Текст книги "Мистические истории. День Всех Душ"

– Чтобы придать своим словам больший вес, – добавил он, – я, с вашего позволения, представлюсь. Капитан Даймонд, сэр. Состоял на военной службе.

– Было бы приятно снова с вами увидеться.

– Мне тоже, сэр! – И, воинственно – хотя и с самыми дружественными чувствами, – размахивая тростью, мой новый знакомый удалился деревянной походкой.

Обдумав, к кому можно обратиться, я поспрашивал двоих-троих знакомых, известно ли им что-нибудь о капитане Даймонде, но они ничем мне не помогли. Под конец я стукнул себя по лбу и обозвал болваном, так как лишь сейчас вспомнил о том источнике сведений, который ни разу меня не подвел. У достойной особы, за чьим столом я регулярно обедал и чьим гостеприимством пользовались за определенную помесячную плату другие студенты, имелась сестра – особа столь же достойная и куда более словоохотливая. Означенная сестра, известная как мисс Дебора, представляла собой законченный образец того, что зовется старой девой. Будучи калекой, она никогда не выходила на улицу, а днями напролет сидела у окна, между птичьей клеткой и цветочным горшком, и вышивала какие-то мелкие штучки для белья – непонятного назначения канты и оборки. Мастерством, как меня заверили, она владела превосходно, и ее изделия высоко ценились. Неходячая и заключенная в четырех стенах, она, однако, всегда бывала в хорошем настроении, и с ее свежего круглого личика не сходила улыбка. Притом мисс Дебора отличалась острым, подвижным умом и недюжинной наблюдательностью и больше всего на свете любила дружескую беседу. Лучшим подарком для нее бывали минуты, когда кто-то – а предпочтительно, думаю, юный студент-богослов – подсаживался к залитому солнцем подоконнику для «обмена мнениями». «Выкладывайте, сэр, – спрашивала она обычно, – каким очередным художеством порадовала нас библейская критика?», поскольку любила в шутку ужасаться современным рационалистическим тенденциям. Однако сила ее философии была неодолима, и, как рационалист, я уверен, она превосходила нас всех, а при желании могла бы задать такой вопрос, что смутился бы и дерзновеннейший из нашей компании. Из ее окна открывалась перспектива на весь город – или, скорее, на всю страну. Знания приходили к ней сами, пока она сидела в своем кресле-качалке, что-то напевая тихим надтреснутым голосом. Она первой узнавала новости и последней их забывала. У нее копились все городские сплетни и подробнейшие сведения о людях, которых она никогда не видела. Когда я спросил мисс Дебору, откуда она все знает, она ответила просто: «О, я наблюдаю!» «Наблюдайте внимательно, – сказала она однажды, – а где вы находитесь, не имеет значения. Хоть в темном чулане. Нужно только с чего-нибудь начать, а дальше одно потянет за собой другое – все в мире связано. Заприте меня в темном чулане, и, понаблюдав за темнотой, я пойму, что кое-где она гуще. И потом – дайте только срок – доложу вам, где нынче собирается обедать президент Соединенных Штатов». Как-то я сказал ей комплимент: «Ваша наблюдательность остра, как ваша игла, а суждения безупречны, как стежки».

Конечно же, мисс Дебора слышала о капитане Даймонде. Было время, когда о нем болтали на каждом углу, но мало-помалу скандал, связанный с его именем, заглох.

– Что это был за скандал? – спросил я.

– Он убил свою дочь.

– Как так – убил? – воскликнул я.

– Нет, не мышьяком, не кинжалом и не пулей! Словом. А еще говорят, что у женщин язык страшнее пистолета! Он ее проклял… самым страшным проклятием… и она умерла!

– А что она сделала?

– Пустила к себе молодого человека, который ее любил и которому ее отец отказал от дома.

– Дом… ну понятно! Дом за городом, в двух или трех милях отсюда, на заброшенной дороге.

Перекусывая нитку, мисс Дебора смерила меня пристальным взглядом.

– Что вам известно об этом доме?

– Немногое, – ответил я. – Я его видел. Но я бы хотел услышать что-нибудь от вас.

Но тут мисс Дебора, против своего обыкновения, проявила скрытность.

– Вы ведь не назвали бы меня суеверной? – спросила она.

– Вас? Да вы просто воплощение трезвого ума.

– Что ж, в каждой нитке есть гнилое место и в каждой игле – зерно ржавчины. Я бы не хотела распространяться об этом доме.

– Вы не представляете себе, как раздразнили мое любопытство.

– Понимаю и сочувствую. Но меня этот разговор выведет из равновесия.

– Что в нем может быть для вас неприятного? – спросил я.

– Неприятность случилась у одной моей подруги. – Мисс Дебора подкрепила свои слова кивком.

– А что сделала ваша подруга?

– Она выдала мне историю капитана Даймонда, которую он ей поведал под большим секретом. Он был к ней неравнодушен, потому и поделился. Но просил ее молчать и предупредил, что, если она проговорится, с ней случится что-то ужасное.

– И что с ней случилось?

– Она умерла.

– О, все мы смертны. Ваша подруга дала ему обещание молчать?

– Она не приняла этот разговор всерьез и не поверила капитану Даймонду. Она пересказала его мне, а тремя днями позже заболела воспалением легких. А еще через месяц я, сидя на этом самом месте, шила для нее погребальный покров. С тех пор я ни словом не упоминаю эту историю.

– Она очень странная?

– Странная, но притом забавная. От нее бросает в дрожь и одновременно хочется смеяться. Но не надейтесь ее из меня вытянуть. Уверена, стоит мне проговориться, и я тут же всажу себе в палец иглу и не позднее чем через неделю умру от столбняка.

Я оставил мисс Дебору в покое и ушел, но с тех пор регулярно, дня через два-три, приходил после обеда и садился рядом с ее креслом-качалкой. Капитана Даймонда я больше не упоминал, сидел молча и делал ножницами надрезы на тесьме для окантовки. И вот однажды она заметила, что я плохо выгляжу. И бледен как полотно.

– Это я умираю от любопытства, – объяснил я. – Потерял аппетит. Не обедал сегодня.

– Вспомните жену Синей Бороды![46]46
  Вспомните жену Синей Бороды! – Намек на опрометчивое любопытство, едва не стоившее жизни последней жене Синей Бороды, героя одноименной сказки Ш. Перро.


[Закрыть]

– От меча или от голода – какая разница, от чего принять смерть!

Но мисс Дебора молчала, и в конце концов я с театральным вздохом встал и пошел к двери. У порога она меня окликнула и указала на стул, который я только что освободил.

– Я не так жестока, – сказала она. – Садитесь, и если нам назначено погибнуть, то по крайней мере погибнем вместе. – И в немногих словах она поведала мне все, что знала о тайне капитана Даймонда. – У старика был необузданный характер, дочь он любил, но свое слово считал законом. Он выбрал для нее мужа и сообщил о своей воле. Мать девушки умерла, отец с дочерью жили вдвоем. Дом он получил в приданое за миссис Даймонд; у капитана, полагаю, не было ни гроша. После свадьбы Даймонды туда переехали, и капитан завел фермерское хозяйство. У бедной девушки был возлюбленный – молодой человек с бакенбардами, из Бостона. Однажды вечером капитан, вернувшись домой, застал их вместе; юношу он схватил за шиворот, а дочь стал проклинать последними словами. Молодой человек крикнул, что она его жена, и капитан спросил ее, правда ли это. Она ответила – нет! Разъярившись еще больше, капитан повторил свое проклятие, отрекся от дочери и велел ей идти за порог. Дочь упала в обморок, но отец продолжил бушевать, ушел и в сердцах хлопнул дверью. Через несколько часов он вернулся и обнаружил, что в доме пусто. На столе лежала записка от молодого человека, в которой тот утверждал, что капитан убил свою дочь, и, повторив, что состоит с ней в браке, заявил о своем праве самому предать земле ее останки. Тело он увез с собой в кабриолете! Капитан в ответном грозном послании написал, что не верит в смерть дочери, но, так или иначе, считает, что для него она умерла. Через неделю среди ночи ему явился ее призрак. Тогда-то, полагаю, он поверил в ее смерть. Призрак являлся несколько раз, и кончилось тем, что он поселился в доме. Старик от этого страдал, потому что гнев его остыл и сменился горем. Он решил уехать, а дом продать или сдать в аренду, но тем временем эта история вышла наружу, призрак видели и другие люди, о доме пошла дурная слава, и сбыть его с рук не получалось. Другой собственности, кроме дома и фермы, у старика не было, равно как и иных средств к существованию. Лишившись жилья и не получая арендной платы, он делался нищим. Но призрак дочери не знал жалости, как прежде не знал жалости отец. Полгода капитан боролся, а потом сдался. Надел старый синий плащ, взял трость и приготовился покинуть дом и жить милостыней. Тогда призрак смягчился и предложил соглашение. «Оставь дом мне, – заявил дух дочери, – на нем мое клеймо. Уходи жить в другое место. Но чтобы у тебя были средства, я стану твоим съемщиком, ведь другого тебе не найти. Я сниму у тебя дом и буду вносить плату». И призрак назвал сумму. Старик согласился и с тех пор раз в три месяца приходит за деньгами!

Этот рассказ вызвал у меня смех, но, признаюсь, и испуг тоже, потому что мои собственные наблюдения в точности его подтверждали. Разве не был я свидетелем того, как старик явился за очередной выплатой; как, судя по всему, ожидал, пока призрачная квартирантка отсчитывала деньги; как плелся в темноте обратно, пряча в складках ветхого синего плаща монеты, столь странным образом полученные? Я удержал свои соображения при себе, так как решил, что продолжу наблюдать, дам истории созреть и лишь после этого с удовольствием угощу ею мисс Дебору.

– Уверены ли вы, – спросил я, – что у капитана Даймонда нет других средств к существованию?

– Никаких. Ни трудится, ни прядет…[47]47
  Ни трудится, ни прядет… – Евангельская аллюзия; ср.: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Мф., 6: 28–29; Лк., 12: 27).


[Закрыть] дух его содержит. Ценная это собственность – дом с привидениями!

– И какой монетой расплачивается призрак?

– Добрым американским золотом и серебром. Есть только одна особенность: все монеты отчеканены в годы, предшествующие смерти девушки. Странное смешение материального и духовного!

– А щедр призрак или скуп? Велика ли арендная плата?

– Думаю, старик живет неплохо, на табак и вино ему хватает. Снимает домик у реки, вход с бокового фасада, есть палисадник. Там он проводит свои дни, ему прислуживает старая чернокожая женщина. Несколько лет назад капитан много расхаживал по городу, был узнаваемой фигурой, большинству была известна связанная с ним легенда. Но в последнее время он замкнулся в себе; сидит у камелька и ничем не интересуется. Может быть, впадает в детство. Но надеюсь, – сказала мисс Дебора в заключение, – он не утратит способность передвигаться, потому что, если не ошибаюсь, одно из условий сделки заключалось в том, что он должен сам являться за арендной платой.

Ни одному из нас, похоже, не грозила кара за разглашение тайны; мисс Дебору я видел в последующие дни: она напевала за работой и выглядела такой же бодрой, как обычно. Сам я безбоязненно продолжал наблюдения. Я неоднократно бродил по большому кладбищу, но, к своему разочарованию, капитана Даймонда не встречал. Однако же у меня был план, который сулил удачу. Я вычислил, что регулярные походы старика за арендной платой приходились на последний день месяца. Впервые я видел его тридцать первого декабря, а следующий визит в дом с привидениями, вероятно, должен был состояться в последний день марта. Ждать оставалось недолго, и вот заветная дата наступила. Я двинулся в путь вечером, предполагая, что встреча приурочена к сумеркам. Я не ошибся. Недолгое время я слонялся вокруг дома, чувствуя, что сам подобен неупокоенному духу, и тут появился капитан. Он держался так же, как в прошлый раз, и был одет в тот же плащ. Я снова спрятался и проследил за тем, как капитан исполнил перед дверью уже знакомый мне церемониал. В просветах между ставнями загорелись один за другим огоньки, и мне вновь удалась дерзновенная попытка приоткрыть то же самое окно. Снова я видел большую тень на стене, недвижную и исполненную мрачной торжественности. Но ничего другого я не разглядел. Наконец старик вышел, проделал перед домом свой фантастический селям[48]48
  Селям (салам) – короткое приветствие у представителей мусульманских народов.


[Закрыть] и на шатких ногах удалился во тьму.

Спустя месяц с лишним я вновь встретил старика на кладбище Маунт-Оберн. В воздухе стоял весенний звон: щебетали, рассказывая о своих зимних странствиях, птицы, теплый западный ветер тихо шелестел в свежей листве. Старик, по-прежнему кутаясь в огромный плащ, сидел на залитой солнцем скамье. Сразу меня узнав, он кивнул с видом старого паши, отдающего приказ сделать мне секир-башку, но было заметно, что он рад нашей встрече.

– Я вас долго высматривал, – сказал я. – Нечасто вы здесь бываете.

– А чего вы хотели? – спросил старик.

– Приятно побеседовать. В прошлый раз я получил большое удовольствие.

– Вам было интересно?

– Очень!

– И вы не приняли меня за сумасшедшего?

– Сумасшедшего? Ну что вы, сэр… – запротестовал я.

– Я самый здравый человек в этой стране. Я знаю, все умалишенные так говорят, но у них обычно не бывает доказательств. А у меня есть!

– Верю, – согласился я. – Но мне любопытно, какие в этом случае возможны доказательства.

Капитан помолчал.

– Я вам расскажу. Однажды я ненамеренно совершил страшное преступление. Теперь за это расплачиваюсь. В этом смысл моей жизни. Я не собираюсь увиливать, я все понимаю и смотрю своей участи в лицо. Молить, противиться, спасаться – ни о чем таком я не мыслил. Расплата ужасна, но я с ней примирился. Я повел себя как философ!

Если бы я был католиком, то мог бы уйти в монастырь и провести остаток дней в посте и молитве. Это было бы не искуплением, а попыткой от него уклониться. Я мог бы разбить себе голову – или сойти с ума. Но это не для меня. Я готов понести кару – со всеми последствиями такого решения. А они, как я уже говорил, ужасны! Это случается четыре раза в год, по определенным дням. Так продолжается два десятка лет и кончится только с моей смертью. Это моя повинность, ради нее и живу. Так я об этом думаю. По-моему, разумная позиция!

– Достойная восхищения! – воскликнул я. – Но меня переполняет и любопытство, и сочувствие.

– В первую очередь любопытство, – поддел меня собеседник.

– Ну, если бы я знал точно, что с вами стряслось, я бы испытывал большую жалость.

– Весьма признателен. Мне не нужна ваша жалость, она мне не поможет. Я вам кое-что расскажу, но не для собственного, а для вашего блага. – Надолго замолкнув, он стал оглядываться, словно опасался, как бы его не подслушали. Я изнывал от нетерпения, но он меня разочаровал. – Вы по-прежнему изучаете теологию? – спросил он.

– А как же, – ответил я с долей раздражения, которую, быть может, не сумел скрыть. – За полгода эту премудрость не освоишь.

– Полагаю, вы правы, если осваивать исключительно по книгам. Вы ведь знаете поговорку: «Опыт – лучший учитель»? Вот я в теологии поднаторел.

– Понимаю, вы учились на собственном опыте, – сочувственно кивнул я.

– Вы, конечно, читали о бессмертии души, знакомы с умствованиями на эту тему Джонатана Эдвардса и доктора Хопкинса[49]49
  Джонатан Эдвардс (1703–1758) и доктор Сэмюэль Хопкинс (1721–1803) – видные американские богословы.


[Закрыть] и решили, опираясь на источники, что теория верна. А я видел все вот этими глазами, осязал вот этими руками! – Он вскинул вверх свои стариковские кулаки и грозно ими потряс. – Такое свидетельство весомей, но как же дорого я за него заплатил! А вам лучше учиться по книгам, – наверное, так вам суждено. Вы очень хороший юноша и никогда не отяготите свою совесть преступлением.

Руководимый юношеским легкомыслием, я ответил, что и хорошему юноше, будущему доктору богословия, не чужды, как я надеюсь, человеческие страсти.

– Но у вас спокойный, доброжелательный нрав, – возразил старик. – Таков и я – сейчас! Однако в прежние времена я бывал жесток… очень жесток. Вам следует это знать. Я убил собственное дитя.

– Ваше дитя?

– Я поверг ее наземь и оставил умирать. Меня не повесили только потому, что она умерла не от моей руки. Виной всему слова – мерзкие, непростительные. Слова поступкам рознь, нами правит великий закон! Так вот, сэр, я могу утверждать, что ее душа бессмертна. Мы уговорились встречаться четыре раза в год, и это моя кара!

– Она вас не простила?

– Простила, как прощают ангелы! И именно это невозможно вынести – то, как она спокойно и ласково на меня глядит. Лучше бы она вонзила мне в сердце кинжал… О боже, боже мой! – Капитан Даймонд склонил голову на руки, сцепленные на рукояти трости.

Я был поражен и тронут. Пока он сидел в такой позе, задавать вопросы казалось неуместным. Прежде чем я решился снова заговорить, капитан медленно встал и плотнее закутался в свой старый плащ. Он не привык делиться своими бедами, и воспоминания разбередили ему душу.

– Мне пора, – сказал он. – Поплетусь восвояси.

– Может быть, мы еще встретимся, – сказал я.

– Стар я, суставы болят, слишком далеко мне сюда добираться. Приходится себя щадить. Бывает, месяц кряду только и делаю, что сижу в кресле да курю трубку. Но с вами я бы охотно увиделся. – Замолкнув, старик остановил на мне взгляд, одновременно добрый и устрашающий. – Наверное, иной раз хорошо было бы пообщаться с юной, неиспорченной душой. Новое знакомство – это всегда приобретение. Как вас зовут?

В кармане у меня лежал томик «Мыслей» Паскаля[50]50
  «Мысли» (1657–1658, опубл. 1670) – главный труд французского философа и ученого Блеза Паскаля (1623–1662), посвященный преимущественно защите христианства от критики со стороны атеизма. Знаменитое определение человека как «мыслящего тростника» происходит как раз из нее.


[Закрыть], где на форзаце были написаны мое имя и адрес. Я вручил книгу своему старшему другу.

– Возьмите, будьте так любезны. Я очень люблю эту книгу, и она вам кое-что обо мне расскажет.

Старик взял книгу, медленно раскрыл и ответил мне благодарной улыбкой.

– Я не большой любитель чтения, но не откажусь от подарка – первого со времени… моего несчастья. И последнего. Спасибо, сэр!

И он удалился с томиком в руке.

В последующие недели я часто представлял себе капитана одиноко сидящим в кресле с трубкой в зубах. Больше он мне на глаза не попадался. Но я надеялся на удачу, и через три месяца, в последний день июня, мне показалось, что она близка. В июне сумерки наступают поздно, и я с нетерпением ждал их. Наконец в ясную летнюю погоду я снова посетил владения капитана Даймонда. Вокруг дома все зеленело, за исключением больных деревьев в саду на задворках: серые и печальные, они выглядели точно так же, как под декабрьским небом в день, когда я их впервые увидел. Приблизившись, я понял, что опоздал, ведь я планировал встретить капитана Даймонда на подходе к дому и смело попросить разрешения войти с ним вместе. Но он меня опередил, в окнах уже горели огоньки. Разумеется, я не захотел беспокоить старика во время встречи с призраком и стал ждать, когда он выйдет. Через некоторое время огоньки погасли, и капитан Даймонд выбрался наружу. В этот раз он не стал кланяться дому с привидениями, потому что заметил своего свободного от предубеждений юного друга, с видом скромным, но решительным утвердившегося у крыльца. Капитан остановился, созерцая меня с грозной гримасой, которая на сей раз вполне соответствовала ситуации.

– Я знал, что вы здесь, – сказал я. – И пришел намеренно.

С растерянным видом он беспокойно оглянулся на дом.

– Простите, если я позволил себе лишнее, – добавил я, – но вы сами меня поощрили.

– Откуда вы узнали, что я буду здесь?

– Догадался. Вы рассказали мне половину истории, а я домыслил вторую половину. Я очень наблюдателен; этот дом я заметил, когда однажды проходил мимо. Мне показалось, что с ним связана какая-то тайна. Когда вы любезно поделились со мной тем, что видите духов, я заключил, что такое возможно только в этом месте.

– В уме вам не откажешь! – воскликнул старик. – А что привело вас сюда именно сегодня?

Мне пришлось немного слукавить.

– О, я часто здесь бываю. Люблю смотреть на этот дом… он меня завораживает.

Старик повернулся и тоже посмотрел.

– Снаружи ничего особенного.

Очевидно, он понятия не имел о том, какое необычное впечатление производит наружность дома, и, слыша эти слова, тем более в сумерки, у самого порога мрачного обиталища, мне легче было поверить в то, что внутри его хозяину видится что-то странное.

– Я надеялся, мне как-нибудь выпадет случай заглянуть внутрь, – проговорил я. – Думал, вдруг я вас тут встречу и вы позволите мне войти. Мне хотелось бы увидеть то, что видите вы.

Капитан казался смущенным, однако не проявлял особенного недовольства. Он тронул меня за рукав.

– А вы знаете, что я вижу?

– Как знать, если не по опыту, говоря вашими собственными словами? Опыта я и хочу. Пожалуйста, откройте дверь, и войдем вместе.

Глаза капитана, блестевшие под навесом бровей, округлились, дыхание на миг замерло, а затем вырвалось подобием смешка, которое обратило его строгие черты в гротескную маску. И все это совершилось в полной тишине.

– Войти вместе? – простонал он. – Хотите, чтобы я вернулся туда раньше назначенного времени? Да предложи мне кто-то в тысячу раз бо́льшую сумму, и то бы я не согласился. – Порывшись в складках плаща, он предъявил мне горстку монет, завязанную в угол старого шелкового платка. – Я беру только то, что мне положено по договору!

– Но, когда я впервые имел удовольствие с вами беседовать, вы сказали, что это не так уж страшно.

– Я не говорю, что это страшно… теперь. Но это чертовски неприятно!

На последнем слове старик сделал ударение, заставившее меня задуматься. Тем временем мне почудился шорох, словно бы шевельнулись ставни на одном из верхних окон. Я поднял глаза, но все было тихо. Капитан Даймонд тоже погрузился в размышления. Внезапно он повернулся к дому.

– Если вы готовы войти в одиночку, – предложил он, – то ради бога.

– Вы меня подождете?

– Да, если вы не задержитесь надолго.

– Но в доме полный мрак. При вас горел свет.

Капитан вынул из глубин плаща спички.

– Берите. На столике в холле два подсвечника со свечами. Зажгите их, возьмите в руки по подсвечнику – и вперед.

– И куда мне идти?

– Куда угодно. Положитесь на привидение – оно вас найдет.

Не стану прикидываться, будто сердце мое при этом не забилось чаще. Но, надеюсь, давая старику знак открыть дверь, я держался с достоинством. Я настроился на то, что привидение действительно имеется. Тут я уступил позиции, но убеждал себя в том, что сохранить спокойствие все же возможно, если подготовиться и не дать застигнуть себя врасплох. Капитан Даймонд повернул ключ, распахнул дверь и с глубоким поклоном впустил меня внутрь. В темноте я услышал, как за спиной захлопнулась дверь. Минуту я простоял не шевелясь и только храбро всматривался в непроницаемый мрак. Ничего не увидев и не услышав, я наконец зажег спичку. На столе обнаружилась пара медных подсвечников, заржавевших без использования. Я зажег свечи и отправился на разведку.

Передо мной высилась широкая лестница, огражденная старинной балюстрадой с тонкой, строгого рисунка резьбой, какая часто встречается в старых домах Новой Англии[51]51
  Новая Англия — исторически утвердившееся название региона на востоке США, в который входят штаты Мэн, Нью-Гемпшир, Вермонт, Массачусетс, Род-Айленд и Коннектикут.


[Закрыть]. Отложив верхний этаж на потом, я прошел в комнату справа. Это была старомодная гостиная, скудно обставленная, с затхлым запахом, характерным для нежилых помещений. Подняв повыше свечи, я не увидел ничего, кроме пустых стульев и голых стен. За этой комнатой находилась та самая, в которую я заглядывал с улицы; как я и думал, их соединяла двустворчатая дверь. Здесь тоже никаких грозных призраков не наблюдалось. Я пересек холл и осмотрел комнаты с противоположной стороны дома; вдоль фасада располагалась столовая, где на большом квадратном столе скопилось столько пыли, что я мог бы написать на нем пальцем свое имя; позади была кухня с горшками и сковородками, которые уже вечность не соприкасались с огнем. Все выглядело мрачно, но не пугающе. Я вернулся в холл, приблизился к подножию лестницы и поднял выше подсвечники, чтобы, мысленно готовя себя к подъему, посмотреть, не проглянет ли что-то во тьме наверху.

Не могу описать, что я почувствовал, когда внезапно тьма ожила: казалось, она перемещается и густеет. Медленно (я употребляю это слово, потому что в напряженном ожидании ощущал минуты как века) она приобрела четкие очертания: большая фигура выдвинулась вперед и остановилась на вершине лестницы. Признаюсь честно, к тому времени меня охватило чувство, которому, как ни крути, надобно присвоить примитивное название – страх. Можно, конечно, прибегнув к поэтическому языку, наименовать свои ощущения Жутью, и к тому же с заглавной буквы, но это было то самое, от чего человек обращается в бегство. Я взвешивал этот страх, пока он рос, и он казался непреоборимым, потому что шел не изнутри, а снаружи и был воплощен в темном образе на верхушке лестницы. С грехом пополам я стал рассуждать – во всяком случае, попытался, как я помню. Я сказал себе: «Мне всегда представлялось, что привидения белые и прозрачные, а это тень, густая и непроницаемая». Потом напомнил себе, что это событие нерядовое, и если придется утратить разум от страха, то, пока он при мне, надо им пользоваться и ловить впечатления. Не сводя глаз с тени, я стал шаг за шагом отступать, добрался до стола и опустил на него свечи. Я сознавал, что самым правильным было бы решительно подняться по лестнице и встретить тень лицом к лицу, но ноги словно налились свинцом. А между тем мое желание исполнилось, передо мной маячил призрак. Я попытался рассмотреть его, чтобы запомнить и без лукавства утверждать впоследствии, что не утратил самообладания. Я спрашивал себя, как долго должен наблюдать и когда смогу с честью удалиться. Все эти мысли, разумеется, молнией пронеслись у меня в голове и были прерваны, когда тень снова зашевелилась. Из темного столба высвободились две белые руки и медленно поднялись туда, где следовало быть голове. Соединившись, они прижались к предполагаемому лицу, а когда опустились, лицо выступило из мрака. Туманное, белое, странное – во всех отношениях призрачное. Мгновение глаза смотрели на меня, рука – на этот раз одна – снова поплыла вверх и помахала туда-сюда. Что-то очень чудное было в этом жесте; он словно бы обозначал негодующее «прочь» и в то же время выглядел обыденным и фамильярным.

На фамильярность со стороны потустороннего Видения я никак не рассчитывал и был, можно сказать, разочарован. Прав был капитан Даймонд, сказав, что это «чертовски неприятно». Меня охватило сильнейшее желание пристойным и по возможности изящным способом удалиться со сцены. Хотелось при этом не выказать себя трусом, и я решил, что продемонстрирую крепость духа, если загашу перед уходом свечи. Отвернувшись, я так и поступил, добрался до двери, нащупал ее в темноте и распахнул. Внешний свет, почти уже потухший, на мгновение проник в дом, позволяя разглядеть пыльную обстановку и непроницаемый черный силуэт в глубине.

Капитана Даймонда я застал на лужайке под проступившими на небе звездами; он стоял, склоняясь над своей тростью. Посмотрев на меня внимательно, но недолго, он молча отошел, чтобы запереть дверь. После этой обязанности он исполнил следующую – прежний ритуал поклонения, а потом, не глядя на меня, заковылял восвояси.

Через несколько дней я прервал свои занятия и уехал на летние каникулы. Отсутствовал я больше месяца, и у меня было достаточно времени, чтобы осмыслить свой опыт в области сверхъестественного. Радовало то, что я не поддался позорной панике – не ударился в бегство, не рухнул без чувств, а выдержал испытание с честью. Тем не менее, отдалившись на три десятка миль от места своего подвига, я, конечно, испытал облегчение и еще долго предпочитал темноте дневной свет. Нервы у меня были очень перевозбуждены; это я осознал особенно ясно, когда под влиянием усыпляющего морского воздуха стал постепенно успокаиваться. Окончательно придя в себя, я попытался строго рационально оценить происшедшее. Безусловно, я что-то видел, воображение тут ни при чем; но только что? Меня охватила сильнейшая досада: нужно было вести себя смелее, подойти ближе и лучше рассмотреть привидение. Но рассуждать легко, а только кто бы на моем месте осмелился на большее? Шагнуть вперед было для меня невозможно физически. Был ли этот паралич вызван действием сверхъестественной силы? Не обязательно, ведь и фальшивый призрак, если в него поверишь, может творить такие же чудеса, как настоящий. Но почему этот темный фантом, махавший рукой, с такой легкостью меня убедил? Почему так глубоко проник в сознание? Безусловно, настоящий или фальшивый, это очень умный фантом. Я бы предпочел, чтобы он был настоящий. Во-первых, потому, что в таком случае я испугался не на пустом месте, а во-вторых, встреча с подлинным, удостоверенным гоблином – это то, чем в наши дни может гордиться человек довольно робкого десятка. В результате я решил, что лучше бы оставить привидение в покое и выбросить его из мыслей. Но против моей воли в уме снова и снова возникал дразнящий вопрос. Предположим, мне явилась дочь капитана Даймонда; если это так, то я действительно имел дело с ее духом. Ну а если, кроме ее духа, было и что-то еще?

В середине сентября я вновь водворился в царстве теологических теней, но с возвращением в дом с призраками торопиться не стал.

Близился последний день месяца – срок очередного визита бедного капитана Даймонда, но на сей раз я не был расположен его беспокоить, хотя, признаюсь, сердце мое сжималось от жалости, когда я представлял себе, как немощный старик один совершает в осенних сумерках свое тягостное паломничество. Тридцатого сентября в полдень я задремал над тяжелым томом ин-октаво[52]52
  Ин-октаво (от лат. in octavo – в восьмую долю листа) – формат печатного издания, при котором размер страницы равен ¹/₈ типографского листа.


[Закрыть], и тут в дверь тихонько постучали. Я пригласил посетителя войти, но никто не появился. Пришлось мне подняться и открыть дверь. Передо мной предстала пожилая негритянка – голова обхвачена алым тюрбаном, грудь перекрещена белой косынкой. Гостья молчала и не спускала с меня внимательных глаз, и на ее лице, как часто бывает с немолодыми представителями черной расы, отражались сугубая серьезность и благопристойность. Я стоял, вопросительно на нее глядя, и наконец она извлекла из своего объемистого кармана маленький томик. Это были «Мысли» Паскаля, которые я подарил капитану Даймонду.

– Пожалуйста, сэр, – произнесла гостья слабым голосом, – вы узнаете эту книгу?

– А как же, там на форзаце написано мое имя.

– Ваше – не кого-то другого?

– Если вам угодно, я напишу свое имя, чтобы вы могли сравнить почерк.

Мгновение гостья молчала, а потом отозвалась с достоинством:

– Это без толку, сэр, я не умею читать. Если дадите слово, мне будет достаточно. Я от джентльмена, которому вы дали книгу. Он велел мне отнести ее вам как знак – да, как знак… так он сказал. Он лежит больной и хочет вас видеть.

– Капитан Даймонд болен? – вскричал я. – Он что, очень плох?

– Совсем плох… дышит на ладан.

Пробормотав несколько сочувственных слов, я предложил немедленно пойти к капитану, если черная посланница меня проводит. Она с почтительной готовностью согласилась, и вскоре я следовал за ней по солнечным улицам, ощущая себя персонажем из «Тысячи и одной ночи», которого эфиопский раб ведет к потайной двери[53]53
  …персонажем из «Тысячи и одной ночи», которого эфиопский раб ведет к потайной двери. – Арабские сказки, составившие знаменитую «Книгу тысячи и одной ночи», стали известны читающей Европе благодаря 12-томному французскому переводу (1704–1717), сделанному востоковедом, путешественником и дипломатом Жаном Антуаном Галланом (1646–1715). Основанная на арабской рукописи XIV–XV вв. и дополненная текстами из ряда иных источников, галлановская версия сборника практически сразу была переведена на другие европейские языки (анонимный английский перевод, озаглавленный «Забавы арабских ночей», появился в 1706–1722 гг. и позднее многократно переиздавался). Какую именно сказку имеет в виду рассказчик, не установлено.


[Закрыть]. Мы с проводницей направились к реке и остановились на спускавшейся к берегу улице, у аккуратного желтого домика. Поспешно отворив дверь, негритянка впустила меня внутрь, и очень скоро я увидел моего старого знакомца. Он лежал в темной комнате, в постели, и был, судя по всему, очень слаб. Откинувшись на подушку, он неподвижно смотрел в потолок, волосы щетинились еще больше прежнего, выразительные черные глаза горели лихорадочным огнем. В скромной комнате царила безупречная чистота, говорившая о том, что моя темнокожая проводница служила хозяину верой и правдой. Капитан Даймонд, неподвижный и бледный на белой постели, напоминал статую грубой работы, какие встречаются на готических гробницах. Он глядел на меня молча; служанка меж тем удалилась и оставила нас одних.