вашего отца, не правда ли?

– Если это необходимо, – сказала Сильвия, вздрагивая, – я буду с ним как можно любезнее.

Гораций подошел к окну и сделал условленный знак, хотя никого не было видно. Однако сигнал был замечен, так как тотчас же раздался сильный удар по входной двери и несколько минут спустя горничная Джесси доложила: «Г. Фатрашер Лармаш желает видеть г-на Вентимора». Джинн вошел важной походкой в высокой шляпе на голове.

– Вы, вероятно, не знаете, сударь, – сказал Гораций, – что здесь в обычае снимать шляпу в присутствии дамы.

Джинн снял шляпу обеми руками и продолжал стоять молча.

– Позвольте мне представить вас девице Сильвии Фютвой, – продолжал Вентимор, – барышне, о которой вы уже слышали.

В странных, вкось поставленных глазах Факраша мелькнул мгновенный странный блеск. Он ничем не реагировал на рекомендацию Горация.

– Девица не без миловидности, – заметил он Горацию, – но бывают много красивее.

– Я не прошу вас о критике и о сравнениях, – резко сказал Вентимор. – На мой взгляд, нет никого в мире, кто мог бы равняться с девицей Фютвой, и потрудитесь это запомнить. Она очень огорчена (как всякая любящая дочь) вашей жестокой и бессмысленной шуткой над ее отцом и просит вас загладить ее сейчас же. Не так ли, Сильвия?

– Да, разумеется, – сказала Сильвия почти шепотом, – если это вас не слишком затруднит.

– Я обдумал твои слова, – сказал Факраш Горацию, все еще игнорируя Сильвию, – и убедился, что ты прав. Если бы содержание надписи стало известно всем людям, они не подняли бы крика из-за дела, которое их не касается. Поэтому мне все равно, в чьи руки попадет печать. Не согласен ли ты со мной?

– Разумеется, согласен, – сказал Гораций. – И отсюда, естественно, следует…

– Естественно следует, как ты говоришь, – сказал джинн с притворным равнодушием, – что мне не будет пользы от получения печати и поэтому мне незачем возвращать отцу этой барышни его прежний вид. По мне, пусть остается мулом навеки, разве только ты согласишься подчиниться моим условиям.

– Условия? – воскликнул Гораций, не ожидавший такого оборота. – Чего вы хотите от меня? Объясните. Я согласен сделать, что возможно!

– Я требую, чтоб ты отказался от руки этой девицы.

– Это безумие, – сказал Гораций, – и вам это известно. Я никогда от нее не откажусь, пока она сама мне не откажет.

– Девица, – сказал джинн, обращаясь в первый раз к Сильвии, – дело зависит от тебя. Хочешь ли ты освободить от данного слова моего сына, так как ты для него – неподходящая жена.

– Как могу я, – со слезами в голосе вскричала Сильвия, – когда я люблю его и он любит меня? Какой же вы злой старый тиран если требуете этого от меня! Я не могу его покинуть.

– Ты отдала бы только то, что никогда не будет твоим, – сказал Факраш. – И не тревожься о нем, я его вознагражу и утешу с лихвой за разлуку с тобой. Пройдет мало времени, и он уже забудет о тебе.

– Не верь ему, дорогая, – сказал Гораций, – ты знаешь меня лучше.

– Помни, – сказал джинн, – отказом ты обрекаешь твоего родителя пробыть мулом до конца его дней. Разве ты такая бездушная, жестокосердная дочь, чтобы так поступить?

– О, не могу! – вскричала Сильвия. – Я не могу оставить бедного отца мулом на всю жизнь, когда одно слово… и что же мне делать? Гораций, что мнае сказать! Посоветуй мне… Посоветуй мне!..

– Да поможет нам Господь! – простонал Вентимор. – Если б я только знал, что делать! Послушайте, г. Факраш, – прибавил он, – это требует размышлений. Не оставите ли вы нас на короткое время, пока мы его обсудим?

– Охотно, – любезно сказал джинн и в мгновенье ока исчез.

– Теперь, дорогая, – начал Гораций, когда тот удалился, – если этот нестерпимый старый негодяй говорит серьезно, то нельзя отрицать, что мы поставлены в очень тягостное положение. Но я не могу допустить, чтоб он был искренен и, думаю, что он только испытывает нас. Я об одном только попрошу вас: не принимать во внимание моих интересов в данном случае.

– Как же мне этого не делать? – сказала бедная Сильвия. – Гораций, вы, вы… не хотите освободиться?

– Я? – сказал Гораций. – Когда, кроме вас, у меня ничего нет на свете! Вот так придумали, Сильвия! Но мы вынуждены смотреть действительности в лицо. Если бы даже этого не случилось, ваши родные воспротивились бы нашему союзу, так как моя карьера опять разладилась, дорогая. Мое положение теперь хуже, чем было, когда мы встретились впервые. Джинну заблагорассудилось лишить меня моего первого и единственного клиента, уничтожить единственное добро, которое он мне сделал.

И он рассказал ей о волшебном дворце и об отказе г-на Вакербаса.

– Так что видите, дорогая, – заключил он, – я даже не имею дома, который мог бы предложить вам, и если б я его имел, он был бы полон неудобств для вас, так как этот старик беспрерывно мешал бы нам, особенно, если он почувствовал, как мне кажется, безотчетную антипатию к вам.

– Но вы, конечно, можете его разубедить, – сказала Сильвия. – Вы сказали, что с ним можно сделать что угодно.

– Я прихожу к заключению, что им не так легко управлять, как мне казалось. И в настоящее время, – прибавил он с грустью, – если мы хотим спасти профессора, боюсь, что нужно покориться старому Факрашу.

– Так вы мне предлагаете порвать с вами? – воскликнула она. – Я никогда не думала, что так будет.

– Для вашего же блага, – сказал Гораций, – и ради вашего отца. Если вы этого не сделаете, тогда сделать это обязан я! Но вы меня избавите от этого? Мы оба должны согласиться на разлуку и верить, что когда-нибудь сойдемся вновь.

– Не пытайтесь обмануть меня или себя, Гораций, – сказала она. – Если мы теперь расстанемся, то уж навсегда.

У него было тяжелое предчувствие, что она права.

– Мы должны надеяться на лучшее, – сказал он мрачно. – У Факраша может быть какая-нибудь причина, которой мы и не подозреваем. Или он смягчится. Но в настоящий момент мы должны расстаться.

– Хорошо, – сказала она. – Если он поможет отцу, я от тебя откажусь. Но не иначе.

– Решила ли девица? – спросил джинн, внезапно появляясь опять. – Ибо срок для размышлений миновал.

– Девица Фютвой и я, – отвечал за нее Гораций, – согласны прервать наши отношения, пока вы не одобрите их возобновления, но под условием, чтоб мы сейчас расколдовали ее отца.

– Согласен! – сказал Факраш. – Ведите меня к нему, и мы устроим это дело не откладывая.

В коридоре они встретили г-жу Фютвой, которая шла от мужа.

– Вы здесь, Гораций? – воскликнула она. – Кто этот господин?

– Это… гм! гм! – сказал Гораций. – Это виновник несчастья с профессором, и он пришел сюда по моей просьбе, чтобы поправить дело.

– Это было бы так любезно с его стороны! – воскликнула опечаленная женщина, которая была уже за пределами удивления или злопамятства. – Я убеждена, если бы он знал, что мы все испытали… – И она повела всех в комнату мужа.

Как только отворилась дверь, профессор как будто узнал своего мучителя, несмотря на перемену одежды, и так сильно взволновался, что зашатался на всех четырех ногах и принял самый плачевный вид.

– О, человек необычайных дарований, – начал джинн, – которого я заставил, по причинам тебе известным, принять браз мула! Говори, заклинаю тебя, и скажи мне, куда ты спрятал надпись на печати, которою ты владеешь?

Профессор заговорил, и впечатление внятной речи, исходившей изо рта, который, казалось, принадлежал обыкновенному мулу, до того было странно, что не поддается описанию:

– Сначала пусть тебя черт возьмет, – сказал он сердито. – Ты не можешь сделать мне больше зла, чем уже сделал.

– Как хочешь, – сказал Факраш, – но если я не получу обратно надпись, то не верну тебе прежнего вида.

– Если так, – с бешенством сказал мул. – то вы найдете ее в верхнем правом ящике моего письменного стола, ключ – в диоритовой чаше, на камине.

Джини отпер ящик и вынул металлическую крышку, которую и положил во внутренний карман своего несуразного фрака.

– Так, – сказал он. – Теперь отдай мне истолкование, которое ты написал и поклянись хранить в глубокой тайне его содержание.

– Знаете ли вы, о чем просите, сударь? – сказал мул, злобно прижимая уши. – Думаете ли вы, что я, для вашего удовольствия, уничтожу самое замечательное открытие во всей моей научной деятельности? Никогда, сударь, никогда!

– Раз ты мне отказываешь, я тебя опять лишу речи и оставлю тебя мулом гнусного вида, каков ты теперь, – сказал джинн. – К чему тебе открытие, о котором ты не можешь никому сообщить? Однако можешь выбирать!

Мул закатил свой единственный глаз, оскалил все зубы и злобно заскрежетал ими.

– Вы стали моим истязателем, – сказал он, – и я вынужден уступить. Вон, в бюваре, лежит единственная копия, которую я сделал.

Факраш отыскал бумагу, которую растер между ладоней до полного исчезновения, как мог бы сделать всякий обыкновенный заклинатель.

– Теперь подыми твою переднюю правую ногу, – сказал он, – и клянись всем для тебя святым, что ты никогда не обнародуешь того, что узнал.

Профессор произнес клятву крайне неохотно и нетерпеливо.

– Хорошо, – сказал джинн с угрюмой усмешкой. – Теперь прикажи одной из твоих женщин принести мне чашку чистой воды.

Сильвия вышла и вернулась с чашкой воды.

– Она профильтрована, – сказала Сильвия с беспокойством, – я не знаю, годится ли?

– Этого достаточно, – сказал Факраш. – Пусть обе женщины удалятся.

– Вы, конечно, не думаете удалить из комнаты его жену и дочь в такой момент? – запротестовала г-жа Фютвой. – Мы будем сидеть тихо и можем даже помочь, если понадобится.

– Делайте, как приказано, моя милая, – рявкнул неблагодарный мул, – делайте, как приказано! Вы только будете мешать. Не думаете ли вы, что он не знает своего свинского ремесла?

Они вышли. После этого Факраш взял чашку – обыкновенную бульонную чашку с бледно-голубым греческим узором по краям – и, обливая мула водою, воскликнул: «Покинь твой теперешний образ и прими свой прежний!»

Прошел жуткий момент, когда казалось, что слова не производят никакого действия: животное только стояло и вздрагивало. Вентимор почувствовал мучительное сомнение, не забыл ли, действительно, Факраш, как совершается именно это колдовское действие.

Вдруг мул попятился и начал бешено бить по воздуху передними ногами, после чего тяжело упал в ближайшее кресло, которое, к счастью, было прочно и просторно, и бессильно свесил передние ноги по бокам, наподобие человека. Тут произошли непродолжительные судороги, и затем начался какой-то особый, невыразимо-потрясающий для зрителя процесс, в течение которого человек как бы вылупливался из мула, а мул как бы растворялся в человеке. Наконец перед ними в кресле оказался еле дышащий и дрожащий профессор Фютвой в своем подлинном образе и одеянии.