Текст книги "Книга Пыли. Тайное содружество"

Однако эта цепочка идей сумела пробудить реакцию – Лира содрогнулась. Нет! Это ложь! Клевета! Я не верю! Все бы хорошо, но на самом деле она верила, здесь и сейчас, в это самое мгновение – и эта вера ее убивала!

Она беспомощно шевельнула руками – своими механическими руками! – и несколько карт упали на пол. Она наклонилась, чтобы собрать их. На первой же, которую она подняла, была изображена женщина, которая шла через мост. Она несла корзину; день, видимо, выдался холодный – на плечах у нее была шаль. Женщина смотрела за пределы картинки – вообще-то она смотрела прямо на Лиру. Лира слегка вздрогнула – в этой женщине она узнала себя.

Положив картинку на пыльный диван рядом с собой, она подобрала следующую карту, первую попавшуюся.

На этой несколько человек – явно путешественников – шли мимо лошадей, нагруженных всяким скарбом. Все они двигались в том же направлении, что и женщина на предыдущей карте, – слева направо. Поклажа на спинах лошадей казалась очень тяжелой. Представь вместо лошадей верблюдов, а вместо деревьев – песок, и пожалуйста: караван, идущий Великим шелковым путем через пустыню.

Где-то далеко, словно в миле от нее, летним вечером звонил тихо колокол… Звук был слабый, как аромат одного-единственного цветка, который принесли в комнату из сада… Лире показалось, что здесь не обошлось без тайного содружества.

Еще одна карта. Эта уже появлялась в сказке старика: дом и колодец среди деревьев. Однако Лира теперь заметила то, чего не видела раньше: дверь в дом аркой окаймляли пышно разросшиеся розы.

Я могу выбрать… подумала она. Могу сама принять решение и поверить в тайное содружество. Совершенно не обязательно быть такой скептичной. Если свободная воля существует, и она у меня есть, – я могу выбрать это.

Еще карту.

Она перетасовала колоду, сняла, перевернула карту, оказавшуюся сверху, и положила ее рядом с последней. На ней оказался молодой человек с мешком за плечами: он шел к каравану и женщине с корзиной. Постороннему глазу он вряд ли показался бы похожим на Малкольма… не больше чем женщина с корзиной была похожа на Лиру, но это уже не имело значения.

Поезд начал замедляться. Паровоз свистнул – и этот свист показался ей очень одиноким. Эхо подхватило и унесло его в горы. Лира когда-то знала одно французское стихотворение… про одинокий рог в лесу. На склонах замелькали огоньки, потом их стало больше – освещенные здания, целые улицы. Поезд приближался к вокзалу.

Лира собрала карты, убрала в коробочку и вместе с алетиометром положила их в рюкзак.

Поезд остановился. Название станции, намалеванное на доске, ничего ей не говорило, но это точно была не Селевкия. Местечко было небольшое, но вся платформа была наводнена людьми. Солдатами.

Лира забилась в угол и покрепче обхватила рюкзак руками.

Глава 29. Вести из Ташбулака

Сообщение, которое доставил Гленис Годвин курьер кабинета министров, было кратким: «Канцлер Тайного фонда будет очень рад, если миссис Годвин соблаговолит посетить его сегодня в 10:20». Далее следовали неразборчивые и, можно сказать, неуважительные каракули, в которых Годвин узнала подпись канцлера Элиота Ньюмана. В штаб «Оукли-стрит» послание доставили в 9:30, значит, времени оставалось лишь на то, чтобы добраться через весь Лондон до кабинета канцлера на Уайтхолл-стрит. Посовещаться с коллегами уже было некогда. Гленис успела только сказать секретарше: «Ну что, Джилл, время пришло. Нас закрывают. Передай всем начальникам отделов, что на сцену выходит Кристабель».

«Кристабель» было кодовым названием давно готового плана по изъятию и сокрытию самой важной и актуальной документации. Статус «Кристабель» регулярно пересматривался, о его существовании знали только начальники отделов. Если все пройдет гладко, основная масса бумаг, относящихся к текущим проектам «Оукли-стрит», разойдется по тайникам, устроенным в самых разных местах – в запертой дальней комнате прачечной в Пимлико, в сейфе торговца бриллиантами в Хаттон-гарден, в сундуке церковной ризницы в Хемел-Хемпстед и так далее, – уже к той минуте, когда Годвин переступит порог кабинета канцлера в Уайтхолле.

Секретарь, встретивший ее у дверей, был необыкновенно молод («Хорошо, если год как начал бриться», – подумала Годвин) и продемонстрировал изысканные манеры и вежливую снисходительность, на что Гленис ответила сердечной теплотой, будто имела дело с любимым племянником, и даже ухитрилась выудить из юного чиновника немного информации, на которую даже не рассчитывала.

– Откровенно говоря, миссис Годвин, все просто на ушах стоят из-за предстоящего визита. Нас посетит новый президент Верховного совета Магистериума… но, разумеется, я вам ничего не говорил, – поспешил добавить юноша.

– Умный человек знает, когда нужно хранить тайну, но лишь истинный мудрец понимает, когда покров тайны следует приподнять, – торжественно произнесла Гленис Годвин, поднимаясь вслед за секретарем по лестнице. О визите Деламара в Лондон она сейчас услышала впервые.

Молодой помощник канцлера, как и следовало ожидать, пришел в восторг от собственной мудрости, провел Гленис в приемную, негромко постучал во внутреннюю дверь и почтительно доложил о посетительнице.

Элиот Ньюман, канцлер Тайного фонда, был высоким, представительным мужчиной. Его черные волосы были гладко прилизаны, на носу сидели очки в толстой черной оправе, его деймон-кролик тоже был черным. Мистер Ньюман не провел на своем посту еще и года; Гленис Годвин до сих пор встречалась с ним лишь однажды – ей тогда пришлось слушать долгие и невежественные разглагольствования о том, почему «Оукли-стрит» бесполезна, невыгодна и «антисовременна» (последним модным словом называли все, что не нравилось правительству Его Величества). Ньюман не встал навстречу гостье, не протянул ей руки. Но Гленис ничего другого и не ожидала.

– Это ваше отделеньице, как оно там называется… – Канцлер прекрасно знал, как называется «Оукли-стрит», но все равно взял со стола бумагу и прищурился, словно пытался разобрать, что там написано. – Разведывательное подразделение кабинета Тайного фонда… – прочитал он вслух, не скрывая брезгливости, и откинулся на спинку кресла, словно уже сказал все, что хотел. Но Годвин понимала, что фраза не окончена, и продолжала кротко смотреть на канцлера.

– Ну? – поторопил ее Ньюман, всем своим видом и тоном выражая едва сдерживаемое нетерпение.

– Да, это полное название нашего подразделения.

– Мы его закрываем. Вы лишаетесь официального статуса. Ваша организация противоречит принятым нормам. Антисовременная и бесполезная дыра, в которую уходят деньги. К тому же ее политическая направленность просто возмутительна.

– Будьте любезны пояснить.

– Ваше подразделение откровенно враждебно новому миру, в котором мы живем. Новым методам, новым идеям, новым людям у власти.

– Верно ли я понимаю, что вы имеете в виду новый Верховный совет, сформированный в Женеве?

– Разумеется! Будущее за этой новой организацией, свободной от бремени условностей и традиций. Такого мнения придерживается правительство Его Величества. Этот курс надлежит принять и нам. Мы должны протянуть руку дружбы будущему, миссис Годвин. Все старые методы – подозрения, интриги, шпионаж, бесконечный сбор никому не нужной и бессмысленной информации – должны остаться в прошлом. Вместе с вашим отсталым, паразитическим подразделением. Ваших сотрудников мы не обидим, все они получат места в управлениях государственной службы. Вам будет назначена приличная пенсия… Можете рассчитывать и на какую-нибудь побрякушку, если мечтали о правительственной награде. Смиритесь, будьте благодарны – и никто не пострадает. Через год-другой ваша «Оукли-стрит» – о да, я прекрасно знаю, как вы ее называете, – канет в забвение. Исчезнет бесследно и бесповоротно.

– Понимаю.

– Сегодня во второй половине дня ожидайте группу сотрудников от секретариата кабинета министров. Вашим расформированием займется Робин Прескотт. Отличный работник! Передадите ему все, потом освободите помещение. К концу недели уже будете подстригать розы у себя на заднем дворе, понятно? Прескотт уладит все детали.

– Все понятно, канцлер, – ответила Годвин. – Ответственность за это решение целиком и полностью лежит на вашей службе, не так ли?

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы представили это как шаг навстречу современности и к освобождению от пережитков прошлого.

– Именно так.

– В глазах общественности поворот в сторону эффективной модернизации будет прочно ассоциироваться с вами.

– Смею надеяться, – улыбнулся канцлер, но в его глазах промелькнула легкая настороженность. – А что?

– В таком случае, если вам не удастся сформулировать свое заявление достаточно осторожно, все это будет выглядеть… как заискивание.

– Заискивание? Перед кем же?

– Перед Верховным советом. Насколько я понимаю, новый президент вскоре почтит нас визитом. И если накануне его приезда вы избавитесь от того самого подразделения, которое больше всех трудилось, чтобы ограничить влияние Женевы, то любой, кто в курсе ситуации, воспримет это как акт исключительного великодушия, если не подобострастной капитуляции.

Ньюман побагровел, как свекла.

– Ступайте и приведите свои дела в порядок! – рявкнул он.

Гленис Годвин кивнула, поднялась и вышла. Секретарь придержал перед ней дверь и проводил по мраморной лестнице к выходу. Казалось, он хотел что-то сказать, но не находил слов.

Только в самом низу, у парадной двери из красного дерева, выходившей на Уайтхолл-стрит, молодой человек, наконец, обрел дар речи.

– Может быть… э-э-э… может, вызвать вам такси, миссис Годвин?

– Очень любезно с вашей стороны, но я бы предпочла прогуляться. – Гленис пожала секретарю руку. – На вашем месте я бы не связывала свое будущее с Управлением Тайного фонда, – добавила она.

– Да?

– Ваш начальник рубит сук, на котором сидит, и когда упадет, то утащит с собой все управление. Такова мое мнение как эксперта. Развивайте другие связи. Будьте благоразумны и осторожны. Всего хорошего!

Гленис вышла на Уайтхолл-стрит, сделала несколько шагов по улице, вошла в здание Военного министерства и попросила дежурного передать сообщение мистеру Карберри – всего несколько строк, которые она тут же написала на одной из своих визиток. Покинув министерство, она спустилась к садам на набережной. День был ясный и солнечный, воздух искрился светом. Выбрав скамейку под статуей какого-то давно почившего государственного мужа, Гленис села полюбоваться рекой. Было время прилива. Вверх по Темзе деловито пыхтел буксир, тянувший за собой целый караван барж с углем.

– Что будем делать? – спросил деймон.

– О-о-о! Наслаждаться жизнью, как в старые добрые времена.

– Тогда мы были молоды и полны сил.

– Зато теперь мы хитрее.

– Медлительнее.

– Умнее.

– Уязвимее.

– Продолжим этот спор позже. Вон уже Мартин идет.

Мартин Карберри был постоянным заместителем министра военных дел и старым другом «Оукли-стрит». Гленис поднялась ему навстречу, и, следуя давней привычке, они двинулись прогулочным шагом вдоль набережной, чтобы поговорить на ходу.

– У меня мало времени, – сказал Карберри. – В двенадцать встреча с морским атташе из Московии. Что случилось?

– Нас закрывают. Я только что от Ньюмана. Оказалось, что мы антисовременны. Разумеется, мы справимся, но придется уйти в подполье. Однако мне нужно кое-что узнать прямо сейчас, и это срочно. Что замышляет этот новый Верховный совет в Женеве? До меня дошли слухи, что их президент через несколько дней приедет сюда.

– Судя по всему, так и есть. Поговаривают о неком меморандуме, посвященном смене курса. Что они замышляют? Ну, во-первых, они стягивают силы в Восточной Европе. Московит, с которым у меня встреча, как раз об этом и хочет поговорить, что совсем не удивительно. Дипломаты развили бурную деятельность в Леванте, в Персии и дальше к Востоку.

– Все это нам известно, однако, как ты и сам понимаешь, мы очень стеснены в средствах. Если бы ты держал пари, на какой следующий ход ты сделал бы ставку?

– На вторжение в Центральную Азию. Ходят слухи, что где-то там, в дикой и непроходимой пустыне, найден источник ценных химикатов, минералов или чего-то в этом роде, и Магистериум твердо намерен никого к нему не подпускать. Для них это вопрос стратегического значения. Кроме того, тут есть и серьезный коммерческий интерес – в первую очередь со стороны фармацевтических компаний. Но, честно говоря, все эти сведения довольно туманны. В отчетах слишком много отсылок на непроверенные источники, сплетни и всякие фантастические россказни. Мы же сейчас прежде всего заинтересованы в том, чтобы сохранить мир с Женевой. Нас пока не просили направить им на помощь гвардейскую бригаду или хотя бы списанную партию водометов, но если такая просьба поступит, ее тут же исполнят.

– Но не могут же они просто вторгнуться, куда захотят?! Как по-твоему, какой они найдут повод?

– Вот этим сейчас и занимаются дипломаты. Я слышал, на краю той самой пустыни есть… вернее, было какое-то научное заведение. Исследовательский институт или что-то в этом роде. Там работали ученые из разных стран, в том числе и наши, но им начали угрожать местные фанатики, и угроза оказалась нешуточной. Так что casus belli[19]19
  Формальный повод для объявления войны.


[Закрыть], судя по всему, будет заключаться в показном возмущении жестокостью, с которой тамошние бандиты или террористы напали на безобидных ученых. Магистериум выразит желание спасти несчастных и восстановить справедливость.

– А как обстоят дела в местной политике?

– Все сложно. Эта пустыня и кочующее озеро…

– Кочующее озеро?

– Оно называется Лобнор. На самом деле это довольно большая территория, покрытая солеными болотами и мелкими озерцами, но сейсмическая активность и перемены климата постоянно изменяют ландшафт, и границы тамошних государств то и дело переносят, исправляют и оспаривают. Некий царек претендует на власть над всей этой областью, но на самом деле он подданный Катайской империи. Пекин то натянет вожжи, то отпустит – в зависимости от того, как себя чувствует император. Но какое дело «Оукли-стрит» до всего этого?

– Там кое-что происходит, и нам нужно быть в курсе. Теперь, когда мы лишились официального статуса…

– Ах, вот, значит, как это теперь называется!

– Изобретение Ньюмана. Так или иначе, уж если нас решили расформировать, я хочу успеть сделать как можно больше, пока еще у меня есть такая возможность.

– Понятно. Но ведь у вас наверняка был запасной план как раз на такой случай? Вы же не могли не предвидеть этого.

– О да. В сущности, наша работа просто несколько осложнится. Но рано или поздно это правительство рухнет.

– Ты оптимистка, Гленис. Если мне понадобится с тобой связаться…

– Оставь записку у Изабель, – так звали пожилую даму, которая долго работала на «Оукли-стрит», пока артрит не вынудил ее наконец уйти в отставку. Теперь она держала в Сохо ресторан, которым агенты часто пользовались как неофициальным почтовым отделением.

– Отлично. Ну что ж, удачи!

Они пожали друг другу руки и попрощались.

Гленис шагала по набережной. Мимо неспешно плыл туристический катер с громкоговорителем, из которого неслись описания окрестных достопримечательностей. Солнечные блики сверкали на воде, на сводах моста Ватерлоо, на видневшемся вдалеке куполе собора Святого Павла. Карберри подтвердил многое из того, что Гленис и так подозревала. Под властью нового президента Магистериум сделает все, чтобы захватить и присвоить источник розового масла. Для этого он собирает целую армию и не остановится даже перед необходимостью перебросить ее на несколько тысяч миль. Любого, кто встанет у него на пути, он безжалостно растопчет.

– Фармацевтические компании, – произнесла она вслух.

– «Тюрингский поташ», – подхватил деймон.

– Наверняка.

– Это настоящий монстр.

– Ну, Малкольм знает, что делать, – сказала Годвин, и тот, кто знал ее недостаточно хорошо, услышал бы в ее голосе только безграничную уверенность.

* * *

– Мистер Шлезингер занят, – заявил привратник консульства Новой Дании в Смирне. – Сейчас он вас принять не может.

Малкольм знал порядки. Он достал из кармана мелкую купюру и взял с конторки скрепку.

– Вот моя карточка, – сказал он, прикрепляя купюру к визитке.

Та мгновенно исчезла в кармане привратника.

– Две минуты, сэр, – сказал тот и устремился вверх по лестнице.

Высокое здание консульства находилось на узкой улочке рядом со старинным базаром. Малкольм бывал тут уже дважды, но привратник сменился, да и во всей атмосфере квартала что-то неуловимо изменилось. Люди держались настороженно; от былых беспечности и благодушия не осталось и следа. Кафе по большей части пустовали.

Услышав на верхней площадке шаги, Малкольм повернулся, собираясь поздороваться с консулом, но Бад покачал головой, приложил палец к губам и спустился к нему. Сердечно пожав руку старому приятелю, Шлезингер кивнул на выход.

– Вы в опасности? – тихо спросил Малкольм, когда они уже немного отошли от консульства.

– Повсюду прослушка. Ну, как твои дела, Мал?

– У меня все хорошо, а вот на тебе лица нет! Что случилось?

– Нашу квартиру подожгли.

– О ужас! Анита цела?

– Успела выскочить. Но большая часть ее работы пропала… Честно говоря, почти ничего не осталось. Ты еще не нашел Лиру?

– А ты с ней виделся?

Шлезингер рассказал ему, как встретил Лиру в кафе и узнал ее по фотограмме.

– Анита помогла ей немного изменить внешность. Но… она ушла до поджога, и больше мы ее не видели. Я навел справки и выяснил, что она, судя по всему, заходила в кафе и читала какое-то письмо – должно быть, твое, я успел его передать, а потом пошла на вокзал и села в поезд, который шел на восток, но не в Алеппо. Поезд медленный, из тех, что ползут со всеми остановками. Насколько я понял, конечная у него в Селевкии, у самой границы. Вот и все, что удалось узнать.

– Она так и не нашла своего деймона?

– Нет. Она почему-то уверена, что он ушел в один из мертвых городов в окрестностях Алеппо. Но послушай, Малкольм, есть и другое дело. Очень срочное. Я сейчас познакомлю тебя с одним человеком. Его зовут Тед Картрайт. Считай, мы уже на месте.

Малкольм обратил внимание, что Бад незаметно осматривается, проверяя, нет ли за ними хвоста. Он тоже огляделся – кажется, все чисто. Шлезингер свернул в переулок, отпер обшарпанную зеленую дверь, вошел, впустил Малкольма и снова запер дверь на замок.

– Он совсем плох. Думаю, долго не протянет. Нам наверх.

Поднимаясь по лестнице следом за Шлезингером, Малкольм пытался вспомнить, кто же этот Тед Картрайт. Он уже слышал это имя… кто-то где-то произнес его со шведским акцентом, и еще была какая-то неразборчивая надпись карандашом на клочке бумаге… Ага, вот оно!

– Ташбулак? – спросил он. – Директор исследовательской станции?

– Именно. Он приехал вчера вечером. Уж и не знаю, каким чудом добрался. Тут безопасно, и мы смогли нанять медсестру и стенографистку. Но ты должен услышать все из первых рук. Ну, вот мы и пришли.

Еще одна дверь, еще один замок, и они вошли в маленькую, чисто прибранную квартирку. Молодая женщина в темно-синей форме мерила температуру изможденному мужчине, лежавшему под простыней на узкой кровати. Глаза его были закрыты, лоб – в каплях испарины, лицо обожжено солнцем. Деймон-дрозд, усталый, весь в пыли, сидел на валике в изголовье кровати. Аста прыгнула к птице и о чем-то с ней зашепталась.

– Ему не лучше? – тихо спросил Бад.

Медсестра покачала головой.

– Доктор Картрайт! – окликнул Малкольм.

Мужчина открыл налитые кровью глаза. Взгляд его метался, ни на чем не задерживаясь дольше, чем на секунду, и Малкольм усомнился, видит ли Картрайт вообще хоть что-нибудь.

Медсестра отложила термометр, сделала запись в карточке и, уступив Малкольму стул, отошла к столу, на котором были аккуратно расставлены коробочки с лекарствами и медицинскими инструментами. Малкольм сел и снова обратился к больному:

– Доктор Картрайт, я друг Люси Арнольд, вашей коллеги из Оксфорда. Меня зовут Малкольм Полстед. Вы меня слышите?

– Да, – раздался в ответ хриплый шепот. – Но почти ничего не вижу.

– Вы директор исследовательской станции в Ташбулаке?

– Бывший директор. Станция уничтожена. Пришлось бежать.

– Не могли бы вы рассказать мне о своих коллегах – докторе Штраусе и Родерике Хассале?

Картрайт глубоко вздохнул, застонал, снова набрал в легкие воздуха и дрожащим голосом спросил:

– Хассаль вернулся?

– Да, и привез записи. Бесценные записи! Они нам очень помогли. Что это за место, где они побывали? Это красное здание…

– Понятия не имею. Но оттуда привозили розы. Они решили отправиться в пустыню. Настояли, хоть я и сопротивлялся. Не нужно было их отпускать. Но они были в полном отчаянии… Как и все мы. И мне пришлось… А потом эти люди с гор… только я отправил Хассаля домой, как они… Симург…

Картрайт умолк, а Шлезингер, стоявший у Малкольм за спиной, шепотом спросил его:

– Что он сейчас сказал? Я не расслышал…

– Погодите минуту, я объясню… Доктор Картрайт! Вы меня еще слышите?

– Люди с гор… у них было современное оружие.

– Какое именно?

– Новейшие пулеметы. И пикапы. Все новое, и очень много.

– Кто их финансирует? Вам известно?

Картрайт попытался откашляться, но даже на это ему не хватало сил. Малкольм видел, что ему больно говорить, и с сочувствием сказал:

– Не спешите.

Он слышал, что Бад у него за спиной повернулся к медсестре и о чем-то ее спросил, но все его внимание было сосредоточено на Картрайте, который жестами просил помочь ему сесть. Малкольм обхватил его за плечи и приподнял. Картрайт сделал еще одну попытку откашляться, и все его тело, горячее и очень легкое, забилось в судорогах.

Малкольм повернулся, чтобы попросить Бада или медсестру принести еще одну подушку. И никого не увидел.

– Бад! – позвал он.

И только тут увидел, что тот лежит на полу без сознания, а его сова распласталась у него на груди. Медсестра исчезла. Осторожно опустив Картрайта на подушки, он метнулся к Баду и заметил рядом с ним на ковре шприц, а на столике – пустую ампулу.

Малкольм распахнул дверь и помчался к лестнице. Медсестра была уже на нижней площадке. Она оглянулась, подняла голову… и Малкольм увидел у нее в руке пистолет. Только сейчас он заметил, как она молода.

– Мал… – начала Аста, и тут грянул выстрел.

Малкольм почувствовал удар, но еще не понял, куда именно попала пуля. Ноги подкосились, он кубарем скатился по ступенькам, туда, где всего несколько секунд назад стояла медсестра. Оглушенный падением, не вполне понимая, что происходит, он приподнялся на локтях – и увидел, что она собирается сделать.

– Нет! Не надо! – выкрикнул он и подался к ней, хотя и понимал, что не успеет.

Медсестра стояла у входной двери, приставив пистолет себе под подбородок. Ее деймон-соловей верещал и бился в ужасе, но ясные глаза девушки были широко открыты и полны решимости. Она выстрелила. Дверь, стена, потолок – все вокруг покрылось кровью, ошметками мозга и костей.

Малкольм тяжело осел на пол. Его накрыло целой волной разных ощущений – он чувствовал запах еды, которую готовили тут вчера, видел солнечный свет и яркие пятна крови на грязно-зеленой двери, в ушах стоял звон после выстрела, откуда-то издалека слышался вой бродячих собак, прямо перед глазами была струйка крови, вытекшей из размозженной головы с последним ударом сердца, и в ушах звучал тихий голос Асты, шепчущей что-то ему на ухо…

И, конечно, боль. Она пришла не сразу – сначала один толчок, потом еще, и еще… Толчки участились, и, наконец, его правое бедро свело сильной и мучительной судорогой.

Малкольм нащупал рану, его пальцы были выпачканы кровью. Скоро станет еще больнее, но сейчас нужно позаботиться о Баде. Сможет ли он подняться обратно по лестнице? Не пытаясь встать, он пополз через площадку и вверх по ступенькам, подтягиваясь на руках и опираясь на левую ногу.

– Мал, не спеши, – слабым голосом предостерегла Аста. – Кровотечение очень сильное.

– Надо помочь Баду. Потом отдохну.

Добравшись до верхней площадки, он ухитрился встать и войти в комнату, где лежал Картрайт. Бад по-прежнему был без сознания, но дышал ровно. Малкольм повернулся к Картрайту и почувствовал, что больше не может стоять. Он опустился на край постели. Нога быстро немела.

– Помогите сесть, – прошептал Картрайт, и Малкольм приподнял его, на сей раз не без труда, и прислонил к изголовью. Коготки деймона-дрозда разжались, и птица без сил упала на плечо Картрайта.

– Медсестра… – начал Малкольм, но Картрайт покачал головой, расплатившись за это еще одним припадком кашля.

– Слишком поздно, – выговорил он. – Они и ей платили. Она давала мне наркотики. Заставляла говорить. А только что дала яд…

– Платили? Вы имеете в виду, те люди с гор? – удивился Малкольм.

– Нет, нет. Не они. Им тоже платили. Все это часть большого медицинского…

Новый приступ кашля закончился рвотой. Струйка желчи вытекла из губ Картрайта на подбородок. Малкольм вытер ее краем простыни и тихо, но настойчиво переспросил:

– Большого медицинского?..

– Т.П.

Малкольму это ни о чем не говорило.

– Т.П.? – повторил он.

– Фармаце… фонд… Т.П. Компания… Логотип на пикапах…

Глаза Картрайта закрылись. Его грудь тяжело вздымалась, в горле клокотало. Затем все тело напряглось, вытянулось как струна и обмякло. Он умер. Его деймон его распался на миллионы невидимых частиц и растаял в воздухе.

Малкольм почувствовал, что силы его покидают, а боль усиливается. Нужно было осмотреть рану; нужно было позаботиться о Шлезингере; нужно было отправить сообщение для «Оукли-стрит». И никогда еще он не испытывал такого всепоглощающего желания лечь и провалиться в сон.

– Аста, не позволяй мне уснуть, – велел он.

– Малкольм, это ты? – заплетающимся языком окликнул его Шлезингер.

– Бад! Как ты себя чувствуешь?

– Что случилось?

Сова Шлезингера, пошатываясь, расправляла крылья, а Бад пытался сесть на полу.

– Медсестра что-то тебе вколола. Картрайт умер, она травила его наркотиками.

– Черт возьми… Малкольм, у тебя кровь! Сиди так, не шевелись!

– Она тебе что-то вколола, пока я говорил с Картрайтом. Потом убежала, а я бросился за ней, как дурак. Она меня ранила, а потом застрелилась сама.

Бад держался за край постели. Что бы ему ни вкололи, действие препарата было коротким: Малкольм видел, что с каждой секундой взгляд его друга становится все более осмысленным. Бад смотрел на его пропитанную кровью штанину.

– Так, – сказал он. – Первым делом надо вывести тебя отсюда и показать врачу. Придется через черный ход… и дальше, через базар. Идти сможешь?

– Только медленно. Нога не гнется. Но с твоей помощью дойду.

Бад поднялся и потряс головой, собираясь с мыслями.

– Тогда идем… – начал он и осекся: – А, нет, погоди! Надо спрятать рану.

Он открыл шкаф, достал длинный плащ и помог Малкольму надеть его.

– Как только будешь готов, можем выходить, – сказал он.

Несколько часов спустя, когда врач, которому Бад доверял, осмотрел и перевязал рану Малкольма, они пили чай в консульстве, где Бад и Анита поселились, пока их квартиру ремонтировали после пожара.

– Что сказал врач? – спросила Анита.

– Бедренная кость задета, но не сломана. Могло быть гораздо хуже.

– Болит?

– Ужасно. Но он дал мне обезболивающие. Ну, расскажи мне теперь о Лире.

– Боюсь, ты ее не узнаешь. У нее теперь короткие темные волосы и очки.

Малкольм попытался представить себе темноволосую девушку в очках, но ничего не вышло.

– Возможно ли, что кто-то проследил за ней до вашей квартиры? – спросил он.

– Хочешь сказать, именно поэтому нас подожгли? – уточнил Бад. – Потому что думали, что она у нас? Сомневаюсь. Во-первых, когда мы вышли из кафе, хвоста за нами не было. Во-вторых, они и так знают, где я живу, это не секрет. Здешние агентства не трогают друг друга, тайная служба только следит, и все. Поджог – это на местных не похоже. Я беспокоюсь за Лиру. После того, как она села на поезд до Селевкии…

– Она не сказала, зачем вообще туда поехала?

– Ну, у нее была одна странная идея… Из тех, о которых обычно не рассказывают, чтобы люди не подумали, что ты чокнутый. Но она говорила об этом так, что я невольно подумал… Короче говоря, в пустыне между Алеппо и Селевкией разбросаны десятки, если не сотни, пустых городов и деревень. Мертвые города, так их называют. Там и правда ничего не осталось – только камни, ящерицы да змеи. Но в одном из этих мертвых городов… говорят, что там живут деймоны. Одни, без людей. Впервые Лира услышала об этом еще в Англии от какого-то старика, который живет на лодке. А потом познакомилась в Смирне с некой княжной Кантакузино, которая подтвердила эти слухи. Лира наслушалась сказок и решила отправиться туда, поискать там своего деймона.

– Так ты считаешь, что это выдумки?

Шлезингер отхлебнул чаю.

– Ну, честно говоря, не знаю. Но эта княжна – интересная женщина. Ее имя связано с большим скандалом. Если она решит написать мемуары, это будет бестселлер. Эту княжну, как и Лиру, бросил деймон. И если Лире удастся добраться до Селевкии…

– Что значит «удастся добраться»? – перебил Малкольм.

– Сейчас трудные времена, Мал. Видел, какие толпы беженцев едут с Востока? Турки объявили мобилизацию в ответ на беспорядки. Все ждут беды, и я тоже. А теперь представь себе молодую женщину, которая едет в противоположную сторону – в самую гущу заварухи! Ну так вот, если она все же доедет до Селевкии, проблемы не кончатся. Нужно будет найти способ добраться до этого Синего отеля. Как ты поступишь, когда отыщешь ее?

– Отправимся дальше вдвоем. Нам нужно попасть туда, где разводят эти розы.

– По заданию «Оукли-стрит»?

– Разумеется.

– Не надо делать вид, будто дело только в этом, – сказала Анита. – Ты в нее влюблен.

Малкольм почувствовал, как огромная тяжесть легла ему на сердце. Должно быть, это отразилось на его лице, потому что Анита поспешно добавила:

– О, прости! Забудь. Я ничего не говорила, это не мое дело.

– Когда-нибудь я тоже напишу мемуары. Но послушайте: перед смертью Картрайт сказал нечто важное о людях с гор, напавших на исследовательскую станцию. Он заявил, что их финансировало некое «Т.П.» Что это может быть, как по-вашему?

Бад присвистнул.

– «Тюрингский петролеум», – произнес он. – Страшные люди.

– Поташ, – поправила Анита, – а не «петролеум».

– А, да, поташ. Анита написала о них статью.

– И ее не напечатали, – подхватила Анита. – Редактор побоялся. Это очень старая компания, они не одно столетие добывали поташ в Тюрингии. Снабжали компании, производившие удобрения, взрывчатку и всякие химикаты. Но лет двадцать назад «Т.П.» решил сам заняться производством, это было выгодно. Фармацевтическая продукция и оружие – основные их направления. Они разрослись до невероятных размеров! Поначалу они плевать хотели на общественное мнение, но потом поняли, что рынок так не работает, и теперь осваивают новые методы. Они чудовищно разбогатели на трептизаме – это такое обезболивающее, и всю прибыль вложили в исследования. Да, и еще: это частная компания. Никаких акционеров, претендующих на дивиденды. На них работают лучшие ученые. Эй, что ты там ищешь?