Текст книги "Хрустальное счастье"

– Так значит, ты участвовала в заговоре?

– Ты не знаешь, какое количество судей и высших чиновников я должна была обаять, как принцев! – весело пошутила она. – Может, по бокальчику шампанского, чтобы отпраздновать событие…

– Море шампанского, и сейчас же! – воскликнул Даниэль.

Сидя на краешке дивана, не пошевелившись, Беатрис чувствовала себя абсолютно непричастной к радости мужа. Он даже не взглянул на нее, ее с таким же успехом могло и не быть в комнате. Он продолжал обращаться только к брату, уже болтая, когда первый шок прошел.

– Ты представляешь, я больше никогда не буду судить события? Мучиться с совестью? Я буду биться только над законом, над текстом закона, интерпретацией текстов закона!

– И это тебя устраивает?

– Именно это я и люблю!

– И ты издашь еще кучу нечитабельных вещичек, чтобы их с уважением поставили в библиотеке ни разу не открыв!

– Если бы я прислушался к себе, я бы взялся за это сегодня же ночью!

Огорченная, оскорбленная, Беатрис встала, подошла к Винсену и обняла его за талию.

– Я могу тебя поздравить, мой дорогой?

Он опустил на нее взгляд, но посмотрел лишь секунду с легкой сдержанной улыбкой, которая ни от кого не ускользнула.

Через два часа после того, как они покинули дом Даниэля, Беатрис решила спровоцировать настоящее объяснение. В машине, которая везла их на авеню Малахов, она молчала, готовя аргументы. Несмотря на рождающуюся мигрень из-за шампанского или бесконечного вечера, она приступила к атаке, как только они переступили порог комнаты.

Стоя у комода, она демонстративно проглотила противозачаточную таблетку, как и каждый вечер.

– Ты видишь, что я делаю? – сухо бросила она.

Он закончил расстегивать белую рубашку, потом повернулся к ней.

– Нет, что?

– Я даю тебе возможность заниматься со мной любовью в полном спокойствии! Ты не хочешь ребенка, я принимаю меры предосторожности. Но этого тебе недостаточно, сказала бы я, ты поворачиваешься ко мне спиной каждую ночь… Днем тебя нет, а когда мы выходим вместе; я чувствую себя пустым местом!

Ее голос поднялся до писка, она сделала паузу, чтобы попробовать начать снова.

– Винсен, я тебя не узнаю… Это длится уже месяцы…

Она дала своему длинному платью упасть на пол и стояла, как скульптура, в белье из красного кружева, купленного по его желанию.

– Мне двадцать восемь лет, я не уродливая, не глупая, я твоя жена и я хочу тебя. Ты меня ненавидишь или ты больше не можешь?

Он выдержал время, чтобы рассмотреть ее, любуясь, прежде чем ответить:

– Ты потрясающа. В этом был вопрос? Твое тело? Приятное, спроси у любого…

– Я разговариваю с тобой!

– Ты не разговариваешь, ты кричишь.

В ярости она пересекла комнату, расстегивая по дороге свой бюстгальтер, который бросила на кровать.

– Значит, тебя это, правда, не трогает? Ты хочешь спать, ты опаздываешь на работу?

– Ирония у тебя не получается. Это искусство, знаешь…

Она должна была почувствовать себя смешной, но она была слишком несчастна, чтобы это замечать, и она пробормотала жалостным голосом:

– Есть другая женщина, у тебя любовница?

Хотя он был глубоко опечален за нее, у него не получалось ее жалеть.

– Нет, у меня нет любовницы, я тебе не изменяю, – сообщил он лаконично.

Она ему поверила, потому что он казался слишком равнодушным, чтобы соврать. И вдруг ей захотелось до него дотронуться, почувствовать на себе его кожу, обрести снова мужчину, в которого она влюбилась с первого взгляда, и который смог удовлетворить все ее женские желания, по крайней мере, в начале их романа.

– Это потому, что я хочу ребенка? Тебя это пугает? Но ты будешь его обожать, Винсен, я в этом уверена! Однако я не заведу его против твоего желания, я принимаю не сахарные таблетки! Я так тебя люблю, если бы ты знал…

Она позволила себе подойти к нему, он не пытался отстраниться. Он пользовался все время одной и той же туалетной водой, которую она с удовольствием вдохнула, потом она тихонько потянула за рукава рубашки, чтобы ее снять. Когда она начала расстегивать пояс, он схватил ее за запястье.

– Прекрати…

Но она уже успела заметить, что он ее хотел все-таки, и она настаивала, пока он резко не отошел.

– Что с тобой? – отчаянно вскрикнула она. – Ты больше не выносишь, когда я к тебе прикасаюсь?

– Я совершил ошибку, Беатрис, мы не должны были жениться. Я думал, что люблю тебя, я…

Она стала мертвенно-бледной, и он замолчал, удивленный. Он был убежден, что она играла комедию большой любви, он был готов закончить и произнести слово «развод», однако она, казалось, не играла горе, которое исказило ее лицо.

– Винсен, – прошептала она, – ты меня больше не любишь? Ты не любишь меня? Ты говоришь об этом?

Эти слова, которые она уже сто раз повторяла, провоцируя его, не веря в них на самом деле, только что стали жестокой реальностью.

– Нет, я не хочу, – пробормотала она, – ты не имеешь права! Дай мне еще один шанс, ты мне его никогда не давал! Мы не жили нормально, здесь я не дома, вся твоя семья не обращает на меня внимания, и ты делаешь как они, у меня даже не было права носить твое имя! Вы, Морван-Мейеры, вы расцениваете остальной мир с пренебрежением, вы недосягаемы, неприкасаемы…

Она плакала без стыда, на грани срыва, он чувствовал себя холодным от этих упреков. Магали говорила ему то же в свое время, он это не забыл.

– Это не ты, – сказал он очень быстро, – ты тут ни при чем, я единственно ответственен. Я не уладил свое прошлое, когда ты вошла в мою жизнь. У меня нет к тебе упреков, если только то, что ты не должна была выбирать мужа моего возраста. С самого начала мы пошли не по той дороге, я никогда не верил в твои красивые слова, но я считал, что это плата за женщину столь молодую и прекрасную, как ты…

– Верил? Но это правда, несчастный дурак! Какие красивые слова? Когда ты входишь в комнату, у меня останавливается сердце! Когда ты как-то по-особому смотришь на меня, но с тобой уже давно такого не было, я утопаю в счастье. А ты, ты думаешь, что я вышла за тебя из-за твоих денег!

– О, я не говорил бы так резко…

Эта последняя фраза, произнесенная с неким цинизмом, испугала Беатрис больше всего предыдущего. Она поняла, что вот-вот навсегда потеряет его, что он воспользуется их спором, чтобы покончить с этим.

– Не будь со мной злым, тебе это не идет, – попросила она низким голосом.

Это было единственным средством, чтобы помешать ему продолжить, она это знала. Она выпрямилась, откинула свои длинные коричневые волосы назад. У нее были руки, чтобы драться, и она рассчитывала их использовать.

Лея крепко сжимала руки Сирила и молча всматривалась в него.

– Искренне, – сказала она, наконец, – лучше.

Гематомы, вызванные последней пластической операцией, сглаживались, и со дня его приезда на авеню Малахов на прошлой неделе он соглашался смотреть на себя в зеркало.

– Я думал, они смогут сделать что-то большее, – уточнил он. – В любом случае не раньше, чем через месяц.

Три шрама пересекали лоб, скулу и висок, но верхнее веко обрело уже почти нормальную форму.

– Это кстати, потому, что я больше не перенесу больниц!

Сестра удовлетворенно улыбнулась, прежде чем отпустить его. Она считала долгом чести помогать Тифани, сменяя ее, чтобы Сирил почти никогда не оставался один.

– Я все-таки немного доктор Джекил и мистер Хайд, нет? – спросил он, вертя головой то направо то налево.

– Ты выкинешь меня на улицу, если я тебе скажу, что шрамы придают некий шарм?

– Тогда у меня его много!

Он соглашался шутить, это был хороший знак, она воспользовалась этим, чтобы спросить его, сгорая от любопытства:

– Вы останетесь здесь, когда вы уже женаты?

– У Тифани нет никакого желания уезжать, я ее понимаю.

В любом случае он был всегда с ней согласен, никогда ей не противоречил.

– Когда появится ребенок, мы будем рады, что не одни. К тому же куда ты хочешь, чтобы мы ушли? Винсен предложил мне работать…

– О, он, кажется, способен достать для тебя луну, нет?

Они засмеялись, потом Сирил перестал:

– Он делает все, что может.

Это был эвфемизм, ибо даже с Мари, несмотря на все их передряги, Винсен продолжал показывать себя улыбающимся, любящим, внимательным к сохранению семейной сплоченности.

– Я его не только очень люблю, – продолжал Сирил, но это отец Тифани, значит…

– Значит, он может разговаривать прямо с тобой, а не с мамой, которая иногда преувеличивает! Что касается Беатрис, эти финансовые решения должны быть ей неприятны… Ее тоже должны интересовать деньги!

Она разом встала и подошла к венецианскому зеркалу, которое украшало одну из стен спальни.

– А я, как моя голова? Ты заметил сережки?

– Я думаю, речь идет о подарке Эрве?

– Угадал!

– Он тебя балует…

– Мама его постоянно упрекает, но он говорит, что наверстывает упущенное.

– Это его право, после всего.

Она развернулась и подошла к нему.

– Ты, правда, не хочешь знать? – спросила она с большой нежностью.

– Нет. Не сейчас.

Его ответ был всегда одним и тем же с тех пор, как Мари предложила ему броситься на поиски некого Этьена. Она пошла на это через несколько недель после несчастного случая, почувствовав себя вдруг несправедливой со своим сыном и не зная, как еще ему помочь преодолеть его инвалидность. Потому что Лея нашла своего отца, у Сирила тоже было право узнать своего. Но он решительно отказался, в ужасе от мысли столкнуться с незнакомцем в том состоянии, в каком он был.

– Мне не нужен больше никто, кроме Тифани, ты знаешь…

Она это поняла лучше после того, как провела часы, успокаивая его, когда он начал задаваться вопросами, видя, что он слишком уродлив для Тифани и чуть не впал в депрессию. Когда Лея безустанно повторяла: «Она любит тебя, это очевидно!» – Он отвечал: «Этого не может быть». Но когда они принялись за дело вдвоем, они его разбудили: Тифани яростью, Лея дипломатией.

– Я могу идти? Мне надо заниматься…

– Конечно, давай! Торопись стать врачом, потом хирургом, и потом ты мне заново все это сделаешь, обещаешь?

Она пожала плечами беззаботно, как если бы находила эту перспективу бесполезной, потом ушла, оставив дверь открытой. Ему надо было встать, чтобы закрыть ее самому. Немного раздраженный тем, что его все еще держали за больного, он больше не хотел особенного внимания, он просто хотел обрести нормальную жизнь. Или более-менее нормальную.

Он подошел к зеркалу и обследовал себя без снисхождения и отвращения. Он был наполовину изуродован, это было неопровержимо, но Лея была права, все постепенно приходило в норму. Левый глаз, он им очень хорошо видел, и его головные боли почти прошли. Накануне, когда он спросил Тифани, не испугает ли он ребенка, она дала ему пощечину. Не очень сильную и по здоровой щеке, но пощечина была сухой и спонтанной. Парадокс заключался в том, что это обрадовало его, потому что это было доказательством того, что она больше не относилась к нему, как к чему-то хрупкому, что она могла на него разозлиться. Она извинилась, огорченная своей собственной реакцией, в то время как он раскатисто смеялся. Тем истинным смехом, которым йог смеяться только рядом с ней. Его женой.

Он опустил голову задумавшись. Сможет ли он смеяться с ребенком? Со всеми теми, кого он мечтал иметь, сможет ли он стать хорошим отцом, без досады и горечи? Тысячу раз, во сне и наяву, он пережил эту ужасную драку. Удары Виржиля по спине, его сильные руки, вцепившиеся в его волосы, бросившие его лицом вперед. Ветка, которую он видел, как она приближалась, воткнулась в его глаз. Боль разрывающая, тут же паника, голос Алена в кровавом тумане, и Тифани, которая плакала где-то рядом с ним. Если бы в этом месте ствол был гладким, тогда он, может, сломал бы себе нос или надбровную дугу, в общем, ничего важного, но вместо этого он был искалечен на всю жизнь. Ужасное желание мести, которое его сначала грызло, в конце концов, отошло на второй план. Воткнуть нож в горло Виржиля не решало отныне ничего.

Дверь на лету открылась, заставив его подпрыгнуть, и Винсен ворвался в комнату.

– Я отвезу тебя в клинику, Тифани рожает, схватки начались в метро!

Твердой рукой Винсен толкнул Сирила перед собой.

Тест Апгара был нормальный, новорожденный весил три килограмма и осмотренный вблизи был отлично сложен. Уставшая Тифани, которая спала, когда Винсен и Сирил вошли в комнату, проснулась, услышав, как они шепчутся, повиснув на колыбели.

– Это мальчик, – пробормотала она, – он себя очень хорошо чувствует. Где вы были?

– Ты дала телефон твоего отца во дворец, понадобилось время, пока они его нашли, пока он меня забрал…

Голос Сирила дрожал между волнением и упреком, но Тифани ему улыбнулась с нежностью, которая заставила его замолчать. Она не хотела, чтобы он сходил с ума, устремлялся на улицу в поисках такси, а потом терпел долгое время в одиночестве в коридорах клиники.

– Не было ничего срочного, – пошутила она, – ты не мог для меня сделать ничего особенного. Очень милый старый месье помог мне подняться по лестнице метро, мы нашли телефонную будку, и потом он подождал скорую вместе со мной. Я записала его адрес, ты его отблагодаришь.

Сирил сел на край кровати, взял лицо Тифани в ладони, и крепко ее поцеловал, безразличный к присутствию Винсена за спиной.

– Я до безумия люблю тебя, – прошептал он, – я не хочу, чтобы старые месье занимались тобой вместо меня.

Она обняла его за шею, потом подняла глаза на отца, который ждал. Ему было немного не по себе, руки в карманах плаща.

– Папа, ты не дашь мне его, чтобы я представила его Сирилу?

Взволнованный тем, что первым коснется малыша, Винсен повернулся к колыбели. Двадцать три года назад у изголовья Магали он с осторожностью поднял Виржиля именно таким же образом. Новорожденный показался ему легким, хрупким, сказочным. Он воспользовался предоставленным ему временем, чтобы разглядеть его, прежде чем передать в руки молодых людей.

– Как тебе твой сын? – спросила она у Сирила.

Сначала он не ответил, потом, в конце концов, произнес, низким голосом:

– Очень красивый.

– Он им, безусловно, станет, но в настоящий момент он скорее… сморщенный, нет?

Она рассмеялась, тогда как Сирил нахмурил брови, озадаченный, потом она снова обратилась к Винсену.

– Счастлив стать дедушкой?

– Больше, чем ты себе это представляешь, ваш ребенок меня переполняет, я даже не знаю, что сказать!

Однако она, казалось, ждала, что он заговорит, задаст все вопросы, которые хотел задать по поводу ребенка, он выбрал самый простой.

– Как вы собираетесь его назвать?

– О, это уже давно решено, – ответила ему Тифани, и я надеюсь, это доставит тебе удовольствие! Твоего внука будут звать Шарль.

– Шарль? – повторил он недоверчиво.

Слишком растерянный, чтобы что-то добавить, он посмотрел в глаза Тифани. Конечно, она знала, насколько он любил своего отца. Она не просто хотела доставить ему удовольствие, ее выбор был серьезно обдуман.

– Я не могла думать ни о каком другом имени для наследника Морванов и Морван-Мейеров, – объяснила она. – Мы надеялись, что этот ребенок представит собой две семейные ветви и их объединит…

Винсен опустил голову, попытался улыбнуться и в конце концов отказался от этого.

– Я очень тронут, – пробормотал он, – но сейчас я вас оставлю, вы, должно быть, хотите спокойно побыть с… Шарлем.

Когда он вышел из комнаты, он все еще был раздвоен между легкостью и странной меланхолией. Он был дедушкой, он скоро будет судьей Кассационного суда; с другой стороны, он почти разводился, и все еще мысли о бывшей жене преследовали его. А его зять мог со дня на день его разорить. Поворот жизни его изумлял, несмотря на все усилия, он больше ничем не владел. Что Клара подумала бы об этом новом Шарле, сделанном двумя ее правнуками?

В холле, когда он искал в глубине кармана свою пачку сигарет, он заметил Мари, которая в спешке входила и вскоре наткнулась на него.

– Ты видел ребенка? Как он?

Она схватила его за руку, сумасшедшая от волнения, и он потрепал ее по волосам, не обращая внимания на прическу.

– Великолепно! Абсолютно нормальный, успокойся. Это мальчик, которого зовут Шарль.

– Как?

– Шарль…

Замолчав сначала, она вдруг стала плакать конвульсивно, пока он не обнял ее.

– Я знаю, Мари, – сказал он тихо, – я знаю…

Они знали друг друга наизусть, всегда, они в одно время учили право, вместе пережили разного рода драмы, недавно поссорились, но в этот момент их объединяло что-то такое, что только они двое могли понять и оценить.

XI

Валлонг, июнь 1978

Магали сложила чек, который подписал ей Жан-Реми, и аккуратно положила его в ящик стола.

– Я, правда, изумлена, я спрашиваю себя, когда ты остановишься! – сказала она смеясь.

Галерея увеличилась полгода назад благодаря покупке общего помещения, и число сделок не переставало расти. Жан-Реми занимался этим все меньше и меньше, даже если он по-прежнему выбирал талантливых художников, всем остальным заведовала Магали. Ей сейчас легко было сделать выставку или организовать банкет, не говоря уже о том, что она пристрастилась к продаже, находя в коммерции настоящее призвание.

– Твой внук приезжает сегодня вечером? – спросил он почти с отцовской улыбкой.

– Да, с последним рейсом. Он, кажется, уже ходит!

– Кто его сопровождает?

– Винсен. Мари не хочет сюда ступать, чтобы не рисковать встретить Виржиля, что касается Сирила… О, в любом случае он не сможет бросить Тифани даже на два дня, они оба сдают экзамены. К тому же это доставляет мне радость увидеть малыша!

Жан-Реми задумчиво улыбался. Рядом с ним никогда не было детей, он знал о них только то, что годами рассказывал ему Ален. Ален, который, безусловно, устремится к Магали, чтобы увидеть маленького Шарля… и Винсена.

– Ладно, давай закрывай, не опоздай, – сказал он, поднимаясь.

На улице была хорошая погода, и прохожие спешили по тенистому бульвару. Он остановился у Кафе живописи, совсем рядом, выпил два виски в баре. Он знал большинство посетителей этого заведения. Здесь встречались местные художники. Но он не хотел пускаться в пустые разговоры и через полчаса решил вернуться, хотя дома его никто не ждал. В очередной раз он должен был попытаться закончить холст, начатый три недели назад, который совсем не продвигался из-за отсутствия вдохновения.

Когда он поставил машину у мельницы, он был в плохом настроении от мысли, что ему обязательно надо рисовать. Он разорвал бы и выбросил свои последние картины, которые все меньше и меньше удовлетворяли его. Он должен был что-то написать, чтобы получить деньги за контракт. Или отменить предстоящую выставку, которая должна была состояться в Париже в декабре.

Толкнув дверь, он удивился, увидев там Алена, стоящего спиной к нему у мольберта. Он даже не потрудился обернуться, когда говорил:

– Мне очень нравится этот пейзаж… Ты его скоро закончишь?

Жан-Реми подошел, взглянул через плечо Алена. На небольшом холсте была изображена скрипка Лафонтена под грозовым небом. Тона черно-серые и синие не удовлетворяли больше Жана-Реми, и он вздохнул.

– Я не думаю ее когда-нибудь закончить, нет.

– Жаль, я бы тебя об этом очень попросил.

– Почему эта, о Боги?

– Потому что она мне нравится.

– Правда? Она будет у тебя послезавтра.

Вдруг Жан-Реми более внимательно посмотрел на свою работу, пытаясь понять, что он мог из нее извлечь. Ален повернулся к нему.

– Это очень мило, спасибо. Видишь ли, с тех пор, как я оставил овчарню Виржилю и вернулся в Валлонг, я нахожу свою комнату немного… голой. Я ее отремонтирую, поменяю мебель. И если ты отдашь мне эту картину, я думаю, что буду с удовольствием смотреть на нее каждое утро.

Пораженный Жан-Реми помолчал. А затем ответил срывающимся голосом:

– Если ты думаешь смотреть на нее с удовольствием, я напишу ее со страстью. Мне, конечно, не хватает скромности, но я должен суметь сделать настоящий шедевр для тебя, мне стоит только попросить себя!

У него была такая горечь в голосе, что Ален отстранился настороже.

– О, не уходи, только не сейчас, когда сказал мне комплимент, это не так часто случается!

С разочарованной улыбкой он снова посмотрел на картину, потом продолжил:

– Я достаточно знаю твои вкусы, чтобы написать такую картину, какую ты желаешь… Это будет легко, потому что ты ее хочешь, это тут же придает мне гениальности. Зато когда ты приходишь сюда и смотришь на мои картины, не видя их, я спрашиваю себя, не сменить ли мне профессию! Единственная проблема в том, что я не умею делать ничего другого…

Он глубоко вздохнул и отвернулся.

– Жан, – тихо сказал Ален, – что с тобой? Я пришел только для того, чтобы тебя…

– Ах, нет! Один раз ты можешь не просто проходить мимо. Или исчезни лучше. Я так больше не могу, я сойду с ума!

Он сделал три нерешительных шага к середине комнаты, остановился, опустил голову. Немного обеспокоенный, Ален смотрел на него не двигаясь.

– Знаешь что? – пробормотал Жан-Реми после долгой паузы. – Если бы ты не вошел сюда, когда тебя не приглашали, скоро будет тридцать лет, то может, я был бы еще местным художником, одаренным, но не больше. Ты меня… возвысил. Надо любить, чтобы творить, иначе останешься посредственностью. Я считаю, что мой талант это ты. Талант эпизодический и легко испаряющийся, как ты. Но наконец, я многим тебе обязан. По случаю, спасибо за все!

Ален не мог не заметить агрессивности интонаций, и сверх того, он ненавидел такого рода признания.

– Ты выпил? – ограничился он вопросом.

– In vino Veritas [Истина в вине (лат.).], нет? К тому же я собираюсь продолжить…

Он исчез в кухне, откуда вернулся через минуту со стаканом в руке.

– Если ты что-то хочешь, угощайся, но я представляю, что ты торопишься в Валлонг. Винсен, конечно, будет спать там сегодня ночью, и ты захочешь подышать с ним одним воздухом!

Последняя фраза достаточно удивила его самого, так что он резко замолчал. Он сделал глоток, не глядя на Алена, готовясь к худшему, однако ничего не произошло. Когда он набрался смелости и взглянул в сторону мольберта, он убедился, что Ален был погружен в картину.

– Мне очень жаль, – сказал он тихо, – сегодня вечером я очень плохая компания…

Вместо ответа Ален пошевелился и приблизился к нему. Он взял из его рук стакан со словами:

– Я приготовлю ужин. Я принес барабульки, хочешь?

Когда он пошел на кухню, Жан-Реми в замешательстве проводил его взглядом.

Магали аккуратно приподняла простыню над Шарлем, который спал с большим пальцем во рту, потом выпрямилась.

– Он такой милый, – прошептала она. Потушив лампу, оставив только ночник, она подошла к Винсену, стоявшему на лестничной площадке.

– Ты, должно быть, умираешь от голода! Но ведь сначала надо было заняться им… Я думаю, мы образцово-показательные дедушка и бабушка!

Ее смех был веселым, бежевый костюм безупречным, ее волосы были очень элегантно подняты вверх. Он пропустил ее вперед и пошел за ней по винтовой лестнице.

– Я сделала ограждение, поставь его на место, я не хочу, чтобы он мог упасть…

– Он будет спать до утра, не теряй рассудок!

– Я? Ты себя видел?

Она снова засмеялась, он почувствовал себя глубоко несчастным. Почему им понадобилось столько времени, чтобы снова начать понимать друг друга? Почему она смогла найти себя только вдали от него? Без него?

– Магали, – нежно сказал он.

На пороге кухни она повернулась, вопросительно взглянув на него.

– Я не могу остаться здесь на ночь? У тебя нет комнаты для гостей?

– Нет. Я приготовлю тебе ужин, а потом одолжу свою машину, чтобы ты вернулся в Валлонг.

– Но я…

– И если завтра утром ты наберешься смелости, то навестишь Виржиля в овчарне.

После трагедии он не встречал своего сына. Единственный раз они общались по телефону, когда Винсен ограничился тем, что передал ему требования Мари и объяснил, как он собирается ей противостоять. После этого звонка он лаконично сообщил, что все улажено.

– Ты думаешь, он не ценит то, что ты для него сделал? – настаивала Магали. – На самом деле он страдает от этой истории! Без Алена он давным-давно свалился бы. Я тебя знаю, я знала, что ты будешь его защищать, но он считал наоборот и окончательно от этого растерялся.

– О чем он думал?

– Он думал, что ты его не любишь, что ты считал его недостойным с того дня, как он провалился на экзаменах. И даже намного раньше…

– Это ложь!

– Да, Винсен, согласна, но скажи ему это сам.

– Я думаю, он должен сделать первый шаг. Ты не хочешь слышать о деньгах, ни о чем, я не буду тебе навязывать рассказ о том, что мне пришлось сделать, чтобы вырваться из когтей Мари!

– Это должно быть дорого тебе обошлось? Она не из чувствительных…

– В данном конкретном случае я действовал, как она. Но я на самом деле был связан по рукам и ногам. Это Сирил пошел на сделку благодаря Тифани.

– Какой ценой?

– Моя часть недвижимости в конторе обеспечивает им пожизненную ренту. И по окончании их учебы они будут знать, куда идти! Я сделал им обоим передачу права, которую я оплатил, теперь я должен подумать о Лукасе, чтобы не обделить его из-за дурачеств его брата!

– Ты все еще злишься на него, как я вижу, – вздохнула она. – Ты знаешь, что ему никто и знака не подал уже полтора года? Ни Поль, ни Лея… Даже Даниэль, и это его дядя. Лукас очень хотел бы, но Тифани ему помешала, она очень злопамятная! Вы его на самом деле выгнали из клана? Сначала, понятно, но всему есть свои пределы.

– Предела он достигнет в тот день, когда осмелится появиться перед Сирилом и Тифани.

После таких аргументов она опустила голову. Она сама никогда не осмеливалась затронуть эту тему со своей дочерью, она не могла обвинять Винсена в трусости, он боролся.

– Не будем больше спорить, – согласилась она, – ты здесь не для этого. Что тебе хочется, рыбу или баранину?

– Что дольше всего готовится.

Она была ошеломлена. Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, что он сказал, после чего ее лицо осветилось широкой улыбкой.

– Ты пытаешься меня обаять?

– Если позволите, да.

– Пойдем, – сказала она, протягивая ему руку, вдруг очень веселая.

Она хотела повести его, но он помешал ей двинуться, притянул к себе. Он медленно нашел заколку, которая держала ее пучок, и освободил длинные, цвета красного дерева волосы, где не было заметно ни одного седого волоса.

– Ты великолепна, не стареешь. Ты продала душу дьяволу?

– Я веду простую жизнь, я не гонюсь за властью и почестями, и вот я достигла равновесия, все очень просто.

– Это камень в мой огород? Я люблю свою профессию, я всегда ее любил.

– Больше, чем меня.

Не возражая, он прижал ее к себе еще сильнее.

– Когда мы были молодыми? Я не знаю… Не думаю, нет.

Она не избегала его объятий, положила голову ему на плечо. Их молодость казалась такой далекой. Тем не менее, она еще помнила их первые встречи, особенно тот летний день, когда он ласкал ее в старом «Пежо». У нее тогда не было никакого опыта общения с мальчиками, она их остерегалась, но не смогла сопротивляться ему, таким он был любезным, терпеливым, обаятельным, искренним. Он доказал ей это, взяв ее в жены.

Когда она почувствовала, как руки Винсена скользнули по ее спине, под жакет, и коснулись голого тела, она вздрогнула. Такая нежность была свойственна только ему, она этого также не забыла.

– Ты не можешь изменять своей новой жене с бывшей, – неубедительно прошептала она.

– Перед Богом, у меня только одна жена, это ты.

– Не будь лицемерным, освободись сначала.

В это время он уже расстегивал ей бюстгальтер и вдруг остановился.

– Магали, что ты хочешь сказать? Что будет потом? Ты будешь…

– Нет, нет! Мы не можем начать все сначала, глупо так думать.

– Я ничего не думаю, я слушаю тебя… Решаешь ты.

Прошло несколько секунд, нескончаемых, и тот и другой молчали, потом очень медленно он коснулся ее груди кончиками пальцев.

– До этого момента ты меня не оттолкнула… Ты разрешаешь мне продолжить? Сколько лет я не касался тебя? Девять, десять? Что ты делала все это время? Я все это время сожалел о тебе, пробовал не думать о тебе…

– Винсен, остановись, – сказала она прерывисто, – мы уже не в том возрасте, чтобы…

– Чтобы что? Чтобы желать? Я клянусь тебе, что напротив!

Она не могла ничего возразить, она очень сильно его хотела, что заставляло ее очень быстро дышать, ноги отказывали ей. Уступить было бы безумием, и она не хотела этого делать, но поняла, что, тем не менее, сотворит это. Жизнь была слишком короткой, а ее бывший муж слишком соблазнительным, зачем бороться?

Отпуск у юристов начинался как раз перед 14 июля и кончался только после 15 августа. Если в прошлом году Мари не хотела и ступать на территорию Валлонга, то этим летом под нажимом Эрве она решила туда поехать. С ним она жила счастливо, стабильно, и больше не чувствовала страха с тех пор, как поняла, что он был не только прекрасным и искренним мужчиной, но как и она работягой. В конечном счете, она не жалела о том, что отказала ему во вступлении в контору Морван-Мейер, ибо вечером, как только они встречались, им было много чего рассказать друг другу. После рождения Шарля она предпочла, чтобы Эрве жил с ней на авеню Малахов, и он уже почти не бывал в своей квартире и не жаловался на это. Он ценил Винсена, делал вид, что не слышит разговоры Мадлен, и к тому же пользовался присутствием Леи, от которой приходил в экстаз. Стараясь наверстать упущенное время, он пробовал вести себя, как отец, и их отношения стали намного лучше, его дочь отныне доверяла ему.

Если мысль увидеться с семьей в Валлонге нравилась всем, то присутствие Виржиля составляло настоящую проблему. Даже не переступая порога имения и живя в овчарне, он мог наткнуться на Сирила, Тифани или Мари в любой момент. Никто не хотел и думать о том, к чему могла привести такая встреча. Как и каждый раз, когда речь заходила об этом деликатном вопросе, Ален нашел выход и сообщил, что Виржиль тоже уедет на каникулы. «Четыре недели оплаченного отпуска, это нормально, – с цинизмом сообщил он по телефону, и Виржиль проведет их где-нибудь на стороне, надеюсь, это вас устроит!» Мари воздержалась от комментариев, чтобы не ссориться с братом, но отлично уловила в его тоне упрек.

За несколько дней до отъезда Винсен решил объяснить Беатрис, что рассчитывает уехать один. Их пара, которая таковой не являлась уже много месяцев, выживала только благодаря стараниям, которые прилагала Беатрис, чтобы не дать ему уйти. Она использовала все – обаяние и ярость, слезы и когти, но он отныне был недосягаем. Его тесть, приехавший из Анже, чтобы поговорить с ним «как мужчина с мужчиной», преподал ему урок морали, абсолютно бесполезный. Винсен с невозмутимым видом слушал жестокие упреки доктора Одье, не двигаясь, потом оплатил счет и отвез его на вокзал. Тем же вечером Беатрис упала к нему в объятия в полной истерике, и вырвала у него обещание отсрочки. Она допускала разъединение, требуя от него лишь немного времени. И он не мог ей в этом отказать. Он боялся причинять страдания, разочарования, она это знала. Он никогда не осмелится выбросить ее на улицу. Если только она не уйдет сама. Может, ему нужны были несколько недель свободы, одиночества, в любом случае, она надеялась на это.