Электронная библиотека » Фиона Мозли » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Элмет"


  • Текст добавлен: 21 апреля 2022, 20:40


Автор книги: Фиона Мозли


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава пятая

За неделю до Рождества морозы усилились. С похолоданием я сделался вялым и малоподвижным. Обычно всегда готовый помочь Папе с работами на улице, я теперь все больше времени проводил на кухне, беря на себя лишь те обязанности, которые позволяли оставаться в помещении. Я следил за тем, чтобы печь регулярно протапливалась, а запас дров в подсобке был достаточно велик и не требовал слишком частых походов за ними наружу. Я делал уборку в доме, пек пироги и кексы для рождественского застолья. В самый канун Папа посетил магазин в деревне и принес оттуда разноцветные листы бумаги – золотистой, серебряной, красной, белой и зеленой, – и я занялся изготовлением украшений с помощью ножниц и клея.

Усевшись за кухонный стол, я делал снежинки, как нас учили в школе. Я вырезал круги и, сложив их вчетверо, проделывал надрезы по краям, так что в развернутом виде эти листы превращались в подобие иззубренных, но симметричных кристалликов льда, падающих с небес. Золотая бумага пошла на звезды, а из зеленой я вырезал контуры деревьев. Зимних деревьев. Скопировал все немногие сосны в нашей роще, поскольку лишь они оставались зелеными. С тех же сосен Папа нарезал веток с шишками для венков и гирлянд, которые я постарался сделать по возможности красивее, беря за образцы рождественские открытки.

– Забавный ты парень, – сказал мне Папа утром в канун Рождества.

Было около девяти, и он уже провел за работой несколько часов. Он покормил кур и выпустил на прогулку щенков, к тому времени превратившихся в крупных, долговязых, вечно растрепанных недорослей с острыми молочными резцами. Ночью прошел снег, и Папа расчистил подступы к дому, накидав там и сям сугробы, похожие на извилистую гряду разновеликих гор. Щенки оставили на снегу множество глубоких следов и теперь штурмовали эти новые вершины.

– Что во мне забавного? – спросил я.

– Так сразу и не объяснишь. Ну вот, к примеру, эта возня с украшением дома и все такое.

С этими словами он сел к столу, выдвинув стул, а я поднялся, чтобы наполнить его чашку из кофейника, который давно уже стоял на плите. Мы всегда подолгу готовили кофе, часами держали его на горячей полке, и он получался крепко настоянным, горьким, с дымком. Именно таким мы его любили.

Я подал Папе обильный завтрак, покончив с которым он вновь отправился на холод по своим делам.

Остаток утра я провел, занимаясь бумажными украшениями, которые затем развесил по всему дому. Часть резных фигур я пропихнул в щели между оконными рамами, и теперь стекла казались покрытыми естественными морозными узорами. Другие я прилепил к шкафам, пристроил на полках или в рамках картин. Я подвесил цепочки из золотых, серебряных, красных, зеленых и белых колец – сделанные из остатков и обрезков – на крюки под потолком кухни, изначально предназначенные Папой для хранения вяленого мяса.

К обеду Папа не появился. Это было необычно, тем более в такой холодный день. Какое-то время я провел у окна в ожидании, но не дождался и тогда налил овощной суп в миски для себя и Кэти. Мы обменялись парой слов касательно задержки Папы, а в остальном обед прошел в безмятежном молчании.

Но с наступлением вечерних сумерек я начал волноваться. Не из-за позднего времени – еще не было и четырех, а в это время года и очухаться спросонок толком не успеешь, как уже наступает вечер. Однако Папа крайне редко оставался снаружи весь день до сумерек, не заглядывая домой ни разу, чтобы подкрепиться. Если и не полноценным обедом, то хотя бы овсяной лепешкой. А ведь нынче был сочельник. По такому случаю я приготовил настоящее пиршество: горячие пироги и тушеные овощи на этот вечер, а назавтра нашим главным блюдом был назначен жареный гусь. Кэти специально осталась дома, чтобы попрактиковаться в исполнении рождественских гимнов на своей скрипке. При этом ее смычок слишком энергично двигался по струнам, скорее в стиле разухабистой матросской песни, но я все же узнавал мелодии гимнов и даже стал мычать в такт, когда она разошлась не на шутку, а временами – если знал слова – подпевал во весь голос.

Когда уже совсем стемнело, я подумал, что надо бы взять фонарик и отправиться на поиски Папы, однако мир снаружи был слишком большим и после снегопада выглядел непривычно. Я неплохо изучил нашу рощу, но все равно сомневался, что смогу там ориентироваться при свете фонарика и его отражений от яркой снежной белизны, которая поглощала знакомые краски и приметы ландшафта. И потом, я не был уверен, что Папа вообще находится в роще. Чаще всего он работал там, но не всегда. Перед уходом он упомянул о каком-то незаконченном деле, но сказал, что это не займет много времени.

Затем я вспомнил об инструментах, которыми он пользовался в лесу. Об острых топорах, мачете и пилах. И мне представилось, как он ненароком поскальзывается и рассекает себе бедро, где находятся главные глубокие артерии, и умирает на холоде и его кровь сначала растапливает снег вокруг, а потом застывает потеками красного льда.

Я уже надел ботинки и куртку, когда Папа возник на пороге. В прихожей было темно, поскольку я затворил кухонную дверь, чтобы не выпускать тепло, так что Папа был освещен только звездами снаружи и желтоватым огнем переносного фонаря, который он держал перед собой.

– Собираешься на прогулку? – спросил он.

– Хотел проверить, куда ты подевался.

– Где твоя сестра?

Он не стал дожидаться ответа и громко ее позвал. Скрипичная музыка тотчас оборвалась, и Кэти вышла из комнаты в прихожую.

– Пойдемте со мной оба, – сказал Папа.

Кэти мигом вставила ноги в сапоги, метнулась к вешалке и напялила все свои шерстяные одежды, довершив наряд темно-синим макинтошем. Вслед за Папой мы вышли на холод и плотно прикрыли за собой дверь. Отпечатки его ног вели к дому от края рощи, и мы направились по ним обратно, стараясь ступать след в след, чтобы не месить снег без лишней надобности. Оголенные ясени и орешники содрогались при каждом порыве ветра. Их ветви обледенели и покрылись хлопьями снега – в особенности орешник, густые многолетние заросли которого позволяли снегу обильно накапливаться, уплотняться, подтаивать и вновь замерзать уже в виде льда. На верхних ветвях в разгар солнечного дня отрастали сосульки, когда неторопливая капель была застигнута на пути вниз повторным заморозком.

Мы шли вглубь рощи. Фонарь покачивался в папиной руке, когда мы огибали деревья, и вместе с его светом качались тонкие тени ветвей, уже потерявших листья. А когда мы проходили мимо вечнозеленых сосен, тени мохнатились – свет слабенько просачивался сквозь разлапистые хвойные ветви, как вода через собачью шерсть.

А затем освещение начало меняться, и тени теперь направлялись навстречу нам, отбрасываемые каким-то новым светом впереди. И этот свет становился все ярче с каждым нашим шагом, пересиливая огонек папиного фонаря. Но мы еще не могли распознать его источник, заслоняемый стволами деревьев и заснеженным подлеском. Пока что мы видели только свет, отражаемый снегом, и по мере нашего продвижения лес вокруг просматривался все отчетливее.

Но вот мы обогнули здоровенную сосну и наконец поняли, откуда исходило свечение. Там стояла еще одна, гораздо меньшая, сосенка – ниже папиного роста, – и вся она была усеяна горящими лампочками. Приглядевшись, я обнаружил, что лампочки были сделаны из обыкновенных молочных бутылок, подвешенных за горлышки к ветвям. Каждая бутылка была на четверть заполнена маслом с тонкой жестяной крышкой поверх него и фитилем, пропущенным через дырочку в ее центре. Эти крышки не позволяли маслу внутри вспыхнуть разом, так что горел только кончик промасленного фитиля. Воздух в верхних трех четвертях бутылок циркулировал вокруг сочно-янтарного пламени; при этом огоньки соседних ламп отблескивали от их стекол и преломлялись в слоях масла, которое мерцало и слабо двигалось, затягиваемое в фитиль, – двигалось едва заметно, как наплывает на берег спокойная вода под воздействием земного вращения. Это было здоровское зрелище.

Мы простояли там с полчаса, глядя на лампочки, покачивая их для игры света, дымя сигаретами, болтая о разных вещах и вдыхая холодный лесной воздух. Обратный путь до дома мы проделали в молчании, уже истратив весь дневной запас слов. Позднее той ночью, забравшись в постель, я почувствовал себя особенно уютно. Мягкие одеяла приятно контрастировали с колючим холодом снаружи. Я укрылся ими по самые ноздри и сразу заснул, успокоенный этим теплом и привычным запахом давно не стиранного белья.


Утро Рождества началось с яркого солнца, а завершилось дождем со снегом. Если сначала пейзаж сверкал белизной, а небо отблескивало глянцем, то к полудню мир за окнами сделался матово-мутным.

Мы пожарили и съели гуся, а Кэти сыграла на скрипке гимны.

Той ночью мы снова ходили к рождественскому дереву и потом повторяли эти походы двенадцать ночей подряд, вплоть до кануна Богоявления. Папа сказал, что так положено. Он заправлял и вновь зажигал лампы всякий раз перед нашим приходом, так что мы всегда наблюдали одну и ту же картину. Смешанный запах парафина и сосновых игл висел в нагретом воздухе. Горящее масло слабо потрескивало и шипело.

Когда праздники закончились, Папа снял молочные бутылки с ветвей, сложил их в ящик и убрал в кладовую, где хранились его инструменты. Он сказал, что через год мы снова ими воспользуемся, как и моими бумажными украшениями. Но через несколько дней мы с Кэти обнаружили в нашей поленнице кучу обгорелых веток с пожелтевшими иглами. Ветки с нашего рождественского дерева. Кое-где иглы были еще зелеными, и на срезах виднелось живое дерево, но где-то ветки прочернились насквозь, стали сухими и хрупкими, а от мелких побегов остались только прутики с развилками. Как опаленные перья огромной птицы. Видимо, в тех местах лампы дали протечку, и масло выгорело разом.

Мы обошли рощу, оценивая причиненный ущерб. Там обнаружились и другие свежесрезанные ветки, но угольно-черных уже не было. Папа удалил их все. А сама сосенка выглядела жиденькой. Она была изранена – точнее, даже не изранена, а искалечена. Теперь она выглядела жалкой по сравнению со своими пушистыми ровесницами.

В нашем быту мы постоянно использовали деревья. Мы обрубали сучья и валили целые стволы. Мы жгли дрова в печи и вырезали из дерева всякие нужные вещи. Если подумать, этот случай не так уж сильно отличался от прочих.

Глава шестая

Мистер Прайс был из тех людей, которые могут нарочно придать ускорение своей машине, если заметят пешеходов на дороге перед собой. Стоило вам очутиться на его пути, и до вас тотчас доносился рев набирающего обороты двигателя.

Кэти говорила, что Прайсу приятно видеть, как мы удираем, но это была отнюдь не игра того типа, когда взрослый человек шутливо поддразнивает ребятишек. К примеру, ловит случайно прилетевший под ноги мяч и делает вид, что хочет забрать его себе, но после криков детворы, конечно, бросает его обратно с улыбкой и дружеским кивком. Кэти говорила, что мистер Прайс поступает так с людьми, которые ему не нравятся, и особенно с нами, потому что нашу семью он вообще терпеть не может и натурально кайфует, заставляя нас драпать от его машины. А еще Кэти говорила, что он бы охотно нас задавил, но ему также в кайф и такие «почти удавшиеся» попытки. Хотя, вообще-то, ему нас прикончить слабо, пока Папа с нами, добавила она, вот он и тешится тем, что заставляет нас побегать.

Мистер Прайс имел несколько машин, но своих арендаторов всегда посещал на синем «пежо салуне». Арендаторами считались те, кто расплачивался с ним наличкой. Остальные же в порядке арендной платы выполняли для него всякие левые работы – на его земле или где еще. Лично он предпочитал второй способ. Так он мог вволю помыкать людьми, при этом не платя им ни пенса.

Земля, которой он владел, в основном досталась ему по наследству. Большинство домов в окрестных деревнях принадлежало ему, как и земельные участки, размерами превосходящие угодья любого из местных фермеров. Позднее он стал приобретать дома в городе. Когда-то эти дома были муниципальной собственностью, а в восьмидесятых жильцам разрешили их выкупить с большой скидкой. Теперь же мистер Прайс покупал дома у владельцев, пользуясь их денежными затруднениями. Люди оставались жить в домах, но вновь стали платить аренду. На сей раз мистеру Прайсу. Наличкой или натурой.

У мистера Прайса было два сына: Том и Чарли. Они учились в частной школе-пансионе в нескольких милях к югу отсюда, мотались по крикетным и регбийным полям, а выходные и каникулы проводили в отцовском доме.

Мы слышали разные истории от людей в деревне. Истории о двух смазливых задаваках, которые могли этак запросто учинить погром в баре, зная, что папаша замнет дело и покроет убытки. Которые еще мальчишками угнали трактор одного фермера и проехали насквозь через его амбар, проложив тоннель в прессованном сене. Но частная школа таки привила им вкус к более стильным безобразиям. И теперь, будучи уже почти взрослыми, они с ревом гоняли по деревне на отцовских спортивных тачках или, накачавшись виски под завязку, устраивали ночные гонки на квадроциклах по соседским пшеничным полям. Парочка отвязных задавак.

Мистер Прайс не давал о себе знать в наши первые лето и осень на новом месте, и его первый визит состоялся вскоре после Нового года. С той поры он периодически к нам наведывался, хотя мы не были его арендаторами. Папа просто занял бесхозный участок земли, но не оформил приобретение по закону. И мы поставили на этом участке наш дом, как крепость.

В первый раз Прайс приехал к нам не на синем «пежо», а на «лендровере». Это был самый большой из его автомобилей, и мы издалека услышали, как он подкатывает по разбитой грунтовке к нашему дому. Мы услышали шорох и хруст камешков, давимых жесткими шинами. Папа, в ту минуту вытиравший посуду после мытья, переместился к окну. Зрение у Папы было отменное, и с мистером Прайсом ему случалось общаться в былые времена, однако сейчас он не сразу опознал водителя. Он перекинул через плечо кухонное полотенце, открыл дверь и вышел за порог. Люди здесь появлялись так редко – не говоря уже о приезде машин, – что мы с Кэти поспешили к нему присоединиться.

Был конец января, и склон холма под нами покрывали облака распустившихся подснежников. Мистер Прайс затормозил перед крыльцом, шагнул на землю с высокой подножки «лендровера» и посмотрел на нас снизу вверх. Он был в коричневой вощеной куртке и сапогах оливкового цвета. В его пепельных волосах проглядывали белые пряди. В целом крепкого сложения, ростом под шесть футов, аккуратно подстриженный и чисто выбритый, с правильными чертами лица.

При всей его кажущейся брутальности, Папа хорошо относился к другим людям. Он испытывал к ним примерно такую же симпатию, какую испытывает охотник к своей добыче: глубокую и искреннюю, но в сочетании с внимательной оценкой. Он имел не так уж много настоящих друзей, да и с теми виделся редко, но если убеждался, что имеет дело с достойным человеком, это знакомство воспринималось им как драгоценный подарок судьбы. О таких людях Папа всячески заботился.

Мистер Прайс подарком явно не был. Только сейчас Папа узнал визитера. И не сделал ни шагу навстречу, ожидая его на крыльце.

Прайс приблизился и протянул Папе руку. Его не сильно загорелая кожа казалась твердой и маслянисто-гладкой, как свежеструганая сосновая доска. Перстней на пальцах не было, но на запястье сверкали золотые часы.

– Ты не предупредил меня, что приедешь, – сказал Папа.

– У меня нет твоего номера, Джон. Как бы я мог тебя предупредить?

Прайс достал из внутреннего кармана матерчатое кепи, одним движением свободной руки пригладил волосы и водрузил кепи на голову.

– Да хотя бы через кого-нибудь в деревне, – сказал Папа.

Прайс пожал плечами.

– Возможно, ты прикинул, что тогда я пошлю тебя к черту, – предположил Папа.

– Уверен, ты бы этого не сделал, Джон. Как-никак, нам двоим есть что вспомнить. Я полагал, ты встретишь меня как старинного друга. – Прайс улыбнулся. – Ведь когда-то мы с тобой имели нечто реально общее.

Тут он уже рассмеялся. У него были ослепительно-белые вставные зубы и багровые десны.

– Что тебе нужно? – спросил Папа.

– Да так, ничего особенного. То есть для тебя ничего особенного. А для меня это важно, и я уверен, ты это поймешь. – Он взглянул поочередно на меня, на Кэти и снова на меня. – Ты по-прежнему гоняешь голубей, Джон? У тебя есть голубятня?

– Нет, – сказал Папа, – я забросил это дело много лет назад.

Он стоял, распрямившись во весь свой внушительный рост. Всякий раз, когда он вдыхал полной грудью под завязку, Папа казался более легким, чем был на самом деле, как наполненный воздухом купол цирка шапито.

Похоже, Прайса его слова не убедили.

– Видишь ли, у меня пропал голубь. Один из самых быстрых. То есть я надеялся, что он таким станет. Молодой еще, я только начал его натаскивать. Он из лучшей породной линии, какая у меня есть, и я… я очень на него рассчитывал. И вот он не вернулся из последнего пробного вылета. Хотя должен был прилететь в голубятню еще вчера.

– Может, он не так быстр, как тебе хотелось бы.

– Нет-нет. Я выпустил его не очень далеко отсюда. На такой дистанции, даже лети он медленно, опоздание составляло бы какие-то часы или минуты. Но никак не целые сутки.

– Значит, ему каюк.

Мистер Прайс закусил нижнюю губу:

– Это я уже понял. Но хочу выяснить почему. Может, его переманили? Или подстрелили?

– И это все, о чем ты хотел со мной поговорить?

– Да, конечно. О чем же еще?

– Ну, тогда отвечу коротко и четко: я знать не знаю, куда подевался твой голубь. Поспрашивай кого-нибудь еще.

Но Прайс не спешил нас покинуть. Он переступил с ноги на ногу и продолжил:

– Ты ведь охотишься в этих местах, верно, Джон? И не всегда законно, полагаю, ну да это пустяки, говоря между нами, друзьями. Никого это здесь не волнует – ущерб-то невелик. Кроме того, многие фермеры готовы считать это платой за то, что ты очищаешь их поля от вредителей. Подумаешь, фазан-другой за истребление двух дюжин кроликов, а? Так что претензий к тебе никаких. Тем более ты хорошо известен в округе.

Он сделал паузу, вероятно ожидая ответа, но не дождался и продолжил:

– Но ты ведь ешь этих кроликов, не так ли? Ты ведь убиваешь их не из чисто спортивного интереса. Могу предположить, что эти твои ребятишки здорово наловчились в свежевании всяких зверюшек. Да и птицу ощиплют в два счета, готов поспорить.

– Твою пичугу мы не убивали и не ели. Я в состоянии отличить лесного голубя от почтовика. Не иначе, его сбил ястреб – наверняка ты и сам так подумал первым делом поутру, прежде чем явиться в мой дом.

Прайс как будто собрался возразить, однако не стал этого делать. Чуть помолчав, он сказал:

– Ты прав. Я понимаю, что ты прав. Я только хотел выяснить, вдруг ты что-нибудь видел? Это был очень красивый голубь. Я возился с этой породной линией больше десяти лет, и он был лучшим из них. Но теперь уже ничего не поделаешь. Виноват ястреб, и я сегодня же расставлю несколько ловушек, чтобы этих стервецов поубавилось. Сделай одолжение, подстрели какого-нибудь ястреба, если увидишь, договорились?

– Я не буду этого делать.

– Ну да, конечно же не будешь. Ладно, закроем тему. Поглядим, насколько быстрыми окажутся его братья и сестры. Может, ястребы за ними не угонятся.

Он уже собрался уходить – и почти было ушел, – но в последний момент задержался, снова посмотрев на Кэти и на меня.

– Твоим детям, должно быть, одиноко вдали от школы и сверстников. Вас тут всего-то трое. Немудрено заскучать, – сказал он и после короткой паузы добавил: – Как-нибудь я привезу сюда моих парней, чтобы вам было с кем подружиться.

Папа ничего не сказал. Мистер Прайс скорчил Кэти гримасу и забрался в свой «лендровер». Разворачиваясь, машина надвинулась на нас и затем покатила вниз по склону. Двигатель работал еле слышно, а вскоре стих и шорох колес.

Еще какое-то время после его отбытия Папа стоял на прежнем месте, но ритм его дыхания изменился, напоминая парус, то раздуваемый, то обвисающий при нестабильном ветре.

– Что ему было нужно на самом деле, Папа? – спросила Кэти.

За зиму она здорово подросла, но это сделало ее слабее. Кости стали длиннее и тоньше, а мышцы растянулись вдоль них. И она уже не так четко контролировала свои движения, как делала это прежде. Ее колени никак не могли приспособиться к удлинившимся бедренным и берцовым костям, так что при ходьбе она приволакивала ноги. А стоя на месте, она то и дело перемещала вес с одной ноги на другую; при этом свободная нога опиралась только на носок и пристраивалась позади опорной. Возможно, дело было в трансформации ее тазовых костей. Нет, Кэти не грозило появление так пугавших ее широченных бедер, словно бы формирующих вокруг себя всю фигуру женщины, но кое-что в этом плане с ней происходило. Таз ее развивался, изменялись линии силуэта: теперь им надо было делать изгиб, чтобы перейти в поясницу и уже потом, как раньше, подниматься прямо вверх.

– Откуда ты его знаешь, Папа? – спросила она, не получив ответа на предыдущий вопрос.

От некоторых наших вопросов Папу, казалось, вот-вот разорвет на части. Он старался быть с нами честным, без утаек рассказывая правду о своей нынешней и прошлой жизни, и если при этом некоторые подробности нас шокировали, это было только к лучшему. Все его рассказы были направлены на то, чтобы закалить нас перед столкновением с чем-то нам неведомым. Он хотел дать нам силы для борьбы со всякими мерзостями большого мира – и чем больше мы будем знать о них, тем лучше будем подготовлены. Однако наша жизнь никак не соприкасалась с большим миром, и все ограничивалось только его рассказами. Мы покинули школу и наш город, чтобы жить с Папой в маленькой уединенной роще. У нас не было друзей, да и соседей настоящих не было. Некое подобие образования мы получали от женщины, с ленивой небрежностью выдававшей нам книги из библиотеки, которую она формировала с учетом лишь собственных вкусов и образа мыслей. Ей, вероятно, досаждало наше присутствие. Она могла считать нас грязнулями и тупицами, но все же посвящала нам часть своего времени, поскольку была чем-то обязана Папе.

Наверно, по той же причине никто даже не пытался нас обидеть. Во всяком случае, никто в этих краях. Они все либо боялись Папу, либо были перед ним в долгу за какие-то давно оказанные услуги. Непохоже, чтобы они отвечали взаимностью на любовь, которую он к ним испытывал, или помощь, которую он им оказывал, снисходя с вершины нашего холма, как с древней сторожевой башни. Другие люди видели тут лишь обмен услугами и мнимую угрозу, основанную на одном только факте его физического присутствия. Тяжким бременем для них было само существование Папы где-то неподалеку, его упрямая верность своим принципам и старомодной морали, которую он якобы пытался навязать всем прочим. Щенки, подаренные нам Питером, воспринимались дарителем как нечто вроде символа вассальной зависимости, и, хотя Папа считал это вполне достаточной компенсацией за услугу, которую он в действительности оказал лишь ради удовлетворения собственного чувства справедливости, я знал: Питер все еще считает себя папиным должником либо боится, что Папа считает его таковым. А все из-за того, что Папа всегда оставался не понятым окружающими. У него не было шансов завоевать их доверие, при его-то облике и характере. В его манере общения, увы, не было ничего могущего ободрить или успокоить собеседника. О нем посторонние знали лишь то, что он был самым сильным человеком из всех известных им людей и что он был беспощаден в драке.

Ну а наш Папа, разумеется, ни о чем таком даже не подозревал. Он был способен заглянуть в души других людей не более, чем ощутить себя в их телах, таких маленьких и слабых по сравнению с его собственным. И он не видел никакой возможности для меня и Кэти выжить самостоятельно, без его поддержки. Не обладая его силой и статью, разве смогли бы мы противостоять большому миру так, как это удавалось ему? Он повидал много насилия в прошлом, он видел насилие сейчас, и он не знал других способов для человека защитить себя и найти свое место в мире, кроме как с помощью крепких кулаков и мышц. Потому-то он и держал нас здесь. Теперь я понимаю, что в его сознании мы были накрепко связаны со всем, чем он дорожил и чего он страшился.

Он не ответил и на этот вопрос Кэти.

Папа однажды сказал нам, что все битвы в любой отдельно взятый момент сводятся к поединку. Там могут быть армии, правительства, идеологии, но в каждый из моментов всегда один человек противостоит другому человеку: один убьет, другой будет убит. И в этот самый момент все прочие мужчины и женщины, будь они на твоей стороне или против тебя, просто исчезают. Ты стоишь перед одним-единственным противником на пятачке земли и чувствуешь себя голым, во что бы ты ни был одет. По словам Папы, при общении с людьми нам следовало помнить, что в каждый отдельный момент мы можем прямо смотреть только в одну пару глаз.

Кэти повторила свой вопрос насчет мистера Прайса, и вновь безрезультатно.

– Нам всем надо держать ухо востро с этим Прайсом, – произнес он наконец. И больше ничего.

Кэти постояла молча, обхватив себя руками.

– Он еще объявится? – спросила она затем.

– Да.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации