Текст книги "Тайна предсказания"

Измученный мрачными мыслями, Леберехт вернулся домой, в переулок Красильщиков, где вдова Ауэрсвальд встретила его с особой суетливостью и пригласила для беседы в большую комнату, которой пользовалась лишь по праздникам и особым поводам.

Восьмиугольный стол из хвойного дерева был окружен гнутыми складными стульями. У стены, рядом с дверью, стоял темный одностворчатый ларь, увенчанный зубцом в итальянском стиле, а напротив – скамья с подушками из утрехтского бархата. Круглые оконные стекла даже в солнечный день пропускали в комнату лишь сумрачный свет.

По настоянию вдовы Леберехт занял место среди бархатных подушек и напряженно ожидал, какие новости она сообщит ему.

– Дом этот слишком велик, – издалека начала хозяйка, – и после смерти моего покойного мужа многие комнаты стоят пустыми…

– Не собираетесь же вы продать свой дом?

– О нет! Но я решилась взять к себе второго жильца, которому, как и тебе, не хватает домашнего тепла. Это моя кузина Магдалена.

Вдова Ауэрсвальд распахнула дверь, и в комнату, явно испытывая неловкость, вошла улыбающаяся Магдалена, дочь оценщика шафрана Пиркхаймера, которую Леберехт повстречал довольно странным образом. Ее длинные волосы были убраны под сетку, а сама она нарядилась в дорогое воскресное платье с пышными рукавами.

– Это ваша кузина? – изумленно спросил Леберехт.

Магдалена рассмеялась, но прежде всего смеялись ее чудесные голубые глаза.

– Старший брат моего отца был отцом вдовы Ауэрсвальд.

– Совершенно верно! – подтвердила вдова. – Мать Магдалены умерла при родах, и девушке несладко пришлось у своего отца, богатого Пиркхаймера. Он непременно хотел, чтобы его младшая дочь постриглась в монахини, но Магдалена не рождена для жизни за монастырскими стенами. Пиркхаймер только и знает, что свои дела обстряпывать, он никогда не заботился о Магдалене. Он для того и хотел отправить ее в монастырь, чтобы жить в покое и не испытывать угрызений совести. У этого человека невыносимо тяжелый характер.

– Это я уже понял, – согласился Леберехт.

– Ты с ним знаком? – Вдова изобразила удивление.

– Знаком с ним и с его прекрасной дочерью. Я только не знал, что вы – родственница Пиркхаймера.

Магдалена, которая казалась более раскованной, чем тогда, когда он встретил ее в Гавани, заметила:

– В маленьком городе вроде этого все в какой-то степени родственники. – И продолжила на одном дыхании: – Простишь ли ты мне недавний отказ? Мой отец – тиран.

– Чудовище! – вставила вдова.

– Да, он не знает жалости, если речь идет об осуществлении его воли. Он хотел видеть меня в монастыре, поэтому следил за каждым моим шагом. Я надеялась, что смогу избежать этих преследований, но от него не оставалась сокрытой даже моя улыбка мужчине, стоявшему на другой стороне реки. Тут я встретила вдову Ауэрсвальд и открыла ей свое сердце. Ей удалось наконец убедить моего отца, что я никогда не приму постриг и нуждаюсь скорее в домашнем уюте, чем в строгом воспитании.

Леберехт с пониманием кивнул. Нежданная близость красивой девушки смутила его почти так же, как и роковая встреча с Мартой, и пробудила в нем смутное чувство стыда. Глядя в светящиеся голубые глаза Магдалены, Леберехт спустя короткое время засмущался, сам не понимая почему. Он не знал, куда деть глаза, и краснел, как юный студент иезуитов.

От вдовы Ауэрсвальд не укрылась застенчивость жильца, поэтому она предпочла удалиться, сославшись на заботы по кухне. А Леберехт с Магдаленой так и сидели молча, пока девушка не заговорила первой.

– Надеюсь, ты не сердишься на меня, – произнесла она и опустила глаза.

– С чего я должен на тебя сердиться?

– Ну, потому что все так вышло.

– Вероятно, это неотвратимость судьбы, – рассудительно ответил Леберехт. – Философы древности называли это ананке.

Магдалена хихикнула.

– Ага. Но если уж быть честной – а ведь мы хотим быть честными, не правда ли? – я немного помогла судьбе.

Леберехт удивленно взглянул на девушку.

– Когда я увидела тебя впервые, ты мне очень понравился. Но я знала, что мой отец запретит мне всякое общение с тобой. Тогда я прибегла к волшебному средству: в каждый башмак положила по пучку дымянки и в буквальном смысле слова наступила на него ногой. Считается, что дымянка спасает от меланхолии и приводит женщину к подходящему мужчине.

– Ты думаешь, что мы не случайно встретились здесь?

Магдалена зажала между коленями сложенные ладони и смущенно улыбнулась. Леберехт приблизился к ней и строго заметил:

– Это неправда! Ты шутишь со мной?

– Нет, конечно нет! – возразила Магдалена и призналась: – Хотя порой, когда у меня тяжело на сердце, я шучу, вместо того чтобы плакать. С тех пор как мы с тобой повстречались, я молю Господа и всех святых, чтобы они смилостивились надо мной и послали мне мужчину, которого я встретила в Гавани. Разузнав, кто ты такой, я искала способ оказаться поближе к тебе. Леберехт, я люблю тебя, я люблю тебя больше всего на свете. Умоляю, не отвергай меня и мою искреннюю любовь! – При этом она опустилась на колени и обняла ноги Леберехта.

Тот стоял как громом пораженный, не сознавая, что с ним происходит, и впав в безучастное молчание. Он даже не смел коснуться волос Магдалены.

– И ты не знаешь, что мне на это ответить? – спросила девушка, не поднимаясь с колен. В ее голосе звучали разочарование и грусть.

Для Леберехта все это случилось слишком неожиданно. Любовные клятвы Магдалены он воспринял скорее как увлечение, а не серьезное признание. Тем не менее он чувствовал себя польщенным. Еще никогда женщина не объяснялась с ним подобным образом.

– Знаешь, – сказал Леберехт, помогая девушке встать на ноги, – бывают ситуации, когда каждое слово скорее разрушает…

Магдалена поправила сетку для волос и расположилась на лежанке-сундуке. Лицо ее было серьезно; она пыталась осмыслить слова Леберехта.

Девушка сидела с опущенной головой, хрупкая и опечаленная, потому что представляла себе его реакцию совсем иной: возможно, непроизвольной, дикой, но в любом случае радостно возбужденной. Леберехту вдруг стало жаль ее. Конечно, Магдалена – красавица, созданная для любви; она обладает прелестью цветка и непосредственностью ребенка и, что самое главное, близка ему по возрасту. И все же ей недостает той страсти, той чувственности, какие привлекали его в Марте.

– Ну и где же волшебная сила дымянки? – чуть не плача, посетовала Магдалена.

Леберехт поставил стул рядом с ней, сел и сказал:

– Магдалена, ты обращаешься ко мне с такой откровенностью, что и я хочу быть с тобой откровенным. Ты – чудесная девушка, и тот мужчина, который однажды получит тебя в жены, может считать себя более чем счастливым…

– А ты? Ты не мог бы тоже считать себя счастливым?

Леберехт молчал.

– Понимаю, – с грустью произнесла Магдалена, – ты меня не любишь!

– Нет, ничего ты не понимаешь! Я хочу тебе все объяснить.

– Ты ничего не должен мне объяснять. Ты – свободный мужчина и можешь делать, что пожелаешь. Только держи руки подальше от замужних женщин, ибо нарушившая брачные узы рискует своей жизнью. А такое никогда не остается тайной!

Леберехт выглядел смущенным. Он не знал, что творится у Магдалены в душе. Боже, ведь то, что говорит эта девушка, могло означать, что ей известно о его близких отношениях с Мартой!

– И нечего меня обманывать! – В прекрасных глазах Магдалены сверкнула ярость. – Ты любишь нарушительницу брачных уз, которая по возрасту годится тебе в матери. Очевидно, ты в этом нуждаешься, а потому не собираешься бросать ее. Так иди же к ней!

– Как можешь ты так неуважительно говорить о порядочной женщине! Хотя Марта и могла бы быть моей матерью, она вовсе не старая. Она красива и желанна сверх всякой меры.

– Должно быть, ты действительно любишь Марту, если защищаешь ее честь. Она – изменница!

– Она – святая; она помогает бедным и живет в благочестии.

– Ну, ее трудам праведным есть объяснение. Она совершает покаяние.

Леберехт вскочил.

– Откуда тебе вообще известно о Марте Шлюссель?

Магдалена не ответила. Она начала всхлипывать, как маленький ребенок, а потом вдруг кинулась в ноги Леберехту.

– Ты должен забыть эту женщину! – воскликнула она, захлебываясь слезами. – Клянусь Богоматерью, ты погубишь собственную жизнь и жизнь этой женщины. Ты должен бежать на другой край земли, где никто не знает ни твоего имени, ни твоей судьбы, и, если захочешь, я буду сопровождать тебя.

Леберехт не находил слов. У него появилось ощущение, будто эта красивая девушка уличила его и теперь он зависит от нее, как и от вымогателя Ортлиба, – с той лишь разницей, что Магдалена действительно любила его. Но откуда она узнала о его отношениях с Мартой?

Леберехту недоставало храбрости, чтобы заставить Магдалену говорить. Конечно, она не станет честно отвечать на его вопросы; так далеко, вероятно, ее честность не простирается. Поэтому он высвободился из ее объятий и отправился бесцельно бродить по городу.

На другой день, с двадцатью гульденами в кармане, Леберехт пустился на поиски возчика Ортлиба. Как и ожидалось, он нашел его в Тойерштадте, где старый Шлюссель держал конюшню для своих лошадей. Ортлиб, вооружившись скребницей, занимался лошадью и напевал расхожую кучерскую песенку, когда к нему неожиданно подошел Леберехт.

– А, благородный господин каменотес из гильдии каменотесов! – воскликнул Ортлиб, и на его обветренном красном лице появилась коварная ухмылка.

Ничего не ответив, Леберехт схватил пропахшего конским потом возчика за рукав, выволок его из конюшни и прижал к одному из лежавших во дворе тюков соломы.

– Не будем понапрасну тратить слова. Ты знаешь, о чем речь.

– Понятия не имею, – нагло заявил Ортлиб, изобразив удивление. – О чем говорит благородный господин каменотес?

Леберехт толкнул возчика в грудь, и тот наигранно вскрикнул:

– Хочешь драки? Давай!

Невысокому от природы возчику ежедневное обращение с лошадьми неожиданно придало силы, и Леберехт засомневался, уступит ли он ему в выдержке и выносливости.

– Возможно, мы могли бы решить нашу проблему иначе, – сказал юноша примирительным тоном.

– Ах, конечно. А о чем речь?

– О супруге твоего господина!

– А, ну да, о Марте Шлюссель, этой похотливой бабенке!

– Не пристало тебе говорить так о своей госпоже.

– Значит, мне не пристало? А тебе, каменотес, пристало так говорить о Марте Шлюссель? – Глаза Ортлиба зло блеснули, и он решительно произнес: – Она – нарушительница семейных уз!

– Откуда ты это знаешь?

Ортлиб ткнул пальцем себе в лицо.

– Видел собственными глазами, причем неоднократно!

– Так же, как ты видел моего покойного отца?

– Не знаю, о чем ты толкуешь, каменотес. Но в комнате жены моего господина окошко выходит на лестницу, и тот, кому Бог дал глаза, может видеть в это окошко совершенно чудные вещи… Например, госпожу, которая совокупляется со своим приемным сыном, подобно дикой амазонке, или…

– Молчи, жалкий доносчик! – перебил его Леберехт. – Кому ты доверил это свое знание?

– Никому! – На сей раз Ортлиб изобразил негодование. – Разве я с ума сошел? То, что видели мои глаза, – это мой капитал! Как и тогда, когда я видел твоего умершего отца. Но в тот раз я заговорил, а теперь могу и промолчать.

Хамский тон возчика едва не вывел Леберехта из себя, и он с трудом сдерживался, чтобы не придушить его. Несмотря на то, что все в нем восставало против этого, Леберехт полез в карман, достал оттуда кошелек и кинул его на солому:

– Этого довольно, чтобы купить твое молчание? – спросил юноша.

Ортлиб схватил кошелек и, увидев в нем двадцать золотых гульденов, воскликнул:

– О, благородный господин каменотес щедр! Можешь на меня положиться. Я буду нем как могила. – Деньги моментально исчезли в его кармане.

В душе Леберехт уже пожалел о том, что бросил столько денег в пасть возчику.

– И чтобы больше ни слова о том, что ты видел! – крикнул юноша уже на ходу.

Ортлиб поднял руку, как будто собирался дать клятву.

– Ни слова. Можешь положиться на меня, каменотес! Скажем так, до Сретения! Тогда ты должен принести такую же сумму и вновь напомнить мне о моем молчании.

С тех пор как судьба столь неожиданно обернулась против нее, Марта больше не находила покоя. Она относилась ко всем и всему с недоверием, но в первую очередь страдать от ее строгости приходилось прислуге. Слуги и служанки трактира на Отмели, которые были особенно преданы своей госпоже за ее доброту, не переставали удивляться такому внезапному превращению. Марта пребывала в том состоянии внутреннего возбуждения, которое порой за ночь меняет характер человека.

И если до сих пор хозяйку отличали великодушие и добросердечие, то теперь в обращении с людьми из своего окружения она вдруг стала холодной, замкнутой и злопамятной. Многие спрашивали себя, что за злой дух вселился в Марту Шлюссель?

Эти перемены самым естественным образом отразились и на ее внешности, хотя вряд ли можно было утверждать, что это повредило женщине. Тонкость и мягкость ее черт уступили место некоторой жесткости; к тому же теперь она носила волосы на строгий пробор и, стянув их, собирала в большой узел. Все это придавало ее облику оттенок горечи и делало еще красивее.

Была ли причиной перемена в Марте или просто стечение обстоятельств (Людовика, архиепископская девка, со дня на день должна была покинуть город), но Якоб Генрих Шлюссель, трактирщик с Отмели, казалось, вновь начал проявлять интерес к своей жене.

Это случилось столь неожиданно для Марты (а именно ранним утром, когда женщина умывалась над деревянным корытом), что она закричала, поскольку ей показалось, что супруг покушается на ее жизнь. Марта и припомнить не могла, когда Шлюссель в последний раз приближался к ней с супружескими намерениями, поэтому восприняла его неловкие прикосновения скорее как грубое приставание, нежели ласку, и с криками убежала в свою комнату.

Шлюссель, тяжело дыша, последовал за ней, и ему удалось схватить ее прежде, чем она успела запереть дверь своей комнаты.

– Ты – моя жена! – пыхтел Шлюссель в заметном возбуждении. – Твой долг – быть покорной мужу!

– А каков твой долг, господин мой? – воскликнула Марта, пытаясь высвободиться из его объятий. – Разве не долг порядочного человека – чтить свою жену и не бесчестить ее имя общением с девкой? Где же она, твоя девка? Бросила тебя!

– Молчи! Это не твое дело! Ты – моя жена и должна быть покорна моей воле. Я требую своего права, и это так же верно, как то, что я зовусь Якоб Генрих Шлюссель и женат на тебе.

– Женат? – Марта издевательски рассмеялась. – Наша женитьба ограничилась праздником у соборного священника. Уже на следующий день ты пошел своим путем. С тех пор ты провел больше времени в постели Людовики, чем в собственном доме. Ты думаешь, я не знаю, почему она исчезла? Весь город шепчется о том, что вымоченные в уксусе рыбьи пузыри не помогли ей и что она беременна то ли от епископа, то ли от тебя, то ли от другого бездельника. Во всяком случае, ее видели с брюхом, как у жабы, а потом вдруг ее стать вновь стала такой же, как прежде. Теперь за ней гоняется инквизиция. Это значит, что она стала творить ангелов.

Шлюссель отпустил жену и сел на кровать. Казалось, слова Марты задели его за живое. Он спрятал лицо в ладонях, в то время как Марта продолжала одеваться.

– И что же, если так? – Шлюссель взглянул на жену, которая не удостоила его взглядом.

– Тогда ее ожидает костер, – ответила Марта. – И боюсь, что ей не поможет даже архиепископ.

Марта удивлялась себе, своему мужеству говорить так в ее ситуации. Но, возможно, это было мужество отчаяния, а в душе ее накопилось столько презрения, что она уже не могла остановиться. Итак, она продолжала:

– Твои деньги, господин мой, испортили тебя. Ты думаешь, что все можно купить: достаток, любовь, счастье. На самом деле ты лишь обманываешь себя и становишься все несчастнее день ото дня. Богатство, как сказал августинец Лютер, когда он еще благочестиво жил в своей келье, – это самый малый дар, который Бог может дать человеку. Потому обыкновенно и дает он богатство грубым ослам, которые ничего иного не достойны.

Шлюссель, вскипев от ярости, бросил жене в лицо:

– А разве сама ты не живешь как шлюха с моего богатства, причем живешь неплохо? Я ведь не насильно вел тебя к алтарю! Ты шла добровольно.

Но тут Марта вновь возвысила голос и с презрением посмотрела на Шлюсселя.

– Тебе ведь хорошо известно, что мы были обручены нашими родителями, как это принято у честных горожан. Мне тогда исполнилось всего лишь двенадцать, и у меня не было иного выбора, как только подчиниться их воле. Если бы Господь не подарил мне в первые годы сына, я сбежала бы от тебя уже через год.

– Это мой сын. Это плод моего воспитания!

– В самом деле так! В юном возрасте он бежал из дома и ушел в монастырь…

Марта осеклась, испугавшись собственных слов.

– …Где он делает честь своему отцу. Судя по последним новостям из Италии, Кристоф хорошо продвигается в университете. И хотя это приносит меньше дохода, чем трактир на Отмели, отец благодаря сыну пользуется большим уважением.

Услышав, с каким самодовольством разглагольствует муж, Марта исполнилась беспомощной ярости. Святая Дева! Она едва сдерживалась, чтобы не потерять самообладания и не совершить глупости, о которой потом пожалеет. Марта была в смятении, но знала наверняка: она не желает больше жить под одной крышей с этим мужчиной.

Когда во второй половине дня Леберехт вернулся из пригорода, вдова Ауэрсвальд пребывала в волнении. Высокий господин из соборного капитула, в черной мантии и с красным кушаком, спрашивал о нем и передал просьбу, чтобы он, Леберехт, еще до захода солнца отправился к маленькому кладбищу, что относится к монастырю Святого Якоба, расположенному неподалеку от старого Придворного штата. Больше он ничего не сказал.

Леберехт не ждал ничего хорошего и хотел сначала отказаться от странного приглашения, но любопытство взяло верх, и к назначенному времени он поднялся по крутым ступеням на гору Домберг, чтобы за Придворным штатом пройти узкой дорожкой к монастырю Святого Якоба.

Церковь, романская базилика, относилась к одноименному монастырю и, как и аббатство Михельсберг, была неприкосновенна, правда, под охраняющей дланью архиепископа. Едва Леберехт вошел на маленькое кладбище, обрамлявшее подход к базилике, ему уже издали бросился в глаза новый памятник из светящегося песчаника. Юноша сразу обратил внимание на то, что на этом камне, в отличие от обычных надгробий, не было никакого имени и под надписью «Requiescat in pace» были выгравированы лишь буквы А. Ф. Х. Какой же грешник нашел здесь последнее пристанище – в мире с Церковью, но без упоминания имени и звания?

– Это в память праведного Адама Фридриха Хаманна, скончавшегося в 1554 году, – произнес голос рядом с ним и прочитал надпись на надгробии. – Да покоится прах его с миром!

У Леберехта кровь застыла в жилах. Погруженный в рассеянные мысли, он совсем не заметил, как к нему приблизился хорошо одетый господин в черном одеянии ученого и встал рядом.

– Ведь это соответствует твоему желанию, не правда ли? – заметил незнакомец и снял с головы черный берет.

Леберехт поднял глаза и удивленно воскликнул:

– Это вы, ваше преосвященство, господин архиепископ! Я не узнал вас!

– Нельзя, чтобы о нашей встрече стало известно, – сказал архиепископ и, глядя на надгробье, продолжил: – Я хотел оказать тебе эту услугу, ведь я знаю, как важно для тебя, чтобы у твоего отца был достойный памятник.

– Но, ваше преосвященство, вы же знаете, что мой отец был осужден инквизицией…

– То дело инквизиции, – прервал его собеседник, – а это – дело архиепископа.

– Вы слишком добры ко мне, ваше преосвященство. Однако, если позволите заметить, для меня куда важнее не материальное надгробье моего отца, а его реабилитация. Мой отец не был колдуном. Да, он был чудаком, но я готов руку положить в огонь, что он никому не являлся после своей смерти как привидение.

– Я знаю, – холодно ответил архиепископ.

– Кто вам сказал? Вам это известно?

Архиепископ кивнул.

– Я не верю в явления такого рода, пока не увижу их собственными глазами.

– Оба свидетеля – сомнительные, подлые люди, поверьте мне!

– Я верю тебе, сын мой.

– Но тогда вы должны свидетельствовать в пользу моего покойного отца. Тогда его могли бы реабилитировать.

Архиепископ, улыбнувшись, покачал головой.

– Сын мой, святая инквизиция осудила твоего отца как колдуна. По законам Святой Матери Церкви это означает, что твой отец Адам был колдуном. Инквизиция не ошибается. Она никогда еще не ошибалась и никогда не ошибется, ведь каждый приговор выносится ею от имени Всевышнего.

«Аминь!» – едва не вырвалось у Леберехта, но он промолчал. Юноша почти задыхался от ярости. Он чувствовал, как в нем поднимается желчь и одновременно растет отвращение к двуличным священникам и всему, что их окружает. Он ненавидел их румяные, всегда свежевымытые лица, эти тщательно и любовно заученные движения, их летящую походку, словно они постоянно парят над землей, эту показную святость. Если бы Леберехту когда-нибудь представилась возможность положить конец проискам одного из этих подлых попов, он сделал бы это.

Архиепископ, словно прочитав его мысли, взглянул на возмущенного каменотеса и сказал:

– Мне понятен твой гнев, но он столь же лишен смысла, как отпущение грехов турку. Если существует добро, значит, существует и зло, а доколе существуют добро и зло, будут существовать и законы Церкви. Таково положение вещей, и этому бесполезно противиться.

Леберехт растерянно кивнул, а архиепископ вкрадчиво произнес:

– Я надеялся, что это доставит тебе радость, даже если на памятнике нет имени. Тем самым я подвергался немалому риску.

«Риск, – подумал Леберехт, – слава Богу, был в пределах разумного. Даже тут проявляется лицемерие церковного начальника! Ведь он выступает за то, во что верит, но все равно боится сделать это открыто».

– Так я ведь и благодарю вас, ваше преосвященство, – раздраженно ответил юноша и, не скрывая иронии, воскликнул: – Спасибо вам от сына колдуна!

– Послушай! – Архиепископ, с трудом подыскивая слова, взял Леберехта за плечи и повернул его в сторону церкви. – Я сделал то, что было в моей власти. Теперь я желаю, чтобы ты выказал свою благодарность, сын мой.

– Я, Леберехт Хаманн, должен отблагодарить вас, ваше преосвященство? – Юноша громко рассмеялся, поперхнувшись при этом, а архиепископ толкнул его в нишу у внешней стены, дабы защитить от любопытных глаз и ушей.

– О том, что я тебе сейчас скажу, – строго произнес архиепископ, как бы заклиная его, – ты будешь молчать как могила. Ты будешь держать это при себе, пока живешь, и откусишь язык прежде, чем позволишь себе хотя бы намек на это.

Наступали сумерки. Среди надгробий маленького кладбища слышалось последнее щебетание птиц. Леберехт огляделся по сторонам; он просто отказывался верить в то, что с ним происходит. Архиепископ пришел один, заранее позаботившись о том, чтобы не было свидетелей их странной встречи, и теперь заявляет, что должен довериться именно ему, Леберехту Хаманну, поведав о некоем важном тайном деле.

«Ничто не гнетет столь тяжело, как тайна, – подумал Леберехт, – но тот, кто выдаст, что он хранит тайну, уже наполовину открылся».

В голове его мелькнула мысль, не связана ли таинственность, напускаемая архиепископом, с девкой Людовикой, но все оказалось совсем иначе.

– Ты знаком с Коперником? – внезапно спросил архиепископ, устремив свой пронзительный взгляд на Леберехта.

– С доктором из Эрмланда? – Леберехт был озадачен. – Если я не ошибаюсь, минуло двадцать лет с его смерти. Недавно я держал в руках один из его трудов, но до сих пор не нашел времени прочесть его.

Архиепископ схватил Леберехта за плечи и встряхнул его.

– А название этого труда помнишь?

– Да, конечно, – спокойно ответил Леберехт, – «De revolutionibus orbium coelestium». Я наткнулся на него в библиотеке бенедиктинцев на горе Михельсберг. А что за обстоятельства связаны с этой книгой?

– Никаких вопросов! – еле слышно и с угрозой пробормотал архиепископ. – Лучше скажи, имеются ли в этой библиотеке другие книги Коперника?

Сбитый с толку, поскольку он не мог разгадать этой тайной игры, Леберехт ответил, что, пожалуй, библиотека бенедиктинского аббатства располагает едва ли не каждой книгой, которая печаталась где-либо в Европе. С другой стороны, он не искал других книг этого автора, хотя распространяемое Коперником учение о звездах чрезвычайно интересно. Коперник, например, утверждает, что не Земля, а Солнце – центр Вселенной, и тем самым входит в противоречие со Священным Писанием.

– Рассказывают, что монахи с Михельсберга, кроме тех книг, которые издаются с дозволения курии, располагают и такими, которые печатаются и распространяются тайно и против воли Церкви, и уже поэтому их не показывают посторонним. – По напряженному лицу архиепископа было видно, что слова эти даются ему нелегко.

– Запрещенные книги? – Леберехт изобразил удивление, приказав себе: «Теперь ни одного опрометчивого слова!» – Господи, да ведь монастырь – оплот веры, а монахи – слуги Божьи!

Архиепископ, на мгновение потеряв самообладание, зло прошипел:

– Во всех монастырях гнездится дьявол. Большинство монахов – это еретики, скрывающиеся под личиной благочестия. Ты не должен доверять никому из них, слышишь? Никому!

Сбитый с толку, Леберехт согласно кивнул, чтобы успокоить разгневанного архиепископа, и тот, внимательно следивший за реакцией юноши, продолжил свою речь:

– Этот Николай Коперник был чрезвычайно умен. Доктор церковного права и медицины, он был благочестивым христианином, питавшим тайную страсть к астрономии. И все же он оказался достаточно хитер: позволив опубликовать сей труд лишь после своей смерти, этот человек избежал всякого конфликта со святой инквизицией. К счастью, упомянутый тобой труд столь нов и необычен, что вряд ли кто-то успел прочесть его. Поэтому он не доставляет никаких хлопот Святой Матери Церкви и, конечно же, когда-нибудь истлеет непрочитанным, никого не обеспокоив.

«А как же насчет истины?» – подумал Леберехт. Судя по всему, она не интересовала никого из высокопоставленных церковников.

– Но Коперник сочинил и вторую, куда более опасную книгу, – сказал архиепископ, – под названием «De astro minante».

– «Об опасном светиле»?

– Именно так. Небольшая книжка в двадцать две главы, как и «Откровение» Иоанна Богослова, и столь же взрывоопасного содержания. Коперник сознавал значение этой книги и показывал ее лишь немногим. Одним из них был настоятель аббатства Бурсфельде, который сделал с нее копию и отдал в печать после смерти автора. Насколько мне известно, ровно сто один экземпляр – по одной книге для каждого аббатства Бурсфельдской конгрегации, еретического реформаторского движения бенедиктинцев, к которому относится и этот монастырь.

– Понимаю, – ответил Леберехт.

– Ничего ты не понимаешь! – вспылил архиепископ. – Ничего! Между тем курии удалось обнаружить и уничтожить сто экземпляров. Все, кроме одного.

У Леберехта словно пелена с глаз упала.

– И вы предполагаете, что эта книга находится в аббатстве на горе Михельсберг?

Архиепископ, словно защищаясь, поднял обе руки.

– Не я, сын мой, а священный трибунал в Риме интересуется этой книгой Коперника. Господа кардиналы жаждут заполучить ее любой ценой.

Леберехту не хватало воздуха, он чувствовал головокружение, словно земля качнулась под ногами, но одновременно впервые в жизни он ощутил, что такое власть. Святая Троица! Римская курия ищет помощи у него, Леберехта Хаманна!

Но это была не единственная мысль, которая пронеслась у него в голове, когда он стоял под сенью церковной стены. Внутренний голос нашептывал ему, что тайное послание отца теперь внезапно обрело смысл: FILIO MEO L. * TERTIA ARCA. Эта надпись встала у него перед глазами, словно он увидел ее впервые. И прежде всего знак, которому он до сих пор не придавал никакого значения. Неужели это намек на опасное светило?

Должно быть, его отец знал об этой книге. Вероятно, Лысый Адам долго изучал ее и раздумывал, кому передать столь взрывоопасное послание. Возможно, сын казался ему слишком юным или слишком глупым, чтобы доверить ему ее содержание. А может, отец хотел разделить с ним свое знание лишь в том случае, если он прочтет все книги на третьей полке или наткнется на это сочинение иным образом? Если бы только он мог предположить, что именно архиепископ наведет его сына на верный путь! Какова ирония! Леберехт невольно рассмеялся.

– Ты смеешься? – с негодованием проворчал архиепископ. – Мне кажется, ты не воспринимаешь задание всерьез!

Он оттолкнул Леберехта в сторону и, сцепив руки за спиной, начал беспокойно расхаживать перед нишей в стене.

– А если наградой мне будет то, что на этом безымянном надгробном камне все же появится надпись – в том виде, как вы ее изложили? – нетерпеливо спросил Леберехт.

Архиепископ резко повернулся и навис над юношей.

– Не рассчитывай, что держишь в руках меня, или курию, или даже саму Святую Матерь Церковь и можешь сторговать книгу по самой высокой цене. На случай, если тебе захочется отделаться от нас, есть ряд свидетелей, которые перед святой инквизицией подтвердят супружескую измену прекрасной трактирщицы Марты Шлюссель.

Леберехт окаменел. Торжество, только что переполнявшее его, рассыпалось, как трухлявая балка. Теперь он ощущал лишь бессилие и глухую ярость.

– Высокочтимый господин, – произнес Леберехт, – известно ли вам, сколько книг хранится в библиотеке бенедиктинцев? – Он осекся, почувствовав, что его голос начал дрожать. – Возможно, там сто раз по тысяче книг, а порядок, в котором они расставлены, скорее напоминает хаос, царивший до сотворения мира. Я не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем мне удастся найти ее. Но я постараюсь сделать все, что в моей власти.

– Время у тебя будет, – последовал ответ.

Теперь Леберехт видел лишь темный силуэт архиепископа, и ему показалось, что он слышит издевку в его голосе.

– Тридцать дней, и ни днем больше! – тихо, но решительно произнес архиепископ.

Вместо ответа Леберехт прислонился спиной к церковной стене и растерянно уставился в безоблачное небо, где, словно зловещая комета, появилась вечерняя звезда. Юноша внезапно понял, что независимо от того, удастся ли ему найти книгу Коперника, он и Марта (прежде всего именно она) будут выданы архиепископом палачам инквизиции, а значит, в этой ситуации есть только один выход: бегство.

– Что ж, хорошо, – ответил Леберехт. – Тридцати дней мне, пожалуй, хватит.