Текст книги "Мистические истории. День Всех Душ"

«Как вы сказали, из которых вы Стюартов?» – спросил я хозяина.

«О, – ответил он, – я родня всем Стюартам: из Атола, из Аппина, из Ранноха и прочим. У меня там владений видимо-невидимо».

«Где-где? – удивился я. – В Блэр-о’-Атоле, на берегах Таммела, к западу от Лох-о’-Раннох, на землях Мьюира, в Бендерлохе?»

«Во всех местах, что вы назвали».

«Вот черт, – говорю, – почему же тогда вы живете не там, а в этих гнилых низинах?»

Тут он тихонько приусмехнулся.

«Наверно, мистер Данкен, я вроде вас. Вы же знаете поговорку: „Все Стюарты – сродни черту“».

Я громко рассмеялся.

«О, так вы, выходит, тоже вольная душа? Значит, мы два сапога пара. Мне знакомы все пивные от Каугейта до Кэннонгейта, и среди местных гуртовщиков нет второго такого драчуна, игрока и выпивохи».

И я принялся без всякого стыда расписывать свои похождения. Мистер Стюарт слушал и довольно ухмылялся.

«Как же, мистер Данкен, я о вас наслышан. Но блюд прибавилось, и вам, конечно же, захочется их попробовать».

На стол поставили ссек говядины, приправленный пряными травами, такой нежный, что таял во рту. Из большого буфета принесли несколько бутылок вина, в серебряную чашу налили виски с лимоном и сахаром. Не помню, что я пил, но лучше напитков просто не бывает. От них голова шла кругом и сердце наполнялось таким счастьем, что хотелось петь. Что угодно отдал бы за рецепт.

От вина у меня развязался язык, я принялся хвалиться собой, своими прошлыми успехами и задумками на будущее. Я был гуртовщиком, но долго этим заниматься не собирался. Я купил собственную отару и надеялся продать ее самое малое за сто фунтов; затем – покупать все больше овец, пока не скоплю денег на ферму, и после этого расстаться с бродячей жизнью и проводить дни в покое, на своей земле и в доброй компании. Как-никак, вскричал я, разве не приходится мой отец дальней родней самому Маклейну о’Дуарту, а жена дяди моей матери – Рори из Балнакрори! И сам я человек с образованием, два года проучился в колледже Эмбро и вещал бы сейчас с кафедры, когда б не пристрастие к выпивке и женскому полу.

«Погодите, – говорю, – сейчас я вам докажу».

Я поднялся из-за стола и подошел к книжным полкам. Книги там были на все вкусы, латинские и греческие, поэзия и философия, но в основном богословие. Нашлись, к примеру, «Воззвание к необращенным» Ричарда Бакстера[125]125
  «Воззвание к необращенным с призывом обратиться, жить и принимать благодать … в дни отчаяния от Бога живого» (1658) – христианская брошюра известного английского теолога и пуританского проповедника Ричарда Бакстера (1615–1691).


[Закрыть], «Четыре состояния»[126]126
  «Четыре состояния». – Речь идет о собрании проповедей шотландского богослова и философа, священника пресвитерианской церкви (одно из направлений протестантизма) Томаса Бостона (1676–1732) «Человеческая природа в четырех ее состояниях» (1720).


[Закрыть] Томаса Бостона из Эттрика, не говоря уже о проповедях от доброй полусотни древних священников, «Серне стройной»[127]127
  «Серна стройная, или Историческая картина свидетельств шотландской церкви в пользу Христа, с описанием истинного ее положения во все периоды времени» (1687) – труд шотландского священника пресвитерианской церкви Александра Шилдса (1661–1700), одно из знаковых сочинений в ковенантерской культуре.


[Закрыть] и многочисленных сочинениях всяких-разных ковенантеров[128]128
  Ковенантеры — участники шотландского национального движения в защиту пресвитерианской церкви в XVII–XVIII вв.


[Закрыть].

«Собрание прекрасное, ничего не скажешь, мистер Как-вас-там, – заметил я, поскольку хмель развязал мне язык. – Ручаюсь, мало у кого из священников и профессоров-богословов найдется такая. Начинаю подозревать, сэр, что вы человек религиозный».

«Разве не надлежит нам, – отозвался хозяин елейным голосом, – помнить слова Писания: „Худые сообщества развращают добрые нравы“[129]129
  …слова Писания: «Худые сообщества развращают добрые нравы»… – 1 Кор., 15: 33.


[Закрыть], – и задумываться о том, кто нас окружает? А меня, если не почтит визитом странник вроде вас, окружают только книги».

Тем временем я открыл сборник пьес – знаменитого Уильяма Шекспира вроде бы – и вдруг громко рассмеялся.

«Ха-ха, мистер Стюарт, да тут нашлось кое-что точнехонько про вас. Послушайте: „И черт способен с успехом цитировать Писание“»[130]130
  «И черт способен с успехом цитировать Писание». – Видоизмененная строка из комедии Уильяма Шекспира «Венецианский купец» (ок. 1596, опубл. 1600; I.3.93).


[Закрыть].

Тот зашелся в смехе.

«Написано неглупым человеком, – кивнул он, – но, клянусь, если откроете другой том, там и про вас что-нибудь попадется».

Последовав его указанию, я выбрал книгу с белым корешком, раскрыл ее наугад и прочел: «Есть много таких, кто проводит дни в пороке и винопитии, в плутовстве и похоти и думает при этом, что время раскаяться наступит позднее, но удобный случай никак не выпадает, и грешник, разинув рот, низвергается в огненную бездну»[131]131
  «Есть много таких ~ в огненную бездну». – Источник цитаты не установлен; по-видимому, эта тирада сочинена самим автором.


[Закрыть].

«А, – отмахнулся я, – терпеть не могу эти книжки с назиданиями. Хорошее вино лучше плохого богословия».

И я снова сел за стол.

«Вы умный человек, мистер Данкен, – проговорил хозяин, – и к тому же начитанный. Признаю, вы проявили похвальную решимость, когда, вопреки всем настояниям своего отца, порвали с церковью и колледжем».

«Довольно об этом, – отозвался я, – хотя ума не приложу, от кого вы это узнали».

Меня разозлило упоминание о моем отце: получалось так, будто я заслуживаю похвалы за то, что огорчил его.

«О, как вам угодно, – продолжил собеседник, – а я как раз собирался сказать, что вы проявили похвальную решимость, когда пырнули ножом того человечка на Плезанс – в тот раз вам еще пришлось с месяц прятаться в трущобах Лита».

«А это вам откуда известно? – вскинулся я. – С вашего позволения, многовато вы обо мне знаете такого, о чем надо бы помалкивать».

«Не сердитесь, – кротко отозвался мой собеседник, – мне как раз нравятся ваши поступки. А помните ту девицу из Атола, которая так вас любила? Вы ведь как надо с ней обошлись?»

Всего этого не должен был знать никто, кроме меня, и я был чересчур поражен, чтобы отвечать.

«О да, мистер Данкен. Могу рассказать, что вы делали сегодня, как нагрели Джока Галловея на шесть фунтов или как продали фермеру с Сенной тропы лошадку, у которой вряд ли хватило сил довезти его до дому. И я знаю, чтó вы наладились сделать завтра в Глеске, – и желаю вам успеха».

«Не иначе как вы сам черт», – выпалил я напрямик.

«Он самый, к вашим услугам», – отозвался собеседник, все так же улыбаясь.

Я в страхе уставился на него, и что-то в его глазах и подергивании губ подсказало мне, что он говорит правду.

«Что же это за место, где вы…» – выдавил я из себя.

«Зовите меня мистер С., – проговорил он мягко, – пользуйтесь в свое удовольствие услугами заведения и ни о чем не заботьтесь».

«Услугами? – удивился я. – Разве это что-то вроде таверны?»

«Нужно же бедному человеку на что-то жить».

«Назовите цену, я заплачу и уйду».

«Ну, я привык предоставлять гостям выбор. В вашем случае это будет либо ваше богатство, либо ваше будущее, а проще говоря, либо ваши овцы, либо…»

«Моя бессмертная душа», – выдохнул я.

«Ваша душа, – с поклоном повторил мистер С., – хотя, думаю, определение, которое вы к ней присоединили, слишком лестное».

«Грабитель проклятый! – взорвался я. – Так вот как у вас заведено: заманиваете человека в ваш чертов дом и обираете до нитки!»

«Воздержимся от грубостей, не надо портить наше доброе согласие. И главное, вспомните: я просил вас подтвердить, что за стол вы садитесь по собственной воле».

«Это правда», – признал я и замолк.

«Ну-ну, не надо так огорчаться. Вы можете сохранить за собой все ваше имущество и благополучно отбыть восвояси. Нужно будет только поставить подпись, что для человека, учившегося в колледже, не составит труда, и дальше жить, как жили, до конца своих дней. И позвольте вам сказать, мистер Данкен Стюарт, я иду на большую уступку, соглашаясь приравнять вашу жалкую душонку к пятидесяти овцам. Не многие оценили бы ее столь высоко».

«Может, и так, – кивнул я печально, – но другой у меня нет. Неужели непонятно: если я ее отдам, у меня уже не будет возможности исправиться. А такой спутник на всю вечность, как вы, меня вряд ли устроит».

«Ну что ж вы так неучтивы, а я уже собирался сказать, что вечер, проведенный с вами, был весьма приятен».

Убитый горем, я откинулся на спинку стула. Мне предстояло выйти из этого дома бедным как церковная мышь и начать новую жизнь, не имея за душой почти ничего, кроме носильного платья. Меня одолевало искушение подмахнуть бумажонку и покончить на этом, но что-то мешало мне так поступить. Наконец я ответил:

«Хорошо, решено. Забирайте овец, хоть мне и тяжело с ними расстаться, и я буду надеяться, что никогда в жизни больше не увижу этот дом».

«А я, напротив, надеюсь, нам еще доведется приятно пообщаться, – отозвался собеседник. – И поскольку вы щедро заплатили за мое гостеприимство, воспользуйтесь им до конца. Наливайте себе, не стесняйтесь».

Задержав на нем взгляд, я ответил:

«Слава у вас дурная и дурное ремесло, но сами по себе вы неплохи и, знаете, мне даже нравитесь».

«Премного вам признателен за такую рекомендацию, – кивнул он, – она мне пригодится».

И вот я налил себе стакан, мы приступили, и второй такой пирушки я не припомню за всю свою жизнь. Мы были не пьяные, нам просто было очень хорошо и весело. Какие мы рассказывали истории и шутили шутки, я сказать не могу, но тот вечер не идет у меня из памяти. А когда я начал клевать носом, меня отвели в распрекрасную спальню, всю в картинах и зеркалах, уложили на тончайшее белье и накрыли шелковым покрывалом. Я пожелал мистеру С. спокойной ночи и уснул, едва донеся голову до подушки.

Проснулся я на рассвете, в заиндевевшем от утреннего сентябрьского морозца платье. Я лежал среди зеленых холмов, поблизости не было ничего, кроме поросших вереском склонов, только кричали кроншнепы и с бешеным воем носились вокруг меня мои две собаки.

Уильям Фрайер Харви

Часы

Мне понравилось твое описание жителей пансиона. Ясно представляю себе зловещую мисс Корнелиус с накладкой из волос и бренчащими браслетами. Неудивительно, что ты перепугалась той ночью, увидев, как она спящей шла по коридору. Но, в конце концов, почему бы ей не бродить во сне? Что до воскресного перемещения мебели в комнате для отдыха, то, видимо, эту местность иногда потряхивает, хотя вряд ли резонно объяснять землетрясением звон небольшого ручного колокольчика на каминной полке. Это равносильно тому, как если бы наша горничная (опять-таки новая!), когда мы вчера обнаружили разбитый чайник, обвинила бы в этом бродячего слона. Ты по крайней мере избавлена в Италии от вечной проблемы с горничными.

Да, моя дорогая, я верю тебе безоговорочно. Мне ничего подобного переживать не приходилось, но упоминание мисс Корнелиус привело мне на ум похожий случай, произошедший примерно двадцать лет назад, вскоре после того, как я закончила школу. Я гостила у моей тетушки в Хэмпстеде[132]132
  Хэмпстед — территория (муниципальный район), ныне входящая в состав лондонского боро Кэмден, где находится Хэмпстед-Хит – самый обширный парк Большого Лондона.


[Закрыть]. Полагаю, ты ее помнишь, а если нет, то наверняка помнишь ее пуделя Месье, которого она заставляла проделывать такие умилительные трюки. Там присутствовала еще одна гостья, с которой я прежде не была знакома, – некая миссис Калеб. Она жила в Льюисе[133]133
  Льюис – город в Англии, административный центр графства Восточный Сассекс.


[Закрыть] и пробыла у моей тетушки почти полмесяца, приходя в себя после череды домашних неурядиц, завершившихся тем, что в течение часа ее покинули две служанки – по словам миссис Калеб, без малейшей причины, в чем я усомнилась. Служанок этих я никогда не видела, зато видела миссис Калеб и, честно говоря, ее невзлюбила. Она произвела на меня то же самое впечатление, какое, думаю, мисс Корнелиус произвела на тебя: чудаковатая и непонятная; не то чтобы хитрит, но, я бы сказала, скрытничает. В глубине души я чувствовала, что тоже ей не нравлюсь.

Дело было летом. Джоан Дентон (ты ее помнишь – ее мужа убили на Галлиполи[134]134
  …убили на Галлиполи… – Имеется в виду масштабная военная операция, проходившая с 19 февраля 1915 г. по 9 января 1916 г. на Галлиполи – полуострове в европейской части Турции, между Саросским заливом Эгейского моря и проливом Дарданеллы; вошедшая в историю Первой мировой войны как Дарданелльская операция (или Галлиполийское сражение), она была развернута странами Антанты, главным образом Великобританией, с целью захвата Константинополя, вывода Турции из войны и открытия морского пути в Россию; окончилась поражением союзных войск и привела к отставке ее инициатора – британского премьер-министра Уинстона Черчилля.


[Закрыть]) пригласила меня провести у нее денек. Ее родственники снимали небольшой коттедж милях в трех от Льюиса. Мы договорились о дате. Погода была на диво хороша, и я собиралась покинуть душный дом в Хэмпстеде до того, как поднимутся пожилые дамы. Однако миссис Калеб застигла меня в холле, когда я была уже у дверей.

– Мне хотелось бы знать, – начала она, – могу ли я рассчитывать на небольшую любезность с вашей стороны. Если у вас в Льюисе окажется минутка свободного времени – в ином случае не нужно, – не будете ли вы так добры заглянуть ко мне домой? В поспешных сборах я забыла захватить с собой дорожные часики. Если они не в гостиной, то, скорее всего, у меня в спальне или же в комнате одной из служанок. Помню, что отдала их на время кухарке, которой трудно рано вставать, и не могу вспомнить, вернула ли она их мне. Надеюсь, я не слишком вас затрудняю? Дом заперт уже двенадцать дней, но там все в полном порядке. Вот ключи: большой – от садовой калитки, маленький – от входной двери.

Мне оставалось только согласиться, и миссис Калеб начала объяснять, как найти Эш-Гроув-хаус.

– Вы почувствуете себя настоящей взломщицей, – добавила она. – Но, право, если только у вас выпадет свободная минутка.

Признаться, я была рада любой возможности скоротать время. Ночью бедняжка Джоан внезапно заболела (у нее заподозрили аппендицит), и, хотя ее родичи относились ко мне очень радушно и упрашивали остаться на ланч, я понимала, что буду только путаться под ногами, поэтому поручение миссис Калеб послужило мне оправданием для раннего ухода.

Эш-Гроув я отыскала без труда. Этот средней величины дом из красного кирпича стоял в обнесенном высокой стеной саду, граничившем с узким переулком. От калитки к парадной двери вела выложенная плиткой дорожка, перед входом рос не ясень, как можно было ожидать, а араукария, которая непомерно затеняла комнаты. Боковая дверь, как я и ожидала, была заперта. Столовая и гостиная примыкали к холлу с разных сторон, и, поскольку окна и там и там были закрыты ставнями, я оставила дверь холла открытой, а потом в полумраке торопливо поискала взглядом часы, которые, судя по словам миссис Калеб, вряд ли могли находиться в нижних комнатах. Часов ни на столе, ни на каминной полке не оказалось. Прочая мебель была тщательно укутана от пыли белыми чехлами. Тогда я поднялась наверх, но до этого затворила входную дверь. Я и в самом деле чувствовала себя кем-то вроде взломщика и подумала, что, если кто-то случайно увидит входную дверь распахнутой, мне будет трудно объяснить, что я здесь делаю. К счастью, окна наверху не были закрыты ставнями. Я поспешно обыскала главные спальни. В них царил образцовый порядок, все было на своих местах, но часов миссис Калеб нигде не обнаружилось. Впечатление от дома (ты ведь знаешь, что каждое жилище обладает своей неповторимой индивидуальностью) не назовешь ни приятным, ни неприятным, но внутри было очень душно из-за отсутствия свежего воздуха, а еще, как показалось, из-за портьер, стеганых одеял и салфеточек на мебели. Коридор, куда выходили спальни, сообщался с малым крылом, располагавшимся, видимо, в более старой части дома, где находились чулан и спальня служанок. За последней дверью, которую я отперла (надо сказать, что двери всех комнат были заперты, и, заглянув в них, я запирала их снова), отыскался искомый предмет. Дорожные часы миссис Калеб весело тикали на каминной полке.

Так показалось мне поначалу, а потом до меня дошло: что-то здесь не так. Часы никак не должны были тикать. Дом стоял запертым в течение двенадцати дней. Никто не приходил, чтобы его проветрить или разжечь огонь. Мне вспомнилось, как миссис Калеб говорила тетушке, что, если оставить ключи кому-то из соседей, неизвестно, в чьи руки они попадут. И тем не менее часы действительно шли. Я подумала, что, может быть, механизм привела в движение случайная вибрация, и вынула свои часы, чтобы сверить время. Стрелки показывали без пяти минут час. Часы на каминной полке – час без четырех минут. Сама не зная почему, я затворила дверь на лестничную площадку, заперла ее на ключ и снова оглядела комнату. В ней царил образцовый порядок. Единственное, что могло привлечь внимание, – едва заметная вмятина на подушке и на постели, однако матрас был пуховый, а тебе известно, как трудно такой матрас полностью разгладить. Излишне добавлять, что я поспешно заглянула под кровать (помнишь твоего мнимого грабителя в шестом номере Святой Урсулы?), потом, уже преодолевая внутреннее сопротивление, распахнула дверцы двух чудовищно вместительных шкафов – оба, к счастью, оказались пустыми, если не считать какого-то текста в рамочке, обращенного к стенке. К этому времени я перепугалась по-настоящему. Часы продолжали тикать. Меня охватило ужасное предчувствие, что вот-вот зазвонит будильник, и мысль о том, что я одна в пустом доме, едва не свела меня с ума. И все же я попыталась взять себя в руки. В конце концов, эти часы могли быть с двухнедельным заводом. Если так, то завод вот-вот кончится. Можно было приблизительно определить, как давно взводили пружину. Я не решалась это проверить, но неопределенность была хуже всего. Вынув часы из футляра, я стала их заводить. Не успела я дважды повернуть винтик, как дошла до упора. Завод не был на исходе: стрелки начали движение, вероятно, всего час-другой тому назад. Холодея и обмирая, я шагнула к окну, распахнула раму и впустила в комнату свежий животворный воздух из сада. Теперь я знала, что дом этот странный, до жути странный. Неужели в нем кто-то живет? А если он и сейчас здесь? Мне казалось, что я обошла все комнаты, но так ли это? Я только приотворила дверь в ванной и, конечно же, не открывала никаких шкафов, кроме как в спальне. Заставить себя пройти по коридору и спуститься в сумрачный холл, ощущая, что сзади крадется незнамо кто, я не могла. Пока я стояла у открытого окна и раздумывала, что делать, до меня донесся легкий шорох. Поначалу очень тихий, он слышался откуда-то с лестницы. Звук был необычный, словно бы это не человек взбирался, а (ты рассмеешься, если получила это письмо с утренней почтой) прыгала со ступеньки на ступеньку очень большая птица. На лестничной площадке шорох прекратился. Потом кто-то начал царапать дверь одной из спален, как будто кто-то скреб мизинцем полированное дерево. Что бы это ни было, оно медленно двинулось по коридору, на ходу царапаясь в каждую дверь. Дольше я терпеть не смогла. В мозгу возникла кошмарная картина: запертые двери распахиваются. Я схватила часы, завернула в свой макинтош и выкинула сверток из окна на клумбу. Потом ухитрилась вылезти через окно и, уцепившись за подоконник, «совершила успешный прыжок с высоты двенадцати футов» (как сказали бы журналисты). А ведь мы так бранили гимнастические занятия в Святой Урсуле! Подобрав макинтош, я ринулась к входной двери и заперла ее. И только тогда я смогла перевести дух, но в безопасности почувствовала себя, лишь оказавшись по другую сторону садовой калитки.

И вдруг я вспомнила, что окно спальни осталось открытым. Что же делать? В одиночку я в дом не вернусь, хоть тащи меня на аркане. Я решила пойти в полицейский участок и выложить там всю правду. Меня, конечно, высмеют, и рассказ о поручении миссис Калеб вряд ли их убедит. Я уже побрела по переулку в сторону города, но случайно оглянулась на дом. Окно, о котором я забыла, было закрыто.

Нет, дорогая, я не увидела за ним лица или какой-то жути вроде… Конечно же, окно могло закрыться само собой. Это было обыкновенное окно с подъемной рамой, а они, как тебе известно, то и дело опускаются под действием собственного веса.

И что дальше? Да, собственно, рассказывать больше нечего. Мне даже не довелось увидеться с миссис Калеб. Когда я вернулась, тетушка сообщила мне, что перед ланчем с миссис Калеб приключилось что-то вроде обморока и ей пришлось лечь в постель. На следующее утро я отправилась в Корнуолл к маме и детям. Мне казалось, что этот случай начисто изгладился из моей памяти, но, когда три года спустя дядюшка Чарльз предложил подарить мне на совершеннолетие дорожные часы, я сдуру выбрала другой подарок – собрание сочинений Томаса Карлейля[135]135
  Томас Карлейль (1795–1881) – английский писатель, историк, мыслитель, понимал историю как биографию великих людей, «героев».


[Закрыть].

Мисс Корнелиус

Эндрю Саксон был старшим наставником по науке в школе Корнфорд. Корнфорд – это новая школа, реконструированная на старой основе. Именно туда, если позволяют средства (далеко не всем), отправляют своих отпрысков инспекторы его величества[136]136
  Инспекторы его величества – государственные школьные инспекторы.


[Закрыть] – в особенности, если отпрыски питают склонность к науке. Многие родители полагали, что Эндрю должен быть директором, однако сам он вполне осознавал меру своих возможностей. В том, что он обладал скорее педагогической жилкой, нежели административной, и не столько обучал воспитанников, сколько стимулировал их научные интересы, самым блестящим образом убеждает книга Саксона и Батлера «Введение в принципы органической химии».

Ученики звали его Англосаксоном или Стариной Альфредом[137]137
  Англосаксон, Старина Альфред – прозвища, навеянные раннесредневековой историей Англии (англосаксы, король Альфред Великий).


[Закрыть] и относились к нему с любовью и почтением, тем большими еще и потому, что он первоклассно стрелял из винтовки и однажды был претендентом на королевский приз в Бисли[138]138
  Бисли – деревушка в графстве Серрей, возле которой находится старейшее английское стрельбище, где Национальная стрелковая ассоциация Соединенного Королевства проводит ежегодный чемпионат Европы по стрельбе из винтовки в F-классе (высокоточная стрельба на дальние расстояния).


[Закрыть].

Саксон никогда не проявлял особого интереса к психическим исследованиям, однако, когда его друг Клинтон, управляющий банком Восточных графств, предложил ему сообща расследовать происходящее в Мидоуфилд-Террас, он не стал отказываться. В этом доме жили Парк – кассир банка, миссис Парк с двумя детьми, кухарка, служившая в семействе уже пять лет, не слишком сообразительная шестнадцатилетняя девица, которая выполняла обязанности няни и горничной, а также мисс Корнелиус. Саксону доводилось видеть мисс Корнелиус – пожилую даму, обитавшую в очень привлекательном домике невдалеке от дома викария. Клинтон сообщил, что ее жилище капитально переделывается и, пока там работают плотники и маляры, мисс Корнелиус выразила желание поселиться у Парков, которые были всегда рады принять гостей за плату.

На протяжении трех недель там происходили манифестации духов. Явственно слышались то постукивания, то грохот, словно падал тяжелый груз; необъяснимым образом передвигались столы и прочая мебель; двери таинственно запирались и вновь отпирались; но, вероятно, самым необычным было то, что по дому сами собой летали различные предметы – от шахматных фигур и граммофонных иголок до кусков угля и металлических подсвечников.

– Если повезет, меня, похоже, ожидает интересный вечер, – сказал Саксон жене. – Рискну предположить, что тут так или иначе замешана служанка.

Вечер в самом деле оказался интересным. В гостиной Мидоуфилд-Террас Клинтон представил гостя Парку, миссис Парк и мисс Корнелиус. По его просьбе Парк описал происшествия последних трех недель, а жена Парка и мисс Корнелиус время от времени что-то добавляли или уточняли. Рассказ велся прямо и откровенно – и к тому же без малейшей истерической нотки с чьей бы то ни было стороны, что произвело на Саксона выгодное впечатление. Все трое были явно обеспокоены происходящим, миссис Парк выглядела утомленной и озабоченной, однако ни она, ни мисс Корнелиус не утратили чувства юмора.

– Прежде чем двигаться дальше, давайте кое о чем договоримся, – начал Саксон. – О манифестациях полтергейста я знаю не много. У меня широкий взгляд на этот предмет, но мы не должны искать аномальную (не говорю – «сверхъестественную») подоплеку до тех пор, пока не исключим возможность сознательного или непреднамеренного обмана. Но и помимо обмана наблюдаемые явления могут быть так или иначе связаны с человеческим вмешательством. Нам следует смотреть друг за другом, более того – подозревать друг друга. Чтобы отмести все сомнения. Так ведь, миссис Парк?

Все согласились.

– А как насчет служанок? – спросил Клинтон.

Со служанками все уладилось. У горничной был выходной, а кухарку отпустили провести вечер с подругой.

Мисс Корнелиус предложила запереть обе двери и отрядить двоих из компании, чтобы те тщательно обыскали все помещения и убедились, что там никто не прячется.

– Ступайте-ка лучше вы с мистером Клинтоном, – нервно усмехнулась миссис Парк. – Обнаружить кого-то у себя под кроватью – это, по мне, самое страшное.

Пока Клинтон с мисс Корнелиус обходили дом, остальные сидели в гостиной. Саксон поглядел на часы.

– Половина девятого.

– Примерно в это время и начинается оживление, – заметил Парк. – Чу! Стук уже слышен.

Сомнений не было: раздался приглушенный стук, напоминавший удары молотка по резине, но откуда он шел – от стен или от потолка, мы не могли определить. Его невозможно было спутать с шагами Клинтона и мисс Корнелиус, которые слышались этажом выше. Чуть позже эти двое стали, беседуя, спускаться по лестнице. Затем последовал грохот, и мисс Корнелиус крикнула: «Что это?» Парк с Саксоном выбежали в холл. У подножия лестницы лежала игрушечная деревянная лошадка со сломанной шеей; по словам Клинтона, прежде он видел ее на лестничной площадке перед дверью детской. Вечерняя программа началась.

Она была богата и разнообразна, события следовали сплошной чередой, свидетели ждали их напряженно, чуть ли не с азартом, гадая, что произойдет на сей раз. Саксон и Клинтон, заранее договорившиеся, что будут делать заметки, вовсю строчили. Незадолго до половины десятого наступило затишье.

– В это время они обычно успокаиваются, – с принужденным смешком объявил Парк. – Мейзи, как насчет кофе?

– Вы не будете против, если мы с мистером Клинтоном бегло просмотрим в столовой наши заметки? – спросил Саксон. – Думаю, мы не задержим вас надолго.

Они вышли в соседнюю комнату, и Клинтон с удивлением увидел, что его товарищ поворачивает в замке ключ.

– Ну, что скажешь? – спросил управляющий банком. – Признаюсь, я в замешательстве.

Саксон немного помолчал, а потом раздраженным тоном бросил:

– В недобрый час, Клинтон, ты позвал меня сюда. Мы угодили в дьявольскую заваруху, и нам ничего не остается, как прийти к какому-то решению.

– Боюсь, я не совсем тебя понимаю.

– Задам прямой вопрос. Подозреваешь ли ты чье-либо участие в том, что мы наблюдали сегодня вечером?

Клинтон выглядел озабоченным и ничего не ответил.

– Парк? – продолжал Саксон. – Ты его подозреваешь?

– Нет, о нет!

– Миссис Парк?

– Нет, конечно же нет!

– Тогда мисс Корнелиус?

– Не думаю. Нет.

– Ты так не думаешь, а вот я думаю. Заметь: три четверти загадок, с которыми я столкнулся, я пока не могу объяснить. К примеру, с какой стати раскачиваться креслу-качалке? Я тщетно искал черную нитку, выискивал даже волос. С другой стороны, что касается куска угля, я почти уверен, что он был брошен рукой мисс Корнелиус. Всего лишь за минуту до этого она стояла возле угольного ящика. Если ты заметил, она постоянно трогала всякие мелочи на столе и на каминной полке. Ее руки не знали покоя; казалось, у нее зуд в пальцах и она постоянно себя сдерживает, чтобы не дать им воли. Я видел своими глазами – и готов в этом поклясться! – как она подбросила перо, которое застряло в потолке. Все это очень подозрительно. Весьма необычно, если не сказать больше, обнаруживать перья на каминной полке. Одно, как видишь, находится в этой комнате, а припасла его здесь, я думаю, мисс Корнелиус в ожидании подходящего момента. В том случае, о котором я говорю, она, держа перо за спиной, ловко подбросила его большим пальцем. Думаю, что, немного попрактиковавшись, я и сам научился бы это делать.

Саксон взял с каминной полки перо и воспроизвел описанное выше движение.

– Вот! – торжествующе воскликнул он. – Я говорил тебе, что это легко. Перо воткнулось в диванную подушку вместо потолка, куда я целился, но ты должен признать, что руку я держал за спиной всего лишь долю секунды. Почему ты выказал неуверенность, когда я упомянул имя мисс Корнелиус, в то время как решительно отметал всякие подозрения относительно Парков?

– Действительно, чаще всего предметы летели именно со стороны мисс Корнелиус, – раздумчиво проговорил Клинтон, – причем, как я заметил, раза два она чересчур поспешила о них сообщить. Помнишь ее удивленное «Что это?», вслед за которым все поворачивали туда, куда она указывала? Да, это показалось мне слегка подозрительным, но и только.

– Посмотри на свои записи, – продолжал Саксон. – Сегодня вечером происшествия наблюдались на лестнице, в этой комнате и в гостиной; мы в это время либо сидели все вместе, либо кто-то из нас здесь, а кто-то – в гостиной; но заметь: манифестации, отличные от шума и постукивания, происходили только в присутствии мисс Корнелиус.

– И ты полагаешь…

– Что, скорее всего, причина всех этих явлений одна и та же.

– Тогда, черт возьми, что нам с этим делать?

– Единственное, что мы можем предпринять… – начал Саксон. – Я говорю «мы», но подразумеваю себя, поскольку не понимаю, с какой стати нужно тебя в это втягивать… Единственное – это пойти в соседнюю комнату и высказать им все начистоту. Надо положить конец этой истории. Помимо того, какое напряжение испытывает миссис Парк, нужно принять во внимание детей. Поднимется жуткий скандал, возможно, кое-кому из нас предстоят бессонные ночи, но мы должны взять быка за рога. Пойдем и сделаем дело… Это все равно что ударить пожилую женщину, – добавил Саксон, помолчав. – Боже мой, Клинтон, я страшно жалею, что ты меня сюда позвал!

– И как вы все это объясните? – спросила мисс Корнелиус с улыбкой, когда все собрались в гостиной. – Я очень надеюсь, что вы рассеете все наши страхи.

Саксон взглянул на нее в упор. Он увидел фальшивую челку, морщины и глаза, темные, вызывающие, в которых таилась жестокость.

– Миссис Парк, – начал он, – мне трудно выразить, как я сожалею, и мне крайне неприятно это говорить, но я полагаю, что то, чему мы были свидетелями нынче вечером, прямо связано с мисс Корнелиус. Мисс Корнелиус, может быть, вы будете с нами откровенны? Все, что будет вами сказано, не выйдет за пределы этой комнаты.

Взгляды собравшихся обратились на мисс Корнелиус. Ее лицо сделалось изжелта-бледным, как старинная слоновая кость.

– Мэйзи, – произнесла она, – это возмутительно! Сегодня вечером этот человек дружески со мной беседовал, так по какому праву он вдруг меняет тон и принимается очернять меня в присутствии тех, с кем я близко знакома не первый год? Я понятия не имею, о чем он говорит. Я так же неповинна в обмане и жульничестве, как двое малышей, которые спят наверху.

– Прошу прощения, – вмешался Саксон, – но в интересах справедливости напомню всем, что мы договорились расследовать случившееся, невзирая на личности. Я предупредил, что буду относиться с подозрением к каждому, и таков и был мой принцип.

– Верно, – нехотя отозвался Парк, – но в чем вы обвиняете мисс Корнелиус?

– Я ни в чем ее не обвиняю, но утверждаю, что видел, как она подбросила перо. Несколько раз я почти ловил ее на том, что она кидала предметы. Добавлю, что явления, которые мы наблюдали сегодня вечером, – признаюсь, не всё я в данный момент могу объяснить, – неизменно происходили в присутствии мисс Корнелиус. Еще одно слово, и я закончу. Мне хотелось бы проявить мягкость и в словах, и в мыслях. Я не говорю, что мисс Корнелиус сознательно водила нас за нос. Думаю, что, вероятно, не отдавая себе в этом отчета, мисс Корнелиус развила у себя необычную ловкость рук, и благодаря ей мы испытали этим вечером приятный, живительный, исполненный напряженного ожидания азарт. А теперь, полагаю, мне пора.

– Он полагает, ему пора! – вскричала мисс Корнелиус с едва сдерживаемой яростью. – Он облил меня грязью и теперь думает, что может уносить ноги. Но позвольте мне сказать вам, мистер Саксон, как пожилой женщине сравнительно молодому человеку, что вы когда-нибудь пожалеете об этом дне. Вы узнаете, каково это – молиться задним числом, чтобы ваш язык скорее отсох, чем произнес то, что вы сегодня сказали.

– Вероятно, я был излишне резок, – сказал Саксон Клинтону на обратном пути к дому. – Жена говорит, что у меня нет такта, но мне показалось самым правильным сделать быстрый и глубокий разрез, не теряя времени на анестезию.