Текст книги "Мои Великие старухи"

Глава 35. Наталья Решетовская: последнее интервью

Мы были знакомы семнадцать лет. С той еще поры, когда она пребывала в глубокой опале: Солженицын вычеркнул ее из своей жизни новым браком, детьми, и многие его поклонники не простили первой жене писателя изданную ею в Агентстве печати «Новости» книгу «В споре со временем», которая, как считали, была написана в сотрудничестве с КГБ.

Я пришел к ней в квартиру на Ленинском проспекте, которую она превратила в музей мужа-писателя, лауреата Нобелевской премии. Наталья Алексеевна поразила меня силой духа, феноменальной организованностью в творчестве и быту, ясным аналитическим умом, логикой суждений, удивительной упорной верностью делу, слову и… своему великому бывшему мужу. Мне даже тогда показалось, что в этом «овеществленном» фанатизме было нечто мазохистское – жить рядом с вещами оставившего ее мужа, молиться на них, оберегать этот пантеон. Возможно, так она хотела загладить свою вину перед человеком, которого очень любила. Возникшая раковая болезнь (которая вроде бы отступила, как, кстати, отстала опухоль когда-то и от самого Солженицына) усугубляла драматическую ситуацию.

Тогда мы почти подружились: я рассказал о Решетовской в печати, пригласил ее в «Зеленую лампу» с первым на ТВ сюжетом о вермонтском сидельце.

…С той поры прошло много лет, и вот я снова позвонил Наталье Алексеевне. Она обрадовалась, пригласила в гости. Если бы я знал, что старый недуг все же догнал несчастную женщину, то, может быть, не поехал и не мучил бы Наталью Алексеевну расспросами. Хотя, возможно, предчувствуя скорый уход, она хотела еще раз поговорить о самом больном…

– Наталья Алексеевна, когда Солженицын в 1994 году вернулся на родину, вы мечтали о встрече с ним?

– Увидимся мы или нет, я не знала. Зависело от него, но он не захотел. Мне кажется, что в каких-то душевных порывах он старался себе не сознаваться. Не может быть, чтобы его не тревожила совесть. Ведь, когда его посадили, я ждала его много лет. Не дождалась, что было, то было: вышла замуж за человека старше себя с ребенком. И этим потом мучилась, казалась себе преступницей… Нет, после его возвращения на родину мы так и не встретились. Правда, один раз он позвонил.

– Материально вам помогает? Ведь вы живете на пенсию.

– Три года назад я упала, сломала шейку бедра, стала лежачей. Он оплачивает сиделку (вернувшись в Москву, Солженицын выплачивал своей бывшей жене по 3000 долларов в год. – Ф. М.).

– Когда Солженицын сидел в лагере, вы его поддерживали?

– Из своей зарплаты преподавателя я посылала пятьсот рублей каждый месяц. Тогда это было сложно, я боялась, что меня вышвырнут из института, поэтому деньги я посылала своим родственникам в Ростов, а они уже отправляли ему продуктовые посылки.

Вообще мы долго жили на мою доцентскую зарплату. Только в 1969 году, когда он стал получать западные гонорары за книги, он сказал: «Я разрешаю тебе уйти с работы». Я ушла из института, в котором проработала много-много лет и вкладывала в работу всю свою душу. Ушла и стала писать мемуары. Точнее, вести дневник его трудов и жизни. Однажды Саня попросил меня дать ему дневник на прочтение. Читал-читал, потом через балкон зовет меня: «Иди на расправу». Пришла, а он: «Я от тебя такого не ожидал». Был восхищен. Ну вот, а дальше… А дальше – в том же году у Светловой начал расти животик. Я была беременна мемуарами, а его любовница – будущим их первенцем, Ермолаем. Мы же 27 апреля 70-го года отметили 25-летие совместной жизни. «Выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе», – поднял Саня свой бокал. Вот так…

– Какие чувства вы испытываете сегодня к Наталье Светловой: ненависть, зависть, безразличие?

– Сейчас я спокойна, а тогда, конечно же, видеть ее не хотела. Разлучница. Все дело в ребенке. Он очень хотел ребенка. У меня же после операции рака матки не могло быть детей.

– Это правда, что после операции врачи заявили Солженицыну, что он не сможет иметь детей?

– Да, это так. После той операции я круглые сутки сидела возле него… «Нам дети не нужны, у нас другое предназначение…», – все повторял он. Но жизнь, как видите, распорядилась иначе – мое предназначение, как оказалось, быть всегда с Солженицыным, а вот детей Бог ему дал.

– Почему вы целых три года не давали мужу развода? Биографы считают, это его озлобило.

– Я была уверена, что, если я не дам развода, я буду его женой всегда. Мне было обидно – со мной он стал известным писателем, Нобелевским лауреатом, я отдала ему всю жизнь, а тут другая женщина… Кстати, могу заметить, что у Солженицына всегда были поклонницы, он видный, интересный мужчина. (Есть свидетельства, что после того как Решетовская узнала о присуждении бывшему мужу Нобелевской премии, она написала завещание и приняла убийственную дозу мединала. Муж вызвал врача, тот ввел в кровь глюкозу, и несчастную отвезли в больницу, где она проспала трое суток. Наталью Алексеевну спасло то, что она запила таблетки холодной водой, а не горячей. – Ф. М.)

– Вы сильный человек…

– Да, представьте, столько перенести болезней, второй рак переживаю. Но, если честно, устала от операций, вот еще и шейку бедра сломала. В Пасху, 30 апреля, три года назад засмотрелась на пасхальную передачу и уснула. Телевизор разбудил меня противным сигналом, я вскочила, чтобы выключить, и упала.

– А кто сильнее – вы или Александр Исаевич?

– Нет, я хоть и храбрюсь, но сравнивать себя с ним не смею.

– Правильно то, что Александр Исаевич отказался принять из рук Ельцина орден Андрея Первозванного?

– По-моему, нет… Впрочем, мне сейчас уже труднее стало судить о тех или иных вещах. Ведь все надо взвешивать, анализировать. Раньше у меня была чистая голова, какое-то обостренное мышление. Сейчас некоторые вещи как в тумане.

– А надо ли было Солженицыну возвращаться в Россию?

– Нет! Но это был бы уже не он, если бы не вернулся.

– Сохранилась ли ваша переписка и где хранятся письма? Ведь это письма великого человека.

– Во время войны Саня письма нумеровал, сохранилось более двухсот. Некоторые я использовала в своих книгах, их у меня шесть. Десять лет назад я передала их в архивы Москвы и Ленинграда, Пушкинский дом мне кое-что даже заплатил. А Москва – нет. Тогда-то у меня деньги были, все-таки от Солженицына я получала доллары. Дело не в деньгах, все кругом шаталось, а мне важно было сохранить его письма для потомков. А конспирации мы учились одновременно.

– Вы сходились с мужем характерами?

– Да, очень сходились. Даже трудно сказать, в чем мы расходились.

– А как, по-вашему, когда он стал известным писателем, общественным деятелем, – изменился?

– Да, когда начали широко печатать, стал меняться. И по отношению ко мне, и вообще…

– Значит, правда, что слава портит любого человека?

– Думаю, что да. Во всяком случае, я по отношению к нему не менялась, а он стал другим.

– Когда он все же один-единственный раз вам позвонил, чтобы поздравить с днем рождения, как выдержало ваше сердце такую эмоциональную нагрузку?

– А я только и смогла произнести: «Боже мой!» Голос у него не изменился, такой же быстрый, молодой. Но когда я иногда в свой монокуляр вижу его крупное лицо по телевизору, я твержу: «Нет, это уже не мой Саня».

Мне показалось, что Наталья Алексеевна устала, речь ее становилась все медленнее… И хотя она готова была еще продолжать разговор, я стал прощаться.

– Вы просмотрите наше интервью перед публикацией? – спросил я собеседницу. Ответа я уже не услышал. Решетовская заснула. Я уверен, что в эту ночь ей приснился навечно любимый человек. Саня, Александр Исаевич Солженицын. Великий писатель XX века. Ее муж, ее гордость, ее боль, вся ее жизнь.

2002

Глава 36. Екатерина Васильева: горькая исповедь

Если честно, я не предполагал, что мои разговор с народной артисткой РСФСР Екатериной Васильевой будет столь неожиданным, даже шокирующим. Шел на назначенную встречу в Дом кино с неким предубеждением, и вопросы, которые пришли мне в голову, касались в основном светской биографии и творчества популярной актрисы. «Что ж, – думал я, – молва хоть и твердит, что Васильева на какое-то время уединялась в монастыре, но потом ведь вновь стала появляться на сцене. Временное увлечение, вызванное разочарованием, или, наоборот, какой-то пресыщенностью, – такое бывает».

И мне вспомнилась талантливая, яркая игра Васильевой и в Театре имени Ермоловой, и в «Современнике», и во МХАТе, и в знаковых спектаклях «Валентин и Валентина», «Чайка», «Дядюшкин сон», «Господа Головлевы»… Ее роли в кинофильмах «Бумбараш», «Обыкновенное чудо», «Визит дамы», «Двадцать дней без войны» и во многих других, запомнившихся именно характерной игрой самобытной артистки. Я даже не знал, заговаривать ли с Екатериной Сергеевной, ныне казначеем храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках, на необычную и непростую тему ее отношений с Богом. Вдруг обидится? Ведь это вторжение постороннего в личную и деликатную сферу.

Но оказалось, Бог послал мне удивительно интересного, тонкого и глубокого собеседника.

– Не все знают, что вы дочь известного советского поэта-коммуниста Сергея Александровича Васильева. Как же так вышло, что вы пошли «иным путем» и стали служить Богу?

– Да, но не все знают, что семья родителей была религиозна, что мой дед был старостой в одной из курганских церквей. К сожалению, мои родители разошлись. Это было в 1957 году, и меня сразу отправили в пионерский лагерь, а мой младший брат Антон оказался в детском саду. Мы вполне почувствовали на себе ужас от развода родителей, ощутив себя полусиротами. Уверена, что многие трагедии нашего времени идут из обездоленных, неудачных семей.

Мое поколение, а если более узко – дети писательского, актерского круга, – почти все «разводники». Развод тогда считался банальным делом – как женился, так и развелся. Кстати говоря, уже позже, став воцерковленным человеком, я узнала, что клеймо распада семьи переносится на последующие поколения.

– Не обижайтесь, Екатерина Сергеевна, но с вами лично было то же самое – развод с Михаилом Рощиным. Значит, все сходится?

– Да, сходится. Я в точности повторила историю мамы, я, как и она, была инициатором развода. Когда папа с мамой разошлись, я с братом лишилась многих благ, и мы ушли в никуда. Да, позже я сделала необдуманный, больше, наверное, эмоциональный жест, уйдя от Михаила Рощина. Уйдя снова в никуда.

– Ваш сын Димитрий – сын Михаила Рощина?

– Да, Димитрий единственный мой ребенок, и я помню очень хорошо: когда после развода мы вышли из зала суда, то впереди нас весело и счастливо бежал ничего еще не понимавший пятилетний мальчик. Я часто вспоминаю тот день, хотя лучше к таким трагическим воспоминаниям не возвращаться. Позже многое сгладилось. Мы рвали сына на части, каждый хотел владеть им безраздельно, но потом смирились, снова сдружились, простили и стали как бы заново любить друг друга. Но уже по-христиански.

– Хорошо, что вы говорите обо всем этом накануне 8 Марта.

– Как же я ненавижу этот праздник! Он ужасен, его придумала Клара Цеткин[26]26
  Клара Цеткин – одна из основателей Коммунистической партии Германии, деятель международного коммунистического движения, активистка борьбы за права женщин.


[Закрыть] на горе всем женщинам.

– Не совсем понимаю вашего гнева…

– Во-первых, этот праздник всегда попадает на Великий пост, а самое главное для меня – как бы неслучайное совпадение двух дней, один из которых, праздничный, символизирует победу женщины над Богом. Эмансипация разрушила все представления о женщине, я считаю ее одним из самых жутких новообразований современного общества, апофеоз которого – праздник 8 Марта. Мы воспитывались на том, что женщина – все. А что мужчина? Придя в храм, я познала, что муж – это глава семьи, защитник и кормилец, а жена только помощница и опора. И я уже много лет живу с этим другим отношением к мужчине, начиная со священника, которому мы целуем руку, берем у него благословение, и кончая неким преклонением перед всеми без исключения мужчинами.

С какой радостью и одновременно завистью смотрю я, будучи уже двадцать лет в церкви, на семьи, которые живут по иным, по христианским законам, где много-много детей, где развод немыслим и невозможен, где брак освящен таинством венчания. И думаешь: «Боже мой, чего же нас лишили? Лишили самого главного – отняли радость семьи».

О смысле жизни мы не задумывались, мы жили, как бараны, как, к сожалению, живет очень много людей. Ну как же можно жить, не понимая, зачем ты живешь? Родиться на свет, чтобы умереть? Наверное, не для этого же… Как можно не знать всего этого, когда в любой церковной лавке есть книги на любые темы? В свое время мы не могли найти ответа, занимались только социальными вопросами и стали жертвами перевертышной демагогии.

– И все-таки, что значит «победа женщины над Богом»?

– Это по Кларе Цеткин. Она же атеистка, фанатичка была.

И я жду не дождусь, когда отменят это 8 Марта или перенесут. Скажем, на неделю жен-мироносиц – в первую неделю после Пасхи, когда все женщины празднуют свои именины. И это воистину женский праздник!

– Для вас понятие «любовь», как мне кажется, связано только с Богом? Кого из своих мужчин вы любили настоящей любовью?

– Можно, я не буду отвечать на этот вопрос?

– Тогда спрошу по-иному: простите, почему у вас только один ребенок? Вы не хотели больше детей?

– Нет, я хотела больше… Я не знаю, как ответить… Один ребенок – это мои грехи… Как вам сказать, один ребенок – это грех абортов. Грех прощен, смыт, но для меня все равно он остался тяжестью на душе. Если бы вы знали, что такое горе, неизбывное. Когда я вспоминаю обо всем этом, я будто бы задыхаюсь, меня накрывает страшной волной, непомерным ужасом, мне начинает казаться, что это не простится никогда. Поэтому, когда я смотрю на многодетные семьи, я чувствую себя обездоленной, Господи, что же я делала, что же делали мы все, как легко мы разводились, как легко мы избавлялись от будущих детей. И ведь никто нам не говорил, не убеждал нас, не объяснял нам, что такое семья, в которой мужчина – глава, а женщина «да убоится мужа своего». Нас не учили ни шить, ни вязать, ни готовить, ни воспитывать.

Только я говорю, конечно, не обо всех. Я говорю о своей среде, в которой я росла. Мы сами учились пить, курить, быть свободными настолько, насколько это возможно. Поэтому все это выдавалось как некое противопоставление системе, выражение личностной свободы. Но это такая чушь! Поверхностные ценности выдавались за очень важные, была сплошная ложь, не та – тоталитарная, партийная, про которую без конца талдычили, а ложь духовная. Нас изуродовали, у нас отняли Бога, а это значит – отняли все представления о ценностях жизни, об абсолютных истинах. Кто выжил, тот выжил. Но духовно выжили единицы. Чудом выжила и я.

– Вы курили?

– Конечно. И очень рано начала выпивать. Еще в школе, в 9—10 классах, мы уже прилично выпивали, это считалось даже шиком, нормой жизни. А главное – мы, девчонки, уравнивали себя с мальчиками, мужчинами. А поскольку я была очень тщеславной, то для меня отставание от кого бы то ни было всегда было невозможным. И я пила наравне с мальчишками. Рано начала материться, и все от меня были в восторге: своя в доску, лидер, вожак. Культивировала в себе остроумие, и тут мне не было равных, все анекдоты – мои, все хохмы, байки, истории – все мои, оттачивала язык. Вот так и вышло, что уже к поступлению во ВГИК я была готовенько-развращенной. И это при том, что тайная, подлинная моя жизнь была целомудренна и чиста долгое время. Ведь душа по природе своей – христианка. Хотя никто об этом не знал, потому что я всем говорила, что прошла медные трубы, иначе в компаниях бы не котировалась. Так что еще один чисто русский порок во мне – сокрытие своих добродетелей. Как бы в угоду гордыне я слишком заигралась в игру, из которой потом было трудно выходить.

– Получается, что вас развращали не только люди, но и сама эпоха?

– Да, безусловно. То была эпоха «шестидесятников», и ничего хорошего в ней я не вижу. Надо сказать, я была начитанной особой: с одной стороны, папа – поэт, литератор, с другой – Антон Макаренко, знаменитый педагог и писатель, был моим родственником по маминой линии. Я считаю, что меня развращал, к примеру, Хемингуэй и еще два-три писателя, которых наравне с Кларой Цеткин я могу назвать болящими. Портрет Хемингуэя висел, точно икона, чуть ли не в каждом красном углу. Западные властители умов изуродовали наши души, ибо мы работали под их героев. Нынче, когда я читаю книги духовного содержания, жития святых, просто жизнеописания моих воистину духовных современников, я с ужасом оглядываюсь назад: ведь они жили со мной в то же время, молились и страдали, но я о них ничего не знала. Выходит, что мы жили вне истории, вне России. Мы – это московская «золотая» молодежь – никакого отношения к тому истинному, чем жила Россия, не имели. Мы были сплошным уродством, помойкой. Мы смотрели фильмы Антониони, Феллини, и наши уши были повернуты на тот же Запад. Диссидентская волна выдавалась за важное, самое важное, ибо нас убеждали, что мы борцы с режимом. И я хотела было уже влиться в диссидентское движение, но Бог миловал, я не попала в эту компанию, а просто стала артисткой.

– Но театр, лицедейство, комедиантство – это ведь от дьявола? Выходит, что, став верующей, играя у Меньшикова в «Горе от ума» сегодня или в только что снятом фильме Янковского, вы служите и Богу, и дьяволу?

– Страшные слова вы говорите. Но это мой грех, и я за него буду нести ответ. Игра мне дается с трудом, особенно последние работы у Питера Штайна или в «Королеве Марго». Тяжело мне было играть, невыносимо. Это наказание, мучение. Как тяжело мне давались пять минут на сцене в «Горе от ума»! Вы представить себе не можете, об этом знают мои домашние: уже за день до спектакля меня крутило, мутило, я не находила себе места.

И выход у Меньшикова был не выходом перед публикой лицедейской актрисы, а просто Кати Васильевой, некоего знака, символа принадлежности моей к театру, к людям. Я действительно в свое время на пике творческих сил ушла из театра и кино, а то, что сейчас я сыграла у Меньшикова, не считаю возвращением на сцену. И зал – я чувствовала – понимал меня.

Так что в моем нынешнем положении я нахожу оправдание греху, о котором вы спросили. И у Янковского я согласилась играть потому, что этот фильм о тех же самых проблемах воссоединения семьи. Это совершенно христианская картина. И меня интересовала только идея, ни в коем случае не лицедейское мое участие.

– Вы можете назвать актеров, которые вам духовно близки?

– Понимаете, духовная близость – это не книжная близость, а близость, имеющая отношение к Церкви, поэтому духовные люди – те, которые находятся в Церкви. Валера Приемыхов посещал наш храм (Царство ему Небесное), он был моим другом и духовным братом, у нас общий духовный отец в нашем храме Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках. Приходят Киндинов с супругой и дочкой Дашенькой, Миша Ефремов с новой супругой Ксенией Качалиной, известной уже актрисой, у них недавно родилась девочка, и крестили ее у нас. Я вижу в храме Ирину Мирошниченко, Валеру Золотухина, Юрия Петровича Любимова, Иру Муравьеву, Людмилу Зайцеву, Володю Ильина, да многих, многих, слава Богу.

– Скажите, Святейший наш Патриарх для вас, наверное, абсолютно безукоризненный, чистейший человек?

– Абсолютно, я его бесконечно люблю, бесконечно! Я счастлива, что у нас такой Патриарх!

– А в Путине есть антихристовое?

– Да Господь с вами, ужас вы говорите, Путин хороший! Я к нему хорошо отношусь, и будет страшное разочарование, если он меня обманет. Я верю, что он будет и впредь прислушиваться к голосу Церкви и общаться с достойными людьми, как он общался со старцем Иоанном (Крестьянкиным).

– Вы могли бы сыграть на сцене или в кино Матерь Божию?

– Боже мой, что вы говорите? Такие вопросы задавать нельзя. Это кощунство!

– Но Скорсезе же сделал фильм, в котором Христа играет простой смертный актер, и НТВ показало этот фильм.

– Как же мы просили, умоляли НТВ не делать этого, к чему было такое противостояние? Мы ходили в Останкино, женщины, дети, умоляли не показывать этот фильм, но они показали и получили свое – вы знаете, что нынче происходит с этой телекомпанией.

– Вы, наверное, отдалились от мужского общества, от мирских соблазнов, скажите, неужели вы больше не сможете полюбить мужчину?

– Что вы, нет, конечно, никогда.

Не хочу обижать других своих многочисленных собеседниц, но интервью с Екатериной Васильевой стало для меня одним из самых искренних и горьких исповедей. Мне и вправду показалось, что Божий человек, человек религии намного чище и возвышеннее нас, убогих и сирых, ведь перед ним открыты многие истины, до которых нелегко дойти. Они глубже и справедливее объясняют нашу человеческую сущность, наше предназначение на земле. С ними рядом, как мне показалось, теплее и надежнее.

2001