Текст книги "Наполеон и женщины"

XV. Госпожа Валевская

1 января 1807 г.; по дороге изъ Пулстука въ Варшаву, Императоръ останавливается на несколько минутъ, чтобы переменить лошадей, у воротъ города Броне. Целая толпа ждетъ тамъ освободителя Польши, – шумная, охваченеая энтузіазмомъ толпа, бросающаяся навстречу императорской карете, какъ только она показывается. Карета останавливается; генералъ Дюрокъ выходитъ изъ нея и прокладываетъ себе путь къ зданію почты. Въ тотъ моментъ, когда онъ входитъ туда, онъ слышитъ вдругъ отчаянные крики, видатъ умоляюще протянутыя къ нему руки, и какой то голосъ говоритъ ему – по-французски: «О, сударь, помогите намъ выйти отсюда и дайте мне хотя бы на мгновеніе увидеть его!»

Онъ останавливается: это две светскія дамы, какимъ-то образомъ попавшія въ эту толпу крестьянъ и рабочихъ. Одна изъ нихъ, та, что обратилась къ нему съ этими словами, кажется ребенкомъ: это блондинка, съ большими голубыми глазами, очень наивными и кроткими, горящими въ этотъ моментъ огнемъ святого восторга. Ея нежная кожа, розовая, словно свежая чайная роза, залита краской смущенія; она не высока ростомъ, но дивно сложена; стройна и гибка, какъ сама грація; одета очень просто, на голове – темная шляпа съ большой черной вуалью.

Дюрокъ подметилъ все это съ одного взгляда; онъ освобождаетъ двухъ женщинъ и, предложивъ руку блондинке, ведетъ ее къ дверце кареты. «Государь, – говоритъ онъ, – взгляните на нее: она не побоялась вмешаться въ толпу, чтобы увидеть васъ».

Императоръ снимаетъ шляпу и склонившисъ къ даме начинаетъ что то говорить ей; но она, словно, вдохновенная свыше, вне себя, какъ бы въ изступленіи, какъ говоритъ она сама, не даетъ ему даже окончить фразу: «Добро пожаловать, тысячу разъ добро пожаловать на нашу землю! – восклицаетъ она. – Что бы мы ни сделали, ничто не сможетъ выразить съ достаточной силой ни чувства, которыя мы питаемъ къ вамъ, ни радость, которую мы испытываемъ, видя васъ попирающимъ землю нашей родины, ждущей васъ, чтобы подняться!»

Въ то время, какъ она бросаетъ ему прерывающимся голосомъ эти слова, Наполеонъ внимательно смотритъ на нее. Онъ беретъ букетъ, бывшій при немъ въ карете, и подаетъ ей его: «Сохраните его, – говоритъ онъ, – какъ залогъ моихъ добрыхъ намереній. Мы увидимся, надеюсь, въ Варшаве и я потребую тогда благодарности изъ вашихъ прелестныхъ устъ».

Дюрокъ снова занялъ свое место около Императора; карета быстро удаляется и некоторое время можно видеть шляпу Наполеона, которой онъ машетъ въ виде приветствія.

Эта молодая женщина была Марія Валевская. Урожденная Лачинская, она принадлежала къ старинной, но бедной, къ тому же очень многочисленной семье. Г. Лачинскій умеръ, оставивъ вдову и шесть человекъ детей; Марія была тогда ёще маленькой девочкой; вдова, занятая управленіемъ маленькаго именія, представлявшаго все ихъ состояніе, отдала девочекъ въ пансіонъ. Оне научились тамъ немножко французскому и немецкому языкамъ, немножко музыке и танцамъ. Пятнадцати съ половиною летъ Марія вернулась въ родительскій домъ не особенно ученой, но совершенно целомудренной; ея сердце знало лишь две страсти: религію и родину. Любовь, которую питала она къ Богу, не уступала по силе лишь любви къ отчизне. Это были единственныя побудительныя начала въ ея жизни и чтобы вывести изъ равновесія ее, обыкновенно безответно-мягкую, достаточно было сказать, что она выйдетъ замужъ за русскаго или пруссака, – врага ея народа, схизматика или протестанта.

Какъ только она вернулась къ своей матери, ей представились, благодаря совершенно случайному стеченію обстоятельствъ, сразу две великолепныя партіи, и г-жа Лачинская приказываетъ ей выбрать того или другого изъ этихъ нежданныхъ претендентовъ. Одинъ – очаровательный молодой человекъ, у котораго есть все, чтобы нравиться, показавшійся ей съ перваго же взгляда очень привлекательнымъ. Онъ невероятно богатъ, принадлежитъ къ прекрасной семье, чудно красивъ, но онъ – русскій: онъ – сынъ одного изъ техъ генераловъ, которые особенно жестоко угнетали Польшу. Никогда она не согласится стать его женой.

Тогда надо выбрать другого, старика Анастасія Колонна Валевича-Валевскаго. Ему семьдесятъ летъ, онъ уже успелъ два раза овдоветь и старшему изъ его внуковъ на девягь летъ больше, чемъ Маріи. Но зато онъ очень богатъ; въ томъ округе, въ которомъ живутъ Лачинскіе, онъ – сенъеръ, ему принадлежитъ здесь вся земля, у него – замокъ, онъ задаетъ тонъ, онъ одинъ только принимаетъ бедныхъ соседей и приглашаетъ ихъ къ столу. Онъ былъ шталмейстеромъ Двора при покойномъ короле; въ торжественные дни – на немъ голубая орденская лента Белаго Орла. Онъ – глава одного изъ славнейшихъ родовъ Польши; достоверно известно, что его родъ ведется отъ римскихъ Колонна, имеетъ тотъ же гербъ; его родъ древнее всехъ родовь Королевства и Республики. Какъ было г-же Лачинской неувлечься такимъ зятемъ! Марія даже не пытается открыто сопротивляться, потому что на первое же сделанное ею возраженіе ей былъ данъ резкій отпоръ; она заболеваетъ горячкой, которая держитъ ее целыхъ четыре месяца между жизнью и смертью. He успела она вполне оправитъся, какъ ее уже повели подъ венецъ.

Три года юная страдалща живетъ въ пустынномъ замке Валевича, находя србе единственное утешеніе въ вере, которая разгорается въ ней съ каждыиъ днемъ все сильнее и сильнее. Наконецъ, она забеременела. Теперь у нвя – сынъ. Все оживаетъ вокругъ нея; жизнь ея сына не будетъ похожа на ея неудачную жизнь, онъ будетъ иметь право на счастье, котораго не знала она. Но неужели этому ребенку придется, какъ и ей, жить на захваченной врагомъ земле, которую нельзя назвать отечествомъ? Неужели и ему придется переносить, подобно ей, рабство и вымаливать у победителя, какъ вымаливалъ ея отець, титулы и богатство? Она хочетъ, чтобы ея сынъ былъ полякъ и свободный человекъ и для этого ея отчизна должна возстать и освободиться.

Тотъ, кто сломилъ только что Австрію и въ Аустерлице померялся силами съ Россіей, скоро столкнется съ Пруссіей и ея союзниками. Наполеонъ – провиденціальный врагъ державъ-участницъ раздела, следовательно, онъ – другъ, призванный спаситель Польши. Онъ двинулся въ походъ и каждый свой этапъ отмечаетъ победой; онъ разсеиваетъ, какъ жалкую фантасмогорію, прусскую армію, онъ вступаетъ в Берлинъ, онъ приближается къ границамъ, бывшаго королевства; тогда всеми – ею въ особенности – овладеваетъ необыкновенное возбужденіе, какая-то лихорадка энтузіазма и надежды. Валевичъ далекъ отъ источниковъ новостей: где, какъ не въ Варшаве, она сможетъ во-время узнавать все? Ея мужъ, тоже патріотъ, ездившій въ XI г. въ Парижъ посмотреть на Перваго Консула и представленный тогда ему, предлагаетъ ей ехать въ городъ. Они приезжаютъ туда, устраиваются. Домъ у нихъ поставленъ на очень приличную ногу, потому что надо соблюдать свой рангъ, а, кроме того, молодая женщина должна вступить въ светъ. Она чувствуетъ, что ей многаго не достаетъ для этого; она боится за свой французскій языкъ; она робка и не чувствуя никакой опоры ни со стороны семьи, ни со стороны знакомствъ и связей, страшно боится показаться въ светъ, а особенно боится появиться подъ Бляхой – во дворце князя Іосифа Понятовскаго, центре высшаго общества. Подчиняясь приказаніямъ мужа, она решается сделать только некоторые необходимые визиты, но этимъ и ограничивается. Она живетъ, такимъ образомъ, въ полной безвестности и, несмотря на ея красоту, никто не обращаетъ на нее вниманія.

Приходитъ весть, что скоро прибудетъ Императоръ и все волнуются, все стараются приготовить ему въ Варшаве еще лучшій пріемъ, чемъ пріемъ, оказанный въ Позене. Все перевернуто вверхъ дномъ. Наполеонъ долженъ остаться доволенъ: отъ этого зависитъ судьба Польши. Молодая жешцина желаетъ первой приветствовать его и не разсуждая, не понимая того, что делаетъ, она приглашаетъ одну изъ своихъ двоюродныхъ сестеръ сопровождать ее, вскакиваетъ въ карету и мчится, преодолевая все препятствія, въ Броне.

* * *

Проводивъ взглядомъ императорскую карету, она долго стоитъ на месте, какъ зачарованная. Чтобы заставить ее очнутъся, ея подруге пришлось окликнуть ее, толкнуть ее. Она старательно заворачиваетъ тогда въ батистовый платокъ букетъ, который поднесъ ей Императоръ, садится въ карету и возвращается къ оебе только поздно ночью.

Она твердо решила сохранить полнейшее молчаніе объ этой поездке, не представляться Императору, не присутствовать ни на одномъ празднике; она и подругу свою очень просила молчать, но та слишкомъ гордится всемъ этимъ приключеніемъ, чтобы не разсказать о немъ. Однажды утромъ князь Іосифъ Понятовскій присылаетъ къ ней узнать, въ которомъ часу ее можно видеть. Онъ приходитъ после полудня и, желая показать, что ему все известно, хохочетъ, приглашая ее на балъ, который онъ устраиваетъ. Она краснеетъ, смущенно говоритъ ему, что не понимаетъ въ чемъ дело; онъ объясняетъ ей, что за однимъ изъ обедовъ, устроенныхъ въ честь Императора, Наполеонъ обратилъ было вниманіе на княгиню Любомирскую; съ техъ поръ старались все время показывать ее ему; но Дюрокъ разсказалъ теперь, что если его повелителъ выказывалъ княгине некоторое вниманіе, то потому, что она напоминала ему одну прелестную незнакомку, виденную имъ на почтовой станціи Броне. Кто эта незнакомка? Дюрокъ разсказалъ все подробности этого происшествія, подробнейшимъ образомъ описалъ наружность и туалетъ дамы; но Понятовскій не могъ все же догадаться, терялъ уже надежду узнать, о комъ идетъ речь, когда нескромность ея спутницы поставила его на верный путь и вотъ онъ здесь.

Императоръ запомнилъ ее; она должна пріехать на балъ. Она отказывается; онъ настаиваетъ: «Кто знаетъ, – говоритъ онъ, – быть можетъ небо изберетъ васъ орудіемъ, чтобы вернуть намъ отечество!» Она решительно отказывается и онъ уходитъ раздосадованный; но какъ только онъ ушелъ, докладываютъ последовательно о прибытіи самыхъ видныхъ представителей Польши, «государственныхъ мужей, авторитетъ коихъ основанъ на уваженіи, на общемъ почтеніи и на доверіи къ нимъ, въ виду ихъ поведенія и ихъ мудрости». Каждому изъ нихъ известно, въ чемъ здесь дело и каждый разсыпается въ комплиментахъ и тонкихъ намекахъ. Мало того: на помощь имъ приходитъ супругъ. Онъ одинъ не знаетъ о томъ, что произошло въ Броне; въ ихъ настойчивости онъ видитъ ни что иное, какъ почтеніе со стороны равныхъ къ занимаемому имъ положенію, одобреніе со стороны общества за выборъ третьей жены, сделанный вне своего круга и павшій на эту молодую жешцину; онъ настаиваетъ еще решительнее ихъ, говоритъ ей, что ея робость смешна и происходитъ просто отъ непривычки къ обществу. Онъ не только проситъ, онъ приказываеть. Тогда она уступаетъ; она поедетъ на балъ. Она ставитъ съ своей стороны, лшиь одно условіе: такъ какъ все дамы уже представлены, то пусть ее не представляютъ въ отдельности, это смутитъ ее еще больше.

Наступаетъ решительный день: мужъ торопитъ ее; онъ боится пріехать, когда Императора уже не будетъ. Онъ делаетъ ей замечанія, критикуетъ ея нарядъ; онъ хотелъ бы видеть на ней что-нибудь исключительно элегантное и нарядное, а она выбрала платье изъ гладкаго белаго атласа съ газовой туникой и убрала себе волосы только діадемой изъ листьевъ. Она является. Она проходитъ по салонамъ, сопровождаемая одобрительнымъ шепотомъ гостей. Ее сажаютъ между двумя дамами, которыхъ она не знаетъ, и тотчасъ же Іосифъ Понятовскій бросается къ ней и становится позади нея: «Васъ ждали съ нетерпеніемъ, – говоритъ онъ, – вашъ пріездъ доставилъ большую радость. Ваше имя заставили повторить несколько разъ, чтобы заучить его напамять. Посмотревъ на вашего мужа, пожали плечами, говоря: несчастная жертва! и мне приказали пригласить васъ танцовать».

– Я не танцую, – отвечаетъ она. – Мне совершенно не хочется танцовать.

Князь отвечаетъ, что это приказъ, что Императоръ следитъ, исполняютъ ли его; что если она не будетъ танцовать, это скомпрометируетъ его, что успехъ бала зависитъ только отъ нея. Она отказывается все решительнее. Понятовскому остается одно: найти Дюрока и разсказать ему все; Дюрокъ докладываетъ Императору.

Вокругъ прелестной незнакомки увиваются самые блестящіе офицеры генеральнаго штаба. To, что уже не тайна для поляковъ, продолжаетъ быть тайной для французовъ. Наполеонъ пускаетъ тогда въ ходъ самыя решительныя средства, чтобы отстранить этихъ плохо осведомленныхъ соперниковъ. Больше всехъ усердствуетъ Людовикъ де Перигоръ; Императоръ подзываетъ Бертье и приказываетъ ему немедленно же послать этого адъютанта въ 6-й корпусъ въ Пассаргъ. Перигора сменяетъ Бертранъ; снова подзывается Бертье: Бертрана немедленно же отправить на главную квартиру принца Жерома, подъ Бреславль.

Между темъ танцы пріостановлены; Императоръ проходитъ салоны, разсыпая кругомъ себя фразы, которыя онъ хотелъ бы сделать любезными, но онъ занятъ совсемъ другимъ и эти любезности попадаютъ совершенно не по адресу.

У одной молоденькой девушки онъ справляется, сколько у нея детей, одну старую деву спрашиваетъ, не ревнуетъ ли ее мужъ за ея красоту, одну чудовищно толстую даму – любитъ ли она танцовать. Онъ говоритъ, какъ бы не думая, не слушая именъ, которыя ему называютъ, которыя ничего не вызываютъ у него въ уме изъ заученнаго урока, и взглядъ, и вниманіе его целикомъ направлены къ той, которая одна только и существуетъ въ этотъ моментъ для него.

Онъ приближается къ ней; соседки толкаютъ ее локтями, чтобы она встала; и, поднявшись, страшно бледная, съ опущенными глазами, она слышитъ: «Белое не идетъ къ белому, сударыня, – говоритъ онъ очень громко и прибавляетъ почти шепотомъ: – Я имелъ право ждать иного пріема после…» Она ничего не отвечаетъ.

Онъ смотритъ на нее съ минуту и идетъ дальше.

Черезъ несколько минутъ онъ уходитъ съ бала. Общество разбивается на группы; все торопятся разсказать, что сказалъ Наполеонъ той или иной даме; но особенно интересуетъ всехъ: что онъ сказалъ ей? Что означаетъ эта громко сказанная фраза? а особенно, что это за фраза, сказанная тихо, фраза, изъ которой даже наиболее близко стоявшіе услышали лишь последнее слово? Она скрывается, но въ карете мужъ начинаетъ ее разспрашивать; потомъ, въ ответъ на ея молчаніе, объявляетъ ей, что принялъ приглашеніе на обедъ, на которомъ долженъ присутствовать Императоръ. Онъ предлагаетъ ей одеться более изысканно и неожиданно разстается съ нею у входа на ея половину, въ тотъ самый моментъ, когда она уже хочетъ разсказать ему о своей необдуманной поездке въ Броне и всехъ техъ домогательствахъ, съ которыми къ ней обращаются, и о тревогахъ, которыя не покидаютъ ее.

Только что успела она вернуться къ себе, какъ ея горничная передаетъ ей следующаго содержанія записку, которую она съ трудомъ разбираетъ:

«Я виделъ только Васъ, я восхищался только Вами, я хочу только Васъ. Немедленнымъ ответомъ успокойте пылкое нетерпеніе страсти.

«Н.»

Она съ отвращеніемъ мнетъ записку, стиль которой возмущаетъ ее; но на улице кто-то ждетъ и этотъ кто то – Іосифъ Понятовскій. «Никакого ответа», – говоритъ она и посылаетъ горничную передать это; но князь не считаетъ дело потеряннымъ, идетъ за посланной, проникаетъ въ покои. Она только-только успеваетъ запереться и отвечаетъ черезъ дверь, что ея решеніе непоколебимо; она отказывается, какъ отказалась танцовать. Князь проситъ, умоляетъ, грозитъ и рискуя довести дело до скандала, стоитъ целыхъ полчаса передъ запертой дверью. Наконецъ, онъ уходитъ, совершенно взбешенный.

На другой день, какъ только она проснулась, горничная передаетъ ей вторую записку. Она не открываетъ ее, складываетъ вместе съ первой и приказываетъ отдать ихъ принесшему. Что она можетъ сделать? Ей восемнадцать летъ, она одна, некому дать ей советъ, направить ее; она защищается изо всехъ силъ, но что можетъ сделать она одна противъ всехъ? Съ утра уже ея салонъ полонъ, превращается въ какой то водоворотъ. Здесь все выдающіеся представители націи, члены правительства, маршалъ Дюрокъ. Она отказывается выйти подъ темъ предлогомъ, что у нея мигрень, упорно запирается у себя въ комнате и лежитъ на кушетке; но мужъ приходитъ въ ярость и чтобы доказать, что онъ, въ противность тому, что о немъ говорятъ, вовсе не ревнивъ, вводитъ противъ ея воли князя Іосифа и поляковъ. Въ ихъ присутствіи онъ требуетъ, чтобы она согласилась представиться, чтобы она присутствовала на обеде, на который приглашенъ. Поляки поддерживаютъ его въ одинъ голосъ. Одинъ изъ нихъ, самый старейшій, наиболее уважаемый и наиболее популярный среди членовъ правительства, пристально смотритъ на нее и говоритъ ей строгимъ тономъ: «Иеобходимо всемъ поступиаться, сударыня, передъ лицомъ обстоятельствъ, имеющихъ такое огромное, такое важное значеніе для всей націи. Мы надеемся, поэтому, что ваше недомоганіе пройдетъ ко времени имеющаго состояться обеда, отъ котораго вы не можете отказаться, если не хотите прослыть плохой полькой».

Делать нечего, приходится встать и по приказанію мужа отправиться къ г-же Вобанъ, любовнице князя Іосифа, которая должна дать ей советы относительно туалета и посвятить ее въ требованія придворнаго этикета. Это – верхъ хитрости, потому что отдать ее г-же Вобанъ, – значитъ отдать ее со связанными руками тому, кто ведетъ всю интригу, Г-жа Вобанъ не видитъ въ этомъ ничего худого и разыгрываетъ свою роль вполне искренно. Урожденная Пюже-Барбантанъ, она жила раньше въ Версале, бежала въ Варшаву во время эмиграціи и живетъ открыто со своимъ прежнимъ, вновь обретеннымъ любовникомъ; она полагаетъ, что дать любовницу Государю, – называется ли этотъ Государь Людовикъ XV или Наполеонъ, – есть самая высокая миссія, которую только можетъ выполнить куртизанка; что касается порядочности, стыдливости, долга, супружеской верности, то она никогда и не думала даже, чтобы светская женщина могла положить на одни весы подобные предразсудки и выгоды такого положенія. Впрочемъ, подобныя выгоды въ. данномъ случае не могутъ соблазнить; она чувствуетъ, что здесь необходимо действовать крайне осторожно, что съ такой добродетелью можно будетъ справиться лишь средствами, для нея непривычными, и осыпавъ свою гостью увереньями въ преданности и комплиментами, она поручаетъ ее одной молодой женщине, которая состоитъ при ней чемъ то въ роде компаньонки; разведенная жена, безъ средствъ къ жизни, хорошенькая, живая, легкомысленная, близкая по возрасту къ г-же Валевской, она обладаетъ всеми данными, чтобы понравиться ей – вплоть до самаго экзальтированнаго, самаго пылкаго – искренняго или притворнаго – патріотизма. «Все, все для этого святого дела!» – повторяетъ она каждую минуту.[19]19
  Документы, которые были у меня въ рукахъ, не говорятъ ничего объ имени этой молодой дамы, но я очень склоненъ думать, что речь идетъ здесь о г-же Абрамовичъ, которой Наполеонъ, будучи въ 1812 г. въ Вильне, поручилъ представить ему дамъ изъ местнаго общества. Въ Варшаве въ 1807 г. говорили, что г-жа Абрамовичъ, будучи очень близка съ г-жей Валевской, составляла письма, которыя последняя писала Наполеону; Императоръ будто-бы сказалъ ей по этому поводу: «Пишите мне такъ, какъ хотите, но я не хочу, чтобы въ наши съ вами отношенія вмешивалось третье лицо».


[Закрыть]

Она вкрадывается къ ней въ доверіе, овладеваетъ ея сердцемъ, которое до техъ поръ совершенно не знало дружбы, которое жаждетъ раскрыться и отдается, даже не замечая этого. Она въ прекрасныхъ отношеніяхъ съ мужемъ. проводитъ все время съ женою и когда решаетъ, что последняя поколеблена ея речами, ея громкими фразами, ея неистовымъ патріотизмомъ, читаетъ ей следующее письмо, написанное и подписанное самыми видными представителями націи, самими членами временнаго правительства:

«Сударыня, маленькія причины вызываютъ иногда большія последствія. Женщины во все времена имели большое вліяніе на міровую политику. Исторія самыхъ отдаленныхъ временъ, какъ и исторія нашего времени, подтверждаютъ намъ эту истину. Пока страсть владеетъ мужчинами, вы, женщины, будете одной изъ самыхъ страшныхъ силъ.

Будь вы мужчина, вы отдали бы вашу жизнь благородному и справедливому делу защиты отечества. Какъ женщина, вы не можете. служить ей, защищая ее физической силой, ваша природа не позволяетъ этого. Но зато существуютъ иныя жертвы, которыя вы вполне можете принести, и ихъ вы должны взять на себя, хотя бы оне были тяжки для васъ.

Думаете ли вы, что Эсфирь отдалась Агасферу изъ чувства любви? Ужасъ, который онъ ей внушалъ и который повергь ее въ обморокъ подъ его взглядомъ, доказываетъ, что нежность была не при чемъ въ этомъ союзе. Она пожертвовала собою, чтобы спасти свой народъ, и ей досталась слава этого спасенія.

Да сможемъ же и мы сказать то же о вашей славе и о нашемъ счастіи!

Разве вы не дочь, не мать, не сестра, не супруга техъ ревностныхъ сыновъ Польши, которые все соединяются съ нами въ единый національный союзъ, сила котораго можетъ быть увеличена (?) только числомъ и согласіемъ входящихъ въ его составъ. Слушайте же, сударыня, что сказалъ одинъ знаменитый человекъ, одинъ святой и благочестивый церковнослужитель, что сказалъ Фенелонъ: «Мужчины, имеющіе всю власть въ обществе, не смогутъ провести своими постановленіями ничего действитольно благого въ жизнъ. если женщины не помогаютъ имъ въ этомъ». Внемлите же этому голосу, къ которому присоединяется и нашъ, чтобы принести счастье двадцати милліонамъ человекъ».

Такимъ образомъ, семья, отечество, религія все предписываетъ уступить, все – и Старый, и Новый Заветъ. Все приведено въ действіе, чтобы ускорить паденіе молодой, восемнадцатилетней женщины, простодушной, наивной, не имеющей ни мужа, которому могла бы довериться, ни родителей, которые заступились бы за нее, ни друзей, желающихъ ее спасти. Все – въ заговоре противъ нея и, чтобы сразить ее, ей читаютъ записку Наполеона, – ту саму, которую она отказалась открыть и отослала обратно:

«Я вамъ не понравился, сударыня? Я имелъ, между темъ, право надеяться на противное. Ошибся ли я? Ваше влеченге ко мне ослабело, тогда какъ мое къ вамъ усиливается. Вы отнимаете у леня покой! О дайте немного радости счастья бедному сердцу, готовому обожать васъ. Неужели такъ трудно получить ответъ? Вы должны мне ихъ два.

"Н".

И въ тотъ моментъ, когда услужливая дама дочитываетъ эту записку, входитъ мужъ. Онъ страшно гордится успехомъ, выпавшимъ на долю его жены, и ставитъ его въ заслугу себе, ничего не понимая, совершенно не подозревая, чего ждутъ отъ нея. – потому что онъ честный человекъ; онъ снова настаиваетъ на томъ, чтобы она отправилась на обедъ. Бедное дитя прекрасно знаетъ, что этотъ шагъ будетъ решительнымъ, что онъ обяжетъ ее. Но все этого хотятъ: хорошо, она поедетъ. До самаго вечера салонъ переполненъ взволнованными посетителями, приносящими свои молчаливыя поздравленія, и, чтобы она не вздумала перерешить за ночь, около нея, словно часовой, остается до самаго утра подруга г-жи Вобанъ.

Она едетъ противъ своей воли на обедъ въ честь Императора и, садясь въ карету, утешаетъ себя темъ, что разъ она не любитъ Наполеона, ей нечего и бояться его. Когда она вошла, угодливость некоторыхъ гостей, поджидавшихъ ее, чтобы просить уже у нея покровительства, окончательно внушила ей отвращеніе къ этой ея, якобы, победе, и она еще больше укрепилась въ своемъ решеніи остаться непреклонной. Въ это время вошелъ Императоръ. Онъ былъ лучше подготовленъ, чемъ на балу и въ более подходящемъ настроеніи, чтобы быть любезнымъ съ окружающими. Но когда, быстро обойдя присутствующихъ, онъ подошелъ къ ней, и ее ему назвали, онъ сказалъ просто: "Я полагалъ, что вы нездоровы; вполне ли вы оправились?» Эта простая фраза, своей нарочитой банальностью отводившая подозренія, показалась ей, именно въ силу этого, въ высшей степени деликатной.

За столомъ она оказалась рядомъ съ Дюрокомъ, почти напротивъ Императора, который, какъ только все уселись, началъ отрывисто, по своему обыкновенію, разспрашивать одного изъ гостей объ исторіи Польши. Онъ, казалось, внимательно слушалъ ответы, возвращался къ нимъ, старался выяснить себе ихъ, ставя все новые вопросы; но говорилъ ли онъ, или слушалъ, онъ отрывалъ свой взглядъ отъ г-жи Валевской только для того, чтобы посмотреть на Дюрока, съ которымъ у него велисъ, повидимому, какіе-то немые переговоры. To, что Дюрокъ говорилъ своей соседке, было, какъ бы, продиктовано ему взглядами и некоторыми, вполне естественными жестами, которые Императоръ проделывалъ какъ бы машинально, продолжая серьезнейшую беседу о европейскихъ политическихъ делахъ. Въ известный моментъ онъ подноситъ руку къ левому борту сюртука. Дюрокъ колеблется несколько секундъ, внимательно смотритъ на своего повелителя и, наконецъ, понявъ, испускаетъ вздохъ облегченія. Речь идетъ о букете, букете, фигурировавшемъ на станціи Броне, «Что съ нимъ сталось?» спрашиваетъ Дюрокъ свою соседку.

Она спешитъ ответить, что благоговейно хра нитъ для сына цветы, которые далъ ей Императоръ. «О, – прерываетъ ее вполголоса Дюрокъ, – разрешите предложить вамъ более достойныхъ васъ». Она чувствуетъ въ этомъ намекъ, который возмущаетъ ее, и она быстро, во всеуслышаніе, отвечаетъ ему, краснея отъ стыда и гаева: «Я люблю только цветы!» Дюрокъ на мгновенье растеривается. «Хорошо, – говоритъ онъ, наконецъ, – мы соберемъ лавры на вашей родной земле и преподнесемъ ихъ вамъ». На этотъ разъ онъ оказался находчивее, онъ чувствуетъ это по ея смущенію.

А что сделалось съ ней, когда, при возвращеніи въ салоны, среди общаго безпорядка, наступившаго при выходе изъ-за стола, Императоръ приблизился къ ней и, пристально глядя на нее взглядомъ, таинственной силы котораго никогда не могъ выдержать ни единый человекъ, взялъ ея руку, сжалъ ее съ силой и сказалъ ей тихо: «Нетъ, нетъ, у кого такіе ласковые, такіе кроткіе глаза, у кого такой добрый видъ, тотъ дастъ себя уговорить, тому не можетъ нравиться мучить другого, или это – самая отъявленая кокетка и самая жестокая изъ женщинъ».

Онъ уезжаетъ; все мужчины следуютъ за нимъ, а она даетъ увезти себя къ г-же Вобанъ. Ее тамъ ждутъ. Тамъ – только посвященные, только те, что были на обеде; все они окружаютъ ее: «Онъ виделъ только васъ, онъ бросалъ въ вашу сторону пламенные взгляды». Только она одна можетъ защищать передъ нимъ дело родины; толъко она одна можетъ тронуть его, повліять на него, чтобы онъ возстановилъ Польшу. Мало по малу, словно повинуясь какому-то приказу, все удаляются. Въ тотъ моментъ, когда Дюрокъ входитъ въ салонъ, она тамъ одна съ приставленной къ ней дамой, ставшей ея тенью. Все двери заперты, Дюрокъ усаживается около нея, кладетъ ей на колени письмо и, взявъ ее за руку, ласково уговариваетъ ее: «Неужели вы отвергнете просьбы человека, никогда не знавшаго отказа? О, его слава обвеяна грустыо, и отъ васъ дависитъ заменить эту грусть минутамисчастья». Онъ говоритъ долго. Она ничего не отвечаетъ. Освободивъ свою руку, она закрыла ею лицо и плачетъ, словно ребенокь, громко всхлипывая. Но за нее отвечаетъ другая женщина, она обещаетъ, что она пойдетъ на свиданіе. И когда г-жа Валевская возмущается, она стыдитъ ее за недостатокъ патріотизма, говоритъ ей, что она плохая Полька, что Наполеону нельзя отказать въ чемъ бы то ни было и, провожая Дюрока съ новыми увереніями въ преданности, она открываетъ письмо, которое онъ принесъ и чи таетъ громко:

«Бываютъ минуты, когда чрезмерная власть тяготитъ, и я это испытываю теперь. Какъ удовлетворить порывы сердца, которое хотело бы кинуться къ вашимъ ногамъ, но которое удерживаетъ тяжесть высшихъ соображеній, парализующая самыя горячія желанія? О, если бы вы хотели!.. Только вы одна можете устранить препятствія, разделяющія насъ. Мой другъ Дюрокъ облегчитъ вамъ эту задачу.

О! Придите! Придите! Малейшее желаніе ваше будетъ исполнено. Ваша родина будетъ мне дороже, если вы сжалитесь надъ моимъ беднымъ сердцемъ.

"Н".

Такимъ образомъ, судьба ея страны въ ея рукахъ. Теперь уже не другіе, теперь онъ самъ это говоритъ. Мысль, которую вотъ уже пять дней все пережевываютъ вокругъ нея, врезывается ей въ мозгъ: отъ нея зависитъ, чтобы ея отчизна возродилась, чтобы ея нація добилась отмены гнусныхъ разделовъ, чтобы истерзанные члены соединились и чтобы Белый Орелъ вновь развернулъ свои крылья для полета. Какая мечта! Какая ослепительная мечта! Но что – она? Что должна она сделать, чтобы сыграть такую роль? Ответъ готовъ: ей надо только следовать советамъ, въ которыхъ не будетъ недостатка. Она еще борется. Какъ! Такъ отдаться! Это оскорбляетъ въ ней целомудріе. Ей отвечаютъ, что она просто на просто провинціалка, что все это – глупые предразсудки, что съ этимъ не считаются. Разве другія не готовы занять место, которое ей предложено? Почему ей упускать его? Почему сомневаться въ томъ, что она можетъ добиться благихъ результатовъ? Хотя Наполеонъ и Императоръ, онъ – мужчина, не больше и мужчина влюбленный. У нея вырываютъ, наконецъ, слова: «Делайте со мной, что знаете!»

Но только она отказывается писать, отвечать на записку. У нея нетъ физическихъ силъ на это. Ее оставляютъ одну, чтобы пойти посоветоваться, но, уходя, ее запираютъ. Что, какъ она перерешитъ и вздумаетъ бежать! Она же и не думаетъ объ этомъ: она размышляетъ или, вернее, разбитая всеми этими волненіями, грезитъ въ полудремоте.

He можетъ ли она согласиться на свиданіе, не совершая греха? He можетъ ли она, внушивъ Императору уваженіе, даже дружеское чувство къ ней, добиться его доверія, передать ему чаянія своего народа? Ведь, онъ не позволитъ себе насилія надъ нею! Она не можетъ дать ему любовь, но она принесетъ ему свое поклоненіе, энтузіазмъ, благоговейную преданность. Она все это скажетъ ёму.

И ея ничемъ не извращенное воображеніе, воображеніе восемнадцатилетней жешцины, знавшей только почти платоническія ласки семядесятилетняго мужа, устремляется въ область мечты, въ ту область, где стыдливость женщины живетъ мирно рядомъ съ целомудріемъ мущинъ, где души людскія, презревъ и отвергнувъ чувственность, общаются между собою, сближаются и сливаются воедино въ гармоніи, почти божественной.

Возвращаются. Все условлено: ей не придется ни писать, ни говорить. Но только она не уйдетъ изъ дворца. Ее оставятъ здесь на целый день и вечеромъ передадутъ темъ, которыя должны пріехать за нею. Медленно тянется время, и бедная жеящина, подъ гнетомъ ожиданія, поочередно смотрятъ то на стрелку, бегущую по циферблату часовъ, то на эту замкнутую и немую дверь, – туда, откуда принесутъ ей приговоръ къ пытке.

Въ половине одиннадцатаго кто-то стучитъ. Быстро надеваютъ на нее шляпу съ большой вуалыо, покрываютъ плащемъ и ведутъ, невменяемую, словно помешанную на уголъ улицы, где стоитъ карета. Ее подталкиваютъ, заставляютъ сесть. Мущина въ длинномъ плаще и круглой шляпе, открывшій дверцу, поднимаетъ подножку и садится рядомъ съ нею. Они едутъ, не говоря другъ другу ни слова, и останавливаются около потайной двери Большого Дворца; ее выводятъ изъ кареты; ее ведутъ, поддерживая, къ двери, которую кто-то нетерпеливо открываетъ изнутри. Ее сажаютъ въ кресло.

Передъ ней Наполеонъ. Она не видитъ его, она плачетъ. Онъ – у ея ногъ; онъ начинаетъ тихо говорить ей что-то, но вдругъ у него вырываются слова: «твой старый мужъ». Она вскрикиваетъ, бросается къ двери, хочетъ бежать; ее душатъ рыданія. При этихъ словахъ весь ужасъ, вся грубость, весь позоръ акта, который она готовится свершить, встали вдругъ передъ нею во всей ихъ реальности – осязаемые, гнусные. Онъ – удивленъ. Онъ не понимаетъ. Въ первый разъ онъ находится въ такомъ положеніи. Кто она, эта жевлцина, которая, хотя и заставила себя просить, – не особенно, впрочемъ, долго (онъ не знаетъ, какія средства здесь пущены были въ ходъ), но пришла все же ночью на свиданіе, а теперь задыхается отъ рыданій и бьется о дверь; кто она – развратница и кокетка, какихъ мало, или простушка необычайной наивности? Что это – комедія, которую съ нимъ играютъ, чтобы заставить его подороже заплатить за то, чего онъ желаетъ? Но нетъ, онъ слышитъ въ крикахъ искреннія ноты, видитъ непроизвольныя движенія, которыя не могутъ быть заученными, особенно, въ восемнадцать летъ.