Текст книги "Книга Пыли. Тайное содружество"

* * *

Когда они добрались до края Болот, уже стемнело и пошел дождь. В это время Джорджо Брабандт обычно начинал искать подходящее место, чтобы пришвартоваться на ночь, но сейчас они подошли так близко к его родным водам, что останавливаться не хотелось. Он знал каждый поворот, каждую излучину водяного лабиринта, а фонари, которые он велел Лире повесить на носу и корме, были просто учтивостью по отношению к другим лодочникам. Сам мастер Брабандт не заблудился бы здесь и в кромешной тьме.

– А когда мы дойдем до Болот, мастер Би? – спросила Лира.

– Считай, уже дошли, – ответил тот. – Тут тебе ни границы, ни таможни, так что и не поймешь, где они начинаются. Вот только что ждал, когда же начнутся Болота, – глядь, а ты уже там.

– А как же вы это понимаете?

– Да просто чую. Если ты цыган, то просто знаешь, что вернулся домой. А если не цыган, дело другое: сразу становится не по себе, будто все боггарты и жуткие твари из-под воды на тебя смотрят. Ничего такого не чуешь?

– Не-а.

– Хм-м. Ну, может, мы еще не дошли. Или я мало сказок тебе рассказывал.

Он стоял у руля в дождевике и зюйдвестке, а Лира сидела на пороге рубки, завернувшись в старый плащ Джорджо. Желтый свет фонаря разливался вокруг лодки и выхватывал из тьмы капли дождя, неутомимо барабанившего по палубе. Лира помнила, что в камбузе, на нафтовой плитке, варится картошка; скоро нужно будет пойти и поджарить к ней несколько ломтиков бекона.

– А когда мы доберемся до Зала, как вы думаете? – спросила она, имея в виду большой зал, где цыгане проводили общие собрания, центр всей их общественной жизни.

– Ну, есть один способ понять.

– Какой?

– Когда подойдешь так близко, что его станет видно, значит, ты уже почти там.

– Да, это конечно…

И тут мастер Брабандт вскинул руку, призывая Лиру замолчать, а его деймон в тот же миг поднял голову к небу. Брабандт сдвинул зюйдвестку на лоб, заслоняя глаза козырьком, и тоже посмотрел вверх, а следом за ними – и Лира. Она не увидела ничего, только услышала какой-то глухой рокот из-за туч.

– Лира, живо беги, погаси огонь на носу, – велел Брабандт, одной рукой схватившись за рычаг тормоза, а другой потянувшись к фонарю на корме.

Отблесков света на крыше рубки еще хватило, чтобы Лира без труда добралась до фонаря на носу лодки. Прикрутив фитиль, чтобы пламя погасло, она снова услышала тот же звук, а миг спустя увидела и его источник: бледный, похожий на огромное яйцо дирижабль, медленно скользящий под самыми облаками. Он держался чуть позади лодки, по правому борту. Огней на нем не было.

Лира ощупью пробралась в рубку. Брабандт уже увел «Деву» в сторону от прежнего курса и приглушил мотор. Через несколько секунд Лира ощутила легкий толчок – лодка ткнулась в поросший травой берег.

– Видела? – тихо спросил Брабандт.

– Один видела. Еще есть?

– Хватит и одного. Он за нами гонится?

– Нет. Вряд ли они успели заметить наши огни – в такой-то дождь! И вряд ли слышали наш мотор за своим шумом.

– Тогда пойдем дальше, – сказал Брабандт, снимая лодку с тормоза.

– Как вы в такой темноте понимаете, куда плыть? – спросила Лира.

– Это инстинкт. Ладно, хватит болтать. Мне надо послушать.

Лира вспомнила про картошку и побежала снять ее с плиты и слить воду. Теплая и уютная старая кабина, чистый камбуз, пар от воды, запах вареной картошки – все это казалось надежной защитой от нависшей сверху опасности. Но Лира прекрасно понимала, что это иллюзия: одна-единственная прицельно сброшенная бомба в считаные секунды уничтожит ее и Брабандта и потопит «Португальскую деву».

Пробежавшись от кормы до носа и обратно, она проверила все ставни. Ни единой щелочки. Погасив свет и на камбузе, она вернулась в рубку.

Теперь двигатель дирижабля ревел оглушительно, как будто прямо над головой. Лира прищурилась, вглядываясь сквозь пелену дождя, но ничего не увидела.

– Пс-с-т! – шепотом окликнул ее Брабандт. – По правому борту.

Лира встала и напрягла глаза, уже не обращая внимания на дождь, хлеставший по лицу. И наконец разглядела мерцающий зеленоватый огонек. Временами он пропадал, но через миг-другой появлялся снова – уже в другом месте.

– Это что, еще одна лодка? – спросила Лира.

– Это блуждающий огонь. Болотный фонарь.

– А вон еще!

Второй огонек, красноватый, зажегся и снова погас неподалеку от первого. Лира продолжала смотреть. Огоньки приблизились друг к другу, соприкоснулись, погасли, а затем вспыхнули снова, уже немного разойдясь.

«Португальская дева» по-прежнему шла вперед, ровно и медленно. Брабандт озирался по сторонам, внимательно слушал, а иногда задирал голову и принюхивался. Болотные огни как будто двигались в одном темпе с лодкой, и вдруг Лира поняла, что дирижабль сместился ближе к ним, словно тот, кто управлял им, решил проверить, что это за свет. Но двигатель все равно грохотал оглушительно, очень близко. Лира недоумевала, как пилот различает хоть что-то в такой темноте. «Португальская дева» не оставляла за собой следа, ни одного огня на борту не горело.

– О, еще один! – сказала Лира.

К первым двум огонькам присоединился третий, и втроем они пустились в пляску с каким-то странным, рваным ритмом. От их холодного, переменчивого мерцания Лире стало не по себе. Только твердая палуба под ногами и присутствие Джорджо Брабандта спасали ее от ужаса перед теми, кто обитал во тьме, по ту сторону разума.

– Он уходит в ту сторону, – сказал Брабандт.

И действительно, дирижабль двигался вправо, туда, где мигали болотные огни, – словно кто-то тянул его за веревку.

Брабандт прибавил ходу. В тусклом свете болотных огней Лира увидела, что он напрягает все чувства, а его деймон, Аннеке, запрыгнула на крышу рубки и вертела головой, ловя любые обрывки запахов, какие могли пригодиться, чтобы лодка не налетела на отмель и не пропустила очередную излучину.

«Могу я чем-нибудь помочь?» – хотела спросить Лира и уже открыла рот, но тут поняла: если бы у старого цыгана было для нее какое-то задание, он бы сам сказал. Так что она снова села на порог рубки и сидела тихо, поглядывая на болотные огни, разгоравшиеся все ярче.

Внезапно с темного неба в сторону огоньков вылетела огненная стрела. Она ударилась о воду и раскрылась цветком оранжево-желтого пламени, а миг спустя до Лиры донесся резкий свист, оборвавшийся грохотом взрыва.

Болотные огни разом погасли.

– Готово, – сказал Брабандт. – Они нарушили закон. Летать тут им дозволено, но такого делать нельзя.

Аннеке, глухо заворчав, уставилась на быстро угасавшее зарево от ракеты.

Миг – и болотные огни вспыхнули снова. Теперь их стало не меньше дюжины, и двигались они куда быстрее, метались туда-сюда, ныряли и подпрыгивали. Из-под воды забили фонтанчики пламени, то взмывая ввысь, то стремительно опадая и угасая.

– Они разозлились, – пояснил Брабандт. – Дело плохо, сейчас они нас выдадут.

Лодка все шла вперед, тихонько урча в темноте, но старый цыган был прав: болотные огни так засияли, что вся «Португальская дева», от носа до кормы, теперь ярко блестела в струях дождя, ловя каждый отблеск.

– Мы бродячим огням не по нраву, но дирижабли им нравятся еще меньше, – сказал Брабандт. – Вот только нам от этого не легче. Они только порадуются, если мы потонем или разобьемся.

Аннеке внезапно гавкнула, коротко и тревожно. Она смотрела вверх, и Лира, подняв голову, увидела, как из дирижабля выпала какая-то штуковина и тут же повисла в воздухе, раскрыв парашют. Ветер подхватил ее и швырнул назад, но черный грузик под парашютом уже вспыхнул ослепительным пламенем. За первым парашютом последовал еще один.

– Сигнальные ракеты, – сказал Брабандт, проследив за ним взглядом.

Болотные огни отреагировали мгновенно и яростно: десятки новых светящихся точек, танцуя и подпрыгивая, устремились к падающей ракете, и как только она коснулась воды, сгрудились вокруг, гася ее жар своим холодным пламенем. Несколько секунд – и ракета пошла ко дну в облаке дыма, под хор тоненьких пронзительных вскриков, хлюпанья и чавканья.

Лира вскочила и бросилась в свою крохотную каюту на носу. Действовать приходилось на ощупь. Она нашарила в темноте свою койку и прикроватный столик; под руку попалась книга, потом настольная лампа, но вот, наконец, обнаружился и бархатный мешочек с алетиометром. Крепко схватив его обеими руками, Лира двинулась обратно на корму. Все ее чувства обострились: она ощущала все маневры, которые Брабандт совершал рулем и тормозом, слышала рев дирижабля и завывание ветра. Добравшись до камбуза, она увидела темный силуэт Брабандта в зыбком сиянии болотных огней; еще несколько секунд – и она юркнула обратно в рубку и села на скамью у окна, откуда было видно небо.

– Ты как? – спросил Брабандт.

– Все хорошо. Просто хочу посмотреть – может, что-то выясню.

Ее пальцы уже крутили колесики алетиометра. Напрягая глаза, она пыталась различить символы на шкале сквозь мерцающую мглу. Но ничего не получалось: света было недостаточно. Наконец, Лира подняла голову и уставилась за окно, на бешеную пляску бродячих огней. Она словно разрывалась надвое: то, что она хотела сделать, потребует помощи тайного содружества, о котором говорил Брабандт. При этом сама она не уставала повторять себе, что все это вздор, суеверия, не более чем глупые фантазии.

Дирижабль у них над головами начал разворот, пронзая лучом прожектора и завесу дождя, и тьму, повисшую над болотами.

Минута-другая, и луч повернется к ним. «Португальская дева» окажется как ладони, и тогда их уже ничто не спасет.

«Пан, Пан, Пан, – подумала Лира. – Маленький паршивец! Предатель! Как же ты мне сейчас нужен!»

Она попыталась представить, как сгоняет все бродячие огни в одну кучу, точно стадо овец. Но это было так трудно! Ей и правда не хватало воображения, тут Пан не ошибся. Как же это сделать? Лира попыталась вообразить, что она – светляк-пастух, а Пан (которого с ней не было) – светляк-овчарка: носится кругами по болоту, то припадая брюхом к самой воде, то вскакивая вновь, коротко и повелительно взлаивает, отдавая приказы, и мчится туда, куда она направит его мыслью.

Как же это все глупо, подумала она, как по-детски. Это просто метан, болотный газ. Обычное природное явление без всякого тайного смысла. Картинка перед глазами задрожала и начала таять.

Лира громко всхлипнула.

– Что ты там делаешь, девочка? – спросил Брабандт.

Лира не ответила. Она лишь стиснула зубы и против воли опять призвала Пана. И на сей раз он явился в обличье адского пса – с горящими глазами, с капающей из пасти слюной. Болотные огни в ужасе побежали от него и, сбившись в кучку, закружились на месте, – а холодный луч прожектора между тем подползал все ближе, и стук дождя, барабанившего по гигантскому корпусу дирижабля, уже заглушал и рев двигателя, и шум ветра.

Лира почувствовала, как внутри нее вздымается нечто огромное, как прилив, – волна за волной, нарастая, отступая, поднимаясь вновь, с каждым разом все выше. И это была ярость. Это была страсть. Это было что-то глубокое, нутряное, почти животное.

– Что они делают? Господи боже… ты только посмотри!.. – ахнул Брабандт.

Болотные огни кружились все быстрее, громоздясь друг на друга, сталкиваясь и сливаясь в сплошной хоровод на воде – прямо перед лучом прожектора. А затем раздался вопль, и что-то вынырнуло из-под воды… не бродячий огонь, не призрачный светляк, а птица, большая белая птица вроде цапли или аиста. Зеленые огоньки заметались вокруг, подталкивая ее к лучу, и птица, в ужасе захлопав крыльями, поднялась в воздух. Светляки клубились вокруг нее, точно шершни, толкая тяжелое, неповоротливое тело все выше и даже как будто покусывая ее ноги. Перепуганная птица снова взмахнула крыльями и рванулась вверх, не замечая нависшего над водой дирижабля.

– Ну, теперь держись, девонька! – севшим от волнения голосом просипел Брабандт.

Луч прожектора был уже совсем рядом с лодкой.

А в следующий миг левый двигатель дирижабля взорвался облаком огня, крови и белых перьев. Дирижабль накренился, нырнул и начал заваливаться влево; правый двигатель завизжал, набирая обороты, но одного его было недостаточно. Воздушный корабль, висевший над болотом, точно гигантский летучий червь, поплыл по воле ветра и силы притяжения. Хвост задрался кверху, и выровняться на одном двигателе пилот уже не мог: дирижабль неумолимо снижался, приближаясь к поверхности болота – и к «Португальской деве». На миг Лире почудилось, что сейчас он уляжется на лодку, как на кровать. Ветер доносил обрывки звуков – крики, вопли, скрежет. В свете болотных огней и пламени, охватившего дирижабль, Лира и Брабандт с ужасом различили фигурку, выбросившуюся из кабины наружу, а следом за ней – еще две. Люди полетели вниз, во тьму. А еще через пару секунд искореженный корпус дирижабля рухнул в воду всего в пятидесяти ярдах от «Девы», в облаке искр, пара и дыма. Уже не десятки, а сотни, тысячи болотных огней сомкнули вокруг него кольцо и начали торжествующе отплясывать. Щеки Лиры опалило жаром, а Брабандт опустил козырек зюйдвестки, заслоняя лицо. Смотреть на все это было ужасно, но не смотреть тоже было нельзя. Сквозь языки пламени проступил черный каркас дирижабля. Еще несколько мгновений, и он задрожал и осыпался, взметнув напоследок целый фонтан искр и дыма.

– После такого никто не выживет, – сказал Брабандт. – Должно быть, все уже мертвы.

– Ужас!

– Да уж.

Он тронул рычаг, и лодка, выйдя на середину протока, начала потихоньку набирать скорость.

– Эта цапля… – дрожащим голосом проговорила Лира. – Болотные огни ее спугнули. И заставили налететь на двигатель. Они знали, что делают.

«И я тоже знала, что делаю, – подумала она. – Это сделала я».

– Цапля, говоришь? Ну, может, и цапля. Я-то подумал, это летучий боггарт. Кое-кто из них летать умеет – и эдак, знаешь, шуршат и стрекочут на лету. Да вот шума там было столько, что мы за ним бы и не услышали. Так что это кто-то из них был, летучий эльф или болотник. И вызвали его сюда из тайного содружества, о котором я тебе все толкую. А глянь-ка на бродячие огни!

Болотные светляки толпой собрались вокруг догорающих обломков, мечась над ними, вспыхивая и танцуя.

– Что они делают?

– Высматривают, не выжил ли кто. Если найдут, утянут под воду и прикончат. Как там картошка, не готова еще?

– Ой… да…

– Ну так чего мы ждем? Остынет ведь! А знаешь чего? Там в шкафчике есть банка говядины. Наруби-ка ее с картошкой да поджарь. А то уже жрать охота.

Лире стало нехорошо. Она не могла не думать о погибших людях с дирижабля – сгоревших, утонувших или еще что похуже, – и о прекрасной белой птице, которую так безжалостно загнали в мясорубку двигателя. Ей казалось, что она не сможет проглотить ни кусочка. Но пока мясо с картошкой жарилось, она решила, что все-таки поест – не пропадать же добру, да и пахло вкусно. И вскоре она принесла в рубку две полные тарелки. Брабандт подцепил кусок жаркого вилкой и бросил за борт.

– Это им, болотным огонькам, – сказал он.

Лира последовала его примеру, а потом они вместе поужинали, прикрывая тарелки от дождя.

Глава 14. Café Cosmopolitain

В тот же самый вечер Дик Орчард вошел в общий бар «Форели». Он знал немало оксфордских пабов, но, как и у любого завсегдатая, у него были фавориты. «Форель» находилась слишком далеко от его обычных маршрутов, чтобы часто заглядывать сюда.

Но пиво тут было хорошее.

Дик взял пинту и с некоторой опаской огляделся по сторонам. Среди публики на первый взгляд никого из ученой братии не наблюдалось: у камина несколько пожилых джентльменов играли в карты; еще двое – судя по виду, рабочие с фермы, – солидно и неторопливо препирались по поводу ограды для пастбища; две парочки помоложе заказывали еду у стойки. Обычный тихий вечер в пабе на реке, только и всего.

Когда молодежь заказала ужин и ушла с напитками в зал, он решился заговорить с барменом – дородным мужчиной лет шестидесяти с редеющими рыжими волосами и приветливым лицом.

– Прошу прощения, сударь, я тут ищу Малкольма Полстеда. Вы такого знаете?

– Это мой сын, – отозвался рыжий. – На кухне сейчас, ужинает. Поговорить с ним хотите?

– Когда закончит. Я не спешу.

– Удачно вы его застали, кстати. Он вот-вот уедет. За границу, по каким-то делам.

– Да ладно? Ну, это я вовремя зашел.

– Да, такое вот дело. Ему надо в университете что-то доделать, а оттуда сразу на поезд. Вряд ли он долго возиться станет – думаю, завтра к ночи уже уедет. Берите свою пинту вон туда, за угловой стол, а ему скажу, что вы ждете – пусть хоть выйдет, поздоровается перед отъездом. Как вас зовут?

– Дик Орчард. Да он меня не знает. Скажите, это по поводу… Лиры, в общем.

Бармен вытаращил глаза.

– Вы знаете, где она? – тихо спросил он, наклонившись к Дику.

– Нет, она мне только имя сказала – Малкольм Полстед, вот я и…

– Сию же минуту его приведу.

Дик ушел со своей пинтой за угловой стол. Судя по поведению бармена… эх, жаль что он сюда раньше не пришел!

И минуты не прошло, как за стол к нему подсел высокий мужчина – не такой могучий, как хозяин, но все равно Дик бы еще подумал, стоит ли лезть с ним в драку. В руке у него была кружка с чаем, на плечи наброшен коричневый вельветовый пиджак.

Его деймон, крупная рыжая кошка, и Бинди, лиса Дика, вежливо коснулись друг друга носами.

Дик протянул руку, и Полстед крепко ее пожал.

– Знаете что-то о Лире? – сразу спросил он.

Говорил Полстед тихо, но ясно – глубоким, гулким голосом. Таким хорошо петь. Дик был несколько озадачен. Не удивительно, что парень из ученых: уж больно у него лицо умное. Но, кажется, он и в реальном мире как дома.

– Да, – ответил Дик. – Она… мой друг. На днях утром пришла ко мне домой: сказала, что у нее неприятности и ей нужна помощь. Хотела попасть на Болота, к моему деду-цыгану – он как раз оказался в Оксфорде вместе со своей лодкой. Я ей дал… короче, объяснил, как ему представиться. Думаю, она так и сделала и уплыла с ним. Она мне рассказала, что случилось у Окспенса, близ реки…

– И что же?

– Она видела, как там кого-то убили.

Малкольму парень понравился. Явно нервничает, но это не мешает ему говорить честно и четко.

– А имя тебе откуда известно? Лира сказала?

– Она сказала, вы знаете о происшествии у реки. И еще, что жила тут, в «Форели», но ей пришлось срочно уйти, потому что…

Говорить ему, кажется, было тяжело. Малкольм подождал. Дик оглянулся по сторонам, наклонился к нему поближе и почти прошептал:

– Ей было… в общем, все дело в ее деймоне, Пане… он ушел. Его с ней не было. Просто взял и исчез.

Ну конечно, подумал Малкольм. Конечно, это все меняет.

– Я никогда такого не видел, – так же тихо продолжал Дик. – Ну, знаете, чтобы разделялись… Она была очень напугана. Думала, на нее все глазеть будут или еще того хуже. На Болотах она вроде кого-то знает, одного старого цыгана, – с ним она будет в безопасности. Подумала, что дед мой сможет ее к нему отвезти.

– А как его зовут?

– Деда-то? Джорджо Брабандт.

– А того человека на болотах?

– Не знаю. Этого она не сказала.

– У нее с собой что-то было?

– Один только рюкзак.

– Когда это все случилось?

– Довольно рано, я только домой пришел. Работал в ночную на Королевской почте.

– Это не ты ей про Бенни Морриса рассказал?

– Я самый.

Дик хотел спросить, не узнал ли Малкольм чего-нибудь о том человеке, но вовремя прикусил язык. Малкольм тем временем вытащил карандаш и записную книжку, написал что-то, вырвал страницу и протянул ему.

– Вот этим двум людям можно доверять. Они хорошо знают Лиру и очень хотят знать, куда она подевалась. Если сможешь сказать им то, что сказал сейчас мне, я буду очень признателен. И если у тебя найдется время хоть иногда заходить сюда, мои мать с отцом будут рады хоть что-нибудь узнать о Лире. Но больше никому не говори.

Он дал Дику адреса Элис и Ханны.

– А вы, стало быть, за границу отправляетесь? – спросил Дик.

– Да, к сожалению. Хотел бы я этого избежать, да не могу. Слушай, есть еще шанс, что Пан, ее деймон, объявится. Он в такой же опасности, как и она. Если он тебя знает, может тоже прийти за помощью к тебе.

– Я всегда думал, что люди умирают, если вот так… разделяются. Просто глазам своим не поверил, когда увидел ее.

– Не всегда. Скажи-ка, а не знаешь ли ты часом что-нибудь про человека по имени Саймон Талбот?

– Никогда про него не слышал. Он имеет какое-то отношение ко всему этому делу?

– Очень возможно. Где ты живешь, кстати?

Дик сказал, и Малкольм записал.

– Вы надолго уезжаете?

– Пока непонятно. А, вот еще что: одной из двух леди, чьи имена я тебе написал, доктору Релф, будет очень интересно узнать о Бенни Моррисе все, что ты сможешь ей сообщить. Он ведь скоро снова на работу выходит.

– Вы, значит, к нему наведывались?

– Ага.

– Это он… все сделал?

– Говорит, не он.

– А вы… из полиции?

– Нет, просто из университетских. Слушай, мне пора – много дел перед отъездом. Спасибо, что пришел, Дик. Когда вернусь, с меня выпивка.

Они пожали друг другу руки.

– Ну, бывайте.

Дик проводил его взглядом и решил, что двигается он на редкость легко для такого крупного парня.

* * *

Примерно в это же время Пантелеймон сидел, притаившись в тени разрушенного склада на верфях в устье Темзы, и наблюдал, как трое матросов крадут корабельный винт.

Небеса сегодня были не слишком щедры на свет: сквозь рваные облака слабо мигали несколько звездочек; луна куда-то отлучилась. На стене склада покачивался, едва мерцая, антарный фонарь, да на носу гребной лодчонки, что болталась через протоку от битой ветрами старой шхуны, пришвартованной дальше вдоль пирса, едва тлела нафтовая лампа. Шхуна называлась «Эльза». Ее капитан провел весь сегодняшний день, накачиваясь пивом и убеждая старпома спереть винт с такого же дряхлого каботажника, состоящего, казалось, из одной ржавчины. На суденышке, похоже, вообще не было никакой команды, зато на баке имелось четыре бесхозных центнера фосфобронзы. Эти двое часами разглядывали винт в капитанский треснутый бинокль и препирались о том, сколько удастся выручить за груз на не слишком щепетильной верфи. Двое палубных тем временем лениво выбрасывали за борт сломанные доски и обрывки канатов – все, что осталось от скверно закрепленного палубного груза, который судно растеряло во время шторма на Канале. Все равно за него уже никто не заплатит.

Поднимался прилив. Сброшенный за борт мусор неторопливо плыл вверх по течению – мимо гнилого скелета старой баржи, мимо битых бутылок и жестянок, покачивавшихся в прибрежной грязи. Вода молча и неторопливо поднимала каботажник стоймя. Пантелеймон внимательно наблюдал.

Он не отходил далеко от «Эльзы» со вчерашней ночи, когда добрался до этого грязного маленького порта и услышал на борту немецкую речь. Разобрал он немногое, но понял, что команда собирается с приливом сняться с якоря, пересечь Канал и пойти на север, в Куксхафен, близ Гамбурга. Тут-то Пан и решил, что ему надо к ним: Куксхафен находился в устье Эльбы, и если много миль двигаться вдоль нее в глубь континента, можно попасть в Виттенберг, где живет этот философ, Готфрид Бранде.

Лучшего и пожелать было нельзя.

Команда «Эльзы» ждала какой-то груз, но поставщик их кинул – вернее, судя по тому, что Пан расслышал, шкипер перепутал дату. Капитан со старпомом целый день толклись на палубе, хлестали пиво и швыряли бутылки за борт. Наконец шкипер согласился поделить прибыль пополам, старпом сдался и пообещал помочь стащить винт.

Пан решил, что это его шанс. Как только гребная лодчонка поползла через протоку к каботажнику, он тихонько прокрался вдоль пирса и вспрыгнул на трап. Кроме капитана и шкипера, на суде было четверо матросов: один сейчас греб на лодке, еще двое дрыхли в трюме, а четвертый наблюдал за экспедицией, облокотившись на леер. «Эльза» оказалась куда старше, чем думал Пан, – вся чиненая-перечиненая, паруса в лохмотьях, палуба грязная, покрытая слизью и ржавчиной.

Зато тут куча мест, где можно спрятаться, подумал Пан, уселся в тени рубки и стал смотреть, как воры лезут на каботажник. Ну, старпому точно удалось влезть. Шкипер пробовал дважды, но у него ничего не получилось. Помощник был помоложе, более худой, да и руки у него были длиннее, а капитан – толст как бочка, кривоног, на три четверти состоял из спиртного и свои шестьдесят давно оставил позади. Зато упорства ему было не занимать.

Он во весь рост стоял в раскачивающемся ялике, держась рукой за борт каботажника, и ревел оттуда приказы старпому, который пытался высвободить ближайшую шлюп-балку из оков ржавчины, чтобы свесить ее над водой. Ругательства и оскорбления фонтаном поднимались вверх, пока старпом не перевесился через борт и не рявкнул что-то в ответ. Его деймон-чайка тоже что-то ехидно квакнул. В немецком Пан разбирался, естественно, не лучше Лиры, но понять общее направление беседы труда не составляло.

Старпом, наконец, отковырял балку и переключился на винт. Шкипер между тем освежался ромом из бутылки, а его деймон-попугай в полубеспамятстве свисал с планшира. Маслянистая вода безмолвно заполняла протоку, нежно покачивала скопления рваной пены и тушку какого-то животного, почившего так давно, что она уже наполовину разложилась.

Пан перевел взгляд на матроса, созерцавшего эту сцену с палубы «Эльзы». Его деймон, порядком запаршивевшая крыса, чистила усы, сидя у его ног. Через протоку второй матрос дремал, клюя носом над веслами. Старпом на палубе орудовал гаечным ключом. Шкипер болтался в лодке, держась одной рукой за свисавший со шлюп-балки канат, а другой подносил к губам бутыль.

В памяти Пана тут же всплыла совсем другая сцена – на огородах у Окспенса. Почтовая станция за лугом; клубы пара над запасными путями; голые ветки деревьев над рекой; далекий лязг проволоки о швартовные тумбы. Все залито серебряным светом, красивое, мирное. Он сидел неподвижно, а внутри волной взмывал экстаз – как же прекрасно все кругом и сколько еще чудес во вселенной! Он думал, как сильно любит Лиру и как скучает по ней: по ее теплу, по ее рукам… Ей бы понравилось сидеть тут с ним и любоваться… Как они шептались бы вместе и тыкали пальцем то в одно, то в другое – смотри, смотри! – а ее дыхание ласкало бы мягкий мех на его ушках…

Что же он делает?! И что она делает без него?!

Мысль эта червем пробралась к нему в голову, но он тут же отшвырнул ее подальше. Он знал, что он делает. Что-то сделало Лиру невосприимчивой к опьянению всей этой ночной красотой; что-то украло эту часть ее зрения. И он сделает все возможное, он найдет это и вернет ей. И тогда они уже больше никогда не расстанутся и будут вместе до самого конца.

Старпом высвободил винт и теперь наматывал на него канат, игнорируя рык капитана, пытавшегося давать советы. Гребец летаргически шлепал веслами по воде, стараясь, чтобы ялик не отошел далеко от балки. Пантелеймону было ужасно интересно, что будет, когда они погрузят винт на ялик: сразу он потонет под этим весом или нет. Но он устал, и даже больше, чем просто устал, – он уже почти обезумел от изнеможения и поэтому побрел из последних сил вдоль палубы, пока не нашел люк, прокрался в чрево «Эльзы», нашел самый темный уголок, свернулся клубочком и провалился в сон.

* * *

Длинные и короткие речи; выступления против и выступления за; возражения, уточнения, поправки, протесты, вотумы доверия, снова речи и снова – вот чем был наполнен первый день конференции Магистериума. А зал совета секретариата Святого Присутствия был наполнен теплым, застоявшимся воздухом.

Марсель Деламар, терпеливый, внимательный, с непроницаемым выражением лица, слышал каждое произнесенное слово. Его деймон-сова несколько раз закрывала глаза, но лишь затем, чтобы углубиться в свои мысли, а не для того, чтобы вздремнуть.

В семь прения прервали, чтобы совершить вечерню службу и поужинать. Особого порядка рассадки не было – союзники садились за столом вместе, группами, а те, у кого не было друзей среди делегатов, или кто понимал, сколь незначительным влиянием пользуется его подразделение, сели там, где нашли место. Деламар смотрел на все это, наблюдая, просчитывая, вычисляя, но в то же время здороваясь, роняя слово здесь, шутку там, прислушиваясь к шепоту деймона в самое ухо, консультировавшему, кому стоит дружески положить руку на плечо, а кому – просто подмигнуть молча, как заговорщик. Особое, но ненавязчивое внимание он уделял представителям крупных корпораций, спонсировавших (разумеется, этически безупречным и, опять-таки, ненавязчивым образом) мероприятие: обеспечивавших, скажем, медицинские страховки и тому подобное.

Сев, наконец, за стол, он случайно оказался между двумя самыми скромными и наименее могущественными из делегатов – престарелым Патриархом Высокой Порты из Константинополя и аббатисой ордена Святой Иулианы – крошечной конгрегации монахинь, благодаря необъяснимой прихоти истории владеющей огромным состоянием в ценных бумагах, акциях и облигациях государственных займов.

– Как вам сегодняшние дебаты, месье Деламар? – поинтересовалась аббатиса.

– Я бы сказал, все очень достойно, – охотно отозвался он. – Убедительно, честно, искренне.

– Какой же позиции по вопросу придерживается ваша организация? – спросил патриарх Пападакис (именуемый также Святым Симеоном).

– Позиции большинства.

– А как, по-вашему, проголосует большинство?

– Смею надеяться, так же, как я.

Деламар, если хотел, умел виртуозно использовать любезно-шутливый тон, а веселое выражение лица лишь подтвердило догадку собеседников, что это, разумеется, было всего лишь проявлением остроумия. Они вежливо заулыбались.

На длинных дубовых столах горели свечи, пахло жареной олениной, раздавался стук столового серебра и звон тонкого фарфора тарелок; густым огнем пылало красное вино, золотом текло белое, вокруг гостей скользили предупредительные слуги – все это было очень приятно. Даже привыкшая к аскезе аббатиса одобрительно кивала, любуясь пиршеством.

– Секретариат Святого Присутствия так славно заботится о нас, – заметила она.

– Вы всегда можете полностью положиться на…

– Деламар, вот вы где! – прогремел над головой Марселя голос, тяжелая рука легла на его плечо.

Даже не оборачиваясь, Деламар знал, кто почтил их своим присутствием. Лишь один из присутствующих влезал в чужие разговоры так бесцеремонно и с таким энтузиазмом.

– Пьер, – любезно отозвался он. – Чем могу помочь?

– Нам ничего не сказали о последнем пленарном заседании, – заявил Пьер Бино, председатель Дисциплинарного суда консистории. – Почему его не включили в расписание?

– Включили. Спросите кого-нибудь из службы церемониала, они вам объяснят.

– Гм, – только и сказал на это Бино и, нахмурившись, удалился.

– Простите великодушно, – повернулся Деламар к аббатисе. – Да, к вопросу о Секретариате… Мы всегда можем положиться на месье Удебера, префекта. Он в совершенстве знает, как сделать так, чтобы подобного рода мероприятия проходили без сучка без задоринки.