Текст книги "Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)"

Боюсь, не придется ли нам расстаться с поваром Флаумом. Этот несчастный, тучный человек очень болен; он задыхается, и его постоянно тошнит, так что на него жалко смотреть. Вчера он присутствовал при смерти изменника Черенка, и с ним сделалось дурно от слабости и волнения. Сегодня утром он проходил мимо меня, желтый, как лимон, с трудом волоча свой опустившийся живот.

– Что же, как дела? – спросил я его.

– Скверно, господин Омар, – ответил он с грустью. – Я очень болен и не доеду до конца. Я, кажется, умираю… Грустно! Что я бы дал, чтобы найти с вами и с капитаном Пингвином Золотое Руно!

– Не унывайте, не падайте духом, – ободрял я его.

– Я не унываю, но чувствую, что жизнь уходит…

Несчастный толстяк сошел вниз.

10 декабря

Около двенадцати часов дня мы встретились с большим кораблем, сообщившим нам сигналами две важные новости, волновавшие весь мир и которых мы еще не знали:

1. Первый в свете чемпион-циклист теперь Меморин, который побил Круазильона на тридцать сантиметров в двадцать пять дней.

2. Президент республики убит ударом молотка мясником-республиканцем.

– Черт с ним! – сказал Пингвин, складывая свою подзорную трубу.

«Благодарю, – ответил он сигналами, – у нас все благополучно».

«Аргонавт» идет отлично. Погода прекрасная, но жизненные припасы что-то очень быстро уменьшаются; приходится думать об их возобновлении. Последний интернациональный порт находится в четырехдневном пути от нас. Мы войдем в него, приняв все необходимые предосторожности, и купим все, что нам надо. А затем нам придется уже безостановочно двигаться вперед, так как мы перейдем границу обитаемого мира и вступим в совсем неизвестные края. Но, к счастью, с нами Юлиус Пингвин и карта.

Кстати, о карте. На днях капитан призвал меня в свою каюту.

– Омар, – сказал он мне, – после последней истории я решил оставить план здесь. По-моему, опасно носить его на себе. Я его спрятал в этот несгораемый ящик, ввинченный в стене. Тут он в безопасности, только ты и доктор знаете об его существовании. Если со мной что-нибудь случится недоброе, вы будете знать, где его найти. Нельзя допустить, чтобы подобный документ исчез вместе со мной. Пружина от ящика находится налево под низом. Теперь о другом. Как тебе известно, нам необходимо запастись провизией. Я об этом много думал и нахожу, что, конечно, было бы прекрасно зайти в интернациональный порт, но после последнего сражения нас, пожалуй, того… Полиция наверняка зорко следит за каждым прибывающим кораблем. Не безопаснее ли было бы атаковать какой-нибудь коммерческий корабль и забрать все, что нам нужно? Я вполне сознаю, что это, может быть, не совсем корректно. Но что ж делать? Нас оправдывает великая цель, идея, манящая нас. Не посоветуешь ли ты что-нибудь?

В эту минуту послышался голос доктора, зовущего нас на палубу. Оказывается, он поймал почтового голубя, спустившегося для отдыха на «Аргонавт». К нему было прикреплено письмо следующего содержания.

«Его превосходительству

господину губернатору интернационального порта.

Донесение командира крейсера “Разрушение”

Согласно приказанию вашего превосходительства мы отправились к берегу, омываемому водами, в которых должен был плавать со своим кораблем Юлиус Пингвин. Мы вышли на берег, не заметили ничего ненормального и узнали от самого негритянского императора Коко Первого, повелителя туземных племен, что отряд Юлиуса Пингвина был на днях совершенно уничтожен, а сам капитан убит собственноручно Коко Первым, атаковавшим его со своими неграми. Мы видели головы главных сообщников Юлиуса Пингвина, которыми, по местному обычаю, были украшены стены государева дворца, и его собственную голову, узнанную нами по имеющимся у нас приметам.

Черный монарх объявил нам, что сжег корабль “Аргонавт”; все люди, остававшиеся на нем, погибли, за исключением двух человек, спасшихся каким-то чудом; он выдал их нам, и мы их проверили, несмотря на все хитрости, которые они пустили в ход, чтобы получить помилование, выдавая себя за пограничных солдат, уцелевших из отряда, якобы посланного против пирата и уничтоженного им.

Нам не удалось ничего узнать насчет плана, якобы находившегося во владении Пингвина. Или он погиб вместе с кораблем, или же, что вероятнее всего, он вовсе не существовал, и эта экспедиция была простая, обыкновенная компания пиратов.

Ввиду вышеизложенного мы сочли справедливым выдать императору Коко Первому 25 тысяч франков золотом, обещанных всякому, кто уничтожит знаменитого пирата и его экспедицию. Монарх выдал нам расписку в получении денег.

С истинным почтением остаюсь готовый к услугам вашего превосходительства

капитан Вальрюс».

– Весьма любопытно! – сказал доктор. – Этот капитан Вальрюс обладает необыкновенно прозорливым, ясным умом. В особенности мне нравится его рассуждение о якобы несуществующем плане.

– Молодчина Коко! – заметил Оплот. – Что за тонкая бестия!.. У него есть голова на плечах!

– Он нам спас этим жизнь, – сказал Пингвин. – Теперь мы можем выйти на берег в полной безопасности. Пусть теперь голубь отдохнет, а завтра утром вы его выпустите, и он придет на полтора дня раньше нас, то есть ровно на столько, на сколько нужно. Вот остается только переменить на корме название корабля. Омар превратится в капитана, господина Подстилку, командующего «Альбатросом» – это бывшее название этого корабля. Кстати, я отыскал все его документы.

– Значит, мы в новой шкуре и никто нас не знал, не видел! Черт возьми, ловко придумано! – воскликнул Оплот.

Капитан вернулся в свою каюту вместе с доктором.

– Вот, – говорит Оплот, – царь их людей, такого другого не найдешь. Я бы отдал себя изрубить на мелкие куски для него. Всегда он найдется в трудную минуту, все-то он знает. Почище Христофора Колумба, открывшего Америку тем, что поставил стоймя яйцо.

11 декабря

Все благополучно. Не случилось ничего особенного, разве только то, что бедному Флауму все хуже и хуже. Еще сегодня утром его нашли без сознания с головой в кастрюле. Доктор кое-как поддерживает его силы, но не может распознать его болезнь; он полагает, что морской воздух ему вреден.

12 декабря, 9 часов утра

Мы выпустили почтового голубя. Он поднялся и полетел по направлению к интернациональному порту. «Аргонавт» превратился в «Альбатроса». Капитан приказал его вымыть сверху донизу и перекрасить, так что он стал на себя не похож. Все необходимые документы налицо. Официально я – Арсений Подстилка, командир «Альбатроса». Завтра утром мы, вероятно, увидим землю.

Тот же день, 6 часов

Только что повстречались с большим торговым кораблем, с которым обменялись сигналами. Ничего особенного не узнали.

13 декабря

Сегодня ровно месяц, как мы пустились в путь. Мы отпраздновали этот день ужином много более роскошным, чем в обыкновенные дни. За десертом доктор Сатурнин предложил тост за здоровье Юлиуса Пингвина. Тот же, в свою очередь, пил за здоровье экипажа «Аргонавта».

– Товарищи, – сказал он, – поднимаю бокал за ваше здоровье. Вы у меня храбрецы. Смерть многих вырвала из нашей среды. Приветствую их, в особенности же пастора Тантстиктора, подавшего нам столь дивный пример. Умершие нашли успокоение – будем этому верить, но мы, оставшиеся в живых, должны бороться. Самое трудное впереди, так как после нашей остановки придется бороться не с людьми, а с неизвестным… Но это пустяки, мы достигнем цели и восторжествуем. Я вам верю, верьте в меня.

14 декабря

Мы предполагали, что до вечера дойдем до порта, но теперь уже 9 часов, а земли еще не видно.

15 декабря, 5 часов утра

Мы только что бросили якорь в интернациональном порте. Не буду говорить про всякие административные и санитарные томления, которыми отравляют жизнь путешественников.

Все сошло без сучка без задоринки.

В 8 часов Пингвин съехал в маленькой шлюпке, чтобы позаботиться о припасах, и взял с собой Оплота, а двое негров гребли. Пингвин хотел бы сегодня же покончить со всеми делами, а завтра уйти.

11¹/₂ утра, в тот же день

У меня голова – как котел. Вскоре после отъезда Пингвина, когда каждый спокойно занимался своим делом, на палубу ворвался какой-то субъект, подъехавший на лодке, в которой сидели два малайца. Он напал как раз на доктора, читавшего газету, и вмиг заставил его себя слушать.

– Знатный господин, – сказал он, – ученый путешественник, счастливый обладатель этой обворожительной яхты, позвольте мне, вашему покорному слуге, засвидетельствовать вам мое глубочайшее почтение!

Он остановился, пристально посмотрел на доктора, а затем продолжал так быстро, что никто не успевал его перебить:

– Вы мой соотечественник, о великодушный человек? Да, я в этом уверен, мой инстинкт подсказывает мне это, а он меня никогда не обманывает. О, как несчастен и преступен тот, кто, будучи изгнан по воле судеб из родины на эту землю, слишком тесную для души, жаждущей бесконечности, – повторяю, как несчастен и преступен тот, у кого при встрече с сыном общей матери-родины глаза не увлажняются слезой, сердце не бьется, руки не протягиваются вперед и голос не лепечет самых нежных, ласкательных слов!.. Я не принадлежу к этим бесчувственным людям с каменным сердцем, – он ударил себя в грудь, – я разгадал вас! Да будет благословен этот день, пославший мне столь великую радость! Однако не буду распространяться, милостивый государь и дорогой соотечественник, не желая отнимать у вас драгоценного времени, буду краток… Пользуясь чудным правом назвать вас соотечественником, я осмеливаюсь предложить вам… гм… Уже три года, сударь, как я расстался с матерью-родиной! Три года я не видел ее голубого неба, не слышал ее дивного языка, столь богатого и гибкого, не знал радостей дружбы, любви, так как нельзя любить вдали от нашей общей родины, в особенности когда сердце осталось там в плену у нежной красотки… Ах, извините, я так растроган! Если вы любили, если вы любите, если вы оставили там далеко ту, которая… Если ее платок, смоченный слезами, развевался в ее ручках на берегу… Впрочем, что же я говорю! Вы ее, может быть, взяли с собой? Она, вероятно, здесь, в этих прелестных каютах… О, простите, простите, я сознаю, что нескромен… Но я увлекся радостью снова увидать родное лицо, слышать дорогую речь. О моя молодость, покойная и невинная! О патриархальные детские воспоминания! Как вы сладки и жестоки для сердца изгнанника!

Он говорил без передышки, и было бы безумием пытаться его остановить. Так продолжалось час двадцать минут. Я задремал. Вдруг доктор вскочил на ноги.

– Довольно! – закричал он во весь голос. – Будет! Вы чем-нибудь торгуете? Чем? Говорите. Предлагайте мерзость, которую продаете, и проваливайте!

– О великий покровитель экспорта, – добродушно ответил тот. – исполняю ваше желание. Я имею честь состоять в этом интернациональном центре представителем одной из самых видных фирм метрополии. Этот торговый дом через мое посредство поставит вам самые известные и подлинные марки того знаменитого продукта, который способствовал наравне с самыми блестящими военными, политическими, артистическими, научными или коммерческими успехами распространению престижа нашего дорогого отечества по всему земному шару. Я говорю о вине. Это слово, «вино», милостивый государь, должно быть произнесено с непокрытой головой, с благоговением и уважением, с кротостью и страстью.

Он все говорил торжественно и невозмутимо. После вина он перешел к салфеточным кольцам, которыми также торговал; затем к пожарным кишкам, составлявшим его гордость; затем прославлял прутья для зонтиков, которые можно было раскладывать и употреблять как зубочистку; цепочки для часов или ручку для перьев; одним словом, с ним в его лодке было решительно все…

Прошел еще час, и нужно было что-нибудь предпринять.

Доктор наклонился ко мне.

– Надо реагировать, – сказал он слабым голосом, – или мы пропали. Позовите Кристаллина. Может быть, он избавит нас от него.

Стряхнув смертельное оцепенение, сковавшее мои члены, я позвал Кристаллина. Он находился внизу, весь грязный и черный. Мы возлагали на него наши надежды. Но только что торговец заметил его, как пошел к нему навстречу со сладкой улыбкой на устах.

– Почтенный труженик, – сказал он, – вы, который, подобно Вулкану, царите в жарких местах, где огонь сражается с мокрым элементом и производит могучий пар, ваша работа очень грязна. Благословляю это обстоятельство, давшее мне возможность оказать вам вполне бескорыстную услугу. Я – единственный представитель нашей знаменитой фабрики мыла. Я вам продам самого лучшего качества и по самым низким ценам этот продукт, составляющий гордость нашего большого коммерческого порта, так как, повторяю, забота о деле притупляется у меня, когда я вступаю в сношение с сыном нашего чудного отечества, нашей родины, которая…

Но Кристаллину скоро надоело его слушать, и он убежал со всех ног вниз, оставив нас одних и без поддержки. Тогда доктор, воодушевленный настоятельной опасностью и решимостью бешеного отчаяния, встал.

– Ни слова больше! – сказал он. – Вы продаете вино? Прекрасно! Дайте мне восемь корзин. Поставьте их туда… Салфеточные кольца? Отлично, беру их две дюжины. Рядом с вином. Пожарные трубы? Шесть метров с наконечником. Прутья для зонтиков, ухочистки, зубочистки? Великолепно, пятнадцать штук! Мыло? Две дюжины. Все? Еще чучела птиц? Я не прочь и это взять, дайте мне этого глупыша, вон того, который в барке… нет, не тот, другой, со сложенными крыльями: он занимает меньше места… Суньте сюда. Благодарю. Все? Слава богу! Сколько? Восемьсот сорок два франка двадцать пять сантимов? Это даром. Вот вам деньги. Пересчитайте. Все? Теперь вы видите эту пушку? Убирайтесь, не заставляйте нас проливать кровь! Убирайтесь, не говоря ни слова, не оборачиваясь, и не возвращайтесь больше, если жизнь вам не надоела, потому что я даю вам честное слово: я взорву вашу поганую лодку, когда она еще будет на полпути!

Человек исчез. Доктор, очень бледный, прислонился к борту.

– Вот заседание! – сказал он подавленным голосом.

Мы приготовились ехать за Пингвином и Оплотом, так как приближался час, когда мы условились с ними встретиться.

Тот же день, 4¹/₂ часа

Я только что вернулся на корабль в маленькой шлюпке, чтобы принять провизию. В настоящую минуту Оплот боксирует. С ним случился странный инцидент. Сегодня утром он гулял с Пингвином. Его встретил репортер большой американской газеты «Лягушонок» и принял его за знаменитого боксера Дукса, которого здесь скрывают. Пингвин тотчас же смекнул, что этим можно воспользоваться для ограждения нашей безопасности, и сказал Оплоту, чтобы тот не разоблачал ошибки и играл роль боксера. К счастью, у него все данные к тому. Американец страшно обрадовался, что ему первому удалось захватить его, и тут же интервьюировал его. Оплот, который ни слова не понимает по-английски, отвечал знаками все невпопад. Тогда Пингвин объяснил, что у него пропал голос, и отвечал за него. Журналист пригласил чемпиона завтракать с собой, боясь, чтобы кто-нибудь другой не перехватил его. Тут же организовался матч, который сейчас должен состояться, так как Пингвин объявил, что по неотложным делам Дукс должен завтра же ехать.

Пока я пишу эти строки, Оплот боксирует. Не хотел бы я быть его противником.

Утром, в 11¹/₂ часов, мы съехали на берег, чтобы соединиться с Пингвином. Остались на корабле Кристаллин, объявивший, что не желает ходить, и бедный повар, который очень болен. Сознаюсь, что приятно было позавтракать на неподвижном столе. Мы сделали наши последние покупки, я вернулся на корабль, а Пингвин, доктор и Зоя пожелали присутствовать при триумфе Оплота. На него уже теперь поставлено шесть тысяч франков только за его внешность; его показывали публике полуголым. Как это лестно!

Когда нашу провизию всю принесут, я съеду на берег за капитаном. Надеюсь, что нам удастся уйти завтра утром.

16 декабря

Мы снова в открытом море. Наша однодневная остановка в интернациональном порту не обошлась без приключений. Во-первых, когда я уезжал с корабля в 7 часов, Флаум вызвался ехать со мной. Мне показалось, что он близок к агонии. Когда мы подошли к капитану, ожидавшему нас на набережной, он начал слабым голосом:

– Господин капитан, я совсем умираю и едва мог спуститься. Я не могу продолжать с вами путь. Служить я Польше не могу и только стесняю вас. Мне очень жаль, я бы также хотел найти Золотое Руно, но просто не могу. Предпочитаю умереть здесь, я не могу больше страдать.

– Пожалуй, что это и лучше, – ответил растроганный Пингвин. – Мне вас очень жаль, вы хороший человек, и все мы жалеем вас.

Он отвел его в сторону:

– Чем вы будете жить? Есть у вас деньги?

– Немного, у меня двадцать два франка. Постараюсь найти соотечественников, которые доставят мне место, когда я выздоровею…

– Пока что не следует вам умирать с голоду. Возьмите. – Он дал ему некоторую сумму. – Только никому ни слова о нашей экспедиции. Если мы восторжествуем – все равно все узнают, если же нет, то все остается неизвестным.

– Ни слова, клянусь вам! Скорее там себя убить!

Между тем доктор рассказывал нам подвиги Оплота. С улыбкой на губах он своим страшным кулачищем продавил грудь первого противника. Второй, сраженный одним ударом кулака по лицу, лежал два часа в бесчувственном состоянии.

– А я ведь осторожно бил, – сообщил доктору наш чемпион.

Третий противник, негр, отказался от состязания и от своей порции кулака.

Обезумевшая от восторга толпа понесла на руках Оплота и приветствовала его криками «Ура, Дукс!». Популярность этого боксера удивительно возросла в этот день, хотя он этого и не подозревал. Нашему другу был предложен великолепный банкет, не говоря уже о других, более прибыльных результатах его матча, и в настоящую минуту он председательствовал на нем, опоясанный почетным кушаком, который был ему преподнесен. Он держал себя великолепно; все время был нем и только знаками отвечал на задаваемые ему вопросы. Пингвин велел ему быть на набережной в десять часов вечера, чтобы вернуться с нами на «Альбатрос», а в крайнем случае возвратиться не позднее двух часов ночи, так как мы должны были уйти на рассвете.

– Пойдем обедать, – предложил доктор.

Обед прошел тихо, нам всем как-то неприятно было покидать бедного, одинокого и больного Флаума, который сидел тут же с печальной физиономией. Кроме того, кажется, все мы подумывали о том, что это был последний отдых перед великой борьбой, канун большого сражения, в котором надо победить или умереть. Эта мысль навевала на нас серьезное настроение, хотя никто из нас не был трусом.

Около девяти часов, когда мы курили сигары, случилось происшествие,

Дверь залы, в которой мы сидели, вдруг распахнулась, и вошел человек. Он был пьян, но держался торжественно и прилично. Он подошел, два раза покачнулся, но восстановил равновесие и обратился ко мне.

– Я Нефль, – сказал он, тыкая указательным пальцем себя в грудь. – Отдайте жену.

– Что? – спросил я.

– Я Нефль, – повторил он, – отдайте жену.

– Ах, боже мой, Антон! – воскликнула Зоя Нефль. – Откуда ты взялся? Вот ведь!

– Ищу тебя, – величественно ответил тот. – Рад свидеться. Очень рад. Грустил без тебя. Дырявые носки. Сестра умерла. Надо детей воспитывать. Один не могу. Поместил в госпиталь и поехал за тобой.

Зоя не могла прийти в себя от изумления.

– Вот так новости! – сказала она. – Как же ты меня нашел? И ты опять пьян…

– Ни капли в рот не брал. Отчаяние. Что же, пойдем?

– Как же вы узнали, что ваша жена с нами? – спросил я.

– Не знал, – отвечал он. – Случай. Провидение привело. Электротехник на пароходе. – Он снова постучал себя по груди. – Приехал сюда. Увидел Зою в окно. Очень рад… Хочу пить, – добавил он.

Я налил ему стакан вина. Зоя была очень взволнованна.

– Удивительно! – сказала она. – Приехать случайно… А дети? Он-то мог бы остаться один, я все равно никогда не могла удержать его от пьянства. Госпиталь… какая гадость!.. Он ехал так далеко за мной… наугад… Надо мне ехать… Но кто же будет чинить ваши вещи? А Золотое Руно? Я бы желала найти его. Капитан Пингвин, я ведь полезна вам, не правда ли? Я не хочу вас покидать. Как мне грустно и больно! А этот несчастный так рад меня видеть. Я не знаю… Господин Пингвин, посоветуйте, что мне делать!

– Поезжайте с ним, – сказал Пингвин. – Если я вернусь, мы с вами увидимся.

Он ее поцеловал, она рыдала.

– Пойдем, что ли? – повторил Нефль, кончивший свою бутылку.

– Прощайте! – крикнула она.

На набережной Оплота еще не было.

– Вернемся на «Аргонавт», – сказал Пингвин. – Его, вероятно, задержали. Он сказал, что вернется один позднее, если его не отпустят до десяти часов.

Мы распростились с поваром Флаумом.

– Как мне грустно! Как мне грустно! – твердил он, целуя нас всех по очереди.

Наша шлюпка отвалила от пристани и скользнула по спокойной морской глади.

– Капитан Пингвин, – вдруг позвал Флаум совсем здоровым, сильным голосом, когда мы отплыли на несколько саженей.

Мы остановились.

– Капитан Пингвин, – крикнул он во весь голос, – ты принял людей за героев, а меня за болвана! Черенок очень глуп, твой секрет у меня. Не возвращайтесь назад, а то я позову полицию. Теперь я организую экспедицию и поеду за Золотым Руном. Вот твой план!

Он помахал в воздухе какой-то рукописью.

– Черт! – воскликнул Пингвин. – Назад!

– Ни слова больше! Ни движения! – крикнул Флаум. – Я сильнее вас и предупреждаю, что…

Он не докончил своей фразы. Сзади него выросла атлетическая фигура, чья-то рука вырвала план из его рук, и огромный кулак Оплота обрушился, как гром, на череп изменника и размозжил его. Флаум взмахнул руками и грузно повалился в море, как зарезанный бык.

– На тебе! – сиплым голосом сказал Оплот, бросился в море и подплыл к нам, держа план в зубах.

Он передал его капитану, который молча пожал ему руку.

– Вот так денек! – начал рассказывать Оплот (он был слегка навеселе). – Я вам говорил, что не родился еще тот человек, который меня победит. Они меня накормили на славу, дали двадцать тысяч, великолепный пояс, а почету, славы – сколько хочешь! Уже не заняться ли мне взаправду этим ремеслом?

Мы вернулись на «Аргонавт». Несгораемый ящик в каюте капитана оказался взломанным.

Кристаллин все время спал как убитый и ничего не слышал. Пингвин сложил план и вложил его обратно в кожаный футляр.

– Я больше с ним не расстанусь, – сказал он. – Не понимаю, как он мог взломать ящик! Оплот явился как раз вовремя.

Мы решили уходить немедленно, несмотря на то что у нас не было еще и половины топлива. Двое негров из числа подаренных нам Коко дезертировали.

Теперь 10 часов утра

Мы давно уже потеряли из вида землю и больше уже не причалим ни к какому известному в географии пункту. Руководствуясь планом и Юлиусом Пингвином, мы идем прямо к Золотому Руну. Капитан предполагает, что приблизительно через месяц мы достигнем района, в котором оно должно находиться, если никакие препятствия не задержат наш быстрый ход, но мы ведь должны считаться с непредвиденными затруднениями, несомненно, ожидающими нас в этих странах, никем еще не исследованных водах, которые, по слухам, необъятны и не примыкают ни к какой земле.

Мы проникнуты бодростью и верой в себя. Нас всего только пять человек, не считая негров, но могу сказать без хвастовства, что мы пятеро стоим целой сотни, потому что верим друг в друга и в себя и закалены испытанными нами и побежденными опасностями. Отсутствие Флаума и Зои, конечно, очень чувствительно для нас, так как они нам были весьма полезны в нашем домашнем обиходе, но, по всей вероятности, впоследствии они бы нас очень стеснили.

Старик Кристаллин, неутомимый кочегар и механик, очень доволен расправой с поваром. Оказывается, этот последний, в то время как Кристаллин был влюблен в Зою, заставил его подписать отречение от своей доли Золотого Руна в уплату за ривьеру из фальшивых бриллиантов, с помощью которой Кристаллин надеялся приобрести любовь кастелянши. Он рассказал мне по этому поводу какую-то запутанную историю, в которой я ничего не понял; но любопытнее всего то, что Флаум, не имея с собой обещанной ривьеры, обязался отдать ее только по возвращении домой.

17 декабря

Сегодня ночью в тихую, ясную погоду мы заметили далеко на востоке огни могучего маяка Южного мыса. Это, вероятно, последнее проявление человеческой жизни, которое нам суждено приветствовать. Не скоро мы вернемся к населенным берегам, а пожалуй, никогда их больше не увидим.

18 декабря

Ничего.

19 и 20 декабря

Тоже ничего.

21 декабря

Нас одолела целая туча насекомых, облепивших с сегодняшнего утра всю палубу. Это что-то вроде летучих вшей; их принесло сильным порывом ветра, и они распространяют ужасный запах. Доктор озадачен этим явлением. Через час запах как будто рассеялся, но летучие вши остались в большом количестве, и общение с ними очень неприятно.

22 декабря

Вчера всех нас начало сильно лихорадить; доктор приписывает лихорадку укусам вшей, которые сами почти все околели. Некоторые из нас отделались пустяками, но Кристаллин и двое негров очень страдали в продолжение двух часов от рвоты, бреда и обмороков. Доктор ухаживал за ними с большим самоотвержением, пока сам не слег с такой сильной лихорадкой, что мы боялись за его жизнь.

Тот же день, 11 часов

Приступ болезни повторился сегодня с необыкновенной силой для некоторых из нас. Кристаллин и двое негров очень опасно больны. Доктор и третий негр как будто поправляются и могут ходить. Пингвин, Оплот, я и четвертый негр чувствуем себя сносно.

Тот же день, 4 часа

Один из негров умер, и его немедленно бросили в море. Один из его товарищей очень плох, а Кристаллин лежит почти без сознания. Доктор очень слаб, его все знобит, но он очень обеспокоен этой странной болезнью. По его словам, все экспедиции, доходившие до этой полосы, подверглись этой ужасной эпидемии, открывавшейся вследствие тех же причин, и погибали от нее.

Киты, сожравшие первого негра, плывут за нами, надеясь на новую добычу. Небо какого-то странного медного цвета; на горизонте в спокойной атмосфере какой-то туман кружился странным вихрем; все предвещает ветры. Нас только четверо, чтобы бороться с надвигающейся бурей.

23 декабря

Ветер не был так силен, как мы ожидали, но ночь все-таки была неспокойная; нам удалось избегнуть серьезной аварии, и опасность миновала. Около двух часов внезапно умер негр, казавшийся совсем здоровым. Его товарищи вне опасности, Кристаллин тоже. Он встал и может ходить. Доктору лучше, хотя его все еще беспокоят острые боли.

24 декабря

Погода мягкая. Попутный легкий бриз гонит нас вперед. Мы распустили паруса, что сильно ускорило наш ход. Мы делаем по 15 узлов, а это очень много. Больные выздоровели, и нравственное настроение удовлетворительно.

26 декабря

Мы углубляемся в эти неисследованные моря, не встречая обычных препятствий, которые будто бы находили здесь наши предшественники. Погода прекрасная, но к вечеру становится свежо. Сегодня Рождество, и я вспоминаю рождественские праздники в детстве. Эти мысли меня умиляют; я давно уже не думал ни о чем подобном.

Море спокойно. Много птиц – признак близости земли, но ничего не видно.

27 декабря

Мы шли сегодня ночью в виду большого вулкана, увенчанного снопом красноватого пламени. Это, вероятно, Террор, существование которого сильно оспаривалось. Ни одной экспедиции не удалось доехать до него; те, которые, может быть, и доехали, не вернулись, чтобы сообщить о своих открытиях. Это место страшно опасно бесчисленными рифами, между которыми «Аргонавт» лавирует с большим трудом. Проходы так узки и море так бурно, что просто чудо, что мы ежеминутно не разбиваемся о камни и не тонем.

Пингвин держит руль. Вокруг нас воют и вздымаются могучие пенистые волны.

28 декабря

Мы миновали рифы. Море мрачно и спокойно, небо дождливое. У доктора снова был утром приступ лихорадки, но, к счастью, непродолжительный и не опасный.

29 декабря

Погода мрачная. Ничего особенного.

30 декабря

Случилось нечто необычайное. Около девяти часов мы собрались в каюте: Пингвин, доктор и я, оставив негра у руля. Оплот спал в своем гамаке. Кристаллин и второй негр были у машины. Мы мирно разговаривали о чем-то, когда вдруг дверь распахнулась и ворвался негр, остававшийся наверху. Его лицо было пепельного цвета, он лепетал что-то на своем непонятном языке и знаками приглашал нас на палубу. Мы последовали за ним и увидели… желтого человека, сидящего на своем старом месте, на носу, с трубкой в зубах, точь-в-точь как он сиживал, когда был жив. Мы остолбенели, но Пингвин быстро овладел собой и бросился к призраку этого человека, утонувшего в одну ненастную ночь. Когда капитан приблизился к нему, тот исчез… и вдруг оказался на противоположном конце корабля. Пингвин поспешил за ним – тот вернулся на свое место. Стыдясь своей минутной нерешительности, я подбежал к нему, но его уже не было; я почувствовал болезненную тошноту от запаха табака, между тем никто из нас давно уже не курил. Пингвин взял меня за руку, и мы отошли в сторону. К нам присоединился доктор; его лицо покрылось смертельной бледностью, и волосы стали дыбом. На носу опять сидел желтый человек и флегматично курил свою трубку.

– Это признак смерти, – вполголоса сказал я Юлиусу Пингвину.

– Я знаю, – ответил он.

Он помолчал.

– Кажется, он пришел за мной, но я не дамся ему легко в руки. Если же он все-таки восторжествует, то слушай, Омар… Ты постараешься во что бы то ни стало найти Золотое Руно. Когда оно будет найдено и ты с торжеством возвратишься домой, то исполни мою последнюю волю: я хочу, чтобы у тебя был пингвин – птица, имя которой я ношу. Ты отведешь ей самое лучшее помещение, наденешь на него ошейник с золотыми бубенчиками и не будешь стеснять ее свободы. Каждый год в годовщину нашего отъезда ты будешь давать большой праздник; он будет сидеть на почетном месте с венком на голове. Делай это в память Юлиуса Пингвина.

Вдруг доктор громко расхохотался и показал нам место, где сидел желтый человек, – оно было пусто. Затем он заговорил странным, изменившимся голосом, в котором мы с трудом узнали голос ученого доктора Сатурнина Гноя.

– Это уж слишком, – говорил он: – Кто объяснит это? Я хочу понять. Нет ничего удивительного в том, что мы его видели. Это доказывает только, что у нас отличное зрение. Прекрасно! Но уйти так, не попрощавшись с нами, – это уж слишком! Я видел много удивительных вещей и все их понимал логически… Но это… нет, это превышает мое понимание!.. Это хуже даже нашей экспедиции!.. И ты туда же, старый дурак, в твои годы!.. Чего ты не сидел смирно дома у своего камелька?.. Нет ничего лучше хорошего обеда, хорошей постели и хорошенькой женщины. Наука – вздор! Открытие – вздор! Золотое Руно – вздор!