Текст книги "Наполеон и женщины"

Отъ двери, въ которую она вцепилась, онъ насилыю, но бережно, ведетъ ее, сажаетъ въ кресло и голосомъ, уже гораздо более нежнымъ, въ которомъ лишь на мгновенія и противъ его воли прорывается привычный ему повелительный тонъ, онъ, избегая словъ и образовъ, могущихъ ее задеть, выискивая обороты и выраженія, которые не могутъ причинить ей боли, начинаетъ последовательно допрашивать ее и непреодолимой логикой своихъ вопросвъ вырываетъ у нея обрывки ответовъ, которыми пользуется для своихъ новыхъ вопросовъ. По своей ли воле отдалась она тому, чье имя носитъ? He изъ любви ли къ богатству и знатности? Кто заставилъ ее соединить свою юность, свою едва расцетшую красоту съ отжившей, почти восьмидесятилетней старостью? Ея мать хотела этого брака! «Ho y тебя могло явиться раскаяніе!» – восклицаетъ онъ. Тогда она ищетъ убежища въ религіи. «Что было закреплено на земле, то можетъ быть расторгнуто только на небесахъ». Онъ начинаетъ смеяться, она возмущается и плачетъ еще сильнее.

Но что же это, въ конце-концовъ? Что это за неведомый ему плодъ, отъ котораго онъ еще никогда не вкушалъ? Какъ! Женщина, желающая остаться верной своему мужу, верной своей религіи, эта женщина – здесь, у него, ночью къ его услугамъ! Это – тайна, онъ хочетъ немременно раскрыть ее и снова еще настойчивъе задаетъ свои вопроеы: какое воспитаніе она получила, какую жизнь вела въ деревне, какое общество посещала, каковы ея мать, семья – онъ хочетъ все знать и прежде всего – имя, которое она получила при крещеніи, имя Маріи, которымъ онъ отныне всегда будетъ называть ее.

Въ два часа утра стучатъ въ дверь: «Какъ! Уже?» говоритъ онъ. – Ну, моя нежная, моя скорбная голубка, осуши свои слезы, иди отдохни. He бойся больше орла, въ твоемъ присутствіи у него иныхъ силъ, кроме страстной любви, но любви, которой нужно прежде всего твое сердце. Ты, въ конце-концовъ, полюбишь его, потому что онъ будетъ для тебя всемъ, всемъ, слышишь?" Онъ помогаетъ ей завязать плащъ, ведетъ ее къ двери, но тамъ, положивъ руку на щеколду и грозя не открыть, заставляетъ ее поклясться, что она придетъ и завтра.

Ее отвозятъ домой: она немного успокоилась, страхъ почти исчезъ. Ей кажется, что ея химера облекается въ плоть и кровь, что ея мечта осуществляется. Онъ былъ добръ, онъ былъ неженъ, нисколько не грубъ; онъ пощадилъ ее сегодня вечеромъ, почему онъ не пощадитъ ее завтра?

Въ девять часовъ утра приставленная къ ней дама уже у ея изголовья. Въ рукахъ у нея большой пакетъ, и она таинственно разворачиваетъ его, тщательно заперевъ двери. Она вынимаетъ изъ него несколько футляровъ, обтянутыхъ краснымъ сафьяномъ, оранжерейные цветы, перемешанные съ ветками лавра, и запечатанное письмо. Но лишь только извлекла она изъ футляровъ великолепный алмазный цветокъ и алмазную гирлянду, только что она успела повернуть въ рукахъ эти украшенія, чтобы показать игру камней, – какъ г-жа Валевская, бывшая еще въ постели, вырываетъ ихъ у нея изъ рукъ и съ силою бросаетъ въ другой конецъ комнаты. Она требуетъ, чтобы сію же минуту отнесли обратно все эти драгоценности. Ее считаютъ, значитъ, продажной, думаютъ, этого достаточно, чтобы она сдалась? Но это мало смущаетъ посредницу; она распечатываетъ письмо и читаетъ его.

«Марія, моя нежная Марія, моя первая мысль – о тебе, мое первое желаніе – видеть тебя. Ты придешь опять, да? Ты мне это обещала. Если нетъ, орелъ прилетитъ къ тебе! Я увижу тебя за обедомъ, мой другъ предупредилъ меня объ этомъ. Соблаговоли принять этотъ букетъ, пусть онъ станетъ таинственой связью, тайно соединяющей насъ среди окружающей насъ толпы. И подъ взглядами целой толпы мы сможемъ понимать другъ друга. Когда я положу руку на сердце, знай, что оно все занято тобою и въ ответъ мне ты прижмешь руку къ букету! Люби меня, милая моя Марія, и пусть никогда твоя рука не оставляетъ букета!

«Н.»

Но что бы ни было въ этомъ письме, ее не заставятъ принять брилліанты, ни даже цветы, ни даже лавры. У нея есть готовое оправданіе: букетъ на груди полагается только на балахъ, а она едетъ на обедъ. Избавиться же отъ этого обеда у нея нетъ никакой возможности. У всехъ окружающихъ ее головы идутъ кругомъ, все охвачены честолюбивыми замыслами; ея семья опъянена, ея мужъ попрежнему совершенно слепъ: онъ не имеетъ ни малейшаго представленія о той игре, которая ведется вокругъ него, и более горячо, чемъ кто-либо, жаждетъ новыхъ почетныхъ приглашеній.

Она является; все бросаются къ ней, смотрятъ на нее, представляются ей. Ей кажется, что все эти незнакомые люди знаютъ, что произошло накануне. Императоръ уже здесь. Онъ, видимо, чемъ-то недоволенъ; онъ хмуритъ брови; онъ смотритъ на бедную женщину злымъ взглядомъ, – пронзительнымъ и испытующимъ, мечущимъ молніи.

Вдругъ она видитъ, что онъ быстро направляется къ ней; вся дрожа при мысли, что здесь, на глазахъ у всехъ, можетъ произойти какая-нибудь сцена, какая-нибудь непоправимая вспышка, она опоминается и прикладываетъ руку къ тому месту, где долженъ былъ быть букетъ. И сразу выраженіе лнца его смягчается, гаснетъ пламя въ глазахъ, рука отвечаетъ подобнымъ же знакомъ и, передъ темъ, какъ пройти къ столу, онъ подзываетъ Дюрока и что-то говоритъ ему на ухо.

Лишь только она села, какъ и на предыдущемъ обеде, рядомъ съ маршаломъ, последній начинаетъ упрекать ее за то, что на ней нетъ букета; но она отвечаетъ наступленіемъ по поводу брилліантовъ: она не приметъ никакого подарка въ этомъ роде, пусть это будетъ известно разъ навсегда! Какъ могла бы она осмелиться только показаться съ этими украшеніями? Одно только могло бы дать удовлетвореніе ея чувствамъ обожаній и преданности – это надежда на лучшее будущее для ея страны. «Разве Императоръ, – отвечаетъ Дюрокъ, – не далъ вамъ этой надежды? И онъ напоминаетъ о целомъ ряде актовъ, которые уже и теперь значатъ больше всякихъ обещаній. А что касается того, любитъ ли онъ ее, такъ разве она можетъ въ этомъ сомневаться? И сейчасъ, какъ разъ, онъ смотритъ только на нее. Въ то время, какъ онъ занятъ, повидимому, исключительно общимъ разговоромъ, вопросами, которые онъ задаетъ, и ответами, которые получаетъ, онъ не перестаетъ держать руку на сердце. Онъ только что подзывалъ къ себе. Дюрока, сказалъ ему что-то на ухо; онъ просилъ его непременно напомнить ей, что она обещала придти вечеромъ. И потомъ, – разсужденія о тщете величія, о потребности такого Государя, какъ Императоръ, иметь около себя сердце, которое понимало бы его, о томъ, какъ прекрасна эта миссія, выполнить которую хотела бы каждая женщина…

Она пришла одинъ разъ, она должна придти опять. Принимаіотъ те же лредосторожности я точно такимъ же образомъ везутъ ее. Она входитъ. Онъ мраченъ, озабоченъ. «Наконецъ, вы – здесь, – говоритъ онъ, – я уже не надеялся увидеть васъ». Онъ снимаетъ съ нея плащъ, беретъ у нея шляпу, усаживаетъ въ кресло, потомъ, стоя передъ нею, требуетъ у нея одравданій. Зачемъ она ездила въ Броне? Зачемъ она старалась заронить въ него чувство, котораго сама не разделяла? Почёму она отвергла его цветы, даже лавры? Что она съ ними сделала? Онъ связывалъ съ ними надежду провести столько интересныхъ минутъ, и она его лишила ихъ. Его рука все время лежала на его сердце, а ея рука была неподвижна; только одинъ разъ она ответила. И въ бешенстве ударивъ себя по лбу, онъ крикнулъ ей: «Вотъ она – Полька! Вы подтверждаете мой взглядъ на вашу націю!»

Глубоко взволнованная такимъ пріемомъ, страшно смущенная этими словами, она робко проситъ: «О, Государь, рада Бога, скажите мне вашъ взглядъ».

И онъ говорятъ тогда, что считаетъ Поляковъ увлекающимися и легкомысленными. Bсe y нихъ делается изъ прихоти, у нихъ ни въ чемъ нетъ последовательности. Ихъ пылкій энтузіазмъ шуменъ и порывистъ, они не умеютъ управлять имъ, не способны сделать его стойкимъ. И этотъ портретъ – ея портретъ. Разве не полетела она, какъ сумасшедшая, взглянуть на него при его проезде? Онъ отдалъ свое сердце за этотъ нежный взглядъ, за эти страстныя слова, а она – она скрылась.

Сколько онъ не искалъ ее, онъ не могъ найти и когда она, наконецъ, пришла – одной изъ последнихъ – она была холодна, какъ ледъ. Пусть же она знаетъ: каждый разъ, когда онъ считалъ какую-нибудь вещь невозможной, онъ желалъ ее еще более страстно. Ничто не можетъ остановить его. Сама по себе мысль о невозможности разжигаетъ въ немъ страсть, и онъ продолжаетъ наступать. Онъ привыкъ, чтобы все съ готовностью уступало его желаніямъ, сопротивленіе, которое она ему оказываетъ, доставляетъ ему страданіе.

Мало по малу онъ воспламеняется; гневъ – подлинный или показной – туманитъ ему голову: «Я хочу, пойми ты это, хочу заставить тебя любить меня! Я возродилъ имя твоей родины: ея стволъ стоитъ еще благодаря мне. Я сделаю больше. Но знай: такъ же, какъ эти часы, – которыя у меня сейчасъ въ руке и которыя я разбиваю на твоихъ глазахъ, – такъ же, какъ они, погибнетъ ея имя и все твои надежды, если ты доведешь меня до крайности, отвергнувъ мое сердце и отказывая мне въ твоемъ».

Передъ этимъ бешенствомъ, передъ этими угрозами, при виде часовъ, разлетевшихся вдребезги, бедная жешцияа, какъ снопъ, падаетъ на полъ… Когда къ ней возвращается сознаніе, она уже не принадлежятъ себе. Онъ около нея, вытираетъ ей слезы, которыя капля за каллей текутъ у нея изъ глазъ.

Отныне – это связь, если можно такъ назвать ея обыкновеніе каждый вечеръ являться во дворецъ, съ пассивной покорностью принимать ласки, за которыя она ждетъ награды; если она и отдалась или, вернее, позволила взять себя, то не за такіе пустяки, какъ назначеніе временнаго правителъства, созданіе эмбріона арміи и присоединеніе несколькихъ ротъ легкой кавалеріи къ охране французскаго Императора. Плата, которая только и могла бы удовлетворить ее, которая могла бы оправдать ее въ ея собственныхъ глазахъ, это – возстановленіе Полъши, какъ націи и Государства. He умея притворяться, казаться любящей, когда сердце не испытываетъ ничего, не умея симулироватъ страсть, которой не знала ея целомудренная душа, она не имеетъ никакихъ данныхъ, чтобы подчинить себе любовника и руководить имъ, и не способна даже скрыть отъ него, каковъ единственный стимулъ, которому она повинуется. Каждый вечеръ она сводитъ разговоръ на то, чемъ постоянно занята ея мысль; ее утешаютъ, обнадеживаютъ, даже обещаютъ, но все – въ счетъ будущаго, будущаго, мучительную пытку котораго она предвидитъ, не видя ей конца.

И это не потому, что она встречаетъ осужденіе со стороны окружающихъ ее. За исключеніемъ мужа, котораго она вынуждена была оставить, все наперебой ухаживаютъ за нею, не какъ за фавориткой, а какъ за жертвой, потому что ни для кого не тайна, какъ она страдаетъ, и насколько она заслуживаетъ уваженія, почтенія и сожаленія. Родныя сестры ея мужа, княгиня Яблоновская и графиня Биргинская, берутъ ее подъ свое покровительство. Если бы она захотела, то могла бы занимать въ Варшаве первое место и, будь она иной, она была бы тамъ царицей. Тогда она имела вы враговъ, теперь же, такъ какъ она держится въ тени, ея не боятся, ей меньше курятъ фиміамъ, но зато относятся съ большимъ сочувствіемъ.

Впрочемъ, ея положеніе нисколько не шокируетъ польское общество, которое лишь прикрываетъ свои привычки восточной полигаміи щегольскимъ скептицизмомъ, вывезеннымъ изъ Версаля. Оно видело образцы морали въ лице Екатерины Великой, усвоило ихъ и находитъ, при желаніи, въ разводе законную – и даже религіозную – санкцію своимъ внебрачнымъ прихотямъ.

Въ те времена не было ни одного магната, который, будучи женатъ, не имелъ бы, вместе съ темъ, открыто любовницы въ обществе и не содержалъ бы, въ какомъ-нибудь изъ своихъ поместій, одну или несколько фаворитокъ-грузинокъ.

Такимъ образомъ, Наполеонъ, который не таскаетъ за собой во время походовъ гарема, кажется представителямъ польскаго дворянства необычайно целомудреннымъ государемъ; онъ решителыю отвергъ всехъ женщинъ, которыя все были готовы отдаться ему: онъ пожелалъ лишь одну изъ нихъ и ждалъ, чтобы она отдалась ему сама.

Эти представители дворянства считаютъ свой образъ действій не только естественнымъ, но и строго обязательнымъ. Разъ Наполеонъ пріехалъ въ Варшаву и живетъ тамъ, онъ долженъ иметь женщину, и они должны предложить ему ту, которая понравилась ему больше всехъ.

Къ счастью, нашлась такая женщина, какой они не встретили бы за сто летъ: простая, наивная, стыдливая, безкорыстная, одушевленная лишь страстной любовью къ родине, способная внушить глубокое чувство и истинную любовь, воплотившая въ себе все, что есть привлекательнаго и блатороднаго въ націи.

Она не будетъ для Наполеона случайной любовницей, она будетъ для него, такъ сказать, супругой на стороне; она не будетъ, правда, пользоваться ни почестями, связанными съ властью, ни роскошью и великолепіемъ, окружающими тронъ, но она будетъ занимать совершенно особое место, она будетъ посланницей своего народа при Императоре, его полъской женой. Со временемъ она сумеетъ еще крепче, чемъ теперь, привязать сердце Наполеона къ судьбамъ Польши. Одного ея молчаливаго присутствія будетъ достаточно, чтобы заставлять его вспоминать о своихъ обещаніяхъ, оправдываться въ ихъ неисполненіи, что бы мысль о неуплаченномъ долге постоянно тревожила его совесть.

Въ сущности, нельзя сказать, чтобы они ошибались, потому что почти каждый вечеръ онъ возвращается къ вопросу, о которомъ постоянно напоминаетъ ему эта женщина.

Онъ прекрасно чувствуетъ – и говоритъ это ей, – что она не его любитъ, а свою отчизну, и она нисколько не отрицаетъ этого. Она признается въ этомъ совершенно откровенно, а онъ, – онъ, который такъ всегда настораживается цри первомъ же подозреніи, что женщина хочетъ руководить и пользоваться имъ, – онъ выдаетъ свого тайну этому наивному и откровенному ребенку; онъ чувствуетъ, насколько далека она отъ всего что составляетъ предметъ тщеславія другихъ женщинъ! Ему такъ хотелось бы удовлетворить ее! Но онъ – несостоятельный должникъ, онъ не можетъ уплатить ей того, на что она имела право надеяться!

«Ты можешь быть уверена, – говоритъ онъ ей, – что данное тебе мною обещаніе будетъ исполнено. Я уже принудилъ Россію оставить ту часть, которую она захватила; время сделаетъ остальное. He насталъ еще моментъ осуществить полностью все, нужно терпеливо ждать. Политика – это веревка, которая лопается, если ее слишкомъ натягиваютъ. А пока, формируются ваши политическіе деятели. Потому что, сколько ихъ у васъ? Вы богаты добрыми патріотами; у васъ есть руки – да, съ этимъ я согласенъ; доблесть и отвага брызжутъ у вашихъ храбрецовъ изъ всехъ поръ, но этого недостаточно: необходимо теснейшее единеніе».

Непрестанно – и это странно и удивительно. потому что онъ больше, чемъ кто-либо, считалъ недопустимымъ, разговоры съ женщиной о полтітике, – непрестанно, и какъ бы противъ своей воли, онъ возвращается въ этихъ вечернихъ беседахъ къ тому, что надо сделать, чтобы улучшіть положеніе народа, поднять его благосостояніе, создать действенное единомысліе хотя бы въ ущербъ интересамъ владетельнаго дворянства.

«Ты прекрасно знаешь, – говоритъ онъ ей, – что я люблю твой народъ; что мои планы, мои политическіе взгляды – все заставляетъ меня желать его полнаго возрожденія. Я хочу помочь ему, хочу защититъ его права; все, зависящее отъ меня и не противоречащее моему долгу и интересамъ Франціи, я, несомненно, сделаю; но, подумай, слишкомъ большое разстояніе разделяетъ насъ: то, что я могу установить сегодня, завтра можетъ быть разрушено. Мой первый долгъ – защита интересовъ Франціи. и я не могу проливать кровь французовъ за дело, чуждое ихъ интересамъ, и вооружать мой народъ, чтобы мчаться вамъ на помощь каждый разъ, когда это будетъ необходимо».

И совершенно внезапно, – приводя этимъ въ полнейшее замешательство свою собеседницу, – онъ переходитъ къ салоннымъ сплетнямъ, ко всякимъ исторійкамъ, къ пикантнымъ анекдотамъ. Онъ хочетъ, чтобы она разсказывала ему о частной жизни каждаго, съ кемъ онъ встречается. Его любопытство ненасытимо и распространяется на самыя мелкія подробности. Везде, где бы онъ ни былъ, – а здесь, где на карту поставлены такіе важные интересы, особенно, – онъ этимъ способомъ составляетъ себе мненіе о правящемъ классе.

Изъ всей совокупности этихъ мелкихъ фактовъ, – которые запечатлеваются у него въ памяти и до которыхъ онъ такъ жаденъ, что удивляетъ своей осведомленностью слушающую его женщину, – онъ делаетъ свои выводы, и она замечаетъ тогда, что сама же дала ему въ руки оружіе противъ себя самой; она протестуетъ, она возмущается его выводами, и стычка кончается темъ, что онъ, похлопывая ее по щеке, говоритъ ей: «Моя милая Марія, ты достойна быть спартанкой и иметь отечество».

Онъ не любилъ бы ее такъ, какъ любитъ, если бы не занимался ея туалетомъ. Онъ имеетъ претензію считать себя знатокомъ въ этомъ деле. «Вы знаете, что я прекрасно понимаю толкъ въ нарядахъ», писалъ онъ Савари. Еще въ самомъ начале Консульства, когда надо было послать подарокъ какой-нибудь изъ государынь, напримеръ, королеве Испанской или Прусской, онъ самъ его выбиралъ. У него при Дворе ни одна плохо одетая женщина не ускользаетъ отъ его критики, и даже Жозефина, пріучившая его къ величайшей роскоши, къ изысканнейшему изяществу, къ утонченнейшему вкусу, не защищена отъ его замечаній. Особенно не терпитъ онъ платья темныхъ цветовъ, а г-жа Валевская упорно носитъ платья самыя простыя и только белыя, серыя или черныя. Последнія страшно ему не нравятся, и онъ говоритъ ей это. «Полька, – отвечаетъ она, – должна носить трауръ по своему отечеству. Когда вы возродите его, я не буду разставаться съ розовымъ цветомъ».

Такимъ образомъ, все его заставляетъ возвращаться къ одной и той же теме, но это нисколько не сердитъ его и нисколько не охлаждаетъ его горячую любовь къ ней. Въ это время онъ пишетъ своему брату Жозефу: «Я никогда не былъ такъ здоровъ и такъ галантенъ». И это признаніе настолько необычно въ его устахъ, что его нельзя не признать знаменательнымъ.

Ему не достаточно видеть свою любовницу каждый вечеръ съ глазу на глазъ; въ теченіе того времени, которое онъ проводитъ въ Варшаве до битвы при Эйлау, онъ требуетъ, чтобы она бывала на всехъ званыхъ обедахъ, на всехъ празднествахъ, на которыхъ присутствуетъ онъ. И на всехъ этихъ торжествахъ онъ все время, не пропуская ни одного мгновенія, переговаривается съ нею темъ немымъ и таинственнымъ языкомъ, которому онъ обучилъ ее и въ которомъ она теперь более опытна, чемъ самъ Дюрокъ. Она понимаетъ теперь эти движенія руки, знаки, делаемые палъцами, предназначенные только для нея, позволяющіе ей одной угадывать чувства, вызванныя ею и владеющія Императоромъ, когда онъ поддерживаетъ со всей ассамблеей оживленный разговоръ, ведетъ споръ, разсказываетъ съ поразительной точностью о техъ или иныхъ событіяхъ, произноситъ торжественную речь.

«Это удивляетъ тебя? – говоритъ онъ ей. – Пойми же, что я долженъ достойно занимать выпавшій мне на долю постъ. Мне досталась честь повелевать народами: я былъ только желудемъ и сталъ дубомъ. Я властвую, я у всехъ на виду, за мною наблюдаютъ и издали, и вблизи. Это положеніе заставляетъ меня иногда играть роль не совсемъ естественную для меня, но которую я долженъ выполнять, чтобы быть въ своихъ собственныхъ глазахъ – еще больше, чемъ въ глазахъ окружающихъ, – достойнымъ носителемъ сана, которымъ я облеченъ. Но тогда, какъ для всехъ я представляю собою дубъ, мне нравится быть желудемъ съ тобой одной. Разве могъ бы я, подъ взглядами целой толпы, сказать тебе: „Марія, я люблю тебя!“ Всегда, когда я тебя вижу, мне хочется это сделать, но я не могу наклониться къ твоему уху, не нарушивъ приличія».

Когда онъ переноситъ свою главную квартиру въ Финкенштейнъ, она должна следовать за нимъ; и тамъ они ведутъ тихое, монотонное существованіе, совершенно подобное тому, которое она вела некогда въ поместьи своего стараго мужа. Одиночество прерывается совместными, съ глазу на глазъ съ Императоромъ, обедами, за которыми имъ служитъ простой лакей. Медленно текущіе часы отдаетъ она чтенію или рукоделію. Развлеченіе – парады, на которые она смотритъ черезъ закрытые жалюзи; это жизнь затворницы, всегда къ услугамъ повелителя, въ полной зависимости отъ него, безъ общества, безъ удовольствій, безъ малейшаго кокетства; и эта жизнь удовлетворяетъ ее гораздо больше, чемъ блестящая, шумная, светская жизнь, которую она вела въ Варшаве.

Такимъ образомъ, для него она – тотъ типъ женщины, который онъ думалъ найти въ Жозефине: женщины нежной, мягкой, внимательной, робкой, не имеющей ни желаній, ни, повидимому, даже воли, принадлежащей ему целикомъ, живущей исключительно для него, женщины, которая если и проситъ у него милости, то милости настолько колоссальной, въ такой степени неличной, что замыслить ее, при всей ея химеричности, можетъ лишь необыкновенно возвышенная душа, требовать же ея отъ человека значитъ, приравнивать этого человека почти къ Богу.

Все это затрагиваетъ самыя интимныя струны его души и, когда онъ уезжаетъ изъ Польши, не осуществивъ той мечты, изъ-за которой эта женщина отдалась ему; когда она, разочаровавшись, въ отчаяніи, въ последній разъ умоляетъ его возвратить ей отечество и отказывается ехать за нимъ въ Парижъ, заявляя, что намерена удалиться въ глухую деревню и ждать тамъ, въ трауре и молитве, исиолненія обещаній, которыхъ онъ не сдержалъ, – тогда онъ, въ свою очередь, умоляетъ ее: «Я знаю, – говоритъ онъ, – что ты можешь жить безъ меня… Я знаю, что сердце твое не принадлежитъ мне… Но ты хорошая, ты добрая; твое сердце такъ благородно и такъ непорочно! Неужели ты лишишь меня возможности проводить каждый день около тебя несколько минутъ блаженства? Только ты ихъ можешь дать мне, а меня считаютъ самымъ счастливымъ человекомъ въ свете». И онъ говоритъ это съ такой горькой и печальной улыбкой, что ее охватываетъ странное чувство жалости къ этому владыке міра, и она обещаетъ пріехать въ Парижъ.

Она пріезжаетъ туда въ начале 1808 г., и отныне эта таинственная связь, – несомненно прерываемая время отъ времени изменами со стороны Наполеона, но остающаяся, темъ не менее, для него сильнейшей, единственной сердечной привязанностью, – принимаетъ такой странный характеръ, что, если бы не были найдены несомненныя доказательства ея существованія, если бы сопоставленіе показаній различныхъ свидетелей, совершенно невзначай дающихъ то въ одномъ, то въ другомъ случае отдельныя подробности, отдельныя достоверныя даты, не позволяли связно установить весь ходъ событій, – то нельзя было бы утверждать, что связь эта имела непрерывный характеръ, о чемъ, повидимому, не знали даже самые осведомленные современники.

Во время походовъ 1809 г. г-жа Валевская переезжаетъ въ Вену, где для нея приготовили очень элегантный домъ около Шенбруннскаго дворца; тамъ она забеременела и после Венскаго мира поехала разрешиться отъ бремени въ Валевичъ, где и родился 4 мая 1810 г. Александръ-Флоріанъ-Жозефъ-Колонна-Валевскій. He имеемъ ли мы право спросить себя, после всего того, что намъ теперь известно, не объясняются ли некоторыя колебанія, проявленныя Наполеономъ при переговорахъ съ Австріей, нерешителыюсть его въ вопросе о томъ, что ему делать съ Польшей, – присутствіемъ той, которой онъ такъ формально обещалъ возстановить ея отечество?

Въ конце 1810 г. г-жа Валевская, проведя сезонъ водолеченія въ Спа, возвращается въ сопровожденіи своей золовки княгини Яблоновской, въ Парижъ и привозитъ съ собой новрожденнаго; она занимаетъ изящный отель въ Шоссе-д'Антенъ – сначала въ улице Уссей, № 2, потомъ въ улице Виктуаръ, 48. Каждое утро Императоръ посылаетъ къ ней за распоряженіями. Къ ея услугамъ предоставляютъ ложи во всехъ театрахъ, передъ нею открыты двери всехъ музеевъ. Корвизару поручено заботиться о ея здоровьи; на Дюрока возложена обязанность снабжать ее въ самой широкой степени матеріальными средствами и заботиться вообще о ея удобствахъ. Императоръ даетъ ей ежемесячную пенсію въ десять тысячъ франковъ.

Одинъ изъ примеровъ ея вліятельности: въ Спа одинъ молодой англичанинъ, г. С… позволилъ себе, по меньшей мере, сомнительную шутку по отношенію къ княгине Яблоновской. По возвращеніи, княгиня приглашаетъ его сопровождать ее и г-жу Валевскую въ артиллерійскій музей. Въ зале доспеховъ общество останавливается передъ доспехами Жанны д'Аркъ и въ то время, какъ г. С… разсматриваетъ ихъ, героиня вытягиваетъ руки, схватываетъ молодого Англичанина и прижимаетъ его къ сердцу. Онъ бьется, задыхается, молитъ о пощаде; но только по приказанію г-жи Валевской Жанна д'Аркъ возвращаетъ ему свободу. He есть ли это доказательство известной вліятельности – особенно, если принять во вниманіе, какъ ревниво относился Наполеонъ къ своимъ музеямъ?

Всегда, когда у него есть возможность вырваться, Императоръ пріезжаетъ на короткое время къ ней, или приглашаетъ ее въ замокъ вместе съ сыномъ, которому немедленно же по его прибытіи было пожаловано званіе графа Имперіи. Въ обществе никто, за исключеніемъ Поляковъ, и не подозреваетъ объ этихъ отношеніяхъ; г-жа Валевская почти не показывается въ светъ, принимаетъ у себя лишь несколькихъ соотечественниковъ. Она держитъ себя въ высшей степени корректно, сдержанно, ведетъ скромный образъ жизни. Когда она отправляется на воды въ Спа, ея золовки сопровождаютъ ее. Летніе месяцы она проводитъ у своей золовки въ Монсъ-сюръ-Оржъ, где последняя снимаетъ домъ, называемый замкомъ Бретиньи, который некогда принадлежалъ герцогине де Ришелье. Тщетно пытаются вовлечь ее въ светскую жизнь: она самымъ тщательнымъ образомъ старается скрывать то, чемъ другія женщины были бы такъ горды. Деревенскій домъ, въ которомъ она живетъ, очень скромный, совершенно уединеяный, – ея міръ, и она старается какъ можно реже покидать его. Темъ не менее, ею занимаются въ посольскихъ кругахъ и даже среди шпіоновъ; въ числе прочихъ нелепостей о ней разсказываютъ, что она офиціально пользуется правомъ свободнаго доступа ко Двору; между темъ, личное право свободнаго доступа, бывшее верхомъ милости, никогда не давалось разъ навсегда; даже для дамъ, состоявшихъ при Доме, оно должно было возобновляться при каждомъ путешествіи въ новый дворецъ. Списки сохранились, и г-жа Валевская не фигурируетъ въ нихъ. По всей вероятности, ея визиты запросто ни въ какомъ отношеніи не были офиціальными.

Въ начале 1812 г. состояніе отношеній съ Россіей даетъ основаніе предвидеть въ близкомъ будущемъ войну; въ Монсе очень радуются этому. Княгиня Яблоновская получаетъ изъ Варшавы письмо за письмомъ: ей сообщаютъ, что Императоръ решительно обязался возстановить Польшу во всей ея целости. Дамы спешатъ писать своимъ управляющимъ, приказываютъ имъ предоставить замки къ услугамъ Французовъ и обращаться съ ними, какъ съ господами. Въ своемъ поклоненіи Императору оне доходятъ почти до безумия. Вечеромъ распеваютъ національныя песни, жгутъ фейерверкъ, даже танцуютъ, но – мазурку. Утромъ слушаютъ обедню, бываютъ на девятинахъ. На руке у каждой изъ нихъ – шарфъ національныхъ цветовъ. Это – повтореніе, да еще, пожалуй, въ усиленной степени, подъемовъ 1807 и 1809 гг. Однажды къ княгине является съ визитомъ Костюшко; онъ видитъ ихъ энтузіазмъ, ихъ патріотическое неистовство, видитъ эти шарфы; онъ приближается къ хозяйке дома, не говоря ни слова, развязываетъ шарфъ и прижимаетъ его къ сердцу.

Имелъ ли Костюшко основаніе истолковывать такимъ образомъ замыслы Императора? Во всякомъ случае, отношенія Наполеона къ г-же Валевской проявились какъ разъ въ этотъ моментъ въ акте настолько исключителыюмъ, что въ немъ нельзя не видеть, – помимо предосторожности, принимаемой на всякій случай передъ большой войной, – открытаго шага навстречу польскимъ дворянамъ съ целью усилитъ ихъ преданность. Вотъ этотъ актъ, каждое слово котораго заслуживаетъ вниманія, такъ какъ среди многочисленныхъ декретовъ о пожалованіи титуловъ и именій нетъ ни одного, заключающаго аналогичныя статьи. Этотъ, единственный въ своемъ роде, актъ находится въ прямомъ противоречіи съ принципами, служившими основой Имперскаго Дворянства, и напоминаетъ некоторыми своими положеніями распоряженія Людовика ХІУ относительно Узаконенныхъ (Legitimes).

Bo дворце Сенъ-Клу, 5 мая 1812 г…

Наполеонъ, Императоръ Французовъ, король Италіи, Протекторъ Рейнской Федераціи, Медіаторъ Швейцарской Конфедераціи и проч., и проч., и проч.

Мы декредитировали и декредитируемъ нижеследующее: Статья первая. – Именія, находящіяся въ королевстве Неаполитанскомъ, поименованныя въ прилагаемой при семъ ведомости и составляющія нашу личную собственность, даруются нами настоящимъ декретомъ графу Александру-Флоріану-Жозефу Колонна-Валевскому, дабы изъ нихъбылъ составленъ майоратъ, учреждаемый нами въ его пользу, при этомъ нами жалуется ему титулъ графа Имперіи.

Ст. 2. – Эти именія подлежатъ передаче потомству, какъ прямому, законному, такъ и побочному или пріемному по мужской линіи въ порядке первородства упомянутаго графа Валевскаго.

Ст. 3. – Въ томъ случае, если графъ Валевскій скончается, не оставивъ после себя детей мужескаго пола, мы повелеваемъ, чтобы его дочери, если таковыя будутъ, – рожденныя отъ законнаго брака, были призваны къ владенію именіями, входящими въ составъ майората, при условіи раздела этихъ именій между ними на равныя части.

Ст. 4. – Въ случае, предвиденномъ предшествующей статьей, доля каждой изъ дочерей графа Валевскаго въ упомянутомъ именіи, подлежитъ передаче вместе съ графскимъ титуломъ потомству прямому, законному, побочному или пріемному по мужской линіи, въ порядке первородства той, которая эту долю получила.

Ст. 5. – Согласно нашихъ статутовъ отъ 1 марта 1808 г., именія, составляющія майоратъ графа Валевскаго, подлежатъ возврату въ нашу личную собственность 1), если упомянутый графъ Валевскій умретъ, не оставивъ после себя потомства; 2), въ случае пресеченія мужского потомства; 3), въ случае пресеченія мужского потомства каждой изъ дочерей упомянутаго графа Валевскаго, которыя на основаніи ст. 3 получаютъ часть майората.

Ст. 6. – До совершеннолетія графа Валевскаго мы желаемъ, чтобы госпожа графиня Марія Колонна-Валевская, урожденная Лачинская, его мать, пользовалась всеми доходами и прибылями, получаемыми съ майората, съ обязателъствомъ, съ ея стороны, содержать и воспитывать сына согласно его положенію, а также управлять упомянутыми именіями, какъ управлялъ бы ими добрый отецъ семейства, но безъ обязательства для упомянутой г-жи Валевской давать какіе-либо отчеты въ прибыляхъ и доходахъ съ упомянутыхъ именій, отъ каковой дачи отчетовъ мы ее совершенно освобождаемъ.

Ст. 7. – Начиная съ совершеннолетія графа Валевскаго и вступленія его во владеніе принадлежащимъ ему майоратомъ, мы обязуемъ его уплачивать упомянутой госпоже Валевской, его матери, ежегодную и пожизненную пенсію въ пятьдесятъ тысячъ франковъ.

Ст. 8. – Въ случае, предвиденномъ ст. 3, т. е., если со смертью графа Валевскаго безъ мужского потомства маіоратъ перейдетъ къ дочерямъ упомянутаго графа Валевскаго, каждая изъ нихъ обязуется выплачивать упомянутую пенсію въ той части, которая достанется ей въ именіяхъ маіората.

Ст. 9. – Въ случае возврата маіората въ нашу личную собственность, мы повелеваемъ, чтобы упомянутая госпожа Валевская сохранила до своей смерти полное обладаніе доходами и прибылями именій, составляющихъ маіоратъ.

Ст. 10. – Ведомость именій, включенныхъ нами въ маіоратъ графа Валевскаго, будетъ препровождена вместе съ настоящимъ декретомъ нашему кузену, Принцу Великому Имперскому Канцлеру, дабы по просьбе и настоянію упомянутой госпожи Валевской онъ изготовилъ въ обычной форме жалованныя грамоты, соответственно настоящему декрету, а также актъ о передаче имущества, каковое мы разрешаемъ упомянутой госпоже Валевской принять отъ имени ея сына, въ отступленіе, въ пределахъ необходимаго, отъ всехъ законовъ, правилъ и обычаевъ, сему противоречащихъ.

Ст. 11. – После отсылки жалованной грамоты, когда упомянутая госпожа Валевская приметъ все имущество, старшій управляющій нашихъ личныхъ владеній введетъ отъ имени ея сына упомянутую госпожу Валевскую во владеніе именіями, которыя мы имеемъ въ виду въ настоящемъ декрете, и вручитъ ей все документы, подтверждающіе ея права на собственность.

Ст. 12. – Нашъ Кузенъ, Принцъ, Великій Канцлеръ Имперіи и Главный Управляющій нашими личными владеніями должны озаботиться въ томъ, что касается каждаго изъ нихъ, исполненіемъ настоящаго декрета.

Наполеонъ.

По указу Императора:

Министръ Государственный Секретарь

Главный Управляющій Личными Именіями Графъ Дарю.

Этотъ маіоратъ состоялъ, какъ видно изъ ведомости, имеющейся при декрете, изъ шестидесяти девяти фермъ или земельныхъ участковъ, сдаваемыхъ въ наемъ различнымъ лицамъ за 169,516 франковъ 60 сантимовъ; именія эти Императоръ оставилъ себе при вступленіи Мюрата на Неаполитанскій престолъ; это были остатки земель, дарованныхъ герцогамъ Отрантскому, Гаэтанскому и Тарентскому, а также графу Ренье.