Текст книги "Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)"

– Погодите, об этом после, – сказал доктор, – сначала поговорим о браке. Как вы устраиваетесь? Свободная любовь?

– Что ты? Вводить подобные нравы! Фуй! А равенство?! Нет, нет! Нет больше личного выбора, несправедливых и эгоистичных склонностей, ревности, адюльтеров, порока и безнравственности. Все это мы уничтожили. Каждая женщина и каждый мужчина каждую неделю вынимает по жребию билетик, помеченный номером. Есть два тиража с двумя сериями одинаковых номеров. Владелец билета имеет право на лицо, имеющее соответственный номер, только на одну ночь, определенную также жребием. Таким образом анонимно совершается великое дело воспроизведения, ради которого допускаются подобные распорядки. Само собой разумеется, что есть серия мужских и женских номеров.

– Конечно, а то могли бы произойти нежелательные недоразумения, – сказал доктор.

– Это происходит в Доме воспроизведения, вон, направо от нас. Соответственные номера, очевидно, каждый раз достаются разным лицам. Очередь женщине настает чаще, так как их меньше. Нам не удалось устранить это небольшое неравенство между полами, но оно незначительно. Строго воспрещается меняться номерами или уступать свой билетик другому. Таким образом устанавливается постоянный оборот…

– О! – воскликнул, отходя в сторону, целомудренный пожарный.

– Чудесно! – сказал доктор. – А дети?

– Дети? Конечно, они избавлены от родительского авторитета, склонного к злоупотреблению. Дети воспитываются все вместе и не знают своих родителей, которые, в свою очередь, их не знают. Их знакомят только с гражданским долгом, и они становятся сыновьями общества. Все женщины по очереди присматривают за ними. Таким образом мы упраздняем нежелательный индивидуализм, порождаемый семьей, и в самом корне подрезываем гнусное чувство, побуждающее человека грабить своего ближнего с целью обогатить своего ребенка. Своего ребенка! Это ведь тоже собственность.

– О, конечно! – сказал доктор. – Кому же принадлежит земля, урожай, инструменты, провизия, – одним словом, все?

– Разумеется, всем, – горделиво ответил человек № 29.

– А чем же каждый из вас может пользоваться?

– Ничем, так как все принадлежит всем.

– Чрезвычайно ценно для каждого из вас! Кто же из построил эти… гм… интересные здания?

Доктор указывал на дома из грязи.

– Ты иронизируешь гражданин, – ответил № 29 с достоинством и презрением. – Я вижу, что ты не отрешился еще от тщеславных предрассудков. Эти дома построены для того, чтобы укрывать нас от холода и дождя, и вполне достигают своей цели; от них ничего другого и не требуется. Жажда изящного присуща только обществу, испорченному капитализмом и скользящему по наклонной плоскости к упадку. Мы же образуем собой новый мир, лишенный предрассудков, слабостей и утонченности. Искусство и роскошь не только излишни, но и несправедливы, так как не все могут в одинаковой мере пользоваться ими; в них кроется стремление к превосходству над другими, так как люди склонны превозносить красоту, которую мы стремимся уничтожить посредством полного уравнения условий жизни и постоянного смешения индивидуумов для воспроизведения. Нам противно все, что напоминает тиранию, деспотизм и ненавистное прошлое, полное страданий, нищеты и притеснений. Мы хотим жить, как будто до нас ничего не существовало, и отказываемся подбирать остатки веков, захлебнувшихся в собственной тине. Как-то раз буря выбросила к нам на берег ящик с возмутительно великолепными картинами. Разве возможно питаться картинами? Тогда наша колония и постановила на торжественном заседании парламента воспользоваться этими гнусными продуктами гнилой цивилизации для провозглашения принципов истины и справедливости. Мы их сшили вместе, и они составляют полотно, на котором написано провозглашение наших принципов, покрывающих собой безнравственные сюжеты, которые какой-то мерзкий, никому не нужный человек вырисовывал годами, вместо того чтобы работать на своих ближних.

– Чер-е-ерт! – воскликнул Пингвин.

– А рамы были преданы сожжению… Теперь, надеюсь, тебе понятна, – обратился № 29 к доктору, – добродетельная простота этих зданий, над которыми ты смеялся. Они великолепны, потому что они нужны.

– По-моему, они недурны, – сказал наивный Зафалин, – они похожи на казармы.

№ 29 даже привскочил, услышав эти слова.

– Казармы! Казармы!.. Несчастный, неужели ты приверженец преторианской тирании? Казармы! Они ведь подразумевают и армию! Армию! Ты понимаешь ли: армию, то есть людей, специально наученных убивать себе подобных! Самое гнусное варварство!..

– Да, конечно, – сконфуженно бормотал Зафалин, – но все-таки, если бы у вас разгорелась война…

– Война! – Человек № 29 засмеялся. – Война здесь?.. Она немыслима, потому что у нас нет армии, мы не хотим ее и никогда не заведем ее.

Он торжествовал. Пожарный был озадачен этой логикой и уклонился от дальнейшего разговора, бормоча:

– Странные понятия у этого типа! Если бы уничтожили пожарных, это не помешало бы возникновению пожаров!

Доктор продолжал расспрашивать:

– В этом вашем золотом веке никогда не бывало преступников?

– К сожалению, бывали. – Человек № 29 изменился в лице. – Пятерых из них приговорили к каторжным работам.

– По-моему, все вы каторжники, – заметил в сторону Черенок.

№ 29 не слышал этого замечания и продолжал:

– Двое каторжников приставлены к шлюпке, в которой мы переезжаем вон ту маленькую бухту. Другие…

– Ну? – спросил доктор.

– Из них один мужчина и две женщины. Одна женщина убежала с мужчиной, который, оказывается, еще раньше был ее сообщником. Они живут в лесах. Он рыбак и дровосек и поставляет нам рыбу и дрова.

– Что же сделала эта женщина? – полюбопытствовал доктор.

– О, она большая преступница! Она отказалась идти в Дом воспроизведения, ссылаясь на то, что она любит молодого человека, который теперь с ней. Он также не хотел повиноваться нам, восстал против свободы и объявил, что будет делать, что ему угодно. Он был опасен и умен, а ум – смерть равенству. Он защищал молодую женщину и грозил зарубить нас своим топором. Тогда их оставили в покое, но лишили гражданских прав и участия в парламенте, а это само по себе ужасно.

– Еще бы! – согласился доктор. – Ну а другая женщина?

– У нее был ребенок, и она захотела оставить его у себя. Конечно, его у нее отняли силой, так как надо делать добро людям даже вопреки их желанию. Дабы уничтожить в ней эти дурные чувства, ей приказано было спустя некоторое время ухаживать за всеми детьми колонии. Мы надеялись искоренить ее эгоистическую привязанность, распространив ее, так сказать, на всех детей. К несчастью, через три дня ей показалось, что она узнала своего сына, и она с ним убежала. Потом она вернулась, говоря, что ошиблась, и требуя возвращения ей ее собственного ребенка. Она была очень взволнована и грозила нас убить. Мы ее с трудом прогнали. Дровосек ее приютил, но она все ходила кругом, требуя своего ребенка, которого никто и узнать-то не мог. Она сошла с ума и умерла в буйном помешательстве.

– Че-е-ерт! – воскликнул Пингвин.

– А каторжники в шлюпке? – спросил доктор.

– Один из них – гнусный революционер. Под тем предлогом, что он очень толст, он требовал себе широких панталон, в чем ему, конечно, было отказано. Вся наша одежда скроена по одному образцу среднего размера. Помилуйте, с какой стати одни будут носить больше материи, чем остальные? Ведь каждый из нас фабрикует одинаковое количество.

Я не вытерпел и спросил островитянина № 29:

– Но кто больше работает, тот, полагаю, имеет право…

Он с презрением взглянул на меня:

– Здесь нельзя больше работать. Это было бы несправедливо, так как все люди равны. Этот негодяй отлично это знал, и его требование широких панталон было только предлогом к поднятию восстаниия и к монархической реставрации. О четвертом преступнике, – дрогнувшим голосом продолжал человек № 29,– я не могу говорить без слез. Он явился к нам апостолом; он нас научил мыслить и говорить. «Вы мне равны, – говаривал он, – случайно я знаю больше вас и хочу передать вам мое знание». Он внушил нам принципы справедливости, достоинства и истины, и благодаря ему мы стали тем, чем мы являемся теперь. До него мы были сбродом, не знавшим узды, ни свободы. Теперь же… вы сами видите. Он объяснил нам великое значение слова «равенство», и вообразите, что этот лучезарный, светлый ум впал в самые плачевные заблуждения: изменил своим братьям и отказался идти по пути прогресса. Какие сумасбродные мысли преследовали его? Мечтал ли он о диктатуре? Неизвестно. Но в конце концов настал тот проклятый день, когда он объявил на заседании парламента, что мы слишком далеко ушли, что мы стали тиранами друг для друга, что нет безусловной свободы и что свобода заключается в том, чтобы делать что хочешь, не стесняя свободы соседа. Он бил себя в перси, обвинял себя в том, что сделал из нас несчастных глупцов. Мы пришли в такое негодование – главным образом потому, что говорил дольше положенного числа минут, а это составляет первый шаг к тирании, – что все бросились на него, чтобы заставить его замолчать, но он все кричал, умоляя нас простить его и объявляя себя готовым принять мученический венец. Мы и должны были сослать его в каторгу.

– И прекрасно сделали, – сказал Пингвин. – На нем лежит ответственность за зло, которое он причинил.

– Мы несколько раз хотели объявить им всем амнистию, – продолжал № 29,– и возвратить им их места в парламенте и гражданские права под условием, чтобы они покаялись в своих заблуждениях, но они упорствуют в преступлениях. Дровосек грозит зарубить нас топором, если мы только заикнемся женщине, живущей с ним, о Доме воспроизведения. Революционер согласен вернуться в лоно общества, но настоятельно требует широких панталон. Четвертый, вероятно, с ума сошел, потому что он все твердит непонятные слова: «Настоящая свобода не быть свободным».

– Что за тупоумие! – сказал Оплот.

– Никто не тупоумен, – ответил человек № 29,– все люди равны.

– Че-е-ерт! – воскликнул Пингвин. – До чего ты глуп! Поди принеси мне чернильницу, а то я тебя убью.

Оплот схватил своей железной рукой руку изумленного № 29.

– Мы с тобой равны, – закричал он, – но все-таки надо повиноваться господину Пингвину, а то я тебя раздавлю, как вошь!

Принесли чернильницу. Коко влез на столб, снял полотно с надписью, и по приказанию капитана я изменил ее следующим образом:

«Все люди рождаются и остаются неравными».

Надпись повесили на место.

– Теперь, – сказал Пингвин человеку № 29,– говори настоящее имя. Твой номер мне противен.

– Дю… Дюрон, – лепетал тот, стуча зубами от страха.

Дюрон, дрожа от ужаса, три раза затрубил в охотничий рог, извлекая из него какие-то ужасные звуки. Вскоре появились островитяне.

– Иди к ним навстречу, прикажи им выстроиться в ряд и молчать, а то я их расстреляю, – приказал Пингвин.

Дюрон-29 повиновался. Остальные тоже. Они были уродливы и грязны.

Общее всем им тупое выражение придавало их лицам какое-то фамильное сходство.

Они были одеты в коричневые коленкоровые костюмы. Худые и маленькие болтались в них, как пробки в тазу с водой, а большие и толстые были точно в купальных костюмах.

Поверженные в ужас нашими ружьями, размерами Оплота, жонглировавшего своим брусом, и укрощенные взглядом Юлиуса Пингвина, они молча стали перед ними.

Пингвин взобрался на большой камень и начал:

– Болваны, взгляните на эту надпись: я ее изменил согласно истине. Подумайте над ней, если ваши идиотские мозги еще способны шевелиться. Я мог бы расстрелять или перебить вас, но вы более жалки, чем виновны. Следовало бы изменить не условия жизни, а ваши завистливые, подлые, трусливые и порочные души. Советую вам отрубить голову, невзирая на его раскаяние, тому, кто вам внушил те глупости, на основании которых вы устроили вашу жизнь. Советую вам отдать управление собой дровосеку, который кажется мне разумным человеком. Прекратите ваши безобразия в Доме воспроизведения, оставьте детей их родителям и каждого на своем месте. Главным образом вам следовало бы любить друг друга, но на это вы не способны… Я уезжаю. Довольно я видел и сказал достаточно, чтобы вернуть вас к жизни и свободе, если это еще возможно. Над вами следовало бы поставить кого-нибудь, кто правил бы вами с помощью своего сапога, например Коко, но он этого не желает, и я предпочитаю оставить его при себе, – продолжал Пингвин. – Я уезжаю, но через несколько месяцев заеду опять, и, если вы к тому времени не исправитесь, я вас расстреляю.

Мы ушли, оставив их растерянными и изумленными, а Коко так даже посерел от страха.

Мы вернулись на «Аргонавт» и теперь, в 9 час. вечера, плывем навстречу Будущности, Надежде и Золотому Руну.

4 декабря

Чудная погода. Ничего нового. Только Коко всю ночь не давал нам спать своими криками: у него был кошмар. Он мнил себя королем островитян и от ужаса метался во все стороны.

– Добрый господин, добрый господин! – кричал он. – Лучше виселицу! Я хороший негр, я не хочу этого!

Его с трудом успокоили, напоив целым литром воды с сахаром и флердоранжем. Утром он еще был печален.

5 декабря

Ничего.

6 декабря

Сегодня произошла бурная сцена. Оказывается, Флаум навлек на себя ненависть кочегара Кристаллина. Около двенадцати часов дня Кристаллин бросился на кухню, вооружился ножом, швырнул другой нож к ногам швейцарца и закричал:

– Негодяй! Довольно мне страдать! Защищай свою жизнь и поборемся, как честные люди, за любовь Зои Нефль!

Оказывается, этот скромный и тихий человек взлелеял в себе в часы своей жаркой работы безумную страсть к торговке. Но так как та не отвечала ему взаимностью, он приписал ее равнодушие любви к повару. Этот последний был вне себя от ужаса.

– Сударь, сударь! – кричал он, бросаясь в разные стороны, насколько позволяла ему его корпуленция, преследуемый не помнящим себя от бешенства кочегаром. – Вы с ума сошли! Я не думал ухаживать за мадам Нефль. Я человек строгих правил!..

Но Кристаллин настиг его. К счастью, Оплот, прибежавший на шум, схватил Флаума на руки и тем предотвратил несчастье. Кроме того, Зоя Нефль энергично вмешалась.

– Послушай, молодец, – обратилась она к Кристаллину, – надень намордник на свои чувства и возвращайся немедленно к твоей печке, живо! Глупо ревновать к такому чудищу и компрометировать честную женщину, не имея на нее никаких прав. Если ты думаешь мне этим понравиться, то ошибаешься. Не начинай снова, а до я пожалуюсь капитану Пингвину. Что за безобразие!..

Она с достоинством удалилась, водворив тишину упоминанием всеми чтимого имени капитана Пингвина.

– Она, кажется, питает ко мне нежные чувства, – шепнул мне совершенно пьяный факельщик. – Она достойная и красивая женщина.

Затем он повернулся к Зафалину и, вероятно, сообщил ему кое-какие интимные подробности, потому что целомудренный пожарный покраснел и отошел в сторону.

Инцидент был исчерпан, и никто не говорил о нем Юлиусу Пингвину, зная, что он не шутил с внутренними раздорами.

7 декабря

Неприятная новость: у нас нет воды, только сегодня это заметили. По всей вероятности, она вылилась во время бури, бывшей пять дней тому назад. Не понимаю, как повар не заметил этого раньше. Капитан его хорошенько продернул сегодня, но швейцарец уверяет, что он осматривал несколько раз бочки и нашел все в исправности. Это весьма вероятно, так как он очень добросовестно исполняет все обязанности и мы не нахвалимся им. Как бы там ни было, но нам придется причалить где-нибудь, чтобы запастись водой. К счастью, мы не особенно далеко ушли от земли; оставшейся воды у нас хватит дня на два, на три, не больше. Черенок хорошо знаком с этими водами, в которых он уже бывал, и уверяет, что завтра же мы пристанем к берегу.

Тот же день, 6 часов

Коко заметил землю вдали. Черенок утверждает, что он ее знает, и ведет нас в небольшую, хорошо защищенную бухту. По его словам, в нескольких милях от берега находится озеро с пресной водой, из которого китоловы постоянно запасаются водой. Наш лоцман – незаменимый для нас человек, и, кажется, наши подозрения неосновательны.

8 декабря

Мы стоим на якоре напротив зеленого острова. Недалеко от берега возвышаются небольшие холмы; озеро находится в долине между ними, в двух часах пешего пути на запад. Местность пустынна и удалена от всякого жилья. Мы спустили на воду обе шлюпки, нагруженные пустыми бочками, и девять хорошо вооруженных человек разместились в них, а именно: Юлиус Пингвин, я, Омар, пастор, доктор, Коко, пожарный, Двойник, Оплот и Байадос. Два последних шепотом спорят о политике.

Черенок, Флаум, Кристаллин и Зоя Нефль остались на пароходе.

Тот же день, 9 часов вечера

Мы вернулись – кому удалось вернуться. Никогда я не забуду этого дня. Когда мы вышли на берег сегодня утром, сердца наши были переполнены радостью: земля была прекрасна и плодородна. Между высокими, чудесными деревьями, защищающими нас от солнечных лучей, извивалась тропинка. Мы пошли по ней, весело таща за собой тачку с пустыми бочками и провизией. Путь не был утомителен, и мы в половине двенадцатого были уже у озера и любовались чудесным видом. Мы очутились в долине, окруженной зеленеющими холмами, и единственным выходом из нее была та тропинка, по которой мы шли. Водопад спадал в озеро и изливался из него маленькой речкой, текущей по направлению к морю. Хрустально-чистое озеро было окружено высокими деревьями, и птицы летали над ним. Коко был в полном восторге.

– Кокосовые деревья! Как на родине! – восклицал он. – Это земля Коко! Коко очень доволен!

– Труды Провидения комфортабельно и любоваться, – сказал пастор и взялся за свой кларнет.

Мы наполнили наши бочки водой и позавтракали. Было ужасно жарко.

– Не поспать ли нам? – предложил Пингвин. – Но нужно поставить часового.

– Коко будет караулить, – охотно предложил негр.

К несчастью, мы согласились.

Через пять минут мы лежали в траве и спали.

Вдруг я проснулся, почувствовав укол в нос. Оказывается, меня укусил москит. Я лениво осмотрелся кругом, готовый снова заснуть, как вдруг мигом вскочил на ноги.

– Вперед! – возопил я.

Я увидел отряд пограничной стражи, молча переезжающей реку с намерением загородить нам дорогу.

Коко исчез, увлеченный, вероятно, своей страстью к кокосовым деревьями.

Во мгновение ока мои товарищи были уже на ногах.

Пингвин одним взглядом окинул положение, которое не было особенно блистательно. Сзади нас было озеро, направо почти непроходимый лес, слева холм, а впереди нас свобода и солдаты, заграждающие путь к ней.

– Скверно! – сказал Пингвин. – Что же делать, придется бросить бочки. Вперед, в лес!

Мы ринулись было, но напрасно: зеленые мундиры и тут загораживали нам дорогу, окружив нас со всех сторон.

– Мы погибли! – сказал Пингвин. – Их по меньшей мере сто пятьдесят человек.

– Это дело Черенка, – сказал Оплот. – Он нас послал сюда и предупредил их своими погаными звездами. Попадись только мне! Коко нас покинул – я этого не ожидал! К счастью, со мной мой лом.

И он показал мне свой брус, с которым он никогда не расставался.

Солдаты остановились.

Мы стояли, сбившись в тесную кучу, с ружьями на плечах. Офицер-парламентер вышел из неприятельских рядов с белым флагом в руке.

– Посмотрим, что им от нас надо, – сказал Пингвин. – Послушай, Омар, – он понизил голос, – план зашит в кожаном футляре и висит у меня на шее под рубашкой. Если меня убьют, а ты спасешься, постарайся взять его и добраться без меня.

– Без вас? Никогда! – взволнованно запротестовал я.

– Это необходимо. Постарайся достигнуть цели. Надо во что бы то ни стало достать Золотое Руно. Черт! Я бы все-таки не прочь был бы сам до него добраться. Думай о плане. Напрасно я его с собой взял, следовало его оставить на корабле.

Парламентер начал речь. Он говорил о долге, об ужасах восстания и о милосердии правительства. Он заметил нам, что ввиду нашей малочисленности нечего и думать о защите, и в заключение сказал, что мы все равно приговорены к смерти, но что во избежание кровопролития он предлагает всех нас выпустить на свободу с условием, чтобы мы выдали ему капитана Пингвина.

– Ах ты!.. – завопил я.

– Китаец, – ворчал Оплот, – попадись только мне!

Пингвин призадумался на минуту, затем сказал:

– Я не имею права из-за себя вести вас на верную смерть, я сдамся…

– И я с вами. Я предпочитаю околеть, чем бросить вас, господин Пингвин, – возразил Оплот.

– Я размозжу голову первому, кто двинется! – крикнул я.

– Послушайте, Пингвин, вы шутите, – сказал с упреком доктор.

– Нельзя этого требовать от таких людей, как мы, – объявил Двойник.

Все остальные были того же мнения.

– Мы отказываемся, макакин сын, морская гадина! – возопил Оплот. – И будь ты поближе, я плевками в твою грязную рожу научил бы тебя оскорблять людей.

– Прекрасно, – ответил офицер, весь красный от злости, – мы с ними разделаемся по-своему.

В эту минуту из нашей среды выступил, махая белым платком, норвежский пастор Густав У.К.С. Тантстиктор.

Он стоял с непокрытой головой. Его черная одежда падала длинными складками, а белокурые волосы были отброшены назад.

– Очень почтенные военные, – начал он, – не надо, потому что это несправедливость. Вот вы в числе ста и больше, а их восемь всех. Они ничего не сделали, пока их первое нападение волновало. А теперь тот, кого вы требуете, один, который выше древних. Подумайте, что кровь вернется на ваши потомки и что когда-то вы будете перед Великим Богом, Который страшный в своем гневе. А перед Ним не будет ни галунов, ни лжи, ни почести, ни ссор, ни извинений, но только ваши души, без одежды и в их верной наготе. Итак, я крепко говорю вам: возьмите себя обратно и оставьте их вернуться к занятию без того, чтобы была кровь.

Вот как он говорил. Но среди врагов нашлось животное, достойное быть сожженным живьем, которое выстрелило в пастора Тантстиктора и ранило его прямо в грудь.

– Великий Боже, я умер! – воскликнул тот, вздрогнул и умер.

– Убийца! – крикнул Оплот, стреляя из ружья.

– Наклонитесь! – скомандовал Пингвин. – Стреляйте, а затем вперед и в рукопашную!

Дружный ружейный залп противников пролетел над нашими головами, и мы ринулись на них. Под нашим натиском ряды их открылись и снова замкнулись, окружая нас со всех сторон. Слышны были только глухие удары и стоны раненых и умирающих.

Враги падали вокруг нас, как листья осенью. Я один убил их штук двадцать. Оплот насчитывал своих жертв десятками, а факельщик Двойник весело и беззаботно дрался, как тигр. Байадос и пожарный были методичны в деле истребления, а доктор был спокоен и страшен со своим высоким ростом, седыми волосами и ружьем, которым он безостановочно вертел над головой, как дубиной. Пингвин же показал себя сверхчеловеком, и ряды неприятеля обрушивались под его натиском, как колосья под стопой дикого кабана.

– Вперед! – кричал он. – Мы пробьемся!

Мы действительно стали пробиваться. Между нами и дорогой оставалось только несколько человек, готовившихся уже бежать. Остальная часть отряда, сзади нас, не могла нас настигнуть – так быстро мы подвигались вперед; никто из наших еще не пал. Но вдруг мы увидели, что по этой же дороге бежал к нам гимнастическим шагом новый отряд из ста человек по меньшей мере. Они дружно атаковали нас, и нас ждала неминуемая смерть. Мы и шли к ней навстречу, неустанно сражаясь, желая усеять трупами наше погребальное шествие. Резня была страшная; мы превратились в какие-то смертоносные машины. Подвиги Пингвина не поддаются описанию. Я же чувствовал в своей руке несказанную силу. Оплот, весь окровавленный, стоя в самом опасном месте, сражался, как стихия. Железный брус в его страшной руке вихрем со зловещим свистом кружился над его головой, но неприятель все прибывал и прибывал.

– Уничтожишь их, а они еще и еще лезут! – сказал мне храбрый малый со слезами бешенства, когда мы, стоя за горой трупов, прикрывали собой упавшего доктора и увидели еще новый отряд неприятеля, надвигавшегося на нас. – Единственно, о чем я жалею, – прибавил он, – что мне нельзя будет расправиться с Черенком перед тем, как околеть. Вали его!

И железный брус убил троих сразу.

Между тем храбрый Двойник пал, убитый, на тело пожарного Зафалина, насквозь простреленного вражьими пулями. Пингвин три раза падал и три раза поднимался; кровь текла по его лицу. Я был ранен в плечо. Мы начинали уставать. Вражеское войско все увеличивалось.

– Их слишком много, – сказал Пингвин, – все кончено…

Вдруг в лесу послышался страшный рев, и туча черных демонов выскочила из него с дубинами в руках. Во главе их несся Коко. Они бросились на наших противников и начали с безумной радостью истреблять их. Ошарашенные неожиданностью, испуганные солдаты заколебались, рассыпались, хотели было бежать, но негры окружили их, и началась резня. Мы находились в самом центре наших спасителей и черпали новые силы.

– Сжальтесь, смилуйтесь! – молили побежденные, бросая орудие.

Но мы были безжалостны и молча рубили.

Когда мы всех положили на месте, мы остановились, усталые и окровавленные.

Коко, сияющий от удовольствия, подошел к Пингвину:

– Хорошо, господин, ты ведь доволен. Я нашел друзей в большом лесу и привел их защищать доброго господина. Они хотели обыскать Коко.

Мы стали мыться в озере, и вода стала красной от крови. Доктор пришел в себя от оглушившего его удара и перевязывал наши раны, к счастью, оказавшиеся неопасными. Негры сняли одежду с мертвых и раненых, стоны которых смешивались с шелестом ветра в листве. Они были нагие, окровавленные, и их победители стали распекать их.

– Не надо! – сказал Пингвин Коко. – Зачем их напрасно мучить.

Тогда негры удовольствовались тем, что отрубили им всем головы.

– Негры очень послушны, – говорил мне Коко, – и хорошие люди. Я им сказал, что добрый господин – бог, а вы все – великие святые…

Капитан собрал нас, спеша покинуть эти красивые места, обратившиеся в бойню, и тут-то обнаружилось отсутствие механика Байадоса. Его нашли еще живым под кучей мертвых тел. Доктор зондировал его раны с гримасой, не предвещавшей ничего доброго.

– Ну? – спросил Пингвин.

– Кончено, – ответил только доктор.

Мы хотели было пуститься в путь, но произошла новая задержка. Коко, очевидно, не был расположен следовать за нами.

– Добрый господин, – обратился он к Пингвину, – негры провозгласили Коко императором за мой военный гений. Он вместо одной женщины, которую встретил, станет родоначальником великолепной династии. Он предпочитает это тому, чтобы быть императором белых идиотов на острове. И потом, Коко дела нет до Золотого Руна. Он его не знает и предпочитает лазить по кокосовым деревьям.

– Итак, ты нас покидаешь?

– Да, – сказал Коко, – Коко очень любит хорошего господина, но он не хочет повергать друзей в отчаяние тем, что не будет императором белых идиотов. Коко даст шесть негров доброму господину, они повезут бочки с водой, понесут Байадоса, будут грести и поедут за Золотым Руном. Им нужна плеть, чтобы заставить их работать, они пьяницы, но, в общем, хорошие негры.

Мы попрощались с ним и ушли. Трое негров, отряженных Коко, тащили бочки с водой.

– Мы сейчас увидим Черенка, – сказал мне Оплот со свирепой улыбкой. – Что? Убедились ли вы наконец, господин Омар, что он шпион жидов?

– Нет, иезуитов, – пробормотал умирающий Байадос, которого несли негры.

– Все равно, – сказал Оплот. – Он должен ответить. У меня вот щека прострелена, я изуродован, и он должен за это заплатить.

Пингвин был мрачен.

Мы сели в шлюпки и вскоре были на «Аргонавте». Там нас ожидало неожиданное зрелище: лоцман Черенок лежал связанный на скамейке, а старый Кристаллин сторожил его, играя в карты с Зоей Нефль. Кочегар рассказал нам, что вскоре после нашего отъезда лоцман приказал ему вести пароход в другое место, ссылаясь на приказание капитана. Когда кочегар отказался, тот стал настаивать и даже пробовал соблазнить его деньгами. Тогда Кристаллин с помощью Зои Нефль оглушил его и скрутил.

Когда изменник увидал нас, его лицо перекосилось от бешенства и ужаса, но наружно он остался спокоен.

Смеркалось. Мы все были на палубе, кроме старого Байадоса, умиравшего в каюте. Ветра не было, море было тихо, и его стоны долетали до нас.

Юлиус Пингвин приказал развязать лоцмана.

– Лоцман Черенок, – сказал он, – ты изменил!

– Я изменил, – ответил Черенок, – убей меня!

– Да, – сказал Пингвин, – есть убитые, и ты должен умереть.

– Мне все равно, – сказал Черенок, – я пятьдесят раз рисковал жизнью за четверть той суммы, которую мне предлагали, для того чтобы выдать тебя. Вы никогда не достигнете цели, потому что весь мир против вас, и я с удовольствием думаю о том, что вы все-таки околеете.

– Ты готов? – спросил Юлиус.

– Пингвин! – воскликнул доктор, хватая его за руку.

– Оставь меня! – сказал капитан. – Так надо – он изменник.

И он размозжил Черенку голову.

– За борт! – скомандовал Юлиус Пингвин, оттолкнул тело ногой и сошел в свою каюту.

Мы повиновались. Киты, окружавшие наш корабль, набросились на труп.

Теперь десять часов вечера

Я у руля и один на палубе.

Ночь темная и облачная. Пароход идет на всех парах, и я слышу стоны старого Байадоса. Моя рана горит. Кажется, у меня лихорадка. Я смотрю на море. Киты, привлеченные добычей, плавают за нами.

Пароход качает, и каждая волна кажется отверстой могилой, из которой на мгновение поднимается привидение и снова опрокидывается назад, придавленное плитой. Я никогда не видал ничего подобного; старые моряки уверяют, что это признак смерти. Я думаю о последних словах Черенка: «Вы никогда не достигнете цели, я с удовольствием думаю о том, что вы все-таки околеете». Я вспоминаю наших погибших товарищей, в особенности исчезнувшего желтого человека, окруженного тайной и нашедшего свою могилу где-то в глубине океана. Я неотступно думаю о том, что стоит там, внизу, около умирающего Байадоса и тащит его душу за рукав неизвестно куда… Мне становится жутко, я цепляюсь за руль, а зубы стучат. Холодный пот выступает на лбу, и я безумею от страха, который сжимает мое сердце и сковывает мои члены.

Вдруг около меня как бы вырос из-под земли Юлиус Пингвин, положил мне руку на плечо и сказал:

– Я с тобой. Мужайся и надейся! Мы все под Богом ходим.

Внизу стоны смолкли: Байадос умер.

9 декабря

Сегодня мы все веселы и добры. Вчерашний ужасный день ничуть не понизил нашего доброго настроения; наоборот, осознание страшной опасности, которой мы подверглись, и наше почти чудодейственное спасение вдохнули в нас новые силы. Я лично обязан своей энергией Юлиусу Пингвину, другие, вероятно, также черпают свою силу из этого неиссякаемого источника. Однако число наше значительно уменьшилось. Нас было семнадцать при отъезде, а осталось всего семь; именно: Юлиус Пингвин – капитан, я – Омар, лейтенант, доктор Сатурнин Гной; Ипполит по прозвищу Оплот Красного Квартала, кочегар Кристаллин, Флаум – повар; и славная Зоя Нефль, которая любит нас, как своих детей, и поистине первый сорт. Кроме того, шесть негров, подаренных нам Коко. К сожалению, они еще не могут там быть очень полезны и исполняют обязанности кочегара и гребцов. Один из них приставлен к рулю; когда нужно, Пингвин или я сменяем его. В общем, они славные и веселые малые, но, как правильно охарактеризовал их Коко, ленивы и любят выпить.