Текст книги "Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)"

Глава VIII
Свидетельство

– Господин министр, – доложил курьер, – доктор Вотье.

Клод Меркер работал один за письменным столом в своем кабинете; он встал и сделал несколько шагов навстречу пришедшему. Вотье не видел его с тех пор, как был у него на квартире в воскресенье. Прошло больше недели. И он нашел, что Меркер еще больше похудел и побледнел; лицо казалось озабоченно, в движениях было что-то лихорадочное; темные глаза болезненно блестели. Меркер тоже очень внимательно вгляделся в Вотье.

– Не говори мне ничего! – резко проговорил он, прежде чем гость открыл рот. – По всему твоему виду, по взгляду – я вижу, что ты не освободился еще от твоего безумия. Нет! Не отвечай!.. Прошу тебя!.. Я не могу сейчас ни слушать тебя, ни владеть собой, ни спорить. Я разозлюсь, а мне не хочется сердиться на тебя… Я совсем по другому поводу велел телефонировать тебе и просил тебя прийти. Скажи мне только: ты придумал какое-нибудь доказательство с моей стороны, которое убедило бы тебя?..

– Нет, – ответил Вотье холодно. – Но в опровержение моего суждения о слепоте общества – я услыхал, как в политических кругах говорят о Клоде Меркере, что он с некоторого времени точно устал, что у него нет прежней ясности в суждениях, того смелого и в то же время практического ума, который как бы чудом умел разрешать самые важные вопросы. Все находят, что он очень опустился… И один только я знаю почему…

– Молчи! Прошу тебя, замолчи! Да, я опустился… Я уже не нахожу в себе ни обычного моего спокойствия, ни энергии. Но это потому, что все мои способности поглощены одной мыслью, гораздо более мучительной, чем все политические мысли. Я за эту неделю видел два раза Жильберту. Моя любовь к ней с каждым днем сильнее, ее же…

Он на минуту остановился.

– Я просил Жильберту назначить день нашей свадьбы. Она до сих пор не сделала этого, но обещала решить до нашего следующего свидания… И это свидание состоится сегодня утром; Жильберта телефонировала мне, спросила, может ли она прийти ко мне сюда, чего прежде она не делала никогда… Нет! Останься, – вскрикнул он, увидя, что Вотье направился к двери. – Мне хочется, чтобы ты остался… Я хочу, чтобы ты присутствовал при нашем свидании… Для этого я и вызвал тебя. Я хочу, чтобы ты невидимо присутствовал здесь… Хочу, чтобы ты мог слышать… Вот здесь, в глубине амбразуры окна… Тебя не будет видно за драпировкой…

Вотье с изумлением взглянул на него.

– Может быть, ты из нашего разговора убедишься, что я настоящий Клод Меркер.

Вотье колебался. Но кто-то постучал в дверь. И он решил остаться и спрятаться за широкой драпировкой у окна.

– Господин министр, – сказал курьер, – пришла та дама, о которой вы приказали доложить вам тотчас же.

Он посмотрел кругом, удивляясь, что нет первого посетителя, но подумал, что, вероятно, тот ушел другим ходом.

– Просите.

Вошла Жильберта. Меркер бросился к ней. Никогда еще она не казалась ему такой обольстительной. Он уловил ее взгляд и, поняв его значение, побледнел от страшного волнения.

– Жильберта! Это вы… Жильберта.

Она отняла от него руку. Она была очень взволнована, но не отрывала от него своего решительного, искреннего взгляда.

– Я пришла, потому что мне хочется поговорить с вами, – начала она быстро. Голос ее слегка дрожал, но она очень скоро овладела им. – Да! Мне нужно поговорить с вами. Ждать дальше было бы нехорошо, недостойно ни вас, ни меня… Слушайте: то, на что вы надеялись, на что надеялась также одну минуту и я, не может осуществиться… Наш брак не может состояться…

Он побледнел, сделал шаг назад, и рука его потянулась к спинке стула, чтобы ухватиться за нее. На одну секунду ему пришла мысль: неужели Вотье из-за своих подозрений?.. Но он сейчас же прогнал эту мысль.

– Почему? Почему? – пробормотал он.

– Потому что… Господи!.. Но должна же я сказать вам правду… Потому что я обманулась, думая, что люблю вас… Это восхищение, симпатия, но не любовь… А я не способна выйти замуж, не любя…

– Но вы же говорили мне… Вы признавались…

Она покраснела, но не опустила глаз.

– Да. Я сказала, что люблю вас… И тогда – это была правда. А теперь перестало быть правдой. Я еще не могу понять, что произошло во мне… и в вас… Да… В вас… Сколько лет мы знакомы, и никогда между нами не было…

– Я всегда вас любил! – горячо воскликнул он.

– Нет! Не говорите этого!.. Неправда! Вы полюбили меня только этой зимой; вы перестали быть Клодом Меркером: резким, рассеянным, равнодушным, далеким – каким были прежде. Перестали быть человеком, для которого прежде всего его дела, я не говорю честолюбие: вы слишком выше других, чтобы быть честолюбивым. Вы променяли серьезные разговоры на болтовню со мной. Этого с вами еще никогда не случалось. И тогда я открыла в вас милейшего человека, веселого, непосредственного, фантазера… Вы, вы до тех пор скрывали. Я нашла в вас нежность и поэтичность, какой и не подозревала прежде. Вы перестали быть знаменитым политическим деятелем и стали просто мужчиной возле женщины… И я полюбила вас… Да, я полюбила так, как сама не подозревала, что могу любить. Помните, на том благотворительном базаре… Вы сделали неловкость – потому что вы были заняты только мною одной… я поняла это – вы выбирали портсигар и ошиблись в буквах… И я сама была глубоко взволнована и смущена… И в Фонтенбло я была только для вас – вы это знаете… Это навсегда останется между нами дорогим воспоминанием… И для вас тоже… Я уверена… Правда?

– Было не только Фонтенбло! – вскричал он с ревнивой злобой.

Она не поняла его и обиделась, так как сама была очень взволнована.

– С тех пор как мы вернулись в Париж… каждый раз, как мы встречались… как говорили…

– Нет. Вы сами знаете, потому что вы уже не тот. Вы мало-помалу стали прежним Клодом Меркером. Я не узнаю в вас того человека, какого я знала в продолжение нескольких недель… И, конечно, это оттого, что любовь, которую, как вам кажется, вы чувствуете ко мне, потухает… Не спорьте… Если бы вы оставались таким же, каким были для меня слишком короткое время… Я тоже была бы прежнею… Я была замужем, как вы знаете, и не очень счастлива. И никогда не думала еще раз выйти замуж, пока… пока я не уверилась, что люблю вас… Помните? Мы шли с вами по аллее… Все кругом было залито солнцем, все было еще мокро после апрельского ливня… Вы говорили со мной с такой деликатной нежностью, так сдержанно… Вы умели так хорошо сказать именно то, что должно было тронуть меня… И я была готова растрогаться… И когда вы заговорили о том, чтобы соединиться нам навсегда, – я искренне соглашалась… с громаднейшей радостью… Когда вы уехали – я очень страдала. И потом, когда увидела вас в Париже, сначала я не заметила, что вы переменились… А затем… затем… Появился другой Меркер… Прежний!.. Очарование, бывшее между нами, рассеялось, точно сон, после того как проснешься… Вы это знаете – ведь да? Признайтесь, что вы ждали того, чтобы я заговорила с вами именно так, как говорю сейчас.

– Нет, нет! Я люблю вас, все больше и больше. Жильберта! Я, Меркер, люблю вас, и вы любите именно меня!

– Если вы и любите меня, то совсем не так, как в те короткие недели прошлой весны. И я не ребенок… Я не могу обманываться в моих чувствах. Я вас любила… А теперь не люблю. Когда я с вами – мне все кажется, что возле меня кто-то чужой, незнакомый… Почему? Все это так странно, так неясно… И надо отказаться… Я никогда не выйду замуж за человека, которого не люблю… Которого разлюбила…

Она склонила голову и задумалась.

– А вместе с тем я очень страдаю, что больше не люблю вас… – прошептала она. – Мне представляется, что какое-то создание, бывшее очень дорогим для меня, исчезло… Я ищу его в вас… И не нахожу… Вот за него я вышла бы замуж… Я любила именно того… А вы уже не тот… И наша любовь умерла… И у вас, и во мне… Ваша – раньше моей, конечно. Прощайте!

Она хотела уйти. Он бросился удержать ее:

– Жильберта! Не бросайте меня так! Вы ошибаетесь! Я тот же! Меня поглощает работа, это правда, но для вас я откажусь… если надо… Я люблю вас.

Она почти жестко посмотрела на него и повторила:

– Мы не любим друг друга!

Он видел, как она быстро пошла к двери, такая гибкая, грациозная, и как дверь захлопнулась за ней, разлучив их навсегда. Меркер стоял неподвижно, уничтоженный, мертвенно-бледный, и не мог оторвать глаз от этой двери. На его плечо легла чья-то рука. Он увидел Вотье.

– Ну что же? – закричал он злобно. – Ну что же? Теперь ты не сомневаешься? Узнаешь меня? Она не любит меня? Значит – я Меркер… Я уже несколько дней чувствовал, что она отходит от меня… что ее доверие и нежность все слабеют… Я предчувствовал истину, но не хотел верить ей: она любила Бержана! Это он сумел заставить полюбить себя! Да, у него была эта способность, самая высшая способность – уметь заставить полюбить себя! Это его любила она во мне некоторое время, пока не заметила инстинктивно, сама не понимая, что я – не он!.. Она-то не обманулась!.. Не приняла, как ты, Меркера за Бержана! Такой друг, как ты, – обманулся. Такой тонкий ум не поверил правде, которую я кричал тебе! Но разлюбившая женщина – видит яснее… Она не сомневалась… Ты слышал?.. Вернулся прежний Меркер, и сон рассеялся. «Вы меня больше не любите, и я вас не люблю!»… Она меня больше не любит! Но она никогда и не любила меня!.. Я ее больше не люблю! Но я просто не могу, несмотря на всю мою любовь, дать ей то чувство, которое она ищет во мне, – любовь умершего Бержана!..

Он бросился в кресло и закрыл лицо руками. Вотье медленно подошел к нему и опять положил руку ему на плечо.

– Прости меня, Меркер… К твоим страданиям я еще добавил мое недоверие… Возьми себя в руки. Будь сильным. Победи свое волнение. Не надо, чтобы кто-нибудь видел… Ты принадлежишь твоему делу…

Клод поднял голову; лицо его постарело, осунулось и было залито слезами.

– Меня это больше не интересует, – ответил он.

В громадном, строгом кабинете, где еще витал легкий аромат духов Жильберты Герлиз, сидели два человека и молчали.

Путешествие Юлиуса Пингвина

Всем еще памятно необычайное волнение, охватившее весь мир, когда года два тому назад распространился слух, что появилось новое и единственное со времени Язона Золотое Руно и что его можно завоевать. Все газеты посвятили обсуждению этого вопроса всю свою первую страницу и половину второй; все государства организовали экспедиции, и всеми авантюристами, рассеянными по земному шару, овладел какой-то горячечный бред: опьяненные желанием овладеть этим сокровищем, они посвятили всю свою энергию, а многие из них даже положили живот свой в коллективных или одиночных попытках его завоевать. Между тем не существовало никаких точных указаний о местонахождении этого чуда, и толки о нем носили самый противоречивый характер. Никто даже не знал, из какого источника родился этот слух, но, несмотря на это, весь мир без исключения был убежден в его достоверности, и сердцами людей овладело безумие.

Однако самые хитроумные и упорные попытки овладеть Золотым Руном остались тщетны. Официальные экспедиции возвращались повесив нос, давали неудовлетворительные отчеты в своих действиях и выслушивали горькие упреки от своих правительств. Авантюристы также возвращались разочарованными, и газеты благоразумно стали замалчивать этот вопрос, давший им в свое время столь прекрасные барыши. Тогда некоторые скептические умы начали инсинуировать, что слух этот был, может быть, просто уткой, пущенной из свободной Америки; по этому поводу снова поднялись пересуды. Однако, как оказалось впоследствии, Золотое Руно в самом деле существовало, и честь его открытия принадлежит одному нашему соотечественнику, капитану легкого парохода – bateau-mouche – Юлиусу Пингвину. Отчет о его удивительном путешествии сообщен нам одним из двоих людей, совершивших с ним все путешествие от начала до конца и принимавших участие в открытии Руна.

Этот человек недавно вернулся на родину и вскоре умер, вероятно, вследствие нечеловеческих испытаний, которые ему пришлось перенести. Мы предаем гласности его рассказ. Весьма возможно, что одни будут его считать вовсе ложным, другие – сильно преувеличенным и не многие поверят ему всецело. Мы же сами видели этого человека и безусловно верим его словам.

Правдивое сказание о путешествии Юлиуса Пингвина,

капитана речного пароходика «Аргонавт»,

в поисках Золотого Руна,

сообщенное одним из двОИх людей,

совершивших с ним все путешествие

от начала до конца

и принимавших участие в открытии Руна

Я называюсь… Впрочем, и сам уже не помню своего имени, и никому до него дела нет. Мое прозвище Омар дано мне вследствие того, что Господь Бог вложил в мои руки такую силу, что я свободно могу до смерти избить любого силача. У меня была хорошая семья, деньги, воспитание, и я знавал лучшие дни, но все это куда-то ушло – и черт с ним! Впрочем, моя личность сама по себе вовсе не интересна, и я существую только постольку, поскольку я имею отношение к великому Юлиусу Пингвину – этому колоссальному и не оцененному по достоинству человеку, жизненный путь которого был омрачен косностью и завистливым ослеплением нашего дрянненького общества, не только не желавшего пользоваться его гениальным умом, но самым низким образом воспрепятствовавшего исполнению его обширных замыслов.

Перед Юлиусом Пингвином я забываю мое обычное насмешливое, равнодушное и презрительное отношение к людям и к самому себе, воспитанное во мне тридцатью семью годами бурной жизни; перед Юлиусом Пингвином я склоняю колена и благоговею.

Не рассказывайте мне апокрифических историй про бескорыстных и великих законодателей, законы которых проводятся в жизнь применительно к могуществу тех людей, которые им подчинены; не говорите мне о кровавых подвигах, приписываемых разным знаменитым полководцам и исполненных их солдатами, оставшимися в неизвестности; не надоедайте мне повествованиями о великих открытиях, сделанных бесстрашными мореходами, которых до открытия правительство пичкало всякими субсидиями, а после него – орденами и отличиями. Всему этому цена – грош в сравнении с тем, что я вам расскажу про сильнейшего, ловчейшего и великого Юлиуса Пингвина! Ликург, Магеллан и Бонапарт – мелкие букашки в сравнении с этим колоссом.

Молодость свою я провел очень бурно. Я был поочередно солдатом, монахом, вором, профессором. Я был добр, зол, труслив, храбр, я был всем, чем только можно быть. Словом, я пожил, но мою главную гордость и счастье я полагаю в том, что я знавал Юлиуса Пингвина, с первого же взгляда поверил в него, и что он был так милостив ко мне, что избрал меня в число своих апостолов, открыл мне свою великую, смелую, прозорливую, могучую и мечтательную душу. О Юлиус Пингвин, великан, попавший к пигмеям, молчаливый лев, потрясающий прутьями своей клетки, чудесный авантюрист, скользнувший, как всепожирающее пламя, по навозной куче человечества! Позволь мне, твоему ученику и последователю, пролить слезу, приветствуя тебя. Люди были с тобой несправедливы, подлы и притесняли твое геройское сердце. Они всеми способами старались помешать тебе следовать по твоему сверхчеловеческому пути. Мало того, что тебя оставили одного, тебе еще чинили всевозможные препятствия; измена шипела кругом тебя, и твоя родина была тебе злой мачехой!..

Но ты, непобедимый борец, сумел настоять на своем, и я громогласно оглашаю твои деяния, зная, что их хотят замолчать и предать забвению. Но я буду говорить, кричать, реветь! Я буду писать чернилами, слезами, своей кровью и замолкну только тогда, когда бурный вихрь всемирный снова пронесет твое имя по всем уголкам земного шара. Ты нашел Золотое Руно, о учитель!

Приступаю к своему рассказу.

10 октября прошлого года я умирал с голоду и, не зная, что предпринять, поступил в Агентство легкого пароходства. Меня определили на службу на пароход № 318 в качестве сборщика. Юлиус Пингвин был капитаном. Я его увидел, услышал и сразу стал его последователем и поклонником, его вещью. В одну минуту я ему всецело принадлежал. Горжусь тем, что он меня сделал своим помощником.

Тогда рассказ o Золотом Руне был у всех на устах. Многие экспедиции уже уехали, другие собирались в путь. Юлиус Пингвин исполнял свои обязанности и размышлял.

Однажды он мне сказал:

– Послушай, Омар, я знаю, где Золотое Руно. Я нашел бутылку, упавшую с погибавшего воздушного шара. В ней находится план, точно указывающий место его нахождения. Я отправлюсь туда, мне надоело киснуть здесь. Ты поедешь со мной.

Этот разговор происходил 13 ноября.

Затем он продолжал:

– Слушай внимательно. Мы уезжаем сегодня вечером. Вместо того чтобы причалить к последней пристани, мы поддадим пару и поедем дальше! Я ручаюсь за рулевого. Я беру с собой еще двух друзей. Одним словом, всех нас будет восемь человек, пароход наш крепкий, а это главное. Кочегар позаботится об угле, рулевой – о необходимых инструментах, а ты пойди купи бочонок морских сухарей, два пустых бочонка для воды, бочку соленого мяса, семьдесят коробок с сардинками, рому, кофе и хинина. Пока мы будем обедать в шесть часов, ты велишь все это погрузить. Не забудь свой нож. Я позабочусь о флаге и об оружии. Завтра утром мы будем уже в открытом море. А там уже добудем все, что нам надо. У меня есть свой план.

Я ответил:

– Есть!

Я бы без колебания пошел за ним в ад.

Таким образом, экспедиция была решена и снаряжена.

Теперь я буду списывать судовой журнал, который я с той минуты вел аккуратнейшим образом.

Судовой журнал «Аргонавта»

(бывшего легкого парохода № 318)

Капитан Юлиус Пингвин

13 ноября, в 8 ч. 45 м. вечера, экипаж легкого парохода № 318 под командой капитана Юлиуса Пингвина решил оставить службу и всецело посвятить себя экспедиции, которую капитан Пингвин решил предпринять с целью завоевать Золотое Руно. Экипаж собрался на палубу, к нему присоединились два добровольца; вместо грязной тряпки, изображающей флаг Агентства легкого пароходства, которую бросили в воду, взвился собственный флаг капитана Пингвина – белый пингвин на черном фоне. Поднятие флага экспедиции было салютовано семнадцатью выстрелами из револьверов; к корме прибили металлическую полоску, на которой написано было: «Аргонавт», и пароход был торжественно окрещен этим именем.

Состав экипажа был следующий: Омар – лейтенант, Черенок – лоцман; Байадос – механик; Кристаллин – кочегар; Констанций Славный – матрос.

Волонтеры: доктор Сатурнин Гной – врач, Жозеф – математик и географ.

Все поклялись в верности капитану Пингвину и в ознаменование принесения присяги семь раз громогласно прокричали «ура!» и распили по стакану рому, разбавленного порохом. Черенок и Славный не сумели сохранить в себе эту смесь и отдали ее желто-бурым волнам реки.

Мне, лейтенанту Омару, поручили вести судовой журнал.

Пока шли все эти церемонии, мы проехали уже сажен на сто мимо понтонных огней конечной пристани. Пассажиры, не вышедшие на предыдущих остановках и пожелавшие причалить к последней пристани, заявили о своем существовании, высыпав шумной толпой из каюты, в которой они укрывались от тумана. Они вышли на палубу в количестве семи или восьми человек во главе с толстым маленьким человечком.

– Милостивый государь, – обратился он ко мне, – почему нет остановки?

Юлиус Пингвин выступил вперед. Констанций Славный и я стали около него с револьверами в руках. Он был олицетворенное спокойствие, когда сказал:

– Мы никогда больше не остановимся. Я желаю овладеть Золотым Руном и иду на него. Предлагаю всем тем, кто еще не превратился окончательно в слизняка и не покрылся плесенью, ехать со мной. Господь Бог послал вас мне, и я ничего не имею против того, чтобы оставить вас у себя. Конечно, вы рискуете околеть дорогой, но зато, может быть, завоюете весь мир и все хорошее в нем.

– Это что такое?! – вдруг завопил толстенький человек. – Издеваетесь вы над нами, что ли? Мое имя…

– Что?! Чего распетушился? – вдруг прервал его сиплый голос. – Заткни фонтан, тухлая колбаса! Мое имя – Оплот Красного Квартала! Я не боюсь шестерых таких, как вы, и не родился еще тот, кто меня победит. Я еду с капитаном, потому что он мне по душе, он настоящий человек, а я в таких понимаю толк. Не хотите ли со мной помериться, сударь? Я готов.

С этими словами выступил на середину субъект огромных размеров и каторжного вида, в фуражке и с шарфом на шее.

Пингвин пожал его руку.

– Вы будете моим помощником, – сказал он.

– Я хороший негр, ты хороший господин. Я хочу с тобой…

К нам подскочило что-то похожее на павиана, облеченного в живописные лохмотья.

Остальные пассажиры с беспокойством сплотились в группу и вопросительно озирались кругом:

– А что станется с теми, которые не захотят поехать с вами? А как будет распределена добыча?

– А можно ли мне будет проповедовать имя Божие?

– Будет ли нам какая-нибудь еда?

– Я должен вернуться к месту моего служения…

– Меня ждут мои господа…

Но громче всех кричал и пыжился кругленький господин:

– Я не согласен! Я протестую! Где же свобода личности, черт вас побери?!

– Хочешь, я раскрою тебе рыло? – предложил ему Оплот. – Ишь ты, свобода личности! Плевать мы на нее хотим!

Юлиус Пингвин махнул рукой и заговорил:

– Кто не хочет ехать с нами, может сойти с парохода.

– Куда? – спросил какой-то голос.

– В воду, конечно. Мы не станем рисковать безопасностью экспедиции из-за личных дел незнакомых нам людей. Добыча будет распределена между живыми по моему личному усмотрению, сообразно с заслугами каждого; семьи умерших не будут иметь на нее никаких прав. Конечно, каждая часть, даже самая маленькая, будет так велика, что на нее можно будет купить полмира, и еще останется порядочный капитал, не говоря уж о славе, могуществе и прочем. Разумеется, еда и питье не будут отличаться обилием и роскошью, но это мы наверстаем впоследствии. Я даю вам пять минут на размышление. Повторяю вам, что вам представляется возможность сделаться людьми. Я говорю все это, имея в виду ваше собственное благо; мне вы не нужны, я и один поеду. Вернитесь в каюту!

Они ушли и через пять минут сообщили нам, что все, за исключением одного, присоединяются к нам.

Их было пять человек: кругленький лысый господин; громадный глупый и добрый швейцарец; высокий белокурый норвежец, оказавшийся пастором и впоследствии смертельно надоевший нам тем, что то громогласно распевал псалмы, то с увлечением играл их на складной флейте, а сверх того выпивал весь ром; уличная торговка; прислуга за все и пожарный, оставшийся, по всей вероятности, из-за прислуги за все.

Ехать с нами отказался какой-то сержант.

– Мне приказано явиться, – повторял он, – я бы очень желал остаться, но мне приказано явиться, и я должен идти.

Он ушел.

– Хорошо, что мы от него отделались, – шепнул мне Оплот, – среди нас есть еще один лишний человек.

Я пошел с ним осматривать каюту. К моему удивлению, я нашел еще двух пассажиров: худого человека, одетого в длинное песочного цвета одеяние, невозмутимо и молча курящего свою трубку. Он не разделял волнения своих товарищей и ответил только кивком на мое предложение присоединиться к нам. Я принял это за согласие и не ошибся: он поехал с нами. Под скамейкой спал совершенно пьяный факельщик. Его с трудом разбудили, и он объявил, что умрет, если его тронуть с места; однако он согласился последовать за нами и жить, когда узнал, что на пароходе много рома.

Все собрались на палубе, и я составил следующий список экипажа:

«Пассажиры, находящиеся на бывшем легком пароходе № 318, ныне же “Аргонавт”, приглашенные принять участие в экспедиции, согласны:

Ипполит, по прозвищу Оплот Красного Квартала, бывший сутенер, помощник капитана Юлиуса Пингвина;

Коко – негр, бывший продавец сладостей, марсовый матрос;

Густав К.С. Гейсберг Тантстиктор – бывший норвежский пастор, флейтист;

Клавдий Зафалин – пожарный, утверждается в своей должности;

Флаум – бывший маклер фальшивых бриллиантов, – повар…»

Я озирался, ища глазами толстенького господина.

– Где же он? – спросил я у Оплота, делавшего перекличку.

– Ушел, – ответил он, хихикая, – он уже начал судачить насчет капитана Пингвина за его спиной. Я помог ему уйти. Он не вернется.

Я не настаивал и продолжал:

«Эзекиель Двойник – факельщик, утверждается в своей должности.

X. – неизвестный, утверждается в своей должности[1]1
  Это был желтый человек; его спокойного молчания и душевной невозмутимости не удалось ничем поколебать.


[Закрыть].

Гонория Дюпон – прислуга за все, утверждается в должности.

Зоя Нефль – бывшая торговка, кастелянша и фельдшерица».

Все эти путешественники присягнули капитану Пингвину и торжественно признали его полновластным хозяином судна, имеющим после Бога власть над жизнью и смертью всех нас.

Все обязались в случае войны взяться за оружие в защиту экспедиции. От этой обязанности были освобождены: Доктор Сатурнин Гной – ввиду его должности; пастор Тантстиктор – во внимание к его гуманитарным убеждениям и ввиду его должности флейтиста, необходимого в сражении; повар Флаум – во внимание к его необычайной тучности и природной трусости, которою он хвастается. Обе женщины обязаны помогать доктору Гною ухаживать за ранеными.

Господин Клодоальд Бравый, сержант, бывший в числе пассажиров, объявил, что по делам службы должен удалиться, и потому его спустили в реку по его желанно, взяв с него предварительно клятвенное слово никому не поверять тайну экспедиции[2]2
  Храбрый Клодоальд Бравый, дослужившийся впоследствии до чина капрала, был нами отыскан, но он остался до конца верен данной клятве и никогда не хотел и слова сказать о том, чего он был свидетелем. Его уговаривали все, начиная от его непосредственного начальника и кончая главой государства, но все их усилия были тщетны, и он не нарушил своего обета. – Примеч. изд.


[Закрыть].

Толстый, маленький лысый и холерический господин исчез, не назвав своего имени. Существует предположение, что он был почтовым чиновником[3]3
  Никак не удалось узнать имени и общественного положения несчастного маленького, толстого, лысого и холерического господина. Наши поиски остались тщетными отчасти вследствие неясности данных примет, так как они могут быть применимы ко всем общественным деятелям вообще и к почтовым чиновникам в частности. Толстому, маленькому, лысому и холерическому господину предлагают 5 тысяч франков, если он объявится, в случае если он еще в живых, что представляется маловероятным. – Примеч. изд.


[Закрыть].

Экспедиция в этом составе продолжала идти вперед.

14 ноября, 6 часов утра

Еще не светало. Я пишу при свете боевого факела. Мы приближаемся к устью речки, и капитан думает, что скверное учреждение, называемое таможней, не преминет затруднить наш дальнейший путь теми унизительными палками, которые так называемое цивилизованное общество приберегает для свободных колес сердечных и хороших людей. Юлиус Пингвин все-таки надеется миновать их, не сделав ни одного выстрела, но на всякий случай он приказал всем приготовиться к сражению. Каждый из нас вооружился револьвером и холодным оружием. Женщин заперли в каюту. Доктор Сатурнин, которому предложили последовать за ними, отказался, желая полюбоваться картиной. Ввиду непривычки пастора Тантстиктора к сражениям ему разрешили укрыться в тамбур машины с условием, чтобы он все время играл, не переставая и во всю мочь, воинственные гимны. Лоцман Черенок остается, конечно, на своем месте, а механику Байадосу и кочегару Кристаллину приказано не отходить от своих постов. Свободные от занятий люди получили приказание держаться наготове. Вплоть до сигнала, который даст капитан, все должны напустить на себя самый равнодушный и невинный вид. Каждый из нас получил по маленькому белому коленкоровому пингвину и пришпилил его к груди в знак солидарности и как воинственную эмблему.

Замечу мимоходом, что желтый человек молча, но решительно отказался вооружиться каким бы то ни было оружием. Он не захотел приколоть и пингвина и ограничил свои приготовления к сражению тем, что набил свою трубку и сел на носу парохода.

Мы готовы к битве, но надеемся обойтись без нее, однако возможность пролития крови произвела различное впечатление на моих товарищей. Пожарный бледен и имеет решительный вид. Молодая прислуга за все горько плачет. Негр Коко снял свои лохмотья, боясь их испортить; он намазался вонючим салом и, совершенно голый, скачет по палубе. Пастор Тантстиктор складывает свою флейту, причем так дрожит, что зуб на зуб не попадает. Толстый Флаум так рыдал и трусил, что всем стал жалок и противен, и его отвели в каюту к женщинам. Факельщик, совершенно пьяный, пишет свое завещание и черпает в бутылке рома все новые и новые запасы мужества. Остальная часть команды держит себя хорошо. Оплот проявляет особенную радость и жонглирует стальным брусом, служившим раньше рычагом и весящим 46 фунтов.

– Раскроить бы этим молодцам физиономии! – говорил он. – Еще не родился тот, кто меня победит.

Светает. Мы у устья реки. Впереди расстилается море, а как раз перед нами, загораживая нам путь к славе и богатству, виднеется судно береговой охраны. Настает время действовать.

– Вперед! – скомандовал Юлиус Пингвин.

В тот же день, 12 часов дня

Мы в открытом море. Мы победили. Пришлось драться. Когда мы проезжали мимо судна береговой стражи, нам крикнули остановиться. Пингвин остановился. Тогда к нам подошли две большие лодки с двадцатью людьми под командой офицера пограничной стражи. Он вошел на палубу вместе со своими солдатами; он был, очевидно, в духе.

– Это вы так уезжаете, не говоря дурного слова? – обратился он к Пингвину. – А пропуск где? Забыли?

– Господин офицер, – ответил Юлиус Пингвин, – у меня нет товаров, оплачиваемых пошлиной, мы хотим совершить морскую прогулку.

– Посмотрим, – возразил офицер. – Где ваши документы? Не слыхал что-то, чтобы в такой ранний час совершали прогулки по морю. Тут что-то не чисто.

Негр Коко, видя, что дело плохо, попытался рассеять надвигавшуюся грозу, но его затея оказалась неудачной.

– Я хороший негр. Не желаете ли нуга? Товар хороший, – сказал он, подскакивая к офицеру со своим лотком.

– Издеваешься ты надо мной, что ли, поганая макака! – завопил взбешенный офицер, кулаком опрокидывая лоток. – Погоди, я вас всех обыщу!

– Я хороший негр, – говорил Коко, – я совершенно гол, не обыскивай меня.

Он сделал два шага назад, наклонил голову, разбежался и прыгнул прямо на офицера. Головой он ударился прямо в живот офицера и перебросил его за борт.

– Флейтист, играй! – скомандовал Пингвин. – Вперед, друзья!

– Валяй, жарь его! – рычал Оплот, ринувшийся вперед со своим другом. – Коко, ты приобрел мое уважение!

Мы все бросились вперед и пустили в ход револьверы. Солдаты обнажили сабли и вступили в бой. Оплот работал своим брусом и укладывал им противников на месте. Негр ударами своей головы опрокидывал по очереди солдат и был ранен в лицо. Между тем Жозеф, Славный и пожарный рубили людей справа от меня, налево от меня Юлиус Пингвин и Оплот уничтожили уже всех своих врагов, а в центре я живо очистил место с помощью веселого факельщика, засучившего рукава своей черной одежды и работавшего за шестерых. Визгливая флейта пастора заглушала стоны и проклятия, но толстый Флаум так ревел в каюте, что его-то все-таки было слышно. Слышен был также писк прислуги за все Гонории. Доктор Сатурнин перевязывал рану храброго Коко, а желтый человек невозмутимо и неподвижно курил свою трубку, сидя на скамеечке. В начале сражения один солдат бросился было на него, но он спокойно, без всякого усилия убил его ногой.

Наши враги были все истреблены.

– Вперед! – скомандовал Юлиус Пингвин. – На абордаж!

«Аргонавт» помчался на всех парах, и в мгновение ока мы напали на судно береговой охраны; произошла жестокая и быстрая резня, во время которой храбрый Славный был убит пулей в голову.