Текст книги "Новые забавы и веселые разговоры"

День пятый

В пятый день беседа идет о добродетели девушек и женщин, которые честь свою ставят выше, чем наслаждение; говорится также и о тех, кто поступает как раз напротив, и о простодушии некоторых иных.

Когда настало утро, госпожа Уазиль приготовила для всех пищу духовную, столь благостную, что после нее все почувствовали себя подкрепившимися и телом и духом. Вся компания слушала ее с большим вниманием, и все признали, что ни одно чтение не было столь полезно для них, как это. И услыхав, что пробил последний удар колокола, звавшего к утренней мессе, все отправились в церковь и предались размышлениям о святых истинах, которые они только что слышали. Выслушав мессу и немного погуляв, все сели за стол и обещали друг другу, что день этот они постараются провести еще интереснее, чем предыдущие. А Сафредан сказал, что был бы рад, если бы мост строился еще целый месяц, до того хорошо проходит у них время. Но тамошний аббат торопил с окончанием работ; он вовсе не хотел, чтобы это благородное общество надолго оставалось в монастыре, ибо в присутствии гостей он стеснялся принимать паломниц, которые в обычное время довольно часто наведывались в эту обитель. Когда же после обеда все отдохнули, компания вернулась к своему обычному времяпрепровождению. После того как все расселись на лужайке, Парламанту спросили, кому она предоставит слово.

– Мне кажется, – сказала она, – что Сафредан хорошо начнет сегодняшний день. По его лицу я вижу, что он не собирается заставить нас плакать.

– Благородные дамы, – сказал Сафредан, – вы будете очень жестоки, если не пожалеете францисканца, о котором я собираюсь сейчас говорить. Из историй, которые мы недавно слышали, вы могли заключить, что участницами их являлись бедные женщины, – и монахи, полагая, что с ними легко будет справиться, не испытывали ни малейшего страха. Но для того чтобы все знали, что ослепленные вожделением, люди эти действительно способны потерять и благоразумие и всякий страх, я расскажу вам одну историю, которая произошла во Фландрии.

В рождественский сочельник к одному францисканцу явилась молодая девушка, прося исповедать се, и он наложил на нее такую необычную епитимью, что она отказалась выполнить ее и ушла, так и не получив отпущения грехов. Когда госпожа ее об этом узнала, она приказала высечь злонамеренного монаха у себя на кухне, а потом связать ему руки и ноги и отвезти к настоятелю монастыря.

В тот год, когда Маргарита Австрийская приезжала в Камбре[352]352
  Речь идет о так называемом «Дамском мире», заключенном в 1529 г. между Францией и империей Карла V. От имени Франции мир подписала Луиза Савойская, мать Франциска, а Карла V – его тетка, Маргарита Австрийская.


[Закрыть] по поручению племянника своего, императора, чтобы заключить от его имени мир с Христианнейшим Королем, которого представляла его мать, Луиза Савойская, в свите Маргариты находилась графиня Эгмонт,[353]353
  Графиня Эгмонт – Франсуаза Люксембургская, жена Иоанна IV, графа Эгмонта.


[Закрыть] которая слыла первой красавицей во всей Фландрии. После того как это важное поручение было выполнено, графиня Эгмонт направилась к себе домой, и когда наступил рождественский пост, послала во францисканский монастырь попросить, чтобы оттуда прислали к ней в замок опытного духовника, который мог бы прочесть проповеди и исповедовать ее самое и всех ее домочадцев.

Настоятель монастыря, который получал всегда от Эгмонтов и Фьеннов[354]354
  Фъенны – владения Люксембургского дома, к которому принадлежала и графиня Эгмонт.


[Закрыть] большие доходы, постарался выбрать для этой цели достойнейшего из монахов. И так как монастырь этот хотел, чтобы уважение и дружба знатных домов доставались ему, а не другим, в замок был послан самый способный проповедник; в течение всего поста он говорил отличные проповеди, и графиня была им очень довольна. В рождественскую ночь графиня захотела причаститься и послала за своим духовником. И после того как она исповедалась в часовне, которая была наглухо заперта, чтобы соблюсти полную тайну, – на исповедь пришла ее придворная дама, которая затем послала к почтенному духовнику и свою дочь. И когда девушка рассказала ему свою жизнь и святому отцу стали известны кое-какие ее секреты, он возымел желание наложить на нее не совсем обычную епитимью.

– Дочь моя, – сказал он, – грехи твои столь велики, что, для того чтобы получить отпущение их, тебе надобно носить мою веревку на голом теле.

Девушка не хотела ослушаться и ответила:

– Дайте мне эту веревку, отец мой, и я обещаю вам, что буду ее носить.

– Дочь моя, – ответил монах, – я должен повязать ее тебе сам: своими руками, а потом из этих же рук ты примешь отпущение всех твоих грехов.

Девушка расплакалась и сказала, что не станет этого делать.

– Как, – воскликнул духовник, – еретичка ты, что ли, что отказываешься от епитимьи, которую накладывает на тебя господь и мать наша, Пресвятая церковь?

– Я хожу на исповедь, – сказала девушка, – как это велит Церковь, и хочу получить отпущение грехов и для этого исполнить епитимью, но я не хочу, чтобы вы прикасались ко мне руками; в таком случае я отказываюсь от вашей епитимьи.

– Что же, раз так, – сказал духовник, – я не могу отпустить тебе грехи.

Девушка поднялась с колен и ушла со смущенной душой. Она была так молода и неопытна, что ее охватил страх и она стала думать, что, может быть, была не права. Наутро, когда окончилась месса и графиня Эгмонт приобщилась святых тайн, ее придворная дама собралась последовать ее примеру и спросила дочь, готова ли она. Девушка расплакалась и сказала, что не получила отпущения грехов.

– А что же ты столько времени делала у духовника? – спросила ее мать.

– Ничего, – ответила дочь, – когда я отказалась от епитимьи, которую он на меня наложил, он отказал мне в отпущении грехов.

Мать стала осторожно допытываться о причине этого и узнала, какую странную епитимью святой отец хотел надожить на ее дочь. И она послала девушку исповедоваться к другому духовнику, после чего обе они причастились. А когда графиня вернулась из церкви, придворная дама пожаловалась ей на монаха, поступок которого изумил и огорчил графиню, ибо она была о нем очень хорошего мнения. Но в то же время, несмотря на весь свой гнев, она не могла не рассмеяться, услыхав о столь необычной епитимье. Смех этот, впрочем, не помешал ей расправиться с монахом: она велела схватить его, отвести на кухню и там высечь. И когда его стали сечь, он сам признался во всем.

После этого его связали и отправили к настоятелю монастыря, графиня же попросила настоятеля в следующий раз прислать к ней проповедника более достойного.

– Судите сами, благородные дамы, если даже в столь знатном доме монахи эти не боятся предаваться безумствам, то что же они позволяют себе в жилищах простых людей, куда они приходят собирать на монастырь и где им так легко и удобно творить бесчинства, что просто чудо, если они устоят от искушения! Вот почему я прошу Вас, благородные дамы, чтобы осуждение свое вы сменили на сочувствие. Подумайте только, ведь тот, кто ослепляет монахов, не щадит и дам, как только ему представится для этого удобный случай.

– Ну и негодяй же этот францисканец, – воскликнула Уазиль. – Быть монахом, священником и проповедником и сотворить такую мерзость в рождественский сочельник, в церкви, да еще во время исповеди, – ведь от всего этого грех его становится еще тяжелее!

– Послушать вас, так окажется, что францисканцы должны быть настоящими ангелами или самыми мудрыми из людей! – сказал Иркан. – Но вы уже слышали о них столько всего дурного, что должны бы считать их еще хуже, чем они есть на самом деле. По-моему, духовника этого можно простить: ведь это же было ночью и он был с глазу на глаз с красивой девушкой.

– Действительно, ночью, – сказала Уазиль, – но ведь это была рождественская ночь.

– Поэтому-то он больше всего и заслуживает извинения, – сказал Симонто. – Очутившись на месте Иосифа возле красивой девушки, он хотел сделать ей маленького ребенка, чтобы разыграть таинство Рождества Христова.

– Ну, уж если бы он подумал об Иосифе и о деве Марии, – сказала Парламанта, – он никогда бы не позволил себе такое непотребство. Во всяком случае, это был человек дурной, если по столь ничтожной причине он решился на такое злое дело.

– Но графиня так хорошо его наказала, – заметила Уазиль, – что товарищам его впредь будет неповадно.

– Только я не уверена, – сказала Номерфида, – правильно ли она поступила, так опозорив своего ближнего. Не лучше ли было бы, если бы она просто пожурила его за этот проступок, а не выставляла на всеобщее поругание?

– По-моему, так действительно было бы лучше, – согласился с ней Жебюрон, – ведь сказано же, что мы должны исправлять ближнего нашего с глазу на глаз, до того как мы обнародуем его проступок перед всеми людьми и перед Церковью. Ведь как только человека опозорят, его уже не удастся исправить, а тайный стыд с такой же силой отвращает людей от греха, как и голос совести.

– А я думаю, – сказала Парламанта, – что этому евангельскому совету надлежит следовать в отношении всех, но отнюдь не в отношении людей, которые проповедуют Евангелие, а сами поступают напротив. И не надо бояться бесчестить тех, кто бесчестит весь род людской. И мне кажется, что это большая заслуга: показать нам их такими, каковы они на самом деле, дабы мы не приняли стекляшку за настоящий рубин. Но кому же Сафредан предоставит слово?

– Раз уж вы меня спросили об этом, то именно вам, – сказал Сафредан, – вы по праву этого заслужили.

– Ну, раз вы так добры ко мне, я расскажу вам одну историю, свидетелем которой я была сама. Мне постоянно приходилось слышать, что, чем слабее и немощнее добродетель и чем сильнее и могущественнее ее противник, тем более она достойна хвалы и тем полнее она себя выказывает. Нет ведь ничего удивительного в том, что сильный может отбиться от сильного, но если побеждает слабый, слава его поистине велика. Что же касается людей, о которых я собираюсь говорить, то мне кажется, что я была бы несправедлива к добродетели, которую мне довелось увидеть в столь скромном обличье, что она оставалась никем не замеченной, если бы умолчала о девушке, которая вела себя столь благородно. Вот почему я хочу рассказать вам ее историю.

Молодой принц[355]355
  Молодой принц – опять – юный Франциск, брат Маргариты. Упоминаемая ниже «сестра принца» – сама писательница.


[Закрыть] влюбился в девушку, но, несмотря на то, что она происходила из совсем простой и бедной семьи, ему не удалось ничего от нее добиться и все старания его оказались тщетными. Поэтому, убедившись в том, что она добродетельна и чиста, принц оставил свои намерения и до конца жизни продолжал относиться к ней с большим уважением, оказал ей много всяких благодеяний и выдал замуж за одного из своих слуг.

В одном из лучших городов Турени[356]356
  Имеется в виду город Амбуаз, одна из королевских резиденций, где одно время жила с детьми Луиза Савойская.


[Закрыть] жил некий сеньор, происходивший из богатого и знатного дома и получивший отличное воспитание. Достаточно сказать, что в его время никто не мог сравняться с ним в красоте, доблести и прочих достоинствах. Когда ему было пятнадцать лет, он увлекался охотой и верховой ездой и не обращал ни малейшего внимания на красивых женщин. И вот однажды, будучи в церкви, он увидел молодую девушку, которая воспитывалась в том самом замке, где он жил в детстве. Когда мать его умерла, отец женился вторично, после чего она удалилась в Пуату вместе со своим братом. У этой девушки, которую звали Франсуазой, была побочная сестра; отец очень ее любил и выдал замуж за кравчего, служившего у этого молодого принца, и она стала самой богатой и знатной из всей семьи. Умирая, отец оставил Франсуазе усадьбу, находившуюся близ этого города в Турени, и после его смерти она переехала туда. А так как ей было уже шестнадцать лет и ей приходилось думать о том, чтобы выйти замуж, она не захотела оставаться одна в доме и переехала жить к сестре, которая была замужем за кравчим. Когда молодой принц увидел эту девушку, которая была довольно красива для шатенки и манерами не походила на девушек своего круга – ибо ее скорее можно было бы принять за дворянку или за принцессу, чем за простую горожанку, – он стал к ней приглядываться. Он никого еще в жизни не любил, а тут почувствовал в сердце своем неизъяснимое волнение. И, вернувшись к себе домой, он стал расспрашивать о том, кто эта девушка, которую он увидел в церкви. А узнав, что та, когда была еще маленькой девочкой, приходила в замок играть с его сестрой в куклы, он напомнил о ней сестре, и та послала за Франсуазой и очень ласково ее приняла, прося навещать ее почаще. И девушка стала приходить к ним каждый раз, когда при дворе бывала какая-нибудь свадьба или другие торжества, и молодому принцу всегда бывало приятно ее видеть. И ему стало казаться, что он ее полюбил. А так как он знал, что она из простой семьи и бедна, он надеялся, что она ни в чем ему не откажет. Но не имея возможности поговорить с ней, он послал к ней одного из своих придворных, поручив передать ей все на словах. Она же, будучи девушкой скромной и богобоязненной, ответила, что не верит, чтобы такой красавец и человек столь благородной крови, как принц, мог прельститься дурнушкой. Она добавила, что в замке немало красивых женщин и ему незачем искать их среди горожанок, что скорее всего придворный придумал все это сам и господин его тут ни при чем. Когда молодому принцу передали ее ответ, Амур, который всегда ожесточается там, где ему больше всего противятся, еще сильнее разжег в нем страсть и сделал его настойчивее и упорнее. И принц написал девушке письмо, прося ее верить всему, что ей скажет посланный им придворный. Та умела читать и писать и поэтому прочла письмо с начала до конца, но, как придворный ни умолял ее ответить, отказалась наотрез и объяснила свой отказ тем, что ей, девушке столь низкого звания, не пристало писать благородному принцу, на словах же просила передать, что она не настолько глупа, чтобы поверить его признаниям в любви; если же он собирается воспользоваться ее бедностью и позабавиться с нею, он ошибается, потому что в душе она так же честна, как и самая знатная из принцесс всего христианского мира, и считает, что нет на свете сокровища, которое могло бы сравняться с честью и совестью. И она попросила его не мешать ей беречь это свое сокровище, сказав, что даже если бы ей пришлось умереть, решение ее непреклонно. Молодому принцу ответ этот пришелся не по вкусу, но он продолжал все так же любить ее и не пропускал случая увидеться с нею в церкви, куда она приходила слушать мессу. И во время службы он то и дело обращал на нее взоры. Но как только девушка это заметила, она переменила место в церкви и стала ходить молиться в другой придел. И не для того чтобы его не видеть, – ибо она достаточно разбиралась в том, что хорошо, и вид его не мог ей не быть приятен. Но ока считала, что недостойна его настоящей любви и не может быть ему парой, и вместе с тем не хотела служить для него предметом забавы. И когда она заметила, что в каком бы уголке церкви она ни уединялась, принц непременно появлялся там же и по его приказанию служба шла именно там, она вообще перестала посещать эту церковь и стала ходить в другую, которая была дальше. А когда в замке праздновались свадьбы, она уже не присутствовала на них, несмотря на то, что сестра принца часто ее приглашала, и отказывалась каждый раз, ссылаясь на нездоровье. Видя, что ему так и не удастся поговорить с нею, принц обратился к кравчему и обещал ему большую награду, если он поможет ему в этом деле, на что тот охотно согласился, стремясь угодить своему господину и рассчитывая получить обещанную мзду. И он стал каждый день докладывать принцу о том, что говорит и делает Франсуаза, и принц узнавал от него, что она всячески старается избежать встречи с ним. Но влюбленному так хотелось с ней объясниться, что он начал искать к этому пути. Он упражнялся в искусстве верховой езды, и вот однажды он велел вывести своих лучших коней на большую городскую площадь, прямо перед домом кравчего, где жила и Франсуаза. И, сделав верхом несколько пробегов и прыжков, которые она могла хорошо видеть, он упал с лошади в грязь и все так искусно разыграл, что не причинил себе никакого вреда. Но он все же стал жаловаться на боль и спросил, куда бы ему зайти, чтобы переодеться. Каждый старался пригласить его к себе, но кто-то заметил, что дом кравчего ближе всего и ему там будет всего удобнее. И тогда принц решил остановить свой выбор на этом доме. Его провели в хорошо убранную комнату, а так как вся его одежда была выпачкана в грязи, ему пришлось раздеться; и, оставшись в одной рубашке, он улегся в постель. Когда же он увидел, что все удалились, унеся с собою его одежду, и с ним остался только его придворный, он позвал к себе хозяев дома и спросил их, где находится Франсуаза. Найти ее было нелегко; едва только она увидела, что молодой принц зашел к ним в дом, она спряталась в каком-то укромном уголке. В конце концов ее сестра все-таки нашла ее и сказала ей, чтобы она не боялась, а вышла и поговорила с принцем, ибо тот человек и благородный и достойный.

– Что я слышу, сестрица, – вы, кого я почитаю за мать, вы советуете мне пойти поговорить с молодым сеньором, чьи намерения, как вы знаете, не составляют для меня тайны?

Но сестра принялась ее увещевать и заверила, что не оставит ее одну, И Франсуаза последовала за ней, такал бледная и грустная, что вид ее мог вызвать не страсть. а скорее жалость.

Когда принц увидел, что она подошла к его постели, он взял ее дрожавшую холодную руку и сказал:

– Франсуаза, неужели я, по-вашему, такой жестокий, такой злобный человек, что мне достаточно взглянуть на женщину, чтобы сожрать ее заживо? Почему же вы так боитесь того, кто больше всего печется о вашей чести и о вашем благе? Вы знаете, что я везде искал случая видеть вас и говорить с вами, но мне это никак не удавалось. Чтобы причинить мне огорчение, вы перестали бывать в тех местах, где я привык встречать вас за мессой, вы захотели, чтобы не только уста мои не могли ничего сказать вам, но и глаза мои лишились своей последней радости. Но все это ни к чему не привело – как и прежде, я добивался встречи с вами, и вы видите, каким способом я пробрался к вам в дом. Я чуть не сломал себе шею, я нарочно упал с лошади только для того, чтобы вкусить наслаждение от разговора с вами наедине. Поэтому прошу вас, Франсуаза, раз эта встреча досталась мне такой ценой, пусть она не будет напрасной и пусть моей великой любовью я завоюю и вашу.

Он долго ждал ее ответа – и видя, что на глазах у нее появились слезы и она потупила взор, он притянул ее к себе и попытался обнять и поцеловать.

– Нет, ваша светлость, – решительно сказала она, – нет! Тому, чего вы хотите, не бывать, ибо пусть я даже всего лишь букашка в сравнении с вами, честь моя так мне дорога, что я готова лучше умереть, чем поступиться ею, какие бы услады мне это ни сулило. И от страха перед теми, кто видел, как вы пришли сюда, и кто догадывается, чего вы от меня хотите, я трепещу и дрожу. А раз уж вам было угодно оказать мне такую честь и говорить со мной, то не посетуйте на меня, если я отвечу вам так, как мне велит моя честь. Ваша светлость, я вовсе не так глупа и не так слепа, чтобы не видеть и не знать, каким красивым и каким обходительным господь создал вас, и чтобы не понимать, что та, которой достанется красота и любовь такого принца, будет счастливейшею из смертных. Но что мне до всех этих благ, если все это – не для меня и не для женщины моего положения, и было бы величайшим безумием, если бы я стала даже помышлять об этом? что же заставляет вас обращаться ко мне? Должно быть, дамы вашего двора (которых вы, разумеется, любите, если вы вообще любите красоту и женскую прелесть) столь добродетельны, что вы даже не смеете ни о чем просить их, не надеясь получить то, что вы рассчитываете найти у меня, которая много ниже их по званию? И я уверена, что стоит вам добиться своего от такой, как я, вы будете лишних два часа потешаться потом с вашей возлюбленной, рассказывая ей о победах, которые вы так легко одержали над женской слабостью. Но да будет вам известно, ваша светлость, что я не принадлежу к числу таких женщин. Я воспитывалась у вас в доме, и там я поняла, что значит любить; отец мой и мать были вашими верными слугами. Поэтому, коль скоро господь не сделал меня ни принцессой, которая могла бы выйти за вас замуж, ни ветреницей, которая могла бы стать вашей любовницей и подругой, не причисляйте меня к этим несчастным и знайте, что я почитаю вас за достойнейшего из принцев, какие только существуют на свете. А если для того чтобы вместе провести время, вам нужна женщина моего состояния, то у нас в городе вы найдете немало таких – и притом более красивых, чем я, – и вам не придется так долго их упрашивать. Поэтому остановите ваш выбор на такой из них, которой вы доставите удовольствие тем, что купите ее честь, и не терзайте ту, которая любит вас больше себя самой. Ведь если бы случилось так, что господь призвал бы сейчас к себе вас или меня, я почла бы за счастье отдать мою жизнь, чтобы спасти этим вашу. Не оттого ведь я сейчас и бегу от вас, что у меня нет к вам любви, а оттого, что любви этой слишком много и что» мне дорога совесть моя и ваша. Ибо честь моя мне дороже, чем жизнь. И если вам будет угодно, ваша светлость, разрешите мне оставаться вашей верной служанкой, и я всю мою жизнь буду молить бега, чтобы он даровал вам здоровье и благополучие. Правда, честь, которую вы хотите мне сказать, способна заставить мужчин моего звания больше меня ценить, ибо теперь, после того как я увидела вас, разве мне захочется глядеть на кого-нибудь из них? И сердце мое станет отныне свободным – или, напротив, связанным тем, что я всегда буду молить за вас бога, ибо другого я ничего не могу для вас сделать.

Хоть девушка и говорила совсем не то, что хотелось услышать принцу, – внимая ее благородным речам, он не мог не преисполниться уважением к ней. Разговаривая с ней, он старался, как мог, убедить ее, что никогда не полюбит другой. Но девушка была настолько скромна, что никак не могла принять всерьез столь безрассудные речи. И хотя за это время принцу несколько раз докладывали том, что одежда его принесена, ему было так хорошо, что он послал в замок сказать, что прилег уснуть, и стал собираться туда только к ужину, ибо не мог ослушаться своей матери, одной из добродетельнейших женщин на свете. Так он и покинул ни с чем дом кравчего, после этого еще больше уверившись в чистоте этой девушки. Принц не раз говорил о ней молодому придворному из своей свиты, на что тот в конце концов ответил, что деньгами можно добиться большего, чем любовью, и посоветовал ему предложить этой девушке порядочную сумму за то, чтобы она исполнила его желание. На руках у молодого принца было совсем немного денег – только то, что ему давалось на развлечения, состояние же его хранилось у его матери. Однако он взял все, что имел при себе, и, заняв еще сколько-то, набрал пять экю, которые и послал любимой девушке с этим молодым придворным, прося ее изменить свое решение. Но едва только та увидела деньги, как сказала посланцу:

– Прошу вас, передайте вашему сеньору, что хитрости во мне никакой нет, а сердце у меня мягкое, и если бы мне следовало повиноваться только ему, то красота и обходительность давно бы меня победили. Но коль скоро им не удалось сломить меня, никакие деньги на свете не могут это сделать. Поэтому верните их принцу и знайте, что ничем не запятнанная нищета для меня дороже любых сокровищ.

Видя, сколь она сурова и непреклонна, придворный решил, что надо попугать ее, и стал грозить ей, говоря, что господин его могуществен и имеет большую власть. Тогда она засмеялась и сказала:

– Пугайте этим тех, кто его не знает, я-то ведь отлично понимаю, что он человек разумный и достойный и неспособен говорить подобные вещи. И я уверена, что он отречется от этих слов, когда их услышит. Но если бы даже все было так, как вы говорите, – никакая мука и даже сама смерть не заставят меня передумать, ибо, как я уже вам сказала, коль скоро любовь была бессильна склонить меня, никакие блага и никакие угрозы не заставят меня ни на шаг отступить от принятого решения.

Придворный, который обещал принцу, что добьется согласия девушки, с сожалением передал ему этот ее ответ а стал подговаривать своего господина во что бы то ни стало удовлетворить свои желания, говоря, что такому человеку, как он, должно быть стыдно не добиться взаимности у особы столь низкого звания.

Принц, который не хотел пускать в ход какие-либо иные средства, кроме тех, которые позволяет честь, и к тому же боясь, что, если поднимется шум и о попытке этой узнает его мать, он сильно прогневит ее, не решился ничего предпринять до тех пор, пока придворный не подсказал ему очень простое и, казалось бы, очень верное средство. Чтобы привести этот замысел в исполнение, он сказал о нем кравчему, и тот, готовый сделать что угодно, лишь бы услужить своему господину, попросил в один прекрасный день жену и свояченицу посетить его виноградник при домике, расположенном неподалеку от леса. Они обещали, что приедут. Когда назначенный день настал, он дал знать об этом молодому принцу, который решил отправиться туда вдвоем со своим придворным. И он велел оседлать мула так, чтобы никто об этом не знал и он мог поехать туда, как только будет нужно. Но господу было угодно, чтобы в этот самый день мать принца задумала по-новому со всем великолепием обставить одну из комнат замка, и дети ее должны были в этом ей помогать. И молодому принцу пришлось принять в этом участие, а между тем назначенный час уже настал. Кравчий отвез свояченицу в домик возле леса, посадив ее сзади себя на лошадь, жене же велел притвориться больной – и когда они со свояченицей уже были в седле, та сказала, что ехать не может. Но условленный час миновал, а принц не приехал, – и, прождав его сколько-то времени, кравчий сказал Франсуазе:

– По-моему, нам можно уже вернуться в город.

– А почему же мы здесь так задержались? – спросила девушка.

– Потому что я ждал сюда принца, он обещал приехать, – отвечал кравчий.

Когда Франсуаза услышала об этом коварном сговоре, она сказала:

– Не ждите его, брат мой, я хорошо знаю, что сегодня он не приедет.

Кравчий поверил ее словам и отвез ее домой. А когда они вернулись, Франсуаза была вне себя от гнева и сказала зятю, что он, верно, состоит на службе у дьявола я делает больше, чем ему приказывают. Ибо теперь она уверена, что все это его собственная затея, равно как и придворного, а отнюдь не самого принца, и что вместо того чтобы честно служить своему господину, он норовит только удовлетворять его прихоти, рассчитывая, что ему за это заплатят. А раз так, то с этого дня она больше не останется у него в доме. И она послала за своим братом, чтобы тот увез ее к себе, и сразу же уехала от сестры. После этой неудачи кравчий отправился в замок, чтобы узнать, почему молодой принц не явился в назначенный час. Но не успел он добраться до замка, как встретил самого принца, который ехал на муле вместе с придворным, посвященным во все его тайны.

– Она все еще там? – спросил принц.

И когда кравчий все ему рассказал, он очень огорчился тем, что попытка его не удалась; это ведь было последнее средство, и больше надеяться уже ни на что не приходилось. И, видя, что он ничего не может поделать с Франсуазой, принц все-таки стал снова разыскивать ее и в конце концов нашел в одном обществе, где она уже не могла от него скрыться. Он очень рассердился на нее за то, что она была с ним так сурова и так неожиданно уехала от родных. Она же ответила, что для нее нельзя было сыскать более опасного и дурного места, чем этот дом, и что он должен быть премного обязан своему кравчему, если гот не только служит ему верой и правдой, но способен ради него поступиться и душою и совестью: Когда принц понял, что никакими средствами он от нее ничего не добьется, он решил прекратить свои домогательства и до конца дней продолжал относиться к ней с глубоким уважением. Один из слуг этого принца, видя, сколь целомудренна эта девушка, решил жениться на ней. Но она никак не соглашалась на этот брак, пока не испросила позволения принца, которого почитала, и дала это понять тому, кто добивался ее руки. И тогда с соизволения своего господина она вышла за этого слугу замуж и достойно прожила с ним до конца жизни. Принц же оказал ей впоследствии немало благодеяний.

– Что же нам на это сказать, благородные дамы? Неужели сами мы столь низки душою, что слуги наши оказываются выше нас, – ведь перед той, о которой я рассказала, бессильны были и любовь и страдание. Давайте же следовать ее примеру и победим самих себя, ибо это самая славная победа, какую мы можем одержать.

– Мне жаль только, – сказала Уазиль, – что эта добродетельная девушка не жила во времена римских историков, ибо те из них, которые так расхваливали свою Лукрецию,[357]357
  Лукреция – героиня истории Древнего Рима, о которой рассказывает, в частности, Тит Ливии. Ею обманом овладел Секст Тарквиний, сын царя Тарквиния Гордого, и Лукреция, не перенеся позора, закололась кинжалом. Этот сюжет был очень популярен в эпоху Возрождения (обрабатывался Шекспиром и многими другими писателями).


[Закрыть] совсем бы позабыли о ней и стали бы описывать достоинства этой девушки.

– Достоинства эти действительно так велики, что мне трудно было бы в них поверить, если бы мы не поклялись говорить здесь одну только правду, – сказал Иркан, – но тем не менее я не считаю, что девушка эта столь уж добродетельна, как вы ее изображаете. Вам ведь несомненно приходилось видеть людей больных, которые отказываются от вкусной и здоровой пищи, предпочитая ей дурную и вредную. Может быть, и у этой девушки был какой-нибудь друг из людей ее звания и она поэтому могла пренебречь самой высокой знатностью.

На это Парламанта ответила, что жизнь и смерть этой праведницы показывают, что она никогда не питала никаких чувств ни к кому, кроме того, кого любила превыше жизни, но все же меньше, чем свою честь.

– Выкиньте это из головы, – сказал Сафредан, – подумайте лучше, с чего начались все эти разговоры о женской чести. Очень может быть, что женщины, которые столько об этом говорят, даже не представляют себе, откуда взялось это слово. Знайте же, что вначале, когда мужчины были не столь порочны, как ныне, любовь была такой простодушной и сильной, что не допускала никакого притворства и больше всего похвал доставалось на долю того, чья любовь более совершенна. Но когда жадность и грех опутали сердце и разум, они изгнали оттуда бога и любовь, и место их заняли себялюбие, лицемерие и притворство. И так как многие дамы стыдятся выказать свою истинную любовь, а также оттого, что само слово лицемерие всем ненавистно, лицемерие стали называть честью. Вот почему и те дамы, в сердце которых не было места настоящей любви, стали говорить, что по-настоящему полюбить им запрещает честь. И они возвели эту честь в столь жестокий закон, что большинство их, те, которые действительно любят совершенной любовью, стали скрывать свое чувство и считать добродетель пороком. Но женщина здравомыслящая и благоразумная никогда не совершит подобной ошибки, ибо умеет отличить мрак от света и понимает, что настоящая честь заключается в любви и в том, чтобы сердце жило этой любовью, а не кичилось тем, что умеет ее скрывать, – то есть притворством своим, которое само по себе уже есть порок.