Текст книги "Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)"

– Он с ума сошел, – шепнул мне Пингвин так тихо, что я едва уловил его слова.

– Я не сошел с ума! – закричал доктор. – Я только вылечился от болезни, одержавшей всех нас, которая свела в могилу стольких наших товарищей… Ха-ха-ха!.. Желтый человек, Жозеф, убитый Черенок, пастор, солдаты и все остальные… все из-за тебя… Говорю тебе, они все здесь, вокруг нас – в волнах, облаках, в ветре. Ты слышишь, как они тебя зовут, капитан Пингвин? Отдай им свою железную душу. Так, пожалуй, будет лучше!.. Нет, я пойду вместо тебя. Я теперь хочу быть героем!..

Он страшно бредил. Мы его свели вниз, и он вскоре заснул.

Я записываю это происшествие и вскоре пойду заменить Пингвина у руля и увижу желтого человека, который вернулся на свое место.

31 декабря

Я несколько часов провел у руля с этой странной фигурой, неподвижно сидевшей на носу. Сегодня доктор как будто спокойнее, но, как только он заговорил, мы увидели, что разум его безвозвратно покинул. Погода тихая, но небо очень облачно.

Тот же день, вечером

К ночи желтый человек вернулся, мы его как будто ждали.

– Надо его оставить в покое, – сказал мне Пингвин, – и как можно реже подходить к нему.

Доктор, несмотря на наши усилия удержать его, пошел, сел около человека, сидящего на носу, и вступил с ним в разговор. Тот не двигался и курил. Легкий ветерок доносил до нас запах табака.

– Отдай мне ее, – настойчиво просил о чем-то доктор. – Что ты хочешь с ней сделать? На что она тебе нужна там? Ты ведь славный малый, отдай же ее мне. Ты знаешь, что я им нужен здесь и что без нее я ничего не могу… Я обещаю отдать ее тебе впоследствии, когда они дойдут до конца и будут в состоянии обойтись без меня. Когда достигают цели путешествия, то обыкновенно останавливаются и возвращаются назад, ты меня тогда найдешь. Это ведь только несколько дней отсрочки. Неужели ты не можешь мне сделать это маленькое одолжение? Не будь же так требователен. Подумай, как мне тяжело будет с ней расставаться, она ведь так давно мне служит…. Ты ведь знаешь…

Он понизил голос, и мы ничего более не слышали. Он долго говорил с призраком, в котором, я уверен, не было ничего земного и который, очевидно, не хотел с ним согласиться. Спустя много времени доктор оставил его и вернулся к нам.

– Я сделал все, что мог, чтобы вернуть ее, – сказал он, не объясняя, о чем именно он говорил, – но он и слышать ничего не хочет. Какая тупая башка! Что же? Это не моя вина. – Он понизил голос: – Завтра я приготовлюсь заранее, и у меня будет в руках нечто, что заставит его призадуматься.

1 января

Ничего особенного. Корабль идет отлично. Доктор провел половину дня, запершись в своей каюте. Он, кажется, пришел в себя и сказал нам очень разумным тоном, что чувствует себя больным и нервным и что примет на ночь успокоительное средство. Пингвин надеется, что приступ прошел и не повторится более.

Тот же день, 9 часов

Ночь надвинулась, облачная и бледная, как все ночи в этих краях. Желтый человек занял свое обычное место. Его появление нас больше не удивляет. Он так во всем буквально похож на самого себя, каким он был в живых, что мне иногда приходит в голову…

Пока я писал предыдущие строки, доктор появился на палубе и подошел к фигуре, сидящей на носу.

– Ну что? – спросил он. – Ты подумал и стал благоразумнее, не правда ли, а? Послушай, будь мил и отдай мне ее, ты ведь ничего от этого не потеряешь. Я прошу ее у тебя только на час, на один час, чтобы устроить свои дела… Один час! Ты ведь не можешь отказать мне в подобной безделице? Ты не понимаешь, как ты заставляешь меня страдать, и не взвесил всех обстоятельств. Ты видишь, что в этом пузырьке?.. Я его сам приготовил и предупреждаю тебя, что он чертовски невкусен. Ну вот, я буду считать до десяти, и если ты мне ее не отдашь, то… ты меня понял, не правда ли? Начинаю: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… девять… десять… Кончено! Не хочешь? Нет? Так на же тебе и убирайся к черту!

Доктор Сатурнин Гной залпом выпил содержимое пузырька и упал мертвым. Мы подбежали к нему, но ничего более не оставалось делать, как выбросить его за борт, что мы и сделали. Тогда желтый человек исчез и не возвращался более.

2 января

Я только что заметил, что со вчерашнего дня мы вступили в новый год. Я на это не обратил внимания, да это и не важно. Мир людей не существует больше для нас, и мы без него легко обходимся. Смерть доктора сократила наше число до четырех. Наши два негра становятся нам очень полезными. Они неглупы, начинают нас понимать и даже сами лопочут кое-какие слова на нашем языке.

3 января

Со вчерашнего дня мы плывем в каком-то странном проливе, окаймленном с обеих сторон высокими стенами из красного камня. Он так извилист, что впереди видно пространство в сто метров, не более. Скалы голы, мрачны, страшны, и между ними сердито бушуют волны.

Вершины стен окутаны густым облаком, заволакивающим небо, сквозь которое мы изредка видим какие-то маленькие живые фигурки, наклоняющиеся над водой, чтобы нас увидеть. Впрочем, может быть, это только иллюзия. Здесь очень холодно, так как солнце никогда сюда не проникает, и какое-то болезненное, томительное беспокойство заставляет нас желать поскорее выброситься в открытое море.

4 января, 6 часов утра

Ночь была и до сих пор еще так страшно темна, что мы продвигались вперед с осторожностью между этими злополучными стенами. Мы выбрались из пролива только в четыре часа утра. Тьма все так же непроницаема, но опасность почти миновала.

– Мы шли ночью, несмотря на опасность, – сказал Пингвин, – потому что у выхода этого пролива находится страшный, в десять раз сильнее норвежского Мальстрема, водоворот, мимо которого можно проскочить благодаря приливу только ровно в тот час, когда мы проехали.

– Откуда вы это знаете, капитан? – удивился я.

– Так, знаю, – ответил он и сошел вниз.

Вероятно, это отмечено на плане. Без этого чудесного документа и без могущественного руководительства Пингвина ни одна экспедиция в мире не может и помышлять о том, чтобы сделать то, что мы совершили. Даже если нам и не удастся найти Золотое Руно, я все-таки буду гордиться подвигами, которые совершил.

Тот же день, 10 часов утра

Вдруг около шести часов тьма рассеялась и уступила место дневному свету. Мы любуемся очень странным морским видом. Море ровного розового цвета, а небо – зеленое. Нет ни облака, но со всех сторон на нас льется резкий зеленый свет.

– Вот так море! – сказал Оплот.

– Оно глупо и смешно! – сказал я с неудовольствием.

– Оно страшно! – сказал Кристаллин и ушел вниз к своей машине.

Эти удивительные волны населены множеством совсем идиотских существ. Чешуйчатые крысы играют и резвятся вокруг парохода; громадные черепахи с шеями в три метра длины и подвижными глазами на высоких ножках важно прогуливаются по поверхности воды, не погружаясь в нее; большие водоросли распускают студенистые цветы, в которых резвятся летучие раковины.

Водяные, летучие мыши, крылатые рыбы во множестве описывают круги вокруг корабля и, оглушая нас пронзительными криками, садятся на наши мачты, свивают на них гнезда и плодятся. Не говорю уже об остальном, еще более глупом и смешном.

– Как это все уморительно! – сказал Пингвин. – Надо опустить зонд. Может быть, мы вытащим что-нибудь интересное.

Мы зондируем. Глубина средняя. Зонд приносит самые неожиданные предметы.

1. Молочно-белую двустворчатую раковину. Она раскрывается, показывая нам лицо с закрытыми глазами и человеческими чертами, которые постоянно меняются; мы улавливаем в них сходство с массой знакомых людей; она вдруг выскочила из наших рук и упала в море.

2. Очень нарядный корсет из светло-лилового шелка с буфочками, завернутый в номер «Официальной газеты».

– Ого! Тут совершился правительственный адюльтер! – рассмеялся Оплот, который чему-то страшно радуется.

3. Красноватую массу, похожую на губку; она постепенно разбухает, производя тихую музыку, затем вдруг лопается, распространяя отвратительный запах.

4. Громадную подкову; между обоими концами 83 сантиметра.

– Это подкова допотопного животного, – сказал Кристаллин, – и относится, вероятно, к каменному веку.

– Железная подкова относится к каменному веку! Почему уж в таком случае не к грязному веку? Это название очень подходит.

5. Ничего. Вероятно, какое-нибудь жадное чудовище полакомилось нашим зондом и уплыло с ним, так как зонд был внезапно вырван из наших рук и сломался. Жаль!

– Может быть, его сожрал человек-рыба, – сказал Оплот, тот, который все ищет истину.

– Вперед! – сказал Пингвин. – Мы на верной дороге. Зачем волноваться при встрече с необыкновенными явлениями? Они нам кажутся странными только потому, что мы не привыкли к ним. Мы ведь совсем было привыкли к желтому человеку.

Море все еще розовое, а небо зеленое. Мы же плывем среди безумного карнавала. Черепахи, прогуливавшиеся на поверхности воды, теперь сидят на задних лапах, читают газету и опираются на трости; попадаются тюлени с густыми волосами, играющие на скрипке; какие-то студенистые книги летают, как парашюты; всюду плещутся утки с ажурными жестяными головами; плавают хорошенькие скверики, убранные и пустынные, как в больших городах; огромные желтоватые репы выплывают из глубины и кружатся с головокружительной быстротой, распространяя то чудесные ароматы, то невыразимую вонь. Светло-голубые дети выстраиваются в ряд по обеим сторонам парохода и играют в бильбоке своими головами, привязанными голубыми тесемочками к талии; они их ловят на свои шеи.

Стадо павианов, снабженных плавниками, разукрашенных звездами и орденами по самую спину, покрывает хорошеньким розовым лаком морскую поверхность, причем спешат и гримасничают. Большая афиша прибита к шесту с надписью: «Зоологическое общество изящных искусств». Спруты с большими мечтательными глазами держат в своих щупальцах маленькие флаги с надписью: «Восьмичасовой рабочий день». Огромные лангусты состязаются в ходьбе, другие подбодряют их неистовыми криками, и победитель получает медаль. Морская змея играет своим хвостом на шарманке. Трески сошлись на митинг и кричат: «Да здравствует король!» Ленивые скаты распускают веером свои беличьи хвосты; разноцветные морские угри играют на трубе; два морских конька дерутся на дуэли пиками; морская свинка стреляет из лука; лягушка, одетая почтальоном, разносит письма; кашалот выходит из воды и летит по воздуху. Над всем этим слышится неумолчное жужжание самых разнообразных раковин… Все это ужасно смешно, и мы просто катаемся со смеха, но не знаю, собственно говоря, в самом деле ли нам так весело.

– Мы верно держим путь, – сказал Пингвин. – Вперед!

Мы идем вперед; но вдруг темнота падает, как плащ, так же быстро и неожиданно, как наступил день. Светло-голубая планета, похожая на луну, показывается на горизонте, наполовину погруженная в море, и вскоре закатывается. Нас объяла полная тьма, и поднялся страшный ветер, не прекращавшийся всю ночь.

5 и 6 января

Ужасающий ветер и борьба со стихиями. Море нормально, но тяжело, как свинец. Солнце льет слабый желтоватый и болезненный свет и не греет. Мы не продвигаемся вперед, но наш запас угля истощается.

7 января

Ветер немного ослабел, и мы отдыхаем. Кругом нас безбрежное море. Прошедшие, даже настоящие события кажутся нам очень отдаленными. Нам кажется, что прошло уже десять лет с тех пор, как мы вышли из пролива в это розовое море и плывем под этим зеленым небом. Нам кажется, что тысяча лет упали на нас, капля за каплей, с того вечера, когда мы пустились в путь. Я себя спрашиваю: в самом деле ли мы пережили приключения, описанные мною и мелькающие, как бледные тени, в моей памяти?

9 января

Мы находимся в таких отдаленных и неизвестных краях, что человеческие чувства в нас подвергаются каким-то сверхъестественным изменениям. Мы ознакомились с какими-то неясными, невыразимыми ощущениями, не имеющими ничего общего с обыкновенными человеческими чувствами. Все-таки мы идем все вперед, не слабея…

10 января

Я отчаиваюсь передать словами чувства, вызываемые этим закопченным небом, этим туманом, тяжело стелющимся, как липкая мокрая тряпка, этим маслянистым морем с мягкими, как бы расслабленными волнами… Густой туман прорезывается иногда какими-то странными отблесками. Я не знаю, зачем я пишу, – ведь все равно никто не прочтет моих записок. Дни моей человеческой жизни удалились куда-то далеко-далеко, в глубь веков. Мне кажется, целые года прошли в этом путешествии, измеренном мною днями. Мы на краю света, и я с изумлением спрашиваю себя: как мы ухитрились сюда попасть?

12 января

Ветра нет. Мы все идем вперед. Нехорошие мысли осаждают нас при виде этого однообразного, нескончаемого и пустынного моря, окутанного своей дырявой завесой… Какие-то странные звуки витают кругом, и нам слышатся знакомые голоса… В густом тумане, обволакивающем нас, появляются какие-то лица, внимательно наблюдающие за нами, затем медленно тающие. Одно из них в особенности отвратительно; оно долго ползло за нами – какой-то призрак с седыми волосами… Тупое равнодушие царит кругом. Нет больше ни дня, ни ночи. С каждым часом постепенно надвигаются сумерки. Я уже не помню, зачем, собственно, мы сюда приехали. Знаю только, что мы никогда не выберемся из этого подавляющего тумана и ничего не найдем в этом безграничном, нигде не кончающемся океане. Мне это безразлично, моя душа изменилась так же радикально, как, вероятно, изменились души моих товарищей.

15 января

Новая опасность заставила нас встрепенуться и энергично действовать для спасения нашей жизни. В неясном сумраке вдали на горизонте показались две светящиеся белые и все разрастающиеся точки. Мы поняли, что это два вулкана, разделенные узким проливом. Пингвин выскочил на палубу.

– Вставайте! – закричал он. – Готовьтесь! Надо пройти между вулканами. Это единственная дорога!

В одно мгновение мы принялись за работу, устанавливая пожарную трубу, чтобы обливать ею палубу. Мы приближались. Вулканы были в страшном извержении; свет, которым они были облиты, реки лавы и громадные воспламененные колонны, которые они выбрасывали к небу, сияли все тем же ровным, белым, как снег, светом.

– Вперед, – кричал Пингвин, – бодритесь!

– Погреемся! – захохотал Оплот.

Пароход несся на всех парах.

Капитан стоял у руля. Кристаллин стоял у своей машины. Оба негра маневрировали пожарной трубой, я направлял струю, а Оплот обливал нас всех водой из ведра. Мы бросились в адский шум и гам, в туманный вихрь взбаламученного моря, под смертельный огненный дождь, и нас охватил огнедышащий ветер. Жара была ужасная, мачты воспламенились, наша кожа потрескалась, мы дышали раскаленным воздухом. Один из негров был убит обрушившимся на него огненным комом.

– Скорей! – командовал Пингвин, покрывая своим голосом шум. – Скорей! Мы почти на полдороге!

Кристаллин показался на палубе.

– Угля больше нет, – сказал он.

– Черт! – возопил Пингвин. – За топор, братцы! Сжигайте корабль, сжигайте мачты, сжигайте припасы, керосин, смолу! Мы пройдем или умрем!

Мы ударами топора разламывали «Аргонавт» и рубили остатки мачт. В печке шипели окорока, масло. Машина бешено гудела. Мы подвигались вперед. «Аргонавт», весь объятый пламенем и гладкий, как понтон, несся с головокружительной быстротой…

Мы прошли! Не без труда потушили пожар на палубе; белый свет вулканов сиял уже на значительном отдалении. Быстрота нашего хода уменьшилась.

Старый Кристаллин снова появился на палубе.

– Нет больше угля, – сказал он, – нет больше дров, скоро не будет и корабля; надо остановиться – невмоготу!

– Мужайся, – ободрял его Пингвин, – все идет прекрасно, мы на верной дороге.

– Поздно, ничего больше нет, надо остановиться, невмоготу! – ответил старый кочегар, сел на палубу и закрыл лицо руками.

Я тронул его за плечо, но его тело грузно повалилось на пол, и мы увидели, что его душа уже отлетела.

Нам нельзя было оставаться на «Аргонавте». Мы спустили на воду большую шлюпку, которая, к счастью, не особенно пострадала, и нагрузили ее по мере возможности разными необходимыми предметами. Я взял с собой судовой журнал. Мы зажгли старый корабль и покинули его. Юлиус Пингвин сошел с него последним, и, когда он ступил в шлюпку, я прочел отчаяние на его лице. «Аргонавт» горел, освещая наш путь красным светом.

Юлиус Пингвин сказал мне:

– Вот теперь нам надо собрать все свое мужество. Нас осталось всего трое, но мы должны добиться своего. Если мы умрем, не достигнув цели, прекрасно! Я не жалею того, что сделал, вы, вероятно, также. Каков бы ни был результат нашего предприятия, мы все-таки с гордостью можем сказать, что совершили то, чего ни один человек до нас не совершал.

– Не бросить ли нам бутылку в море с нашими записками?

– Не надо, – ответил Пингвин, – если мы восторжествуем, все равно все узнается, а если погибнем, то это напрасно.

– Мы восторжествуем! – воскликнул Оплот. – Господин Пингвин, я не оставлю вас до самой смерти. Давайте грести, согреемся.

Мы бодро и уверенно пожали руки друг другу и славному негру, который греб изо всех сил.

Мы давно плывем и устроились очень удобно в нашей шлюпке. Кругом царит глубокая тьма; небольшой фонарь слабо освещает нам путь; мы бережем масло. Пингвин смотрит на план и держит руль. Мы сменяемся на веслах; нас окрыляет одна мысль: вперед! вперед!

16 января

Мы все гребем. Море черно, как сажа. Очень холодно. Происшествий не было.

19 января

Кажется, сегодня 19 января. Часы капитана вдруг остановились, и я не могу определить времени среди этой постоянной убийственной тьмы, обволакивающей нас все теснее и теснее. Очень холодно.

Наверное, прошло много часов и много дней с тех пор, как мы плывем в этом море. Наш компас испортился. Мы плывем наугад во все более и более сгущающейся темноте. Даже вода цвета чернил.

Мы отчаянно гребли, лишь бы идти вперед, неизвестно куда, не смея остановиться, не думая и не надеясь ни на что. Юлиус Пингвин при слабом свете фонаря рассматривает план, который уже не может нам помочь.

Прошло еще много времени. С общего молчаливого согласия мы перестали грести. Тщетный труд. Изредка один из нас хватается за весла в приступе бешеного отчаяния, но вскоре оставляет их и молча неподвижно сидит.

Нами овладевает подавляющая тупая усталость. Холод ужасный. Мы чувствуем, что вокруг нас нет больше жизни. Тьма давит и душит нас, как свинцовый плащ. Вероятно, только бледное пятно, образуемое нашим фонарем, не дает нам умереть, но скоро нам нечем будет поддерживать свет.

Мы застыли в предсмертном спокойствии. Мы влили в лампу последние капли масла, и вскоре они сгорят. Юлиус Пингвин не ободряет нас больше. Начинает идти ужасный снег, черный, как окружающая нас тьма. Он падает безостановочно, медленно засыпая нас и образуя ледяную удушливую корку. Глубокая тишина подавляет нас. Кажется, наш последний час настал, так как свет в лампе гаснет. Это, вероятно, последние строки, которые мне удастся начертать…

Фонарь погас… с ним вместе умер…

Для нас настало какое-то опьяняющее, лихорадочное ожидание смерти.

Вдруг вдали послышался рокот. Он рос с неудержимой быстротой, и на нас надвинулась жидкая и черная гора, которая рычала громовым голосом и унесла нас разбитыми и без сознания в своем головокружительном беге. Затем… толчок и неподвижность…

Кругом нас красновато-медный свет лился из облаков на долину, в которой мы лежали на земле. Пингвин позвал меня.

Почва и холмы, окружающие нас, были гладкие и красные, как коралл. Стволы деревьев были такие же, листья хрустальные, а большие цветы – из черного бархата.

– Туда! – воскликнул Пингвин, указывая на самый высокий холм, увенчанный красноватой тучей.

Мы долго всходили на гору, невзирая на ужаснейшую усталость. Мы падали, ноги наши были окровавлены, и острые листья разбивались и вонзались в наши тела. Мы не спускали глаз с Пингвина. Окровавленный и растерзанный, как и мы, он преобразился.

– Еще одно усилие! – закричал он.

Он схватил нас за руки. Его сила сообщилась нам, мы взобрались на вершину.

Утес был ослепительной белизны. Он был круглый, и мы находились на самой его вершине. Небо было бледно и блестело, как бриллианты; на нем светилась какая-то планета, с которой струились сказочные богатства. Неподвижное море омывало подошву утеса своими сверхъестественными волнами из чистого золота.

Лицо Юлиуса Пингвина было божественно!

– Вперед! – закричал он. – Вперед! В солнце!

Он бросился сверху вниз и скрылся в волнах.

Движение, звуки, свет – все слилось, закружилось, и мы лишились сознания…

Дальше ничего не помню…

Оплот теперь бог у тех народов, которые впоследствии подобрали нас на песчаном берегу своих пустынных островов. Я вернулся, но мне понадобилось на это очень много времени, потому что страна, где мы очнулись и вернулись к жизни, находится на самом краю света.