Текст книги "Книга Пыли. Тайное содружество"

* * *

Через пять минут они уже сидели за уличным столиком маленького кафе на одной из боковых улочек. Лира была рада, что она тут не одна.

Леди представилась – Элисон Уэзерфилд, учительница в английской школе Алеппо, в Константинополь приехала на каникулы.

– Впрочем, не знаю, сколько еще нашей школе осталось. Город еще держится, но деревенские вокруг стали совсем нервные.

– Наверное, мне все-таки надо знать, что происходит, – пробормотала Лира. – Почему люди нервничают?

– Ситуация очень тревожная. Жуткие события сегодняшнего утра – часть общей картины. Над народом измывается закон, эксплуатируют чиновники, угнетают социальные структуры, и изменить это нет никакой возможности. Конечно, так шло годами, и ничего нового в этом нет, но уж больно питательной оказалась почва для розовой паники – вот она и расцвела…

– Что за розовая паника?

– Это здесь такая новая форма фанатизма. Тех, кто выращивал розы, теперь повсеместно преследуют. Сады жгут на корню и распахивают так называемые люди с гор, которые утверждают, что розы – скверна пред лицом Всевластного. Я даже не подозревала, как широко это успело распространиться.

– До Оксфорда тоже успело дойти.

Лира рассказала ей о перебоях с розовой водой в Иордан-колледже. Возможно, и не стоило признаваться, откуда она родом – это шло против всех ее правил, – но уж очень приятно было поговорить с кем-то сочувствующим. Такое облегчение… сопротивляться искушению оказалось невозможно.

– Но как же тебя занесло в эту часть света? – удивилась ее собеседница. – Ты приехала работать?

– Нет, я тут проездом, жду парома. Мой путь лежит в Центральную Азию.

– Неблизкая дорога. А зачем тебе туда?

– Собираю материалы для диссертации.

– На какую тему?

– В основном, история. Хочу увидеть своими глазами то, чего не найдешь в библиотеках.

– И ты… то, что бросилось мне в глаза…

– Без деймона. Да.

– Твое путешествие связано и с этим тоже?

Лира кивнула.

– В основном с этим?

Лира вздохнула и отвела взгляд.

– Стало быть, ты направляешься в Мадинат аль-Камар.

– Ну, я…

– Можешь не скрытничать. Я не шокирована и даже не удивлена. И даже знаю еще одного человека, который тоже отправился туда… только вот не в курсе, как у него дела сейчас. Я бы тебе посоветовала быть осторожнее, но ты производишь впечатление очень разумного человека и сама наверняка все понимаешь. Знаешь, как найти это место?

– Нет.

– В той части пустыни много заброшенных городов, деревень – можно годами искать нужную. Тебе понадобится проводник.

– Значит, это место все-таки существует?

– Насколько я могу судить, да. Признаться, когда я впервые о нем услышала, то решила, что это легенда или сказка о призраках. Как по мне, так все это звучит… неубедительно. Даже неправдоподобно. В мире и без того достаточно проблем и трудностей. Нужно лечить больных, учить детей, бороться с бедностью и угнетением, а не грезить о сверхъестественном. Но мне-то, с другой стороны, повезло. Я на своем месте в материальном мире, и меня полностью устраивает и мой деймон, и работа, которую я делаю. Понимаю, что не все вокруг так счастливы. Почему твой деймон ушел?

– Мы поссорились. Я и не догадывалась, что до этого может дойти… Не думала, что такое вообще возможно. Но мы с ним долгое время не разговаривали, а потом он просто взял и исчез.

– Как это, наверное, мучительно!

– Мучительно… да. Но труднее всего, когда тебе не с кем поговорить. Или выслушать хороший совет.

– Как думаешь, что бы он сказал тебе сейчас?

– Про путешествие или про все эти события?

– Про события.

– Ну, он бы точно не стал доверять этому молодому священнику.

– Золотые слова.

– А еще сказал бы, чтобы я вела записи обо всем, что происходит.

– Из него вышел бы хороший журналист.

– А еще он немедленно подружился бы с вашим деймоном. Я больше всего скучаю вот по таким вещам…

Зеленушка, деймон Элисон, внимательно следил за их беседой; услышав это, он просвиристел несколько сочувственных нот. Лира подумала, что неплохо бы сменить тему, пока она не рассказала слишком много.

– А что это за новый Верховный совет? – спросила она. – Как по-вашему, что это все значит?

– Вряд ли это вообще кто-то понимает – пока, во всяком случае. Он свалился как гром с ясного неба. Надеюсь только, что свирепой ортодоксии не станет еще больше. У нас сотни лет испорченная система, с изъяном, но зато никто не утверждал, что она непогрешима. Одно ее очевидное достоинство – возможность несогласия, пусть и в весьма ограниченных масштабах. Если теперь будет только один голос, только одна воля, навязываемая всем… Боюсь, ничем хорошим это не кончится.

Сирены на заднем плане выли не переставая.

Теперь к ним присоединился еще один звук – колокольный набат с ближайшей звонницы. Через пару секунд ему ответил второй. Лира тут же вспомнила оксфордские колокола, и ей страшно захотелось домой… но лишь на мгновение. По всему кварталу вступали новые и новые колокольни, а потом их перекрыл грохот приближающегося гирокоптера.

Лира и Элисон невольно подняли глаза: воздушное судно – а за ним еще два – уже кружили вокруг купола собора Святой Премудрости.

– А вот теперь начнется официальная паника. Первые признаки, точно тебе говорю. Скоро – в любую минуту – повсюду появятся полицейские патрули, начнут проверять документы и арестовывать подозрительных. Таких, как ты, моя дорогая. Послушай совета: бегом к себе в отель и сиди там до самого парома.

Лира почувствовала, что очень устала. «Ох, Пан…» – подумала она, но тут же заставила себя встать и пожать новой знакомой руку.

– Спасибо, что поговорили со мной, – сказала она. – Я вас не забуду.

По дороге в отель она и правда увидела, как полиция пытается арестовать какого-то молодого человека – он яростно сопротивлялся. На соседней улице другой патруль отступал от группы разъяренных мужчин, которые начали разбирать мостовую и швырять в них вынутые камни. Лира шла осторожно, не привлекая внимания. Она так старалась, что портье за стойкой ее даже не заметил.

Очутившись у себя в комнате, она поспешила запереть дверь.

* * *

Весть об убийстве распространилась быстро и широко. Многие новостные агентства особо подчеркнули тот факт, что патриарх-мученик – такой старенький и святой! – был еще и президентом Верховного совета Магистериума.

В Женеве об этом не забывали ни на минуту. Совет (по крайней мере, те его члены, кто жил и работал в городе… а их милостью Провидения хватило, чтобы составился кворум) собрался немедленно и открыл экстренное заседание, начав с печальной молитвы за святого Симеона, чье президентство, увы, оказалось таким коротким.

После этого тут же занялись вопросом о преемнике. В такие тревожные времена решать его нужно было быстро. Единственным возможным кандидатом на пустующее место по всеобщему мнению был Марсель Деламар. Многие члены совета и в этом усмотрели руку всемилостивого Провидения.

Его избрали единогласно. Неохотно и скорбно он принял на себя великую ответственность, заявив, что не достоин оказанной чести, в столь безупречных, отточенных формулировках, словно заготовил их заранее, еще до ужасных и непредвиденных событий в Константинополе.

Однако даже в этих ужасных обстоятельствах ему хватило спокойствия, ума и прозорливости предложить несколько небольших поправок к конституции – разумеется, все ради твердости, решительности и эффективности дальнейших действий курии в нынешние, как уже было сказано, тревожные времена.

Чтобы не тратить святые усилия совета на лишние процедуры, срок президентских полномочий был продлен с пяти лет до семи, а все ограничения относительно количества таких сроков для занимающего пост лица сняты. Кроме того, президенту даровали исполнительную власть, совершенно ему необходимую в том случае, если действовать придется быстро – времена-то нынче и правда неспокойные.

Так впервые за шесть последних столетий Магистериум обрел лидера, наделенного всей властью, которая раньше распределялась среди многих. Крылья Церкви, покончившей наконец с внутренними противоречиями, больше не были подрезаны, и вся ее мощь сосредоточилась в должности и персоне Марселя Деламара.

Первым всю стремительность и неприятность нового порядка ощутил на себе Пьер Бино, верховный судья Дисциплинарного суда консистории. Не прошло и часа, как его сняли с занимаемой должности, и он уже больше никогда никого не перебивал.

Подписав приказ, Марсель Деламар обратился мыслями к сестре, которой так восхищался. А еще он подумал о матери, предвкушая следующую встречу с ней.

Глава 23. На пароме в Смирну

Всю ночь за окнами гостиницы выли сирены и грохотали гирокоптеры, слышались крики, звон бьющегося стекла, а иногда и выстрелы. Утром Лира встала совершенно разбитой и подавленной. Но паром в Смирну отплывал сегодня, и вечно прятаться в гостинице она не могла.

Она спустилась на завтрак, потом вернулась в номер, где и просидела до тех пор, пока не настало время покинуть гостиницу. Портье, прочитавший утреннюю газету, сказал, что всех ассасинов перебили, когда гвардия ворвалась в собор. Беспорядки в городе якобы устроили какие-то люди с гор, воспользовавшись всеобщей паникой. Больше он ничего не знал, но заверил Лиру, что теперь уже все спокойно. У полиции все под контролем.

Работники отеля обрадовались, узнав, что Лира уезжает: все ее боялись. Она чувствовала их страх и тревогу, и поскольку здесь притворяться невидимкой было бессмысленно, старалась сглаживать ситуацию и держаться как можно дружелюбнее. Но все было напрасно. Расположить к себе людей, не имея деймона, она не могла, и потому вздохнула с облегчением, покидая гостиницу.

Паром отплывал ближе к вечеру, а в Смирну должен был прибыть наутро через день. Можно было бы купить билет в каюту, но после вынужденного заточения в отеле Лире хотелось побыть на свежем воздухе. В первый вечер она поужинала в одиночестве в неопрятном ресторане, а потом уселась на палубе в удобное плетеное кресло, завернулась в одеяло и долго смотрела на проплывающие мимо береговые огни, на лодки, вышедшие на ночную рыбалку, и на усеянное звездами небо.

Она думала о своей новой знакомой, Элисон Уэзерфилд. Школьная учительница, женщина во всех отношениях надежная и порядочная… Лире хотелось бы стать такой, как она. Элисон чем-то напоминала Ханну Релф.

Лира разделяла опасения, которые Элисон высказала по поводу нового Верховного совета, но подумать об этом как следует у нее не получалось. С тех пор, как ушел Пан, она ни на чем не могла сосредоточиться, кроме собственных проблем, и… Впрочем, нет, это началось еще раньше. Когда же? В тот день, когда они с Паном впервые поссорились? Возможно… Замкнутость на себе была не из тех качеств, которые восхищали Лиру в других, но что поделать – сейчас она могла думать только о своем положении. Хорошие женщины вроде Ханны и Элисон всегда находили, о чем беспокоиться, помимо самих себя, – или, еще того лучше, вообще ни о чем не беспокоились. Да, хорошие женщины…

Все это было так сложно! Лира вспомнила, как Малкольм рассказывал о монахинях из Годстоу, которые были так добры к нему в детстве, и взяли ее, малышку Лиру, под свою опеку, и заботились о ней, пока не случилось наводнение. Они поступали хорошо. А Магистериум во многом поступает плохо. Но можно ли утверждать, что эти монахини были частью Магистериума – из-за того, во что они верили? Или все-таки нет – и судить о них следует не по вере, а по делам? Как твердо она была уверена во всем, когда вернулась с Севера! Но с тех пор много воды утекло, и все, чему Лира научилась в том путешествии, теперь казалось таким далеким… Осталась только россыпь ярких впечатлений, воспоминания о Ли Скорсби и Мэри Мэлоун, да память о самых важных событиях, вроде поединка медведей и, самое главное, той минуты, когда они с Уиллом впервые поцеловались в какой-то рощице в далеком мире мулефа.

А еще Лира бережно хранила в памяти выражение «Небесная республика» – но никогда по-настоящему не думала о его смысле. Единственный вывод, к которому она приходила, вспоминая эти слова, заключался в том, что краеугольным камнем Небесной республики должна быть рациональность.

Такова была ее точка зрения на мир в те времена, когда она писала студенческие работы и сдавала экзамены. Тогда ей нравилось спорить с учеными, нравилось искать слабые места в чужих аргументах и опровергать их, разоблачая предвзятые мнения, несообразности и подтасовки. Не удивительно, что книга Готфрида Бранде вскружила ей голову, а книга Саймона Талбота растревожила душу.

И, конечно, она была совершенно не готова к тому внутреннему перевороту, к которому подтолкнул ее Джорджо Брабандт своими рассказами о тайном содружестве. Прежняя Лира отвернулась бы от этих историй с презрением и насмешкой. Но сейчас, сидя под одеялом на палубе, глядя на огоньки в темных небесах и на темном берегу и ощущая всем телом легкую дрожь моторов и мягкое покачивание, с которым паром неутомимо продвигался по глади спокойного моря на юг, Лира впервые задумалась: а что, если она все поняла неправильно?

За этой мыслью пришла другая: может, именно поэтому Пан ее бросил?

Этой тихой ночью посреди моря время словно остановилось. Спокойно и последовательно Лира возвращалась мыслями к первой размолвке с Паном. Воспоминания послушно выплывали из тьмы одно за другим, точно звенья длинной цепи. Его гнев, когда она, вопреки своим природным склонностям и всем его предостережениям, насмехалась в школе над девочкой помладше, которая не могла отличить автора от нарратора в экзаменационном романе. Раздраженное слово, брошенное одному из слуг в колледже Святой Софии. Высокомерный отказ посетить выставку картин на религиозные темы, устроенную отцом одной из подруг. Восторг при виде того, как Готфрид Бранде рвет в клочья и топчет ногами всевозможные философские теории. То, как она вела себя… при мысли об этом Лира вспыхнула от стыда… то, как она вела себя с Малкольмом, когда он был всего лишь доктором Полстедом. Да, наверное, все это мелочи, но таких мелочей были сотни, и все они сейчас возвращались, одна за другой. Разумеется, ее деймон все это видел, и ему это не нравилось, и в конце концов его терпение лопнуло.

Лира попыталась защититься от суда над самой собой. Но аргументы защиты были слишком слабыми, и вскоре она перестала делать вид, будто не виновата. Ей было ужасно стыдно. Она поступала плохо, и эти плохие поступки так или иначе были связаны с картиной мира, в которой не находилось места тайному содружеству.

Небесные огни медленно двигались вокруг Полярной звезды. Паром шел ровным ходом вдоль берега. Время от времени на берегу вспыхивали огоньки – еще одна деревня, – и колышущаяся, неутомимо движущаяся вода разбивала их отражения на тысячи серебряных или золотых осколков. Раз или два Лира замечала другие огни – фонари на носу рыбацких лодок, ставивших сети на макрель или кальмаров. «Вот так и я выманиваю на свет чудовищ из собственной внутренней тьмы», – подумала она. И тут вспомнила слова мертвого мальчика Роджера, который когда-то был самым близким ее другом: гарпии мира мертвых, сказал он, знают все твои плохие поступки и нашептывают тебе о них без остановки. Теперь Лира поняла, что это значит.

«Интересно, эти гарпии тоже принадлежат к тайному содружеству?» – задалась она вопросом. И сам мир мертвых, в котором они обитают, тоже его часть? Или она все это выдумала? И гарпии, и мир мертвых – пустые, лживые фантазии?

Но что же такое это тайное содружество? Какое-то особое состояние бытия, которому нет места ни в мире Саймона Талбота, ни в мире Готфрида Бранде. И оно скрыто от обычного взгляда. Если оно и существует, то открыть его взору может лишь воображение (что бы ни означало это слово), но уж никак не логика. К нему принадлежат призраки, феи и эльфы, боги и богини, нимфы, ночные упыри и бесы, болотные огни и другие подобные существа. По своей природе они не любят людей, но и не питают к ним ненависти. Иногда их интересы и цели пересекаются или совпадают с человеческими. У них есть определенная власть над человеческой жизнью, однако их можно победить – как Малкольм перехитрил ту фею на Темзе, когда она хотела оставить Лиру себе…

Ход ее мыслей прервал голос стюарда, который вышел объявить немногим еще остававшимся на палубе пассажирам, что бар вот-вот закрывается. Двое мужчин встали и ушли в салон, а Лира просто сказала «Спасибо!» – единственное слово, которое она знала по-анатолийски. Стюард кивнул и двинулся дальше.

А Лира вернулась к своим раздумьям. Ночные упыри и феи, болотные огни и прочие создания, составляющие тайное содружество, – неужели они существуют только в ее воображении? Нет ли какого-нибудь логичного, рационального, научного объяснения подобным вещам? Или наука над ними не властна, а разум, столкнувшись с ними, неизменно пасует? Да полно, может, их и впрямь не существует?

К числу «подобных вещей» определенно относятся и деймоны – если, конечно, Бранде и Талбот правы насчет них. Ни тот, ни другой не усмотрели бы ничего странного в девушке, не имеющей деймона. А вот Элисон Уэзерфилд, как и многие другие, наоборот, сразу увидела, что с ней что-то не так, – но, в отличие от многих других, отнеслась к ней с пылким сочувствием. Тот крикливый толстяк на пароме в Голландию тоже не остался равнодушным. О сочувствии там речи не шло, но его страх и ненависть были неподдельными. Одним словом, большинство людей абсолютно уверены, что деймоны существуют.

Тут она поняла, что зашла в тупик. Усыпанное звездами небо вдруг показалось ей холодным и мертвым: всего лишь продуктом механического, бесчувственного взаимодействия молекул и частиц, которое продолжится до конца времен – независимо от того, будет ли Лира жить, и есть ли у людей сознание. Огромная, безмолвная, безразличная, совершенно бессмысленная пустота.

«Сюда меня завел разум», – сказала себе Лира. Она поставила разум превыше всего, и вот результат: никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной.

«Но человек не должен верить только в то, что делает его счастливым, – подумала она. – Верить нужно в то, что соответствует действительности. Верить нужно в истину. Если мы от этого несчастны – что ж, это, конечно, плохо, но разум тут не виноват. Как мы отличаем истину от лжи? Истина осмысленна. И она экономнее, чем ложь. Это бритва Оккама: все на свете стремится к простоте; и если существует объяснение, позволяющее не принимать в расчет эмоции и воображение, то, скорее всего, оно и будет самым точным».

Но тут Лира вспомнила, что говорили цыгане. Вмещай, а не отбрасывай. Учитывай контекст. Принимай во внимание всё.

Это воспоминание зажгло в ней крохотную искорку надежды. «Когда я поверила в болотные огни, их стало больше, – подумала она. – Это что, иллюзия? Неужели я убедила саму себя, что вижу их? И что рационального было в том, чтобы поднести сладкий красный плод к губам Уилла в той залитой солнцем рощице, заново разыгрывая историю первой любви Мэри Мэлоун? И способен ли разум сам по себе создать поэму, симфонию или картину? Если рациональный взгляд не видит вещей вроде тайного содружества, это не значит, что их не существует. Просто рациональный взгляд ограничен. Смотреть на подобные вещи глазами разума – все равно что пытаться взвесить что-нибудь при помощи микроскопа. Это неподходящий инструмент. Измерить мир недостаточно – нужно дать волю воображению…

Но тут Лира вспомнила, что сказал Пан о ее воображении, и как будто вновь увидела ту жестокую записку, которую он оставил ей в «Форели». Пан ушел искать то, чего она лишилась.

Ну а Пыль? Ей-то какое место отведено во всей этой картине? Или это просто метафора? Или же часть тайного содружества? Да, кстати, а горящий голландец? Что сказал бы разум насчет него? С точки зрения разума такого существа быть не может. Это галлюцинация или сон. Ничего этого не было…

Но задуматься об этом всерьез она не успела. Паром натолкнулся на какую-то преграду, и Лира ощутила толчок едва ли не раньше, чем раздался лязг и скрежет рвущегося металла. Моторы взвыли, а рулевой тотчас просигналил «полный назад!». Паром затрясся, неуклюже накренился вбок, точно лошадь, отказывающая прыгать через преграду, а за шумом винта, бешено взбивавшего воду, Лира расслышала что-то еще. Это были человеческие голоса. Кто-то кричал от боли или страха.

Она отбросила одеяло и бросилась к перилам. Но отсюда, из средней части парома, почти ничего не было видно, и Лира побежала к носу, то и дело хватаясь за перила, чтобы не упасть: паром продолжал трястись и раскачиваться.

Вокруг уже собирались люди – из бара, из кают или с таких же, как у нее, спальных мест на палубе. Не нужно было знать язык, чтобы понимать, о чем они друг друга спрашивают:

– Что случилось?

– Мы сели на мель?

– По-моему, там ребенок…

– Эй, кто-нибудь, включите прожектор!

– Смотрите, там, в воде…

Вгрызающийся в воду винт все еще не поборол инерцию, и паром продолжал двигаться вперед. Поглядев за борт, куда указывал один из пассажиров, она увидела доски, спасательный пояс и не поддающиеся опознанию части разбитой лодки. И людей! Головы, лица, руки… Люди барахтались, визжали, махали руками, уходили под воду и всплывали вновь. Казалось, их несет течением мимо парома, но на самом деле двигался паром, а не они.

Наконец, винт победил, и судно остановилось. Двигатели тут же затихли.

А голосов стало больше – и не только на палубе. С мостика раздались команды по-анатолийски, и матросы кинулись исполнять приказ. Одни бросали за борт веревки и спасательные пояса, другие спускали на воду шлюпку, подвешенную над палубой.

На баке спешно установили прожектор; в его луче и в свете, лившемся изо всех иллюминаторов, стало ясно, что происходит в воде. Паром столкнулся с лодкой, шедшей без огней и, очевидно, битком набитой пассажирами – судя по скромным размерам уцелевшего дальнего борта. Не меньше дюжины человек отчаянно цеплялись за этот кусок лодки, лежавший на воде, как плот. Одна женщина все пыталась положить на него грудного ребенка, но всякий раз сама уходила под воду, а ребенок вопил и брыкался, но никто даже не думал ей помочь.

– Помогите же ей! Помогите! – закричала Лира, начисто забыв о своих стараниях казаться незаметной.

Но люди, цеплявшиеся за остатки лодки, слишком боялись за собственную жизнь, да и сил кому-то помогать у них не было. После очередной безуспешной попытки женщина окончательно скрылась под водой, а ребенок остался барахтаться, только криков его уже не было слышно. Лира, как и прочие пассажиры, могла только смотреть на это в ужасе и звать на помощь, – и наконец один из мужчин отпустил край обломка, схватил ребенка за руку и забросил его наверх, но сам при этом ушел под воду и исчез в темноте.

Матросы уже спустили шлюпку; двое сидели на веслах, а третий, перегнувшись за борт, вытаскивал людей из воды. Спустили и трап, открыв для этого люк. Свету прибавилось, и стало видно не только тех, кто все еще боролся за жизнь, но и утонувших. Их тела качались на волнах лицами вниз.

Лире пришло в голову, что если паром разрезал лодку пополам, то утопающие могут оказаться не только по левому борту, но и по правому. Перебежав через палубу, на которой уже собралась приличная толпа, она убедилась, что так и есть: с той стороны в воде тоже обнаружились люди, хоть и не так много. Им пришлось еще хуже, чем тем: держаться было не за что, кроме жалких обломков, а криков о помощи никто не слышал.

Увидев какого-то офицера, бегущего с мостика на палубу, Лира схватила его за рукав:

– Смотрите! С той стороны еще люди! Им тоже нужна шлюпка!

Офицер покачал головой, не понимая английской речи, но Лира потянула его за руку к борту и указала вниз.

Он ответил коротко и резко – Лира, в свою очередь, не поняла что – и стряхнул ее руку со своей. Его деймон-лемур испуганно зачирикал ему на ухо, тараща глаза и тыча пальчиком в Лиру. Офицер окинул ее взглядом, скривился, не увидев при ней деймона, и сердито рявкнул что-то по-анатолийски.

– Спустите лодку! – крикнула Лира. – Спустите лодку с той стороны! Они же тонут!

Один из матросов услышал ее крики, поглядел за борт и быстро сказал что-то офицеру, а тот лишь коротко кивнул и ушел. Матрос побежал ко второй шлюпке и начал готовить ее к спуску. Еще один поспешил к нему на помощь.

Лира бросилась в салон и побежала вниз, к трапу, прыгая через две ступеньки. Оказалось, что на борту уже немало спасенных. Они дрожали, сбившись в кучку, а пассажиры и матросы раздавали им одеяла и помогали тем, кто больше всех пострадал. Протиснувшись сквозь толпу зевак, Лира сошла на трап, раскачивающийся на воде, и стала помогать матросам, вытаскивавшим из воды все новых жертв крушения. В основном это были молодые мужчины, но были среди них и женщины, и дети, и люди в возрасте. Судя по виду – откуда-то из Северной Африки или стран Леванта. Одеты бедно, не по погоде; двое или трое цеплялись за свои рюкзаки или хозяйственные сумки, но у остальных при себе вообще ничего не было. Должно быть, все их скудное имущество пошло ко дну вместе с лодкой.

Шлюпку по правому борту уже спустили, и спасенных становилось все больше. Лира помогла выбраться из воды двоим парням и пятерым детям, а последней, кого удалось спасти, оказалась совсем дряхлая старуха, которой помог удержаться на плаву мальчик лет двенадцати – должно быть, ее внук. Лира сначала вытащила мальчика, а потом уже вдвоем они подняли на борт бабушку. Та тряслась от холода – все очень замерзли, и даже у Лиры зуб на зуб не попадал, несмотря на теплую куртку и на то, что пришлось много двигаться. Она обвела взглядом место крушения: на волнах покачивались обломки, обрывки одежды и всякая всячина, без которой эти люди думали не обойтись при побеге. Так… А они действительно от чего-то бежали? Да, похоже на то.

– Лира?

Она вздрогнула и обернулась. Перед ней стояла Элисон Уэзерфилд, по-прежнему полная тепла, но сейчас явно встревоженная. Лира и не знала, что она тоже плывет на пароме.

– По-моему, с этой стороны всех уже вытащили, – сказала Лира.

– Иди сюда, будешь помогать! Эти матросы смогли только достать их из воды. А что с ними теперь делать, не знают.

Лира пошла за ней.

– Как вы думаете, откуда эти люди? – спросила она. – Похожи на беженцев.

– Так и есть. Должно быть, крестьяне или садовники, бежавшие от горцев.

Лира вспомнила людей, которые высаживались с речного парохода в Праге. Вероятно, такие же беженцы. Да что же творится по всей Европе?

Но раздумывать было некогда. В салоне обнаружилось человек шестьдесят, а то и семьдесят, промокших до нитки и до сих пор не согревшихся. Дети плакали, старики лежали без сил, деймоны слабо цеплялись за мокрую одежду. Более того, люди продолжали прибывать: матросы все еще вылавливали последних выживших. И не только выживших. В салон внесли несколько мертвых тел, и сердце Лиры сжалось от горя, когда она услышала крики тех, кто узнал в погибших своих детей или жен.

Но Элисон успевала повсюду: давала указания матросам, утешала перепуганных матерей, заворачивала детей в одеяла, изъятые у пассажиров. Она вызвала кока и потребовала теплого питья, горячего супа, хлеба и сыра для всех уцелевших, многие из которых, судя по виду, были на грани истощения. Лира ходила за Элисон следом, выполняла ее распоряжения и раздавала одеяла. Заметив ребенка, который, похоже, остался один и даже не плакал, потому что был слишком испуган и потрясен, она взяла его на руки и стала тихонько укачивать.

Постепенно на смену хаосу пришло некое подобие порядка. И все это благодаря Элисон. Она ни с кем не церемонилась, то и дело раздражалась и грубила людям, но все ее указания были четкими и дельными, а сама она излучала уверенность и компетентность.

– Ищешь сухую одежду для ребенка? – спросила она Лиру, заметив, что та растеряна и не знает, куда пристроить малыша.

– Ну… да…

– Вон у той женщины в зеленом пальто есть лишняя. И надо будет поменять ему подгузник. Знаешь, как это делается?

– Нет.

– Значит, разберешься по ходу. Не высшая математика. Ребенок прежде всего должен быть сухим, чистым и в тепле, а потом уже все остальное.

Радуясь ясным инструкциям, Лира взялась за работу и справилась неплохо – ну, насколько сама могла судить. Она вымыла и тепло запеленала малыша (тот оказался мальчиком), а потом подумала, что пора его покормить. Но раздобыть что-нибудь для такого маленького ребенка она не успела: к ней бросилась какая-то женщина с дикими глазами, все еще в мокрой одежде. Она рыдала от облегчения, показывая то на себя, то на ребенка. Лира передала ей малыша, женщина приложила его к груди, и ребенок тут же увлеченно зачмокал.

Элисон снова позвала на помощь. Рядом с ней стояла девочка лет пяти-шести, без родителей, но уже переодетая в теплое и сухое, хотя одежда была ей великовата. Казалось, она погружена в транс или не может оправиться от шока. Она едва шевелилась; деймон-мышонок жался к ней, дрожа всем тельцем; ее взгляд был неподвижен и устремлен куда-то вдаль.

– Вся ее семья утонула, – сказала Элисон. – Ее зовут Айша. Она говорит только по-арабски. Позаботься о ней.

И отвернулась к очередному малышу, заходившемуся плачем. Лира едва не запаниковала, но застывший взгляд девочки и ужас в глазах крошечного деймона придали ей решимости. Наклонившись, Лира взяла ее за ручку, холодную и безвольную.

– Айша! – шепотом окликнула она.

Деймон заполз под воротник большого свитера, который надели на девочку, и Лира подумала: «Ох, Пан, вот бы ты сейчас был со мной! Ты нужен этому деймону. Зачем ты меня бросил?»

– Айша, та’аали, – произнесла она вслух, пытаясь припомнить арабские слова, которые когда-то пытались вдолбить ей в голову ученые из Иордан-колледжа. – Та’аали, – повторила она, надеясь, что ничего не перепутала и это действительно означает «пойдем!».

Она выпрямилась и осторожно потянула девочку за руку. Та не то чтобы послушалась, но и сопротивляться не стала. Казалось, она просто плывет за Лирой, как бестелесный дух. А Лира хотела как можно скорее увести ее прочь от этого шума, плача и горестных криков, от лежащих рядами мертвых тел, частично укрытых одеялами или простынями, от всего этого хаоса и отчаяния.

Проходя через салон, она прихватила из буфета турецкую лепешку и пакетик молока, а затем повела девочку к своему плетеному креслу, в котором размышляла и дремала, пока паром не натолкнулся на лодку. Места в кресле хватало на двоих, и одеяло, к счастью, никуда не делось. Пристроив лепешку и молоко на столик рядом с креслом, Лира завернулась в одеяло вместе с девочкой. Двигалась она очень осторожно, опасаясь нечаянно коснуться крохотного деймона, который по-прежнему дрожал и шептал что-то, уткнувшись девочке в шею. Казалось, он был чуть бодрее, чем сама Айша.