Текст книги "Наполеон и женщины"

XVII. Марія-Луиза

I.

До сихъ поръ Наполеонъ смотрелъ на всехъ женщинъ, которыми обладалъ, какъ на стоящихъ ниже себя. Престижъ, который въ начале имела въ его глазахъ Жозефина, исчезаетъ, начиная съ 1806 г. Видя при своемъ дворе знатнейшихъ дамъ старой Франціи – Монморанси, Мортемаръ, Ляваль, – онъ понялъ, что такое Богарне, и научился более точно определять разстояніе между людьми. Среди его любовницъ не было ни одной, происхожденіе или известность которой могли бы льстить его тщеславію. Онъ совершенно не искалъ такихъ, а если встречалъ, то быстро въ нихъ разочаровывался и даже не доводилъ съ ними дела до конца.

Впрочемъ, велика ли была бы. въ его теперешнемъ положеніи честь отъ техъ победъ, которыя онъ могъ одержать во Франціи! Чтобы связь съ женщиной могла удовлетворять его тщеславіе, она должна соответствовать его положенію; для этого необходима, по крайней мере, девушка императорской фамиліи; и таковую онъ находитъ, когда Императоръ Австрійскій молитъ его о союзе и предлагаетъ ему въ супруги свою старшую дочь Марію-Луизу.

Это уже не то, что некогда было съ Жозефиной; это – доступъ не въ мнимый фобуръ Сенъ-Жерменъ; это – вступленіе въ семью королей, родство съ теми, кому древность рода и историческая слава даютъ власть надъ міромъ – съ Бурбонами и Габсбургами-Лотарингскими. Это значитъ, что достигнута последняя ступень, на которую оставалось подняться, чтобы сравняться, – по крайней мере, такъ ему кажется, – съ теми, которые предшествовали ему на этомъ, завоеванномъ имъ троне, чтобы связать себя съ ними названіями, какъ бы устанавливающими родственную связь. Онъ сможетъ сказать: Мой дядя, говоря о Людовике XVI; Моя тетка, говоря о Маріи-Антуанете, такъ какъ его будущая жена дважды, по отцу и по матери, – племянница королевы и короля Франціи.

Отныне его обращеніе къ императорамъ и королямъ не будетъ уже сводиться къ одному лишь этикету иллюзорнаго братства, обычному между государями: онъ будетъ действительно ихъ пасынкомъ или ихъ внукомъ, ихъ двоюроднымъ братомъ или шуриномъ: наполеоновская система, которую онъ установилъ уже на Западе и целыхъ четыре года пытался связать съ различными династическими системами посредствомъ браковъ Евгенія, Стефаніи и Жерома, будетъ соединена черезъ собственный его бракъ съ австрійской системой, какъ некогда была соединена съ нею система Бурбоновъ. Его династія потеряетъ свой случайный характеръ – ея слабое место – и черезъ несколько поколеній, когда забудется ея революціонное происхожденіе, пріобрететъ родственныя связи, которыя Наполеонъ считаетъ въ политике единственно прочными и долговечными.

Этимъ бракомъ его тщеславіе, следовательно, удовлетворено. Но какъ онъ, при его властномъ характере, уживется съ женпщной, которая, имея такихъ предковъ, будучи окружена ореоломъ такого величія, должна врожденнымъ инстинктомъ, понимать, что она есть, и чего стоитъ, должна стремиться занять достойное ея место и должна обладать той присущей принцамъ, рожденнымъ принцами, уверенностью въ непогрешимости, которой одной достаточно, чтобы возвышать ихъ. въ собственномъ сознаніи, надъ всеми людъми?

Благодаря удивительному стеченію обстоятельствъ, почва оказывается, словно нарочно, прекрасно подготовленной. Девочка, которую ему отдаютъ, совершенно не воображаетъ, что можетъ иметь иную волю, чемъ воля ея отца; она знаетъ, что ея судьба всегда будетъ находиться въ полной зависимости отъ интересовъ ея рода; что ея личность предназначена служить придачей при заключеніи какого-нибудь договора; она воспитана такъ, что приметъ, не возмущаясь, почти не разсуждая, любого мужа, котораго укажетъ ей политика.

Съ самаго детства ее для того и воспитывали.

Ее научили многимъ языкамъ: немецкому, англійскому, турецкому, чешскому, испанскому, итальянскому, французскому, даже латинскому, по-тому что никому не известно, куда занесетъ ее судьба. И чемъ обширнее у нея запасъ словъ, чемъ больше различныхъ словъ она знаетъ, чтобы выражать одну и ту же мысль, темъ меньше у нея мыслей; но это именно то, что требуется!

Ее обучали искусствамъ, доставляющимъ развлеченія – музыке и рисованію, – которыя повсюду считаются приличнымъ и благороднымъ занятіемъ для праздныхъ принцессъ.

Религіозное воспитаніе ея было чисто словеснымъ; ее принуждали къ исполненію мельчайшихъ обрядовъ, но ее ограждали отъ всякихъ догматическихъ споровъ, потому что суженый ея можетъ оказаться, въ лучшемъ случае, схизматикомъ.

Все, что относится къ вопросамъ нравственности, тщательно окутывалось густейшимъ туманомъ тайны. Эрцгерцогиня не должна знать. что въ природе существуютъ два различные пола. Прибегая къ предосторожностямъ, на которыя способны только казуисты великой испанской школы, воспитатели дошли, въ целяхъ охраненія ея невинности, до такихъ утонченныхъ требованій стыдливости, что получалось нечто, граничащее съ непристойностью. Въ птичьихъ дворахъ – только куры, ни единаго петуха; въ клеткахъ – ни одного кенаря, только канарейки; ни единаго кобеля въ апартаментахъ, только – суки. Книги – и какія жалкія! – обезврежены съ ножницами въ рукахъ, страницы, строчки, отдельныя слова вырезаны, причемъ делающимъ это даже въ голову не приходитъ, что именно надъ этими пустыми местами мечтаютъ эрцгерцогини. Правда, гувернантка, aja, a затемъ – оберъ-гофмейстерина, держатъ эти мечты на привязи.

Она распоряжается въ апартаментахъ, присутствуетъ на урокахъ, наблюдаетъ за играми, следитъ и за служанками, и за учительницами. Ни днемъ, ни ночью она не оставляетъ своей воспитанницы. Такъ какъ эта должность считается важной и связана съ политикой, то занимающее ее лицо меняется при каждой смене министровъ У Маріи-Луизы за восемнадцать легь сменилось пять гувернантокъ; но воспитаніе ведется по такимъ строгимъ и разъ навсегда установленнымъ правиламъ что, несмотря на перемены персонала оно остается неизменнымъ.

Изъ развлеченій – только то, что принято въ монастыряхъ: разведеніе цветовъ, уходъ за птичками, иногда закуска на травке съ дочерью гувернантки. Въ дни выхода – очень мирная, но очень буржуазная интимная семейная обстановка и общество старыхъ дядюшекъ, занимающихся живописью или музыкой, Никакихъ туалетовъ ни единой драгоценной вещи, ни баловъ, ни участія въ придворныхъ торжествахъ; изредка поездка куда-нибудь на сеймъ. Что особенно запечатлелось въ цамяти Маріи-Луизы, что особенно казалось ей интереснымъ, – это бегство передъ французскими нашествіями: дисциплина теряла тогда свою строгостъ, и эрцгерцоганя избавлялась отъ уроковъ.

Наполеояу отдаюгъ, такимъ образомъ, не женщину, а ребенка, пріученнаго къ такимъ строгимъ однообразнымъ и узкимъ правиламъ, что всякая дисциплина, по сравненію съ ними, покажется мягкой, и любое, даже малейшее удовольствіе – чемъ-то увдекательнымъ.

Но если воспитаніе придушило въ ней, такимъ образомъ, природу, то не следуетъ ли опасаться что природа захочеть вознаградить себя? Такое же воспитаніе получили дочери Маріи-Терезы и темъ не менее, Марія-Антуанета показала себя въ Версали, Марія-Каролина – въ Неаполе, Марія-Амелія – въ Парме. Это, конечно, такъ, но Наполеонъ думаетъ, что здесь виноваты мужья, которые не сумели взяться за дело, и у него на этотъ предметъ имеются особые планы. Пансіонерка, которую онъ получитъ, перейдетъ просто на просто изъ Шёнбруннскаго или изъ Люксенбургскаго монастыря въ монастырь Тюильери или Сенъ-Клу. Прибавится только мужъ. Те же строгія правила, то же неотступное наблюденіе; ни свободы въ отношеніяхъ, ни чтенія безъ цензуры, ни единаго посетителя-мужчины, въ заменъ aja – придворная дама и четыре красныя женщины, стоящія непрерывно, день и ночь, две – у дверей, две – въ апартаментахъ, какъ часовые предъ лицомъ непріятеля.

Такимъ образомъ, разъ ему, мужу, приходится открыть жене то, что ея воспитаніе имело целью скрыть, онъ заменитъ это охранительное неведеніе предосторожностями матеріальными: ни единый мужчина, какъ бы низко или высоко ни стоялъ онъ на общественной лестнице, не будетъ оставаться ни единой минуты съ Императрицей.

Вокругъ нея возродится во всей своей силе старинный этикетъ временъ Людовика XIV, ослабевшій, благодаря индиферентности Людовика XV и безхарактерности Людовика ХVІ. Но тогда какъ при короляхъ недоверіе прикрывалось традиціонными почестями, для чего знатнейшимъ придворнымъ дамамъ поручалось, подъ видомъ компаньонокъ, следить за королевой, Наполеонъ внесетъ въ это дело безпощадную прямоту своихъ военныхъ приказовъ и усилитъ строгость последнихъ, поручивъ исполненіе ихъ вдовамъ и сестрамъ военныхъ.

Это – не ревность, потому что онъ еще совсемъ не знаетъ ту женщину, для которой издаетъ уже законы: это – благоразумная предосторожность. Онъ говоритъ Государственному Совету: «для адюльтера достаточно канапе», и онъ убежденъ, быть можетъ, по опыту, что каждое свиданіе наедине между мужчиной и женщиной легко приводитъ къ преступленію. При такомъ недоверіи къ женщине ему должны быть по вкусу порядки, принятые на Востоке. Если онъ не можетъ, – потому что это не принято на Западе, – запереть свою жену въ гаремъ, то онъ заменяетъ евнуховъ красными женщинами и решетки – этикетомъ. За исключеніемъ названія, это – та же тюрьма. Правда, разъ жена согласна на эту тюрьму, онъ готовъ дать ей все матеріальныя блага, какихъ только она пожелаетъ: темъ хуже, если эти блага ничемъ не отличаются отъ техъ, которыя Султанъ способенъ предложить своей любимой одалиске!

Въ Вене у Маріи-Луизы не было ни элегантныхъ платьевъ, ни дивныхъ кружевъ, ни редкихъ шалей, ии роскошнаго белья; здесь – при томъ условіи, что ни единый поставщикъ нарядовъ не приблизится къ ней и выборъ будетъ делаться ея камерфрау, – она получитъ все, что французская промышленность производитъ самаго моднаго и самаго дорогого. Онъ даетъ впередъ ей почувствовать это, посылая приданое и подарки, выбранные имъ самимъ и запакованные на его глазахъ.

Здесь имеется двенадцать дюжинъ рубашекъ изъ тонкаго батиста, украшенныхъ вышивками, кружевами и валянсьенами, стоющими 19,386 фр., двадцать четыре дюжины платковъ, за которые онъ платитъ 10,704 фр., двадцать четыре кофточки ценою въ 9060 франковъ, тридцать шесть нижнихъ юбокъ – 6,354 франка, двадцать четыре ночныхъ чепчика – 5,652 франка, головные повязки, ночныя косыночки, пеньюары, утреннія косынки, платья (одно за 5,000 франковъ, вышитое на рукахъ), подушечки для булавокъ, щеточки, туалетныя салфетки и т. п. На 94,666 франковъ всякаго белья доставляютъ m-lles Лоливъ и де Бэври.

Затемъ – на 81,199 франковъ кружевъ (Алансонская шаль въ 3200 франковъ, платье изъ ан глійскаго кружева въ 4,500 фр., то же – въ 4,800, то же – въ 8,000!), 64 платья отъ Леруа, ценою в 126,976 франковъ, семнадцать кашемировыхъ шалей за 39,860 франковъ; двенадцать дюжинъ чулокъ, ценою за пару отъ 18 до 72 франковъ; шестьдесятъ паръ ботинокъ и туфель всехъ цветовъ, изъ всевозможныхъ матерій, сшитыхъ по мерке, присланной изъ Вены, и такихъ маленъкихъ, что, подвешивая ихъ на пальцы и играя ими, Наполеонъ называетъ ихъ «хорошимъ предвестникомъ».

Все, что есть изящнаго, все, что есть редкостнаго, все, что есть роскошнаго въ Париже, – законодателе вкусовъ и модъ для всей вселенной, – все предлагаетъ онъ ей: на 411,736 фр. 24 сантима нарядовъ. И каждый годъ она будетъ нметь почти столько же, потому что только на свой туалетъ она сможетъ расходовать 30,000 франковъ въ месяцъ или 360,000 франковъ въ годъ.

Въ Вене у нея было несколько жалкихъ украшеній, къ которымъ даже парижская буржуазка отнеслась бы съ пренебреженіемъ: браслеты изъ волосъ, одна парюра изъ мелкаго жемчуга, другая изъ зелёной бирюзы: – драгоценности какой-нибудъ раззорившейся принцессы. Въ Париже она будетъ иметь алмазы, какихъ не имела никогда ни одна государыня: тринадцать алмазовъ, украшающихъ ковъ, колье въ 900,000 фр., две подвески въ 400,000 франк., полная, еще более богатая парюра, состоящая изъ діадемы, гребня, пары сережекъ, двухъ нитокъ алмазовъ и пояса: парюра, въ составъ которой входятъ 2,257 брилліатовъ и 306 розъ. Она будетъ иметь парюру изъ изумрудовъ и брилліантовъ въ 289,865 франковъ, затемъ таковую же изъ опаловъ и брилліантовъ стоимостью въ 275,953 франка, затемъ еще одну изъ рубиновъ и брилліантовъ, одну изъ бирюзы и брилліантовъ, не считая парюры изъ алмазовъ, преподнесенной короннымъ казначействомъ, ценою въ 3,325, 724 франка.

Въ Австріи она жила въ совершенно простыхъ комнатахъ; она найдетъ во Франціи апартаменты, украшеніе которыхъ производилось по приказанію и подъ непосредственнымъ наблюденіемъ Императора; последній приказалъ обить ихъ совершенно наново, и такъ, чтобы ничто не напоминало о прежней обитательнице ихъ; она найдетъ въ любомъ изъ дворцовъ апартаменты, обставленные одной и той же мебелью, необходимой для повседневнаго употребленія, чтобы она везде могла житъ такъ, какъ привыкла, и иметь подъ рукой те же предметы. Онъ самъ выбиралъ вещи и наблюдалъ за установкой ихъ. Онъ этимъ очень гордится и каждаго своего гостя приглашаетъ все осмотреть. Въ Тюильери онъ вместе съ Баварскими Королемъ и Королевой вступаетъ на узенькую, совершенно темную лестницу, ведущую изъ его кабинета въ комнату Императрицы; Король, со своимъ большимъ животомъ, спускается по ней бокомъ съ великимъ трудомъ; когда они приходятъ, все еще въ темноте, внизъ, дверъ оказывается запертой, и трое Величествъ поворачиваютъ обратно, чтобы подняться, не безъ усилій, вверхъ, въ обратномъ порядке. Въ Колтьене онъ тоже самъ показываетъ Вестфальской королеве ванную комнату, меблированную и обтянутую индійскимъ кашемиромъ: на 400,000 франковъ кашемира!

Оберегая, въ согласіи съ общимъ характеромъ воспитанія, и ея желудокъ, гувернантки запрещали ей всякія лакомства; онъ знаетъ, что она болыпая лакомка, какъ и вообще Венки, которыя въ любое время готовы истреблять пирожное и кофе съ молокомъ, онъ изменяетъ, въ угоду ей, свой обычный столъ, отводитъ более видное место пирожнымъ, конфектамъ, печенію, вообще, кондитерскимъ изделіямъ.

Она щедра, но до сихъ поръ не могла дарить ничего, кроме техъ мелкихъ работъ, которыя сама же исполняла. Она сможетъ теперь осыпать подарками своего отца, своихъ братьевъ и сестеръ, мачиху и всехъ своихъ, сможетъ посылать имъ ежегодно болыпе, чемъ на двести тысячъ франковъ, парижскихъ изделій – туалетныя принадлежности, фарфоръ, книги, несессеры, мебель. Онъ самъ, еще до ея пріезда, далъ къ этому сигналъ.

Она не можетъ знать, любитъ ли она спектакли, потому что никогда ее не водили на нихъ; но она не была бы верна своему времени и своей стране, если бы не полюбила ихъ. Теперь он будетъ пользоваться спектаклями, – музыкой или комедіей, – когда ей будетъ угодно; она сможетъ ездить съ нимъ въ театры, или заставлять актеровъ играть во дворцахъ. Еще что? Все, что она захочетъ: собаки, птицы, учителя музыки, живописи или вышиванія, эстампы, редкости – все въ ея распоряженіи – лишь бы она подчинилась дисциплине гарема, лишь бы согласилась вести такую жизнь, – жизнь, какую вела, къ тому же, и раньше. Она сможетъ выходить изъ этихъ рамокъ только для большихъ гражданскихъ и религіозныхъ торжествъ, для большихъ баловъ, для спектаклей, для пріемовъ, охоты, для дачной жизни, для торжественныхъ путешествій. Она будетъ появляться, словно божество, во всемъ своемъ величіи, въ разубранномъ алмазами придворномъ платье, охраняемая кортежемъ изъ дамъ и сановниковъ, созерцаемая народами, словно идолъ, лишь издали и снизу.

Такъ золотитъ онъ для нея решетки и украшаетъ тюрьму, такъ мечтаетъ онъ сохранить въ ней ребенка, забавляя ее игрушками; такъ регулируетъ онъ до мелочей всю ея жизнь, чтобы она перешла, не замечая этого, отъ положенія эрц-герцогини, пленницы въ Шенбрунне, къ положенію Императрицы – пленницы въ Париже; такъ обезпечиваетъ онъ себе падающій на нее долгъ верности и претендуетъ поставить жену Цезаря выше и вне упрековъ. И если онъ действуетъ подобнымъ образомъ и съ такой строгостью, то не столько какъ супругъ, сколько потому, что онъ памятуетъ о своемъ грядущемъ отцовстве и готовится къ роли основателя династіи. Жена, которую онъ запираетъ подъ охраной четырехъ красныхъ женщинъ, имеетъ, по его замыслу, спеціальную, можно сказать, единственную миссію: быть матерью, благодаря ему. Она – форма, предназначенная принимать и развивать династическое семя, и все его предосторожности имеютъ целыо обезпечить и доказать законность происхожденія этого семени. Наполеонъ не такъ уже неправъ, потому что въ этомъ – вся доктрина монархизма.

Что Марія-Луиза станетъ матерью, онъ въ этомъ не сомневается. По этому поводу онъ собралъ самыя подробнейшія сведенія. Помимо того, что «она прекрасно сложена», ея родъ даетъ ей хорошіе примеры. У ея матери было тринадцать детей, у ея бабушки – семнадцать, у ея прабабушки – двадцать шесть. Это, какъ сказалъ онъ Шампаньи, какъ разъ такое «чрево», на какомъ онъ хотелъ жениться. За себя онъ спокоенъ. Въ его активе имеется два неоспоримыхъ факта, и всякія тревожныя сомненія устранены. Пусть же едетъ, пусть едетъ скорее та, которая обезпечитъ ему наследственность его трона и завоюетъ будущее его роду!

Но понравится ли ему эта женщина? Сможетъ ли онъ физически желать ее и въ какой степени? Изъ Вены ему прислали ея портретъ: это девушка съ длинными белокурыми волосами, разделенными на лбу на две спускающіяся книзу густыя пряди; лобъ довольно высокій, глаза – цвета синяго фаянса, лицо со следами оспы и съ легкимъ румянцемъ; носъ у переносицы несколько вдавденный, губы толстыя, подбородокъ тяжелый и выдающійся впередъ, зубы белые, довольно редкіе и съ наклономъ впередъ, красивая, но очень полная грудь, совсемъ, какъ у кормилщы; плечи широкія и белыя; руки худыя, кисть руки маленькая, прелестныя ноги. Для женшины она высока: пять футовъ, два дюйма (1 м., 674 миллим.), всего лишь на четыре линіи (9 миллим.) ниже его. Скорее – представительная женщина, но ни изящества, ни граціи, ни привлекательности въ ней нетъ. Это придетъ со временемъ, – думаетъ онъ, – какъ и тонкій вкусъ, и уменіе держать себя. Впрочемъ, надменность въ обхожденіи не отталкиваетъ его, онъ видитъ въ этомъ нечто царственное. Для него прежде всего важно, чтобы все видели, глядя на нее, какого она происхожденія. Когда Леженъ, адъютантъ Бертье, пріезжаетъ, за несколько дней до прибытія Императора, въ Компьень, Наполеонъ велитъ принести портретъ, полученный имъ изъ Вены, и подробнейшимъ образомъ допрашиваетъ Лежена, который оказывается, на счастье, не только солдатомъ, но и художникомъ, о степени сходства портрета съ нею. Леженъ показываетъ тогда, нарисованный имъ, ея профиль, и Наполеонъ, взглянувъ, восклицаетъ: «О, это какъ разъ австрійская губа!» Онъ беретъ со стола одну изъ сложенныхъ на немъ медалей съ изображеніемъ Габсбурговъ, сравниваетъ профили и восторгается: Это – жена, какой онъ желалъ, это – Императрица!

Съ техъ поръ, какъ договоръ заключенъ, съ техъ поръ, какъ онъ видитъ, что исполняется его мечта, онъ дрожитъ оть нетерпенія осуществитъ ее вполне. Тщетно проделываетъ онъ ежедневно, чтобы разсеяться, десять-двенадцать миль, охотясь съ борзыми; эта мысль всюду преследуетъ его; онъ говоритъ объ этомъ всемъ и каждому, онъ хочетъ, чтобы приготовленія къ пріему были окончены, когда они еще не начаты. Когда въ Лувре, при устройстве часовни въ Большпомъ Салоне, ему докладываютъ, что не знаютъ, куда поместитъ огромныя картины, онъ отвечаетъ: «Сжечь ихъ, только всего». Онъ заботится – онъ – о томъ впечатленіи, которое онъ произведетъ; онъ заказываетъ себе у Леже, портного Мюрата, придворный костюмъ, покрытый шитьемъ, который такъ стесняетъ его, что онъ не можетъ носить его. Онъ велитъ позвать другого сапожника, чтобы, заказать себе более тонкіе ботинки: онъ хочетъ научиться вальсироватъ и танцуетъ до тошноты. Какъ пишетъ Екатерина Вестфальская своему отцу: «Здесь творятся такія вещи, какихъ ни я, ни вы и вообразить не могли бы».

И по мере того, какъ поездъ Императрицы, следуя изъ Вены, едетъ по Германіи, потомъ въезжаетъ во Францію, его нетерпеніе растетъ. Онъ хочетъ держать въ своихъ объятьяхъ эту жешцину: гораздо болыпе, чемъ жешцину, – то, что это женщина представляетъ. Въ каждый изъ городовъ, путь черезъ которые онъ самъ наметилъ, часъ за часомъ, и въ которомъ останавливается Марія-Луиза, онъ шлетъ пажей, шталмейстеровъ, камергеровъ съ письмами, цветами, дичью, имъ убитою. Изъ каждаго – онъ ждетъ писемъ, писемъ отъ Императрицы, писемъ отъ Бертье, писемъ отъ своей сестры Каролины, которая везетъ ему жену, писемъ отъ дамъ, отъ шталмейстеровъ, отъ префектовъ. Онъ былъ бы радъ письмамъ отъ пажей, оть лакеевъ, отъ почтальоновъ.

Въ конце-концовъ, онъ не выдерживаетъ. Марія-Луиза ночевала въ Витри 26 марта. 27-го она должна прибыть въ Суассонъ, только 28-го должна произойти встреча. Церемоніалъ последней уже отпечатанъ. Павильонъ, въ которомъ заочно соединенные супруги должны встретиться, построенъ и разукрашенъ. Приказано явиться войскамъ. Приготовлены обеды. Города ждутъ. Но что ему до этого! 27-го утромъ онъ выезжаетъ съ Мюратомъ изъ Компьена безъ эскорта, безъ свиты, подъ проливнымъ дождемъ. И подъ порталомъ Курселльской церкви онъ ждетъ.

Вотъ огромный берлинъ, запряженный восьмеркой, останавливается для перепряжки. Наполеонъ подходитъ. Дежурный шталмейстеръ докладываетъ о немъ. Каролина представляетъ его. Спускается подножка. Императоръ, весь мокрый, – въ карете. Пускаются въ путь, мчатся, минуя деревни, где меры стоятъ въ ожиданіи на своихъ постахъ, съ заготовленной речью въ руке; проскакиваютъ принявшіе праздничный видъ города, где стынетъ обедъ, прекрасный обедъ, заказанный Боссе. He евши, въ десятомъ часу вечера, пріезжаютъ въ Компьень; Императоръ сокращаетъ речи, представленія, приветствія, Онъ ведетъ Марію-Луизу въ ея внутренніе апартаменты.

Тамъ ей приходится вспомнить урокъ, преподанный ей отцомъ: «принадлежать вполне своему мужу и во всемъ ему повиноваться!!..»

На завтра, въ полдень, онъ приказываетъ женщинамъ, которыя служатъ Императрце, сервировать ему завтракъ около ея постели. Въ этотъ день онъ говоритъ одному изъ своихъ генераловъ: «Дорогой мой, женитесь на Немке. Это самыя лучшія женпцшы на свете – нежныя, добрыя, наивныя и свежія, какъ розы».

Думалъ ли онъ о томъ, что окружающіе будутъ удивлены темъ, что онъ принялъ въ серьезъ бракъ по уполномочію и не подождалъ даже техъ обрядовъ, которые должны были последовать? Но здесь у него есть готовое оправданіе: «Генрихъ IY, – говоритъ онъ, – поступилъ точно такъ же»; и это – ответъ на все.

II.

«Я не боюсь Наполеона, – говоритъ Марія-Луиза Меттерниху черезъ три месяца после свадьбы, – но мне начинаетъ казаться, что онъ боится меня».

Этихъ трехъ месяцевъ было, следовательно, достаточно, чтобы разогнать ту жестокую тревогу, которая терзала ее отъ Вены до Компьени въ такой степени, что у нея нарушились все физіологическія функціи, и чтобы совершенно переменить роли. Но какъ это понять? Онъ боится – онъ! – восемнадцатилетней девушки, которую онъ взялъ безъ всякихъ церемоній, по гусарски, въ тотъ самый вечеръ, когда она прибыла, не дождавшись полагавшихся светскихъ и церковныхъ обрядовъ? Это было, несомненно, импульсивное движеніе и чемъ сильнее онъ чувствуетъ въ глубине души робость и смущеніе, темъ больше склоненъ онъ вы сказывать грубость. He столько женщиной хотелъ онъ обладать, сколько темъ, что эта женщина изъ себя представляла. Чувственности было довольно мало въ его желаніи обладать ею; его честолюбіе придало желанію пылкость. Обладать этой женщиной – это было неисполнимое, неосуществимое, и вотъ почему онъ овладелъ ею сейчасъ же, какъ только она попала въ его руки, словно боясь, чтобы она не ускользнула отъ него. Такъ поступалъ онъ и при другихъ обстоятельствахъ – въ Каире и въ Варшаве, где річь шла не о такой новобрачной, где желаніе было чисто физическое.

Но почти тотчасъ же начинается реакція. Женщина, которую онъ взялъ, овладеваетъ теперь имъ. Чувственность, не игравшая прежде почти никакой роли, теперь господствуетъ. Онъ хочетъ быть любимымъ, боится, что не любимъ или что можетъ показаться таковымъ.

Онъ не довольствуется уже теломъ, которымъ онъ овладелъ и которымъ обладаетъ; онъ хочетъ к душу, онъ хочетъ также, чтобы эта женщина заявила во всеуслышаніе, что она съ нимъ счастлива. Однажды утромъ, въ Тюильери, онъ приказываетъ позвать Меттерниха и запираетъ его съ Императрицей; черезъ часъ онъ открываетъ дверь и входитъ, смеясь: «Ну, хорошо ли побеседовали? Много ли худого говорила обо мне Императрица? Что она, смеялась или плакала? Я не спрашиваю у васъ отчета. Это вашъ секретъ». Но это не мешаетъ ему, на другой же день, допрашивать Меттерниха и, когда последній отказывается отвечать, основываясь на слове самого Императора, Наполеонъ говоритъ: «Императрице не на что жаловаться; я надеюсь, что вы передадите это вашему Императору, и что онъ поверитъ Вамъ болыпе, чемъ другимъ».

Подбирая себе, такимъ образомъ, свидетелей, приподнимая предъ ними завесу, онъ въ действительности не Императора Франца хочетъ услокоить, но самого себя. Онъ хочетъ убедить себя, что его жена вся, целикомъ, отдалась ему, что у нея нетъ никакихъ заднихъ мыслей, что ей нравится та чисто буржуазная, какъ онъ говоритъ самъ, жизнь, которую онъ заставляетъ ее вести, что, следовательно, онъ найдетъ около нея то семейное счастье, къ которому стремится.

Между темъ, эта женщина съ ранняго детства испытывала на себе вліяніе недоброжелательства къ нему и разделяла это недоброжелательство. Ея «maman» разсказывала ей, когда ей было шесть летъ, что Монсинъоре Бонапарте бежалъ изъ Египта, дезертировавъ изъ арміи, и сделался Туркомъ. Она была твердо уверена въ томъ, что онъ бьетъ своихъ министровъ, что онъ собственноручно убилъ двухъ своихъ генераловъ.

Годъ, предшествовавшій ея свадьбе, – годъ, который былъ свидетелемъ Экмуля, бомбардировки Вены, свидетелемъ Эсслинга и Ваграма, – она считала последнимъ годомъ жизни вселенной, и Антихристомъ былъ Наполеонъ. «Гневъ задушилъ бы меня, – писала она после Спаима, – если бы мне пришлось обедать съ однимъ изъ его маршаловъ». Когда свершился разводъ, она ни на одно мгновеніе не допускала мысли, чтобы речь могла идти о ней. «Папа, – говорила она, – слишкомъ добръ, чтобы принуждать меня въ такомъ важномъ деле». Она жалела заранее ту несчастную принцессу, которую онъ выберетъ, «такъ какъ была уверена, что не она окажется жертвой политическихъ разсчетовъ». Когда новость о ея замужестве начала пріобретать определенность, она писала одной своей подруте детства: «Молитесь за меня». и она прибавляла: «Я готова пожертвовать моимъ личнымъ счастьемъ на благо Государству». У нея спросили ея мненіе, но только для формы. Эрцгерцогини не имеютъ мненій помимо мненій ихъ отца. Она подчинилась; но Наполеонъ, темъ не менее, долженъ былъ представляться ея воображенію людоедомъ волшебныхъ сказокъ. Подумайте: онъ – порожденіе Революціи; онъ четыре раза разбивалъ на голову, разрывалъ на части ея родину; онъ два раза победителемъ вступалъ въ Вену; онъ заставилъ ея отца – императора, Его Апостолическое Императорское Величество! идти къ нему въ лагерь молить о мире; все ея чувства аристократки и патріотки, принцессы и дочери, все, что есть самаго священнаго въ человеческой душе и самаго чуткаго – въ гордости аристократа, все должно было порождать въ ней отвращеніе къ нему.

Но после того, какъ онъ на ней женился, неизвестно, думаетъ она объ этомъ, или нетъ; настолько воспитаніе, полученное ею, сделало ее автоматомъ, настолько не богатъ запасъ идей въ ея бедномъ мозгу; настолько пробуждается и беретъ въ ней верхъ, съ первыхъ же дней – чувственность. Приходится спросить себя, не правъ ли былъ Наполеонъ, думая, повидимому, что, если – Марія-Луиза и питала некоторое отвращеніе къ своему замужеству, то это было отвращеніе чисто физическое. «Ей всегда разсказывали, – говоритъ онъ, – что по внешности и возрасту Бертье вполне похожъ на меня. Она проговорилась, что нашла, къ счастыо, разницу». Смыто ли и стерто ли все прошлое темъ, что эрцгерцогиня стала физически его женой, что физически мужъ не оказался ей непріятенъ? Кто знаетъ? Какъ это ни мало вероятно, но съ Маріей-Луизой это могло произойти.

И Наполеонъ старается доказывать ей, что онъ хорошій мужъ. Съ самаго же начала Консулъства онъ упразднилъ общую съ Жозефиною спалъню, ссылаясь на свои занятія, на необходимость работать. Въ действительности же онъ сделалъ это, чтобы иметь больше свободы. Если бы Марія-Луиза потребовала, онъ согласился бы снова быть на привязи, «потому что, – говоритъ онъ, – это – несомненное достояніе, неоспоримое право женщины»; но тогда, какъ онъ постоянно зябнетъ въ комнатахъ и приказываетъ топить летомъ почти такъ же, какъ зимой, она, получившая суровое воспитаніе въ огромныхъ, холодныхъ дворцахъ, расположенныхъ въ окрестностяхъ Вены, совершенно не переноситъ жары. Часто онъ, съ нежностью молодого мужа, говоритъ ей: «Луиза, ложись у меня», а она со своимъ резкимъ немецкимъ акцентомъ, отвечаетъ ему: «Тамъ слишкомъ жарко». Иногда, сойдя въ комнату жены, онъ приказываетъ зажечь тамъ огонь; Императрица, входя къ себе, велитъ погасить его, и, такъ какъ «Ея Величество находится у себя», то красныя женщины повинуются ей, и Императоръ, которому холодно, уходитъ.

При такихъ условіяхъ ему легко было бы изменятъ ей, но онъ почти и не думаетъ объ этомъ, a если и думаетъ, то прячется при этомъ, какъ обанкротившійся должникъ. Несомненно въ 1811 г. онъ интересуется, повидимому, принцессой Альдобрандини-Боргезе, m-lle де ля Рошфуко, которую выдалъ замужъ съ приданымъ въ 800,000 франковъ за шурина Полины и включилъ въ придворный штатъ. Но въ этой молодой женщине его привлекаютъ только ея юность, бойкость и изящество. По крайней мере, есть основанія думать такъ. Повидимому, его влечетъ также къ герцогине Монтебелло, статсъ-даме при Императрице, и объ этомъ много шумятъ въ частной переписке, но все это очень маловероятно и къ тому же онъ, повидимому, не нравится герцогине. Въ действительности, онъ позволяетъ себе разве какія-нибудь случайныя схожденія, покрытыя мракомъ неизвестности, о которыхъ никто не говоритъ, потому что никто о нихъ ничего не знаетъ.

Въ Кане, во время путешествія въ Нормандію, встреча – первая ли? – съ г-жей Пелляпра, женой начальника казначейства въ Кальвадосе, фигурировавшаго въ процессе Тестъ-Кюбьера. Онъ увидится съ ней снова въ Ліоне въ 1815 г., при возвращеніи съ Эльбы, и тогда памфлетисты будутъ вволю забрасывать грязью «г-жу Вентрпля».[21]21
  Ventreplat – угодница, подхалимка, – Прим. перев.


[Закрыть] Въ Сенъ-Клу – мимолетное приключеніе съ некоей Лизой Б…, (нечто въ роде лектрисъ былого времени), но безъ схожденій: самое болыпее, три или четыре раза разговоры съ глазу на глазъ. Вотъ и все.[22]22
  Въ другомъ полушаріи наделало некотораго шума мнимое письмо Наполеона, найденное въ душегрейке, которую носила некая г-жа Амели Боншанъ, умершая въ Порто Авегре (Бразилія) сто одного года отъ роду. На заметку, появившуюся по ѳтому поводу 15 декабря 1894 г. въ газете О. Paiz, въ Ріо-де-Жанейро, указалъ мне одинъ изъ моихъ корреспондентовъ въ Новомъ Орлеане, почтенный г. Алленъ Эетисъ; но это письмо, перепечатанное въ Focha Nova, a позже и во многихъ итальянскихъ газетахъ, кажется мне апокрифическимъ. Написано оно было, будто-бы въ обстановке разгрома во время бегства изъ Россіи; Наполеонъ, будто-бы, объявляетъ себя въ немъ побежденнымъ Цезаремъ и изливается въ жалобахъ по поводу своего паденія; это совсемъ не въ его характере.


[Закрыть] Его верность жене настолько несомненна, что каждому встречному онъ показываетъ теперь въ Компьене внутренніе апартаменты, соединенные замаскированной дверью съ коридоромъ, где помещаются комнаты для пріезжающихъ въ гости дамъ, и который сообщается съ его апартаментомъ потайной лестницей, по которой поднимались прежде благосклонныя визитерки.