Текст книги "Мои Великие старухи"

«Берия для меня и сегодня фигура неясная…»

– О вашем общении с Берией ходят легенды. Сегодня вы одна из немногих, кто знал этого человека еще в 30-х годах. Столько сейчас о нем понаписано всякого разного! Каким же он был, по-вашему, на самом деле?

– Берия и для меня неясная фигура хотя бы потому, что я видела его и общалась с ним еще девочкой шести-восьми лет. Что сказать? Лаврентий Павлович видится мне личностью незаурядной. Мои родители, которые были в кругу его друзей, говорили о нем доброжелательно. Хотя я была ребенком, я понимала это. Лето, как правило, мы проводили вместе, и я часто бывала в доме семьи Берии. Я чувствовала, что по своей манере общаться с людьми он был лидером, ведущим. Он обладал хорошим вкусом, дача в Гаграх сооружалась по его плану. О его расположении к детям говорит, на мой взгляд, тот факт, что он прекрасно воспитал своего сына Серго, который знал несколько иностранных языков, стал видным ученым, не сломался. Я дружила с ним до последних его дней.

Конечно, Феликс, я понимаю, что моя оценка «из детства» может вас шокировать. Если честно, мне и самой трудно понять Берию, человека, которого называют и монстром, и убийцей. Этим эпитетам есть оправдание, ведь почти все, кто считал себя его друзьями, были арестованы в один-два месяца. Мой отец нашел в себе мужество покончить с собой, но абсолютное большинство близких к Берии людей были уничтожены или погибли в лагерях. Я не могу всего этого понять. Однажды в Тбилиси, уже после гибели отца, мне было тогда восемь лет, я шла по улице на урок ритмики. Жарко светило солнце, и я была в одних трусиках. Вдруг вижу, навстречу мне едет шикарный роллс-ройс, в котором поблескивает пенсне Берии. Он увидел меня, выглянул из машины и спросил, почему я в одних трусиках, мама не может мне платье купить? И добавил: «Пусть мама зайдет». Это было вскоре после самоубийства отца, и наша семья тогда на самом деле пребывала в тяжелейшем положении. Зачем он это сказал и хотел ли, правда, помочь маме, я не знаю. Но зато спустя много лет, в 1951 году, я, гуляя в Кремле с коляской, в которой спал годовалый Стас, увидела его, идущего навстречу, и хотела бросить ему в лицо гневные слова за все, что случилось с моей семьей. До встречи оставалось метров десять, я подумала: «Наконец-то». Если бы был револьвер, я бы выстрелила. Вдруг шагов за пять до меня он резко повернулся и пошел обратно.

«Мой сын подарил Фиделю русский снег…»

– Давайте вспомним о других временах и именах. Ведь вы принимали в доме Микояна Фиделя Кастро.

– Да, это так. Известно, что Анастас Иванович сблизился с вождем кубинского народа во время визита на Кубу в 1961 году. И когда Фидель прилетел в Советский Союз с ответным визитом, в его программе была запланирована частная, домашняя, встреча с Микояном. Анастас Иванович позвал всех нас, всю семью. Он вывел детей и внуков к Фиделю, который был в приподнятом, радостном настроении и сразу же ласково потрепал всех по щечкам. Мне как матери было приятно, что этот мужественный человек, известный уже тогда на всех континентах, нежно пообщался и с моими детьми. Неожиданно для всех приключился такой эпизод. После общения с Фиделем Стасик вдруг куда-то исчез. Появился он минут через пятнадцать-двадцать с подносом настоящего снега. Был теплый апрель, и снег в Москве в ту весну уже весь растаял. Как потом выяснилось, Стас собрал остатки снега в каких-то ложбинах на Воробьевых Горах (там в правительственном особняке происходила эта знаменательная встреча). Кастро был в восхищении. Оказалось, что до этого он не держал в руках снега и мечтал увидеть его в России. Кстати, позже он прислал нам самолетом огромную коробку мороженого.

Вообще Фидель Кастро – личность невероятная. Анастас Иванович каким-то внутренним чутьем его очень хорошо понимал.

Он нигде не пишет, но я помню по его рассказам, что он говорил Кеннеди о романтичности Фиделя, о том, сколько в нем хороших качеств, и если бы они были с ним лично знакомы, то Фидель расположил бы к себе американского президента. Джон Кеннеди на это ответил: «Скорее всего, он мог бы понравиться моему брату Бобби». А несколько лет назад Фидель рассказывал Евгению Максимовичу Примакову о том, как кончился Карибский кризис: «Когда я уже не знал, что мне делать: ставить ракеты – не ставить ракеты, я узнал, что у Микояна в Москве умерла жена, и известил Анастаса Ивановича, что в любую минуту ему будет выделен самолет. На это Микоян ответил, что не может сейчас улетать, отошел к окну, и я увидел на его глазах слезы. И тут понял, что дам согласие на снятие ракет». Так вспоминал Примаков.

«Меня всегда восхищали сильные личности…»

– Я вижу на стене фотографию другого легендарного человека, с которым вы общались, – Вольфа Мессинга. Помог ли он вам в чем-нибудь?

– Однажды, это было в 60-е годы, я должна была ехать в Венгрию как корреспондент Армянского телеграфного агентства, чтобы освещать «Дни Армении», проводившиеся в этой стране. Перед отъездом выяснилось, что в корпункте не работает телетайп.

Я страшно испугалась, что должна буду каждый день звонить в Москву: для меня выразить информацию устной речью подчас сложнее, чем написать. От волнения у меня пропал голос. Что делать? Я в панике. Незадолго до этого судьба свела меня с Вольфом Мессингом. Я была у него дома на Песчаной, в маленькой квартирке, где он жил один после смерти жены. Знаменитый гипнотизер-чудодей оставлял впечатление очень застенчивого, грустного, я бы сказала, незаметного человека. Удивительно, эта легендарная личность, чьи возможности проявились при встречах с Гитлером и Сталиным, не вызывала у меня ничего, кроме теплого сочувствия. Прощаясь в тот вечер, он подарил мне свою фотографию с, казалось бы, простой надписью: «Нами, верьте в свои силы» и добавил, передавая мне ее, чтобы на эту фотографию я смотрела каждый день.

Так вот, что бы вы думали? Волнуясь, что сорвется моя командировка, веря и не веря незамысловатому совету моего нового знакомого, я все же в два предотъездных дня прямо-таки не спускала глаз с портрета Мессинга. И вот чудо! Ко мне вернулся голос! Скажу честно: я не очень связывала мое выздоровление с Мессингом, но, в конце концов, поняла, что именно его слова, его внушение помогли мне побороть страх. С той поры эта фотография висит у меня на самом видном месте. Что и говорить, Вольф Мессинг – потрясающий человек, огромной силы воли и необыкновенных способностей, но хочу повторить: он был удивительно застенчив и робок.

– Но как же он не испугался ни Сталина, ни Берии, ведь, по легенде, он их «обвел»?

– Я не согласна с вами. Конечно же, он боялся этих людей. Но ведь он и вправду, когда Сталин решил проверить его способности, нашел спрятанную в кабинете вождя трубку. Нашел ее после мучительного, нечеловеческого напряжения души и страха. Победила фантастическая сила духа этого вроде бы невзрачного с виду человека.

– Так и хочется повторить: как же вам везло на знакомство и дружбу с самыми яркими людьми советской эпохи! Можно ли, по-вашему, научиться у других быть сильным, побеждать невзгоды?

– Как тут ответить? Да, мне везло, я всегда была в гуще если не событий, то людей, которые делали события. Вот, например, очень яркой, волевой, я бы сказала, «железной женщиной» была забываемая, к сожалению, сегодня политик Галина Старовойтова. Незаурядная фигура, она была удивительно открытой, искренней, отзывчивой. А это уже великое качество, которое непременно передается другим.

«Мой сын – моя гордость»

– Я, как и многие, восхищаюсь талантами вашего сына Стаса Намина. У вас в квартире повсюду его фотографии, сыновние подарки маме. Как мне кажется, весьма оригинальным и трогательным подарком от него ко дню вашего недавнего юбилея стал коллаж из фотографий всех членов семьи начиная от предков, живших еще в XIX веке. Стас, наверное, – ваша самая большая радость?

– Я бы сказала так: мои дети – самое значительное, что есть в моей жизни. Моя дочь Нина очень светлый человек. Она посвятила себя работе с больными детьми и полностью отдается этому делу. Конечно же, я горжусь Стасом. Я очень внимательна к нему душой, он для меня настолько своеобразен, талантлив, что я не могу ни делать ему замечаний, ни восхвалять его.

– Что такое, по-вашему, счастье и считаете ли вы себя счастливой?

– Я не раз думала о том, что такое счастье. Материальное благополучие? Но оно вряд ли бывает постоянным. Отсутствие проблем, трудностей, потерь близких? Вряд ли кому удается. Но прожив большую жизнь, многое увидев, перечувствовав, я оглядываюсь на весь свой путь и понимаю, что я счастлива. Счастлива, потому что главным для меня оказалось взаимопонимание с людьми, оно у меня было и есть. Так же как постоянная любовь к близким, ради которых я готова на все, что в моих силах. Любовь, вся пронизанная теплом, в ее лучах я живу и становлюсь счастливой. Память хранит любовь к тем, кто был дорог, но покинул этот мир. Счастье и в том, что я не могла бы, кажется, прожить ни дня без самых близких мне людей на этом свете, без сына и дочери, без внуков.

Думая о любви к жизни, еще раз повторю слова владыки Антония Сурожского: «Не ищите Бога наверху, он здесь, в нас, рядом с нами». И я все больше понимаю, как прав этот мудрый человек.

2006–2010

Глава 40. Воспоминания Ганны Клячко

«В нашем классе учился Маркус Вольф, ставший руководителем ШТАЗИ».

Думаю, что эти короткие воспоминания, поведанные мне Ганной Львовной Клячко, хозяйкой стародавней дачи в Валентиновке, гостеприимно приютившей меня на время работы над рукописью, имеют право быть в этой книге. Ведь насыщенная многими событиями XX века биография Ганны Львовны стоит вровень с историями жизни ее знаменитых ровесниц. В небольшом мемуарном наброске достаточно уникальных свидетельств, которые могла поведать только она.

– Мой отец Лев Павлович Зак был строителем. Закончив в 1918 году Рижский политехнический институт, стал возводить мосты и железные дороги, провел две реконструкции автозавода имени Сталина, знаменитого АМО. Любопытно, что легендарный Лихачев был в то время шофером у директора завода. Строил отец завод «Фрезер», Центральный телеграф в Москве. В моем архиве сохранились редкие фотографии, запечатлевшие различные этапы уникального строительства, ведь это здание – до сих пор гордость столицы. Из далекого детства остались воспоминания, как в 1932 году мы с мамой жили в бараке у отца на строительстве завода «Тулметаллстрой» возле знаменитой Ясной Поляны, поместья Льва Толстого. Отец был начальником строительства. В том году знаменитый яблоневый сад дал большой урожай, и всем разрешили им пользоваться. Мы привезли в Москву целых два мешка великолепных яблок. Фрукты в магазинах тогда практически не продавались.

Мама была врачом, окончила в Киеве знаменитую зубоврачебную школу имени Вильга. Сначала работала в частной клинике в Киеве, потом в Москве. Родители поженились в 1918 году и переехали в столицу. Папа считал, что, когда в семье появляются дети, женщина не должна работать, и мама стала домохозяйкой. Воспитывала нас с сестрой немка Элеонора Эрнестовна, женщина, которая ко всему прочему великолепно рисовала, – она была ученицей Репина. Так что с самого раннего детства я приобщилась к рисованию, полюбила живопись. Сохранились альбомы с рисунками Элеоноры Эрнестовны и первыми моими опытами.

После смерти воспитательницы в 1931 году меня отдали в первый класс немецкой школы имени Карла Либкнехта, тогда размещавшейся напротив Спасских казарм на Сухаревке. Помню знаменитую Сухаревскую башню, которую, к сожалению, снесли. В двухэтажной школе нам, ученикам, было тесновато, и мы переехали на Кропоткинскую, 12, в новое четырехэтажное здание типовой постройки. Эта школа предназначалась для детей работников Коминтерна и детей немецких коммунистов, работавших в Германии в подполье. Семьи их жили в Москве. Уроки по всем предметам велись на немецком языке.

Школа имени Карла Либкнехта имела свою драматическую историю. Ее основали в середине 20-х и закрыли в декабре 1937 года, так как в годы репрессий большинство учителей и родителей арестовали.

В нашем классе учился Маркус Вольф, ставший в послевоенной Германии легендарным руководителем внешней разведки ШТАЗИ – сильнейшего в мире разведывательного органа. Он умер в возрасте 83 лет, о чем сообщила вся мировая пресса. Классом моложе учился и его родной брат Конрад, который стал потом известным в ГДР оператором и сценаристом. Их отец – знаменитый немецкий писатель Фридрих Вольф. Все они были убежденными коммунистами. После смены режима в Германии в конце 80-х Маркус Вольф был арестован, его поначалу осудили на шесть лет. Приговор затем отменили, ибо все его действия на посту главы ШТАЗИ подчинялись государственным интересам, и суд внял голосам адвокатов.

Миша Негрин – сын президента Испании середины 30-годов – тоже был нашим одноклассником. А помните книгу Марии Остен «Губерт в стране чудес»? Так вот, и этот Губерт учился в нашей школе, Михаил Кольцов и Мария Остен его усыновили. Вообще в школе царила прекрасная атмосфера. На Большой Никитской в Немецком клубе мы участвовали в художественной самодеятельности, создали оркестр под названием «Тамбур-мажор». В дни советских праздников мы, школьники, отправлялись в клуб под звуки нашего оркестра. Там мы принимали в почетные пионеры знаменитого певца-коммуниста Эрнста Буша и поэта Эриха Вайнерта. На сотни голосов распевали популярную тогда песню Эрнста Буша «Друм линкс», то есть «Левый марш»:

 
Друм линкс цвай, драй!
Друм линкс цвай, драй!
Во дайн плац, геноссе, ист
Рай дих айн ин ди арбайтер —
айн хайтсфронт,
Вайль ду аух айн арбайтер бист!
 

В переводе «Раз, два, левой, левой! Раз, два, левой, левой! Вступай, товарищ, в единый рабочий фронт, потому что рабочий ты сам!» Некоторые думают, что это Маяковский, а это Эрнст Буш. Да, мы были интернационалистами, нас воспитывали патриотами великолепные учителя-немцы, приехавшие в Москву из Германии. Учителя были идейными коммунистами, последователями Эрнста Тельмана. До сих пор говорю по-немецки. В Германии много диалектов, нас же учили берлинскому произношению. Хочу добавить, что сотрудница посольства ГДР – преподаватель немецкого языка Наталья Сергеевна Мусиенко – написала книгу о нашей альма-матер. Ей удалось разыскать около ста пятидесяти учеников. К сожалению, книга издана на немецком языке, а ведь ее содержание было бы интересно и российской аудитории. Дважды Наталья Сергеевна собирала учившихся в знаменитой школе на дружескую встречу. В начале войны многие одноклассники ушли на фронт, воевать с фашизмом. Некоторые из них погибли. Я на войну не попала, мама отправила меня в эвакуацию. А моя подруга Таня Ступникова с войной соприкоснулась, став военной разведчицей, а позже одним из синхронных переводчиков на Нюрнбергском процессе, о чем написала книгу воспоминаний «Ничего, кроме правды». На титульном листе экземпляра, подаренного мне, написано: «Моему верному другу и терпеливому собеседнику на добрую память от автора». Надо сказать, что книга получилась очень искренней, исторически достоверной. Могу добавить, что родителей Татьяны Сергеевны посадили в годы репрессий, ее мать отсидела 5 лет, а отца – ученого-химика – отправили в «шарашку», где он несколько лет работал вместе со знаменитым Королевым.

О судьбе наших репрессированных учителей мало известно. Я знаю, что наш классный руководитель Георгий Поллак был сослан в Среднюю Азию и там умер. Таня Ступникова ездила к своей родной тете в Северный лагерь, где встретила последнюю директрису немецкой школы Крамер. Она там отбывала «наказание». Таня Бауэр, племянница репрессированной математички немецкой школы, ушла на фронт и погибла.

…Еще о судьбе моего отца. Родился он в Либаве (сейчас Лиепая), где жили его мать и отец, мои бабушка и дедушка. В 1936 году, на наше несчастье, моему деду разрешили приехать в Москву из буржуазной Латвии повидаться с сыном и его семьей (сын уехал в Россию еще до Первой мировой войны). После визита деда моего отца начали преследовать. Если раньше его всячески отмечали грамотами, наградами (он получил даже орден «Знак Почета»), то теперь стали подвергать гонениям. Отца сняли с хорошей должности несмотря на то, что он слыл известным в Москве специалистом-строителем.

Началась война. 16 ноября отец уехал в эвакуацию в Йошкар-Олу, а вскоре, вернувшись в Москву, стал рядовым строителем на возведении гостиницы «Украина». Репрессии властей на отца очень подействовали: он стал болеть, участились микроинсульты, и в 1958 году он скончался. Много лет прошло с того времени, я и сама сейчас пребываю в преклонном возрасте. Я тоже много пережила, перечувствовала, и мне очень обидно за отца: честнейший человек, преданный своей профессии, он пострадал невинно. Я горжусь им, потому что дело всей его жизни – построенные дома, заводы, дороги – и поныне служат людям.

…Я очень люблю Москву, и прежде всего ту ее часть, с которой связаны мои детство и юность. Многое осталось в памяти на всю жизнь. В 30-е годы мы жили в Лубянском проезде, в доме 3/6. Часть корпусов выходила на Мясницкую (потом улицу Кирова), часть на Лубянский проезд (потом улицу Серова). Теперь они называются опять по-старому. Это тот самый дом, в котором жил и покончил с собой Владимир Маяковский. Мы жили с ним в соседних корпусах нашего большого двора. Я помню 14 апреля 1930 года. Мне было тогда шесть лет. Погода в тот день стояла какая-то мрачная, был пасмурный, бессолнечный день. В большущий двор выходило много окон. И вдруг я слышу крики: «Маяковский застрелился!..» Шум, суета, люди на мотоциклах…

Мы с мамой, как и все соседи, выбежали во двор, нам было любопытно, что произошло, приехала какая-то машина. Что же на самом деле случилось тогда в квартире поэта, до конца не ясно и до сих пор. Много прочитала я на эту тему: Полонская, Брики, любовь, ревность, ЧК… Но для меня великий поэт Маяковский, на плакат которого «Нигде, кроме как в Моссельпроме» мы, дети, бегали смотреть на соседнюю улицу Маросейку, остался на всю жизнь почти близким человеком. Никогда не забуду, как он, проходя мимо меня во дворе, останавливался и ласково со мной заговаривал. Может быть, потому, что, как я узнала спустя много лет, в Америке у него росла дочь примерно такого же возраста?

Моя мама была общественницей, в ее обязанности входило распределение талонов на одежду. Со слов мамы знаю о таком эпизоде: встретив ее как-то во дворе, Владимир Владимирович обратился с просьбой помочь получить талон на ботинки – его 46 размера в магазинах не было.

Мама выполнила просьбу поэта, и ботинки для него изготовили на заказ.

Хочу заметить, что при талонной, карточной системе в СССР я прожила довольно длительный период. Рядом с нашим домом, в Лучниковом переулке, был магазин, в котором по талонам мы отоваривались крупой, сахаром, хлебом. Помню такую деталь: если продавец отмечал в талоне покупку простым карандашом, а не чернильным, то некоторые этим пользовались, потому что отметку можно было стереть и получить товар второй раз.

Трудно жилось и во время войны, и после нее. В эвакуацию я попала в Казань, где стала студенткой авиационного института. Почти все мужчины были на фронте, а женщины, во многом заменявшие мужчин, не очень-то рвались на работы, особенно в колхозы, – не хотелось работать за палочки. Нас, студентов, посылали в деревню скирдовать хлеб. За один трудодень обещали по два килограмма пшеницы, но обманули: выдали по килограмму, а колхозницам всего по 100 граммов за трудодень. Помню, что я получила 47 килограммов пшеницы, но воспользоваться ею в Казани не смогла, так как заболела брюшным тифом. Вылечившись, перевелась из КАИ в МАИ и заработанное привезла в Москву. Всю зиму наша семья держалась благодаря моей пшенице: сначала пшеничную крупу слегка отваривали, потом пропускали через мясорубку, далее доваривали и ели эту мягкую, набухшую кашу.

Хочу сказать, что мой трудовой стаж начался еще до поступления в институт. В Казани я работала на мыловаренном заводе имени Вахитова, в цехе туалетного мыла. Мы делали туалетное мыло только одного сорта – розовое цветочное. Специальность называлась смешно – «колбасница». В мои обязанности входило резать проволокой на 100-граммовые куски выходящую из специальной мясорубки ленту мыльной массы и складывать их в ящик. Между прочим, я не согласна с теми, кто утверждает, что в годы после войны в стране не было никакой парфюмерии. На полную мощность работала знаменитая фабрика «Новая заря», выпускавшая любимые женщинами духи «Красная Москва». В гостинице «Москва», которую недавно сломали и потом заново отстроили, находился парфюмерный магазин «ТЭЖЭ», торговавший разнообразными товарами для женщин. На прилавках стояли духи не только «Красная Москва», но и «Белая сирень», «Ландыш серебристый», «Кармен» и разная другая продукция фабрик Москвы и Ленинграда. «Новая заря» была основана, между прочим, еще до революции французом Коти. Причем дамам угождали – духи делились на стойкие и нестойкие. Стоили они по тем временам недорого, в пределах трех-пяти рублей. Особенно популярной была пятирублевая «Белая сирень», за которой тогда очень гонялись.

Кстати, производством всей парфюмерии страны руководила известная Полина Жемчужина, жена Вячеслава Молотова. Она занимала должность начальника главка парфюмерии, который, как ни смешно это звучит, входил в Министерство пищевой промышленности.

Закончив в 1948 году МАИ, я десять лет отработала на авиационном моторостроительном заводе «Красное знамя», так называемом 500-м заводе в Тушино. Как специалист хочу отметить, что у наших самолетов во время войны был небольшой ресурс для полетов (всего лишь двадцать часов), и их часто сбивали немцы. После войны ученые-конструкторы и инженеры добились продления ресурса работы двигателей. Только уже для гражданской авиации. Помню, что мы все смены напролет стояли у испытательных стендов, следя за результатами испытаний. Радовались успехам – двигатели стали работать по сто часов, потом по двести. Но хотелось, чтобы они были еще мощнее. После испытания мы разбирали двигатель на детали и скрупулезно выискивали дефекты. Несмотря на усталость, работали по полторы-две смены подряд. Да, мы были патриотами и думали только о служении Родине.

Одно время я работала в Торговой палате на Ильинке. Всем коллективом мы думали над тем, как скорее перевести промышленность на мирные рельсы. Сегодня мою тогдашнюю работу назвали бы менеджерской. Я помню, что на совещаниях мы рекомендовали тем или иным заводам выпускать велосипеды, люстры, светильники, кастрюли, сковороды… После войны был дефицит бытовых товаров. А сегодня мы все это покупаем в Китае и других странах.

Хочу рассказать о своем горячо любимом муже Льве Абрамовиче Клячко, замечательном человеке, в 1999 году ушедшем из жизни. В счастливом браке с ним мы прожили 53 года, вырастив и поставив на ноги двух дочерей – Татьяну и Ирину. Обе они добились значительных успехов на научном поприще.

Лев Абрамович родился в 1917 году в Москве. После окончания в 41-м году физического факультета Московского университета работал в знаменитом ЦАГИ, затем в НИИ-1 и ЦИАМе, Центральном институте авиационной промышленности.

В 1949 году он защитил кандидатскую диссертацию, посвященную анализу гидравлики центробежных форсунок. Уже в этой работе, как считали специалисты, отражена одна из примечательных черт Клячко-ученого – интерес к нетривиальным, на первый взгляд, парадоксальным результатам. В 1967 году он стал доктором технических наук, профессором. Индивидуальный стиль его творческой личности привлек к Льву Абрамовичу молодых способных учеников, многие из которых сделали ученую карьеру. Долгие годы муж преподавал в Московском физико-техническом институте. При активном лидерстве Льва Абрамовича в ЦИАМе развивались исследования процесса горения в авиационных и ракетных двигателях. Открытия в этой области, сделанные тридцать пять лет назад, до настоящего времени опережают аналогичные исследования, проводимые на Западе. Конечно же, я горжусь своим мужем, крупным ученым, работавшим в области горения авиа– и ракетного топлива. Л. А. Клячко – автор более шестидесяти научных публикаций и трех монографий. Он удостоен многих премий, награжден орденами и медалями.

Как жаль, что прекрасный семьянин, любящий муж и отец, Лев Абрамович не дожил до радостного дня появления на свет нашей правнучки Сонечки.

2009