Текст книги "Двойник. Путешествие Юлиуса Пингвина. Повесть о Диком Человеке (сборник)"

Услышав это имя, павиан набросился на свою рыдающую жертву и, скрежеща зубами, сильно встряхнул ее.

– «Затем по очереди и все остальные».

Я чертил эти ужасные слова почти в бессознательном состоянии. Мои товарищи все слышали, и со всех сторон поднялись стоны, которые были, однако, быстро заглушены. Господин Шиповник, так неожиданно оказавшийся накануне такого тяжелого для него события, упал в обморок, но медведица исцарапала его всего, чем живо вернула к жизни.

– Подпиши! – скомандовал Дикий Человек.

Я написал: «Подпись: Дикий человек».

Скрепил: «Баклан, судебный пристав».

Не мог удержаться, чтобы не приписать от себя следующие строки: «Ради бога, восстановите доставку провизии! Он способен исполнить свою угрозу. Б.»[7]7
  Этот ультиматум и трогательная приписка произвели громадное впечатление на весь мир. Министерство сразу пало. Правительства всех стран поколебались; политические партии всех оттенков и во всех государствах воспользовались им, чтобы сделать из него оружие против врагов. Весь мир был охвачен каким-то лихорадочным бредом, отовсюду потянулись на набережную Пей Чернила целые караваны путешественников, и со всех концов земли неслись на всех парах экстренные поезда и специально зафрахтованные пароходы (многие из них потерпели крушение, аварии и другие катастрофы), привозя массу туристов, говорящих на непонятных языках и жаждущих хоть издали увидать знаменитую дверь, которую днем и ночью охранял целый корпус солдат. Пресса в этом случае не ударила лицом в грязь и показала себя во всем своем блеске. Она достигла апогея своей власти, и репортеры делали чудеса искусства, увеличивая количество сенсационных известий, которыми они уснащали действительные события до таких грандиозных размеров и так искусно вплетали их в свершившиеся факты, что решительно невозможно было отличать правду от вымысла. Благодаря им тираж газет каждый день поднимался все больше и больше, все выше и выше, как волны разъяренного моря. Но ты, о Варнава Кувшин, ты, отец этой блестящей аферы, не вкусил плодов твоих трудов, и волна громкой славы прошумела мимо, не коснувшись тебя!..


[Закрыть].

Тут я разразился рыданиями.

Эта записка перешла из моих рук в руки Венцеслава, который выбросил ее через маленькое оконце наверху налево. Увидим завтра, каков будет ее результат…

Сегодня мы утолили наш голод курицами и кроликами, ну а потом?.. Неужели мне придется присутствовать при совершении самого гнусного насилия над господином Шиповником, с которым я так часто игрывал в карты в нашем маленьком кафе «Утолите жажду»? Неужели мне придется даже принять участие в трапезе, состоящей из его сырого мяса и трепещущих членов?.. О ужас! Неужели затем меня самого… О ужаснейший из ужасов! Неужели дойдет и до меня черед? Меня съедят, вероятно, последним, так как я уж стар и, кроме того, приношу некоторую пользу, исполняя обязанности писца… Я ведь добровольно никогда никого не обижал, а если и попал сюда, то только потому, что мое министерство принудило меня к тому…

Дикий Человек слишком великодушен и, я уверен, не захочет…

Увы, я чувствую в глубине души, что он этого захочет и что настанет минута, когда я буду зарезан, выпотрошен, и то, что было когда-то Бакланом, найдет безвременную и недостойную могилу в…

Я весь дрожу и горю, я чувствую, как ледяной пот закипает на моей разгоряченной коже. Беспредельная смертельная тоска наполняет мою душу, мою бессмертную душу! Конечно, моя душа бессмертна – это азбучная истина, но что мне до того! Черт с ней!.. А вот мое тело? Мое стертое, бренное, съедобное тело… Ха-ха-ха! Меня преследуют какие-то сатанински-радостные галлюцинации, я вижу себя изжаренным, сваренным, фаршированным, пирожком, волованчиком… Да нет же, меня ведь съедят сырым!..

Я только что очнулся от долгого, глубокого обморока. Я медленно прихожу в себя, и мной овладевает чувство беспредельного ужаса. Перед моими глазами так и стоят вкусные волованчики, которыми меня угощала моя кухарка Пульхерия, и эти воспоминания доставляют мне какое-то жуткое, грустное и жгучее наслаждение. Я в полузабытьи ласкаю удава, надеясь этим расположить его к себе. Я готов висеть в таком положении целые годы; я готов делать все, что от меня потребуют… Но я не хочу умирать, я не хочу умирать!..

Когда усталость берет свое и я засыпаю на минуту, страшные кошмары терзают меня своими ужасными образами…

Какая тоска!.. Какая беспредельная тоска! Мною овладевает панический ужас! Я горячо молюсь Богу и с сокрушением сердечным каюсь в том, что позволил себе роптать и богохульствовать. Все мы под Богом ходим, все мы во власти Господа Сильного и Милосердного!.. Смилуйся, Создатель, над нами в нашем несчастье! Не отрини нас! Взываем к Тебе, Агнец, о спасении из глубины нашего сокрушенного сердца!

Четверг, 16-го

Агнец спас нас! Несколько минут тому назад труба заиграла арию: «Тореадор, смелей!»

О звуки, сугубо милые нашему сердцу, о музыка слаще той, какой сирены прельстили Одиссея.

То был мясник с говядиной; вслед за ним явились и прочие поставщики. В первую минуту меня охватила безумная радость, но, когда первые восторги прошли, я не мог воздержаться от горьких размышлений. Я с недоумением спрашивал себя: неужели дело нашего освобождения не подвинулось и такое беспрекословное повиновение приказаниям Дикого Человека не служит ли признаком того, что нам еще долго придется томиться в плену?[8]8
  В этот самый день Совет министров на экстренном совещании решил принять предложение генерала Цепкого повести атаку снизу вверх, пробуравив для этой цели отверстие в потолке квартиры господина Вьюна. Около этого же самого времени было основано в Чикаго по инициативе миллиардера Ионафана Карниби, известного под именем Короля осетров, грандиозное агентство пари, которое в продолжение всего этого дела держало на самой высокой котировке суммы, на какие желающие держали пари против Дикого Человека; сам Карниби объявлял себя глубоко убежденным в том, что Дикий Человек выдержит до конца и не сдастся.


[Закрыть] Но я стараюсь отгонять от себя эти печальные мысли. Слава богу, что хоть теперь мы спасены, и что мне не придется кушать господина Шиповника, и что меня также никто не будет есть. А это важнее всего.

10¹/₂ часов в тот же день

Только что происходило наше кормление. Грубое животное Сильвен, один из негров-горилл, так поспешно запихал мне в рот шестом мою порцию, что я чуть не задохнулся и минуты две был на волосок от смерти; в каждой руке я держал по куску сырой телятины, а тот, который мне вложило в рот это чудовище, так велик, что я едва мог вздохнуть. Павиан забавляется тем, что заставляет господина сенатора Борова прыгать за каждым куском пищи. Он скрутил ему руки назад, сам влез на дерево и спускает на веревке куски мяса, которые несчастный сенатор должен хватать зубами на лету, а само чудовище в это время обжирается эклерами. Это зрелище раздирает мою душу, но все-таки я чувствую большое облегчение при мысли о том, что мы не будем съедены.

Мой удав мне страшно надоедает: он принял ласки, которыми я его осыпал в минуты тоски и страха, за доказательство моей искренней к нему привязанности и с тех пор не дает мне ни минуты покоя.

Пятница, 17-го

Сегодня я в первый раз со времени нашего пленения увидел слесаря Нарыва. Он гулял на свободе, одетый только в кальсоны и кожаный передник. Мне показалось, что он в прекрасных отношениях с неграми-гориллами, игравшими с ним в чехарду.

Спустя некоторое время, когда он с трубкой в зубах проходил подо мной, я спросил его вполголоса, что он предпринял, чтобы нас освободить. В ответ на мои слова это существо, недостойное названия человека, вынуло свою омерзительную трубку, плюнуло в лицо господину сенатору Борову, который лежал тут же, обессиленный тяжелым пищеварением, и грубо крикнуло мне:

– Чего пристал, колбаса паршивая? Чем тут скверно?! Выломать дверь? Как же, держи карман! Это не под силу и слону. Я ведь собственноручно ее ковал.

Мне показалось, что он пьян. Он сел на берег ручья и стал удить рыбу, напевая вполголоса какие-то сальные куплеты. Я оставил его в покое, но поклялся впоследствии публично обличить его возмутительное поведение и выставить его к позорному столбу на осмеяние всего цивилизованного мира.

P.S. Мой отвратительный змей не перестает осыпать меня ласками и не дает мне ни минуты покоя. Обвившись вокруг меня, он лижет меня своим раздвоенным холодным и липким языком, и его томные глаза с металлическим блеском смотрят на меня страстно, умоляя меня о чем-то.

Что за жизнь!

Суббота, 18-го

Прошлой ночью среди торжественной тишины, нарушаемой, по обыкновению, только нашими стонами, около двух часов ночи вдруг раздался страшный крик из бассейна, где все еще сидит околоточный надзиратель Андреас. При неверном свете светляков, слетевшихся со всех сторон, двое негров-горилл вытащили Андреаса и увидели большую рану на его правой ноге. Одновременно послышался шум падающей воды, и уровень маленького озера сразу понизился. Через четверть часа этот шум прекратился, и ручей, изливаясь в бассейн, поднял воду до ее обычного уровня. Дикий Человек сам перевязал рану Андреаса и положил его на пол, но через некоторое время тот стал бредить. Боюсь, что он не выживет, несмотря на уход господина доктора Клетки, выкопанного по этому случаю из земли. Не понимаю, что случилось[9]9
  Баклан, конечно, не мог знать, что Андреас был ранен вследствие попытки проникнуть в помещение через потолок квартиры господина Вьюна. К несчастью, отверстие было пробуравлено в части потолка, приходящейся именно под бассейном. Господин министр путей сообщения и господин брандмайор с четырнадцатью людьми были сразу затоплены тинистой водой, хлынувшей с необыкновенной силой из отверстия. С величайшим трудом удалось остановить наводнение, отверстие было наскоро законопачено, и во избежание еще больших несчастий никто не посмел возобновить неудавшуюся попытку, полагая, что все верхнее помещение залито водой и составляет одно большое озеро. На следующий день вечером было получено по телеграфу предложение одного шведского математика, вызвавшегося проникнуть в осаждаемую квартиру через крышу. Ничем не объяснимое упорство Общества покровительства животных, объявлявшего, что его дом достаточно уже испорчен, и не разрешающего портить его еще более, заставило правительство отклонить и это предложение. Тогда решили испробовать последнее средство: в последний раз бешено атаковать дверь горными артиллерийскими орудиями.


[Закрыть].

Теперь около трех часов пополудни

На дворе стоит чудная погода. Что бы я дал, чтобы очутиться на моей маленькой подгородной даче, стоять у решетки своего сада с панамой на голове и смотреть на грохочущий мимо поезд! Увы! Это счастье мне недоступно, но как сладки мечты о нем! Вскоре, однако, перед моими глазами разыгрывается гнусная сцена, возвращающая меня из мира грез к суровой действительности. Сенатор Боров продолжает терпеть от своего мучителя-павиана беспримерные муки. Не нахожу слов, чтобы выразить все безобразие сцены, происходящей подо мной. До чего может дойти адская изобретательность этого грубого животного! С помощью проклятого слесаря он положил свою несчастную жертву на спину, привязал ему руки и ноги к четырем кольям и, взгромоздившись сам на вершину дерева (ум мутится, и рука просто отказывается описывать такое безобразие!), бросает ему в лицо шарики из папье-маше, а гнусный слесарь Нарыв сидит над ним со своей трубкой в зубах и осыпает господина Борова упреками за его миллионы, за его живот, за его рабочих, умирающих с голоду в его копях, за его мнимое взяточничество, за грязные (конечно, вымышленные) дебоши, которые он описывает самыми грубыми и циничными выражениями. Он пересыпает свои ругательства философскими рассуждениями о неравенстве общественных условий и пьет при этом большими глотками коньяк прямо из бутылки, раздобытой им неизвестно где.

Господин комиссар полиции Шиповник сидит неподалеку и ловит блох в густом меху медведицы, мирно дремлющей у его ног. Взоры этого почтенного администратора обращаются изредка к ужасной сцене, только что описанной мной, и слезы жалости и бессильной злобы текут по его осунувшимся щекам. Я также плачу. Ненавистный слесарь, заметив слезы на моих глазах, симулирует страшное раскаяние и становится на одно колено, бьет себя в перси и кланяется мне, как бы испрашивая у меня прощение.

Вдруг, как бы озаренный счастливой мыслью, он вскакивает на ноги, подзывает знаком Венцеслава, который, почесываясь, сидит на берегу ручья, и, взгромоздившись на его спину, сует мне в рот горлышко бутылки, которую держит в руках, и заставляет меня выпить большую дозу коньяку. Что за омерзительная тварь!..

Алкоголь произвел на мой непривычный и слабый организм сильное и быстрое действие. Голова затуманилась и закружилась… Я чувствую себя хорошо… Мы, конечно, скоро выберемся отсюда… Какая чудная погода!.. Как хорошо теперь лежать на травке рядом с какой-нибудь хорошенькой дамочкой!.. А вот и привратница! Красивая женщина, черт возьми! Я также… Как все кружится, кружится… Меня тошнит…

Дикий Человек… Я ничего не пил… Удав… Он пьян… Свобода! Равенство!.. Черт их побери!.. Выпить бы!!![10]10
  Последние слова были вычеркнуты самим Бакланом, но сквозь помарку все-таки можно было их разобрать, и мы решились напечатать их, чтобы воочию показать, как порядочный человек может изменить самому себе под влиянием дурных людей и подобной ужасной обстановки. Появление в лесу алкоголя объясняется тем, что вместе с провизией было доставлено несколько бутылок коньяку, в надежде что состояние опьянения обитателей квартиры облегчит доступ к ней. Однако и эта мера не привела к желанному результату. Способ генерального отравления всех находящихся в квартире, предложенный господином доктором Баней, профессором сравнительной филантропии в Страсбурге, был отклонен ввиду высокого общественного положения некоторых пленников; по той же причине был отклонен проект господина капитана Духа взорвать весь дом.


[Закрыть]

Воскресенье, 19-го

Под влиянием алкоголя, которым меня насильно напоил подлый Нарыв, я спал очень долго и не мог вследствие этого с утра сегодняшнего священного для меня дня вознестись духом к моему Создателю… Да не отвернется Он в Своем бесконечном милосердии от меня! Более, чем когда-либо, я нуждаюсь в Его святой помощи.

Несчастный Андреас умер на заре в страшных конвульсиях столбняка, несмотря на заботливый уход, каким его окружал господин доктор Клетка, переносящий, должно заметить, все наши невзгоды с довольно странным терпением. Он с невозмутимым спокойствием относится к обрушившимся на нас несчастьям и после смерти Андреаса беспрекословно дал себя снова закопать в землю. По приказанию Дикого Человека я написал на клочке бумаги следующие слова: «Это – дело рук ваших». Эта бумажка была прикреплена к груди скончавшегося околоточного надзирателя.

Затем даже господину Шиповнику не было разрешено сказать последнее прости своему верному и несчастному подчиненному, и тело его было выброшено на площадку лестницы, через большое отверстие направо внизy. Надеюсь, что оно будет торжественно предано земле с соблюдением христианского обряда. Да воскреснет его душа для вечной жизни в лучах Божественной славы!.. Еще раз молю Господа Бога, да прострет Он Свою десницу над нами, несчастными, оставшимися еще в живых! Наши братья, очевидно, от нас отступились и покинули нас.

6 часов дня

Наконец-то после долгих страстных и немых просьб, обращенных ко мне в течение стольких дней, совершенно для меня непонятных, я догадался, чего от меня хочет мой удав. Он желает, чтобы я своими ногтями чесал ему голову и шею. Его сперва убедительная, затем уже злобная, мимика заставила меня повиноваться, и я его чешу. Я, Баклан, судебный пристав, принявший присягу, существо, созданное по образу и подобию Божию, я вишу за пряжку своих панталон и чешу шею удава!..

Понедельник, 20-го

Я болен. Сырое мясо, служащее мне пищей, производит во мне серьезные внутренние пертурбации. В моем положении это ужасно. Да простит мне Небо, но я начинаю желать смерти…

Господин сенатор Боров восстал против своего мучителя. Он дал ему оплеуху, катался по полу, брыкался и ругался.

– Павиан! Гадина! Взяточник! Сенатор! – кричал он.

Раздосадованное животное больно укусило его.

Вторник, 21-го

Упрямый удав все висит у меня на шее. Я изнемогаю под его тяжестью, изнемогаю от жары и от моих страданий и еле пишу. Я бодрствую, но какие-то странные видения проносятся передо мной. Коршун только что сел ко мне на голову. Он помахал крыльями, пустил мне за ворот струю гуано, крепко клюнул меня в левое ухо и сказал:

– Ты весельчак, и за это я тебя люблю!

Затем он улетел.

Я так ослабел, что не в силах обдумывать этот странный инцидент. Когда я сплю, меня осаждают кошмары; когда бодрствую, то невыносимо страдаю. Я вижу больше моих несчастных товарищей. Я еле живу.

6 часов дня

Явилась слабая надежда на спасение, и я оживаю. С лестницы до нас долетает легкий шум. Неужели нас пытаются освободить? Пора, пора! Господин сенатор Боров еле дышит. Господин Шиповник прошел только что подо мной с медведицей, которая вела его за собой на привязи, и шепнул мне:

– Баклан, прощайте!.. Я чувствую, что умираю.

У меня слезы брызнули из глаз… Я просто изнемогаю.

Тяжелый удав спит на моей спине, переваривая кролика, и я чувствую, как кролик спускается по его пищевому каналу. Что за жизнь, о боже!

Среда, 22-го

Еще одна последняя надежда! Шум, слышанный нами, действительно возвещал новую попытку нас освободить. Увы! Дикий Человек со своим гениальным умом уничтожил ее в самом зародыше. Мы снова впали в состояние безнадежного отчаяния, ясно сознавая безграничное могущество нашего властелина… Вот как было дело.

Сегодня утром, когда мясник просунул говядину, какой-то незнакомый голос крикнул нам в рупор через маленькое оконце наверху налево:

– Два горных орудия стоят на площадке. Через пять минут они будут палить[11]11
  К этой отчаянной попытке прибегли как к последнему средству, чтобы успокоить общественное мнение, возмутившееся до крайних пределов после того, как Дикий Человек вернул тело Андреаса. Предварительно весь дом был очищен от жильцов.


[Закрыть].

Это известие произвело общую сенсацию. Павиан оторвался на минуту от своего занятия – он натирал воском череп распростертого господина Борова, – и слесарь Нарыв прибежал рысцой из глубины квартиры.

– Это все пустяки, – бормотал заплетающимся языком этот отвратительный пьянчуга. – Я ее собственноручно заковал. Ее ничем не пробьешь!

Дикий Человек подошел ко мне. Саркастическая улыбка спокойно играла на его губах.

– Баклан, – приказал он, – пиши.

Он продиктовал:

– «За дверью лежат семьдесят динамитных бомб. Если пушки будут палить, все взлетит на воздух. Подпись: Дикий Человек. Скрепил: судебный пристав Баклан».

Хотя никаких бомб не было видно и никто их не приносил, но все-таки мои волосы, слегка пошевеливаясь, дыбом стояли на голове, и язык присох во рту.

Бумага перешла в руки Дикого Человека, и он протянул ее сенатору Борову, который по этому случаю поднялся с земли.

– Засвидетельствуй! – повелел Дикий Человек.

Бедный господин Боров, которому беспредельный ужас вернул кое-какие силы, растерянно осматривался кругом.

– Где? Где они? – бормотал он.

– Кто? – холодно спросил Дикий Человек, гипнотизируя его взглядом.

– Бом… бомбы? – спросила несчастная жертва.

– Не твое дело, черт тебя подери! Помойная ты яма! – завопил Нарыв. – Они существуют, я их видел… А если их даже нет, они все-таки есть!

Господин Боров, подавленный такой странной аргументацией, начертил дрожащей рукой: «Это правда. Под дверью лежат семьдесят динамитных бомб. Сжальтесь над нами и над всем городом. Подпись: Боров, сенатор».

Он не выдержал и зарыдал.

– Свинья! – пробормотал с презрением тошнотворный слесарь, а павиан поспешно снова вскочил на свою жертву.

Эта записка была брошена на лестницу через маленькое оконце наверху налево.

Все бывшие за дверью, судя по шуму, который они произвели, немедленно разом бросились бежать с лестницы.

Оконце закрылось, и всякое сообщение с наружным миром прекратилось. Никто больше не заговаривал с нами о пушках, и мы остались одни с нашими страданиями и с нашими мучителями, погруженные в мрачное отчаяние[12]12
  Вследствие этой отчаянной попытки и скорбной приписки господина Борова лидер оппозиции Ганглюн интерпеллировал министра-президента генерала Цепкого. В своей крайне резкой речи он не постеснялся обвинить правительство в сообщничестве с Диким Человеком с целью избавиться от господина сенатора Борова и от компрометирующей правительство шайки, будто бы находящейся в его руках. Министерство при голосовании имело за себя 7 голосов (своих собственных) против 517; господину министру внутренних дел Соргу было поручено составить новое министерство. Он получил от палат новое категорическое предписание – в 48 часов покончить с Диким Человеком.


[Закрыть].

Четверг, 23-го

С утра стоит нестерпимая жара, усугубляющая наши страдания. Половина населения леса все время полощется в бассейне. Я в самых трогательных выражениях умолял Дикого Человека возвратить меня цивилизованному миру, но в ответ он отрицательно махнул головой, а гнусный слесарь, ставший теперь нашим злейшим врагом и разгуливающий теперь по лесу совершенно нагим, указал мне на дощечку с надписью: «Воспрещается говорить! В случае ослушания будете накормлены тиной».

Он держал в руке ком вонючей грязи, смешанной с навозом, так что я замолчал, затаив в себе, непримиримую вражду к этому отвратительному существу. Господин Венцеслав вылил на меня ведро воды; очевидно, чувство жалости не совсем еще умерло в нем.

Ночью в тот же день

Не знаю, который теперь час. Тьма непроглядная. Я пишу при слабом мерцании светляка, севшего на мою бумагу. Только что произошло событие, страшно взволновавшее меня и наполнившее меня столь разнообразными чувствами, что не могу дольше терпеть и немедленно поверяю их этой записной книжке, моему лучшему и единственному другу. Записывая этот факт, я как бы освобождаю свою душу от бремени сомнений и ужаса, сменяющихся чувством головокружительной радости. Задыхаясь под тяжестью боа, который во сне соскользнул с моей спины и душил меня, я вдруг проснулся от сна, полного обычных кошмаров и страшных видений. Я услышал голоса и в полутьме различил Дикого Человека, сидящего на берегу ручья и разговаривающего на непонятном мне языке с каким-то человеком, сидящим рядом с ним. Этот человек не принадлежал к числу обитателей квартиры. Это был человек посторонний, пришедший извне. Это был довольно полный мужчина в сером пиджаке и серой шляпе на голове. Его широкое бритое лицо дышало решимостью. Он курил толстую сигару, поминутно освещавшую его красноватым отблеском. Дикий Человек также курил такую же сигару.

Они, казалось, были в прекрасных отношениях. Я был вне себя от изумления, принимая все это за галлюцинацию или за сон, но нет, я ясно слышал запах сигары. Крепко ущипнув себя, я почувствовал боль… Следовательно, я не спал и не бредил. Кто же этот господин, беседующий с Диким Человеком? Что бы я дал, чтобы понять, что они говорят!..

Олицетворял ли он собой нашу свободу?

Но в таком случае к чему эта таинственность? Не предвещало ли его появление, наоборот, какой-нибудь ужасной новой опасности! Как он вошел? Что он с нами будет делать? Не будет ли он… В голове у меня мелькнула мысль о торговле белыми… Может быть, он торгует людьми? Или… о боже, неужели это возможно? Нет, нет… только не это!.. Все, но не это!.. Это было бы слишком ужасно! При этой мысли меня охватил такой ужас, что я повис в обмороке…

Только недавно я пришел в себя.

Кругом царит непроглядная тьма.

Загадочный посетитель исчез, но я все еще слышу тонкий запах гаванской сигары и пишу эти строки, чтобы облегчить свое наболевшее сердце. Теперь постараюсь уснуть и не думать об этом событии – оно слишком ужасно и вместе с тем сулит такую радостную надежду[13]13
  Господин Баклан описывает в этих строках один из самых необыкновенных инцидентов этой необыкновенной истории. В четверг, 24 июня, днем явился к надлежащим властям какой-то господин и попросил разрешения вступить в переговоры с Диким Человеком. Его приняли за сумасшедшего и коротко ответили, что это невозможно. Тогда он назвался Ионафаном Карниби, американским миллиардером, известным под именем Короля осетров, и объявил, что для него нет ничего невозможного. Он намерен предложить Дикому Человеку уступить ему один или два острова в Тихом океане и перевезти туда за свой счет его и его товарищей, за что попросит у него в обмен его квартиру в том виде, в каком она находится в настоящее время. Он, Карниби, собирается купить этот дом и употребит его как грандиозную рекламу для своих осетровых консервов. Конечно, подобное сумасбродное предложение было встречено со смехом как мистификация сумасшедшего, хотя Ионафан Карниби и представил самые несомненные удостоверения своей личности. Этот джентльмен рассердился и объявил, что немедленно отправляется к Дикому Человеку (?) и, заручившись его согласием, поведет уже другой разговор.
  На следующий день он вернулся и рассказал, что поговорил уже с Диким Человеком, по его мнению, вполне корректным и безукоризненным во всех отношениях джентльменом, который изъявил свое согласие на его предложение. Разумеется, никто этому не поверил, и мнимого господина Ионафана Карниби попросили не надоедать больше своими баснями. Господин Карниби удалился в сильном гневе, обозвав господина управителя канцелярии министерства внутренних дел «толстым брюхом на коротких ножках» (неделикатный намек на телосложение этого господина) и «осетром, сгнившим в коробке консервов». После этого он отправился в Лондон, где в газете «Свобода, просвещающая мир» опубликовал подробный рассказ обо всем случившемся, утверждая, что единственным разумным и вежливым существом, которое он встретил во время своего путешествия, был господин Дикий Человек и что он считает дружбу с ним величайшей для себя честью. Все приняли эти россказни за чистейшую ложь. Любопытно, однако, что этот рассказ совпадает вполне с дневником господина Баклана и что сей последний дает в своих записках точный портрет господина Карниби и отмечает его таинственное посещение тем числом, когда, если верить его рассказу, он действительно был у Дикого Человека. Неужели господину Карниби в самом деле удалось проникнуть к нему?


[Закрыть].

Пятница, 24-го

Стоит нестерпимая жара, и наши мучения невыносимы. Остатки моего пиджака кажутся мне тяжелее свинцового плаща, пот льет с меня градом на пол, а безжалостный боа требует, чтобы я его безостановочно чесал. Я начал сегодня в 5 часов 35 минут утра; теперь 11 часов 10 минут – и я все еще чешу его. Предаваясь этому занятию, я вспоминаю то, что видел сегодня ночью, и меня волнуют самые противоречивые чувства. Я не смею долго останавливаться мыслью на этом событии. Подо мной драка. Журналист Варнава Кувшин, которому наконец надоело, что его целый день волочит за собой за волосы вечно прыгающий кенгуру, вырвался из его лап. Он вынул из кармана свой портфель, а из портфеля перочинный ножик, его показал двуутробке и потребовал именем прессы, чтобы ему открыли дверь и выпустили его на свободу. Кенгуру бросил его на пол и отнял у него портфель, который спрятал в свой мешок, а цепочку от его часов закрутил вокруг своей шеи. Затем, схватив за волосы свою жертву, он сделал громадный скачок и шлепнулся как раз в середину бассейна, в котором оба и исчезли среди тучи разлетевшихся тинистых брызг.

В то же время удав выполз из воды, весь липкий и скользкий… Он поспешно поднялся ко мне и потребовал, чтобы я его чесал, и я снова принимаюсь за это смешное, по меньшей мере, занятие.

Прошло два часа, он спит. Постараюсь также уснуть, С каким удовольствием я выпил бы большую кружку холодного пива и снял воротнички своей рубашки!

6 часов вечера

Снаружи было сделано еще одно усилие нас освободить, конечно, не увенчавшееся успехом. Пытались влезть с улицы в окно с помощью громадных лестниц. Гнусный Нарыв, стоявший на часах на веранде, предупредил об этом Дикого Человека, и тот направился ко мне.

– Баклан, – приказал он, – пиши!

Он продиктовал:

– «Не забудьте про динамитные бомбы. Если будете приставать, пожалуй, все взлетит на воздух. Подпись: Дикий Человек. Скрепил: судебный пристав Баклан».

Нарыв привязал эту записку к часам господина Борова и швырнул ее через окно к ногам группы людей, стоявших на улице, которых скверный слесарь признал за министров.

Лестницы мгновенно исчезли.

Таким способом защиты Дикий Человек застраховал себя от нападения, и нечего нам надеяться на то, что нашей крепостью овладеют силой. Я лично глубоко убежден в том, что никаких бомб никогда и не было и что Дикий Человек просто придумал эту систему запугивания и применяет ее, очевидно, с большим успехом, нагоняя страх на внешних врагов… и на нас самих… Впрочем, кто знает, может быть, эти бомбы и существуют… Мороз подирает по коже, когда подумаешь, какая нам грозит катастрофа![14]14
  Эта новая и последняя попытка силой ворваться в квартиру посредством приставленных лестниц, которыми маневрировали электрические рычаги, не увенчалась успехом, так как напоминание Дикого Человека о семидесяти бомбах навело на всех внезапную панику. Все живущие вокруг дома в радиусе одного километра побросали свои жилища; однако, странным образом, число любопытных, толпящихся вокруг опасного дома, продолжало быстро возрастать; вероятно, их привлекала надежда увидеть обещанную катастрофу.
  На следующий день, 26 июня, парламент свергнул министерство, во главе которого стоял господин Сорг; образовалось новое министерство под председательством министра юстиции Паски; оно получило предписание безотлагательно вступить в переговоры с Диким Человеком и немедленно приступило к обсуждению надлежащих мер, горько сожалея об отсутствии господина Ионафана Карниби, которому и были посланы извинительные телеграммы за подписью господина правителя канцелярии министерства внутренних дел.


[Закрыть]

Суббота, 25-го

Шиповник исчез. Я только что узнал это, проснувшись от тяжелого сна, длившегося несколько часов и утомившего меня более, чем бессонница. Сегодня утром медведица, проснувшись, хватилась комиссара полиции, не видя его подле себя. Больше я ничего не знаю, да, кажется, никто из нас не знает истинной правды. Я содрогаюсь при мысли, что, может быть, одно из диких животных, окружающих нас, умертвило в порыве гнева нашего несчастного друга.

Я припоминаю, что третьего дня у него было крупное недоразумение с медведем-муравьедом, Самуилом Кларком, – не скажу уж, по какому недостойному поводу.

Не воспользовалось ли это чудовище мраком ночи, чтобы убить его и бросить его тело в какую-нибудь неизвестную нам бездну? Эта мысль приводит меня в ужас, и я льщу себя надеждой, что господин Шиповник привел в исполнение давно им задуманный план бегства и теперь пользуется свободой. Свобода! Боже, как я ему завидую! Мою догадку подтверждает то обстоятельство, что все, за исключением невозмутимого Дикого Человека, очень удивлены этим исчезновением. Я только что видел муравьеда, на которого пало мое подозрение. У него очень спокойный вид, и мне кажется, что он не способен запятнать себя невинной кровью. Может быть, бегство Шиповника вызовет в настоящее время сообщения о нашем пленении и тем двинет вперед дело нашего спасения?[15]15
  Эта надежда не зиждилась, однако, на прочном основании, так как господин комиссар полиции Шиповник не появился во внешнем мире и никто его никогда больше не видел. Его полное и непонятное исчезновение составляет одну из самых болезненных тайн всего этого дела. Факт его исчезновения сделался известным только впоследствии, когда никакие расследования не могли иметь места. Насчет этого инцидента делались самые разнообразные догадки и предположения, никого ни в чем не убедившие, но общее мнение клонилось к тому, что господин Шиповник пытался бежать, выскочив через окно с помощью одного из чудовищ (называли почему-то слесаря Нарыва), упал в реку и утонул в ней, а его тело было унесено течением в море, где и послужило пищей рыбам. Мир твоему праху!


[Закрыть]

Воскресенье, 20-го

Сегодняшний день – один из самых мучительных. Извне все еще никаких известий. Терплю самые разнообразные страдания: во-первых, проклятый, упрямый, как осел, удав; во-вторых, жалкий вид господина Борова, впавшего в старческое слабоумие, воющего на отсутствующую луну, как собака, наскучившая жизнью; его палач не перестает его мучить, и я не разберу, хочет ли он этим унять его или вызвать еще более пронзительные и жалобные крики; потом тропическая удушливая жара, сводящая с ума москитов, которые, в свою очередь, тоже с ума сводят; затем обильное кровотечение носом, вконец изнурившее меня; наконец, все вообще… Но мучительнее всего эти раздирающие душу, монотонные стенания вконец измученного и больного господина Борова. Право, я начинаю жаждать смерти-освободительницы!

Понедельник, 27-го

Кажется, мы приближаемся к концу наших страданий. Прости меня, Господи, что я лелеял безбожное желание кончины, а Ты в это время готовил пути к нашему спасению! Кажется, на этот раз наши надежды не будут обмануты, но у меня нет больше сил не только радоваться, но даже надеяться горячо. Я ведь столько раз уже радовался втуне!

К нам обратились с предложениями мира.

Следовало бы начать с этого, вместо того чтобы заставлять нас так безумно страдать и срамить себя и весь цивилизованный мир неудачными и смешными попытками освободить нас силой, в которых ясно обнаружилось бессилие всех цивильных и военных наук. Но довольно! Кто старое помянет – тому глаз вон. Воздадим хвалу Богу и расскажем, в чем дело.

Сегодня утром через посредство мясника нам были переданы вместе с обычной порцией говядины казенный пакет и телеграмма из Лондона. Дикий Человек развернул телеграмму и прочел с видимым удовольствием. Так как он стоял подо мной, а я, к счастью, сохранил на своем носу, несмотря на все мои мучения, мое отличное пенсне, мне удалось ее прочесть через его плечо. Телеграмма гласила:

«Лондон 27—6—19–22—33.

Ионафан Карниби восторге победы, одержанной Диким Человеком. Гордится его дружбой. Настоятельно предлагает остров Тихом океане. Готовит средства передвижения. Будет сам им управлять, доставить немедленно по получении депеши Дикого Человека.

Ионафан Карниби, Король осетров»[16]16
  К этой депеше была приложена другая, приказывающая «толстому коротконогому брюху» безотлагательно передать по адресу и самым верным способом пакет, адресованный на имя господина Дикого Человека, воспрещающая ему раз и навсегда входить в какие бы то ни было сношения с господином Карниби, так как он, господин Карниби, смотрит на него как на осетра, испортившегося в коробке консервов, то есть как на самую гадкую вещь, какая существует на свете.


[Закрыть].

Дикий человек затем вскрыл пакет от министра, в котором заключались мирные предложения правительства, изложенные на 46 страницах. Он только мельком взглянул на них и бросил их кенгуру, который мигом их слопал, выхватив из рук Кувшина, пытавшегося было завладеть ими.

Дикий Человек с улыбкой на устах продиктовал мне следующий ультиматум, причем слесарь Нарыв стоял у него по левую руку, а коза – по правую. Венцеслав сидел сзади него верхом на гиппопотаме, с которого струилась грязь и тина, а Броненосец высунулся из своей норы и внимательно слушал.

«Ультиматум

Общие условия.

§ 1. Никто не обмолвится больше ни единым словом о смешных преследованиях, которыми осмелились докучать Дикому Человеку.

§ 2. Дикий Человек беспрепятственно переселится на остров, лежащий в Тихом океане и отданный в его распоряжение господином Ионафаном Карниби, Королем осетров. Он будет жить на этом острове со своими друзьями, и его там оставят в совершенном покое, не тревожа его ни судебными исками, ни военными репрессалиями.

§ 3. Ему будет передана лента командора ордена Почетного легиона, грамота на звание главнокомандующего сухопутными и морскими военными силами и генерального консула на Тихом океане, дабы Дикий Человек мог их презентовать господину Ионафану Карниби и тем отблагодарить его за его любезность.

§ 4. Капитал, вверенный Диким Человеком господину Нытику, нотариусу, проживающему на улице Гнилая Груша, будет сполна возвращен ему, Дикому Человеку, звонкой монетой по текущему курсу.

За исполнение этих общих условий Дикий Человек обязуется покинуть навсегда по воздушному пути квартиру, нанятую им на набережной Пей Чернила, в пятом этаже дома № 3, принадлежащего Обществу покровительства животных; он не будет взыскивать убытков за нарушение контракта и жертвует больницам припасы и мебель, находящуюся в его квартире. Но он берет с собой семьдесят динамитных бомб, сохраняя за собой право бросить их при отъезде в толпу, если она не сумеет вести себя прилично. Все это должно быть исполнено под следующими дополнительными условиями:

1. Господин Вьюн и та из его дочерей, которая играет пьесу “La рrierе d’une Vierge”, будут отданы в распоряжение Дикого Человека, который бросит их на растерзание диким зверям.

2. Слесарь господин Нарыв не желает расстаться с Диким Человеком и его друзьями. Все его долги будут уплачены правительством, и ему будут представлены засвидетельствованные нотариусом расписки от его должников в получении ими следуемых им денег; первым делом будет уплачен долг его товарищу Дюрану, которому он еще раз торжественно объявляет, что спал с его женой. Кроме того, господину Нарыву будет выдано свидетельство в том, что он собственноручно оковал дверь так хорошо, что ее невозможно было выломать.

3. Сенатор Боров станет исключительной собственностью того павиана, который окружал его своими попечениями во все время его пребывания у Дикого Человека, несколько раз спасал его от смерти, угрожавшей ему вследствие непомерного обжорства этого государственного человека, и так горячо полюбил его, что предпочитает смерть разлуке с ним.

4. Привратница Армандина Трость не вернется более к своему мужу. Она предпочитает остаться среди новых друзей, которых она сумела приобрести и нравы коих ей пришлись по душе. Впрочем, она скоро станет матерью. Ей будет немедленно дан развод, дабы она могла вступить в законный брак в случае, если это ей заблагорассудится».

Тут послышался голос господина доктора Клетки, со времени нашего пленения все еще сидящего в своей яме. Он в первый раз заговорил, и его голос был отчетлив и серьезен, хотя и немного глух вследствие того, что он говорил из-под крыльев коршуна, сидящего на его голове.

– Милостивый государь! – сказал он.

– Что? – спросил Дикий Человек.

– Милостивый государь, – продолжал доктор Клетка, – я желаю отправиться с вами на остров в Тихом океане. Я желаю изучить фауну и флору экваториального пояса. Кроме того, вы мне кажетесь порядочным человеком, и меня интересуют ваши правила гигиены. Я буду очень польщен, если вы меня примете в число ваших друзей.

– Очень буду рад, – ответил Дикий Человек.

– Благодарю вас, – сказал г. Клетка, – в таком случае разрешите, чтобы коршун слез с моей головы, у меня от него делается мигрень.

Его просьба была немедленно же исполнена. Я не могу прийти в себя от изумления от подобного заявления со стороны человека, казавшегося мне всегда уравновешенным и благоразумным. Не помутился ли рассудок почтенного вице-президента комитета гигиены вследствие того, что в продолжение двух недель коршун постоянно сидел у него на голове?

Дикий Человек продолжал диктовать:

«5. Господин доктор Клетка также останется с нами. Он просит, чтобы ему доставили возможно скорее все его инструменты и весь гардероб».

– Напомните о воротничках, – вставил доктор, которого выкапывали из ямы.

Я сделал соответствующую приписку и затем закончил ультиматум следующими двумя параграфами:

«6. Прилагаемая телеграмма должна быть немедленно отправлена по адресу.

7. Ответ на настоящий ультиматум должен быть передан завтра до двенадцати часов ночи через маленькое отверстие наверху налево.

Подпись: Дикий Человек.