Текст книги "Музыка, магия, мистика"

Эзотерическое толкование греческой тональности Анни фон Ланге раскрывает новые аспекты. Она ссылается на недоступную мне книгу «Гаммы и звездные шкалы» (Лейпциг, 1927), написанную не кем иным, как известным дирижером и композитором Феликсом фон Вайнгартнером. Эту работу следует здесь упомянуть лишь из-за ее оригинальности. Нижеследующее не дает полного представления об этом эзотерическом труде, богатом всевозможными идеями. Автор рассматривает гелиоцентрическую ориентацию древнегреческой дорической гаммы, записанной си-ля, причем центральный звук ми как заключительный и начальный звук тетрахорды (четырехзвукового ряда) «был равным солнцу». Этот ряд, как считал Тимус, «был экзотерическим[52]52
  Экзотерический – общедоступный, предназначенный для непосвященных; антоним – эзотерический.


[Закрыть] и резко противопоставлялся эзотерическому. Экзотерически – как внешне данная прочная форма – он следовал за тогда еще совершенно живым ощущением восприятия музыки из космических звездных просторов, т. е. вниз. Эзотерически – хранимый в тайне в местах проведения мистерий – он, наоборот, был направлен вверх. Здесь считалось необходимым пробудить формообразующие движущие силы и заблаговременно определить будущую позицию по отношению к ним. У нас нет возможности детально рассмотреть различные варианты космических отношений. Тем не менее в связи с настоящими рассуждениями важно отметить, что шкала строится уже не центростремительно, извне вовнутрь в духе пентатоники (пятитональности), а центробежно, изнутри вовне. Для того уровня музыкального сознания человечества это имело большое значение. Ибо пробуждающееся „я“ человека постепенно распространяется из своего внутреннего центра во внешний мир, каким бы он ни воспринимался – духовным или земным. Вместе с тем появляется совершенно новое соотношение взаимных частичных тонов тетрахорды, а именно соотношение дополняющих полярностей». Учитывая возможности изменения тетрахорды в различных звуковых рядах, можно понять, «насколько все это способствовало появлению совершенно новой живости переживания и управления движением вверх и вниз, живости, которая соответствовала несравненно более сознательному “я”». Затем автор говорит об эзотерическом значении октавы при ее первом появлении: «Свободный, непринужденно шагающий человек был чудом греческой пластики. Здесь совершается абсолютно аналогичное музыкальное чудо: рождение разных видов октав как звуковое отражение свободы человека, шагающего по небесным и земным пространствам…» [23, с. 248 и далее].

Дорический звуковой ряд в эзотерическом значении

Допустим, что в час рождения музыки, при первом осмысленном упорядочивании звуков в ряды, помимо прочего, важную роль играли внемузыкальные, космически обусловленные факторы. В таком случае, не должны ли были они вплоть до нашего времени пронизывать и наполнять звучанием композиционное строение звуковых миров? Не обращались ли они к нашему бессознательному во всем, что имеет для нас этическую и эстетическую ценность в музыке?

Мы можем представить себе, что все эти до сих пор окончательно не раскрытые тайны волновали юных учащихся древнегреческих философских школ. Попытаемся, призвав на помощь фантазию, преодолеть тысячелетия и мысленно перенестись в те времена, когда число еще обладало «звучащей жизнью». Ведь что такое пространство и время? Не что иное, как иллюзии материального существования!

Над крышами Афин летняя ночь разбрасывает свой серебряный глянец. Опершись на мраморные колонны, юные ученики погрузились в созерцание звездного неба. Бесчисленные искорки света – как глаза Бога, наблюдающие за творением рук человеческих. Ни один звук не доносится из небесных высот до земных ушей. И в самом деле, небо – лишь мир молчания, поглощающий каждый звук?

Затем несколько учеников тихим голосом заводят разговор о чуде звездного неба.

«Смотри, там Сатурн. Учитель говорит, что он издает самый глубокий звук небесной шкалы». – «Я знаю: затем следуют Юпитер и Марс, Солнце стоит в середине семизвучного ряда, потом идут Меркурий, Венера, Луна». – «Не священное ли число семь?» – «Не имеет ли лира семь струн по образцу сфер небесных? Не семь ли звуков у свирели? А Платон полагает, что это голос сирен, которые доносят до нас звуки от одушевленных звезд». – «Почему сегодня учитель держится в стороне от нас? Не хочет с нами знаться?» – «Тихо – он медитирует. Лишь тот, кто закрывается от внешнего мира, способен превращать числа в звуки. Внимая, он получает от небес послание, укрепляющее его земную силу».

Вмешивается третий с улыбкой превосходства. «Как вы можете утверждать, что звезды звучат! Они прикреплены к своим сферам – стало быть, только они производят звуки, а не сами небесные тела! Прекрасная сказка, звуки сирен, ничего общего с действительностью! А почему мы сами не слышим их?» Мрачно взирает на него первый оратор. «Мне кажется, ты принадлежишь к ученикам Аристотеля, который сам сперва учился у наставника Платона. Разве ты не знаешь, что привычка упраздняет восприятие? Подобно тому как мы не чуем запах воздуха, потому что он всегда вокруг нас, мы не можем слышать и звука небес, потому что он беспрерывно звучит вокруг нас от рождения и до смерти. Если бы прекратилось движение Вселенной и умолк звук, только тогда мы ужаснулись бы страшной пустыне молчания!»

Третий ученик набирается духа, чтобы дать резкую отповедь, но первый уже взял в руки лиру, стоявшую возле колонны. И из сведущих в пении уст раздается почтенный гимн Пиндара (классика древнегреческой поэзии) [49, а также 50]:

 
Золотая лира,
Принадлежащая Аполлону
Наравне с музами,
Чьи кудри фиолетовы,
Тебе вторит танец поступью;
Знаку твоему покорны певцы,
Когда, встрепенувшись, дашь ты знак к выступлению хору.
А кого не полюбит Зевс,
Тот безумствует пред голосом Пиерид
И на суше, и в яростном море,
И в страшном Тартаре,
Где простерт божий враг – стоголовый Тифон.
 

Картина блекнет, видение учеников-философов в Древних Афинах исчезает из внутреннего взора – вместо него появляется новое. Теперь мы находимся в учебном кабинете средневекового странствующего студента, который пишет диссертацию. Разумеется, на латыни, ибо еще при философе-просветителе Христиане Вольфе немецкий язык не имел доступа в университеты. На столе в маленькой, похожей на башню комнате можно увидеть приготовленную письменную тинктуру (краску) и несколько только что обрезанных гусиных перьев. Палец проверяет расщепленный стержень. Перед молодым ученым лежат листы пергамента. Еще один полный тоски взгляд из окна в манящую светлую даль – и рука выводит заголовок, снабженный многочисленными завитками: «Космический оркестр» («De sphaerarum coelestium symphonismo»), а под ним – нельзя сказать, чтобы крошечными буквами – собственное имя «Давид Блезинг» [51]. Вздыхая, он пишет пером первое предложение: «Dicunt astrologi vel musici…»

«Астрологи или музыканты говорят…» Юный автор не так уж неправ, каким бы странным ни показалось бы нам такое начало. Ведь на самом деле в средневековом ученом мире астрология, астрономия и музыка были равноценны. Между наукой о звездах, истолкованием звезд и музыкальным искусством едва ли существовали различия – в древних писаниях то и дело встречается мнение, что астроном должен быть сведущим в музыке, а композитор – верить во власть звезд. Это все, что по прошествии тысячелетий осталось от мудрости древних греков?!

И что же говорят «astrologi vel musici»?

Если молодой ученый обладает глубокими знаниями, то тогда, скорее всего, он присоединится к неоплатоникам и последователям Аристотеля и снабдит свою работу многозначительными цитатами.

Тут, прежде всего, нельзя не упомянуть «Сон Сципиона» Цицерона – важное связующее звено между древнегреческой культурой и духовным миром Запада, трактат, который пользовался большой популярностью в Средневековье.

Римский государственный деятель и искусный оратор Марк Туллий Цицерон, живший в 106–43 г. до Р. Х., написал шесть книг «De re publica» («О государстве»), от которых в наше время сохранились лишь фрагменты. Последняя книга включает в себя «Сон Сципиона», который дошел до нас благодаря римскому грамматисту Макробию. Римский полководец Публий Корнелий Сципион Африканский Младший рассказывает здесь свой сон, в котором он перенесся во времена своего пребывания в Африке, когда в 149 г. занимал должность военного трибуна. Из уст приемного деда, старого Сципиона, и своего отца Луция Эмилия Павла он узнает о произошедших событиях. Рассказ начинается со встречи Публия Сципиона с королем Масиниссой, который вспоминает о деяниях его деда, Сципиона Африканского. Ночью последний сам является ему во сне и дает наставления по управлению государством, а затем Сципиону Младшему снится, как он летает по Вселенной.

Далее мы приведем интересующие нас части сновидения [52], но не менее любопытны в этой связи также и «оккультные» представления о жизни после смерти [Там же, части III–IV]:

«„Но знай, Публий Африканский, дабы тем решительнее защищать дело государства: всем тем, кто сохранил Отечество, помог ему, расширил его пределы, назначено определенное место на небе, чтобы они жили там вечно, испытывая блаженство. Ибо ничто так не угодно Высшему Божеству, правящему всем миром, – во всяком случае, всем происходящим на земле, – как собрания и объединения людей, связанные правом и называемые государствами; их правители и охранители, отсюда отправившись, сюда же и возвращаются“.

Здесь я, хотя и был охвачен ужасом – не столько перед смертью, сколько перед кознями родных, – все же спросил, живы ли он, отец мой Павел и другие, которых мы считаем умершими.

„Разумеется, – сказал он, – они живы; ведь они освободились от оков своего тела, словно это была тюрьма, а ваша жизнь, как ее называют, есть смерть. Почему ты не взглянешь на отца своего Павла, который приближается к тебе?“

Как только я увидел его, я залился слезами, но он, обняв и целуя меня, не давал мне плакать. Когда я, сдержав лившиеся слезы, снова смог говорить, то спросил его: „Скажи мне, отец, хранимый богами и лучший из всех: так как именно это есть жизнь, как я узнал сейчас, то почему же я до сих пор нахожусь на земле? Почему мне не поспешить сюда, к вам?“

„О, нет, – ответил он, – только в том случае, если Божество, которому принадлежит весь этот храм, что ты видишь, освободит тебя из этой тюрьмы, твоего тела, для тебя может быть открыт доступ сюда. Ведь люди рождены для того, чтобы не покидать вон того, называемого Землей, шара, который ты видишь посреди этого храма, и им дана душа из тех вечных огней, которые вы называете светилами и звездами. Огни эти, шаровидные и круглые, наделенные душами и Божественным умом, совершают с изумительной скоростью свои обороты и описывают круги. Поэтому и ты, Публий, и все люди, верные своему долгу, должны держать душу в тюрьме своего тела, и вам – без дозволения Того, кто вам эту душу дал, – уйти из человеческой жизни нельзя, дабы не уклониться от обязанности человека, возложенной на вас Божеством. Но, подобно присутствующему здесь деду твоему, Сципион, подобно мне, породившему тебя, блюди и ты справедливость и исполни свой долг, а этот долг, великий по отношению к родителям и близким, по отношению к отечеству величайший. Такая жизнь – путь на небо и к сонму людей, которые уже закончили свою жизнь и, освободившись от своего тела, обитают в том месте, которое ты видишь (это был круг с ярчайшим блеском, светивший среди звезд) и которое вы, следуя примеру греков, называете Млечным кругом“.

Когда я с того места, где находился, созерцал все это, то и другое показалось мне прекрасным и изумительным. Звезды были такими, каких мы отсюда никогда не видели, и все они были такой величины, какой мы у них никогда и не предполагали; наименьшей из них являлась та, которая, будучи наиболее удалена от неба и находясь ближе всех к Земле, светила чужим светом (Луна!). Звездные шары величиной своей намного превосходили Землю. Сама же Земля мне показалась столь малой, что мне стало обидно за нашу державу, которая занимает как бы точку на ее поверхности.

В то время как я продолжал пристально смотреть на Землю, мой дед, Сципион Африканский, сказал: „Доколе же помыслы твои будут обращены вниз, к Земле? Неужели ты не видишь, в какие храмы ты пришел? Все связано девятью кругами, вернее, шарами, один из которых – небесный внешний, он объемлет все остальные, это – само Высшее Божество, удерживающее и заключающее в себе остальные шары. В нем укреплены вращающиеся круги, вечные пути звезд; под ним расположены семь кругов, вращающиеся вспять, в направлении, противоположном вращению неба; одним из этих кругов владеет звезда, которую на Земле называют Сатурновой. Далее следует светило, приносящее человеку счастье и благополучие; его называют Юпитером. Затем – красное светило, наводящее на Землю ужас; его вы зовете Марсом. Далее внизу, можно сказать, среднюю область занимает Солнце, вождь, глава и правитель остальных светил, разум и мерило Вселенной; оно столь велико, что светом своим освещает и заполняет все. За Солнцем следуют как спутники по одному пути Венера, по другому Меркурий, а по низшему кругу обращается Луна, зажженная лучами Солнца.

Но ниже уже нет ничего, кроме смертного и тленного, за исключением душ, милостью богов данных человеческому роду; выше Луны все вечно. Ибо девятое светило, находящееся в середине, – Земля – недвижимо и находится ниже всех прочих, и все весомое несется к ней в силу своей тяжести“.

С изумлением глядя на все это, я, едва придя в себя, спросил: „А что это за звук, такой громкий и такой приятный, который наполняет мои уши?“ „Звук этот, – сказал он, – разделенный промежутками неравными, но все же разумно расположенными в определенных соотношениях, возникает от стремительного движения самих кругов и, смешивая высокое с низким, создает различные уравновешенные созвучия. Ведь в безмолвии такое вращение возбуждаться не может, и природа делает так, что все, находящееся в крайних точках, дает на одной стороне низкие, на другой высокие звуки. По этой причине вон тот, наивысший небесный, круг, несущий на себе звезды и вращающийся более быстро, движется, издавая высокий и резкий звук; с самым низким звуком вращается этот вот, лунный и низший, круг; ведь Земля, девятая по счету, всегда находится в одном и том же месте, держась посреди мира.

Но восемь путей, два из которых обладают одинаковой силой, издают семь звуков, разделенных промежутками, каковое число, можно сказать, есть узел всех вещей. Воспроизведя это на струнах и посредством пения, ученые люди открыли себе путь для возвращения в это место – подобно другим людям, которые, благодаря своему выдающемуся дарованию, в земной жизни посвятили себя наукам, внушенным богами. Люди, чьи уши наполнены этими звуками, оглохли. Ведь у нас нет чувства более слабого, чем слух. И вот там, где Нил низвергается с высочайших гор к так называемым Катадупам, народ, живущий вблизи этого места, ввиду громкости возникающего там звука лишен слуха.

Но звук, о котором говорилось выше, производимый необычайно быстрым круговращением всего мира, столь силен, что человеческое ухо не может его воспринять, – подобно тому как вы не можете смотреть прямо на Солнце, когда острота вашего зрения побеждается его лучами“.

Изумляясь всему этому, я все же то и дело переводил взор на Землю».

Чему же учит нас сон Сципиона?

Его ценность несколько ограничена из-за того, что платоновское и аристотелевское учения в нем представлены в пересказанном, а не оригинальном виде. «Сон», само собой разумеется, вымышленный, его «техника» тоже заимствована у Платона, из его одноименного трактата о государстве. Речь в нем идет о Памфилии Эре, который погиб на войне, но через двенадцать дней вернулся на землю и рассказал о своих переживаниях в потустороннем мире. Конечно, Цицерон, как и все люди в то время, не ведал, как на самом движется Земля, ведь Галилей появился на свет лишь через полтора тысячелетия. Но изображение Цицероном Вселенной могло бы принадлежать и современному космонавту. Цицерон рисует удивительные картины, частично навеянные преданиями, частично порожденные его собственной фантазией. Например, звезды, имеющие форму шара, которые в реальности во много раз превосходят Землю в размерах, – откуда было об этом знать Цицерону при тогдашнем состоянии астрономии? А душа, для которой за пределами телесной «тюрьмы» не существует ни пространства, ни времени, становится сопричастной к одновременному видению всех шарообразных форм! Действительно ли речь здесь идет о «шарах», большого значения не имеет (для поборников точности до мелочей скажем: на самом деле Земля – вращающийся эллипсоид!). Насколько же воззрения Цицерона о жизни после смерти совпадают с антропософскими и теософскими представлениями!

Мы не будем приводить все эти звуковые шкалы, в которых греческие метафизики – а также Цицерон, опиравшийся на идеи Платона, – установили интервалы между отдельными планетами. Последовательность изменчива, иногда даже имеет место частичная перестановка. Эти многочисленные планетарные звуковые ряды отображают попытки измерить непостижимую Божественность гармоничного порядка земными, слишком человеческими мерками и спроецировать неземное на земную плоскость. Нам прежде всего важна сущность вещей, то «общее», которое скрывается за «частным» символического процесса. И именно Цицерону принадлежит высказывание, что звук звездных орбит «воспроизвели на струнах и в песнопениях ученые люди». Не соответствует ли это по содержанию приведенному гимну Пиндара: «Знаку твоему покорны певцы…»? Даже если это воззрение, в том виде как оно воспроизведено в «Сне Сципиона», оригинальной мыслью Цицерона не является, то, что он в духе Платона характеризует земную музыку как подражание небесной гармонии, оказало огромное влияние на все Средневековье, а глубокий смысл этой идеи пока еще не нашел должной оценки у авторитетных ученых. Ведь в противном случае такой сведущий специалист, как Юлиус Штенцель, едва ли позволил бы себе сделать следующее замечание: «Чрезвычайно убедительным и волнующим подтверждением моих заключительных слов является приведенная в конце точка зрения „Топлица“: „Должна ли гармония сфер, в которой планеты водят свой хоровод, быть великой теорией, отражающейся в земной гармонии звуков и ритмов? В таком случае учение Евдокса о гомоцентрических сферах могло бы нам принести новые разъяснения о значении нашего места“» [42, с. 184].

Что ж, гомоцентрические сферы Евдокса могли бы быть столь же мало «убедительны и волнующи», как системы гармонии сфер. Астроном и математик Евдокс, живший во второй половине IV столетия до Р. Х., объяснял разнообразные и возвратные движения планет тем, что каждая планета состояла из одновременно вращающихся вложенных одна в другую сфер, имеющих общий центр, но по-разному расположенные полюса и собственные оси, в противоположность незыблемо фиксированной Оси мира». Таким способом он пришел к выводу о существовании как минимум двадцати семи сфер. В дальнейшем его идеи развивались Аристотелем, а затем были заменены Птолемеем учением об эпициклах (вспомогательных окружностях). Но эти рассуждения уводят нас в область, лежащую в стороне от выбранного нами пути.

Вернемся лучше к нашему ученому юному другу, который размышляет в своей башенной комнатке над симфонией небесных сфер и с отчаяния, наверное, сломал уже несколько гусиных перьев, потому что ему недостает подходящих цитат из Раннего Средневековья. Немного поможем ему выйти из затруднительного положения, но прошу: не забывайте про доказательство того, что именно дух Цицерона сделал привлекательными для Запада идеи древних!

Тогда, пожалуй, студенту лучше всего обратиться к уже упомянутому Аристиду Квинтилиану, выдающемуся греческому ученому, жившему на Римской земле. О нем почти ничего не известно, даже годы его жизни точно не установлены. Предположительно он занимался научной деятельностью примерно в 100 г. и начале II в. н. э. Мы располагаем единственным написанным им аутентичным учебником музыки, относящимся к античной культуре [82]. В нем важное место занимают «учение о природе», «учение о бытии» и «учение о мировой гармонии». Мысли, которые излагает Квинтилиан, опираясь на Платона и греческих философов, говоривших о гармонии, не совсем новые, однако ему удается придать им интересную форму, изобилующую глубиной и основательностью. Он постоянно подчеркивает человеческую недостаточность, «бессилие материи», которое не позволяет нам получить духовный доступ к потокам энергии во Вселенной. Квинтилиан говорит о «Божественно-возвышенном и таинственно-невыразимом учении» [Там же, с. 321], указывая на несовершенство земного подражания Божественным образцам. «Итак, утверждение, что, хотя музыка имеет точно такое же происхождение во Вселенной, как и все остальные вещи, из-за смешения с физической материей она утратила присущую числам точность и наивысшее величие, тогда как в неземных регионах она (музыка) звучит гармонично и правильно, вполне достоверно». Он указывает, что мировые тела, движущиеся с большой скоростью, должны вызывать сотрясение эфира. Однако наш слух непригоден для восприятия этих звуков. Но для «лучших из тех, кто не делал людям плохого», звук приближается к границам их слуха. И как посвященный способен видеть присутствие Божественных фигур, «точно так же он может слышать рокот Вселенной. Но своими силами мы этого сделать не можем, и к тому же это абсолютно недостижимо для недостойных людей. Но знающие и всерьез стремящиеся люди, хотя и редко, все же удостаиваются такой чести и такого счастья со стороны высших сил» [81, с. 345 и далее].

Его философия природы с определением интервалов времен года имеет халдейское[53]53
  Халдеи – семитский народ, обитавший в области устьев рек Тигра и Евфрата. В Древней Греции и Древнем Риме халдеями называли жрецов и гадателей вавилонского происхождения.


[Закрыть] происхождение. Халдеи тоже считали, что весна находится к осени в отношении кварты, к зиме в отношении квинты, тогда как по отношению к лету она образует октаву. У нас нет возможности подробно остановиться на изобилии разнообразных идей, принадлежащих Аристиду Квинтилиану, например, на космически-музыкальном истолковании знаменитого тезиса пифагорейцев, что душа – это «гармония, основанная на числах». Впечатляет подробное описание того, как душа, паря, спускается вниз из чистых регионов Вселенной и «утопает в ночной тьме вещественности», как из-за этого она становится уже неспособной «чисто мыслительным взором охватить Вселенную» и забывает «неземные прекрасные вещи». Но проходя по эфирному кругу, она перенимает все, «что является светло-сияющим», и создает телесную гармонию, при этом звук инструмента естественным образом заставляет звучать в резонансе все родственное: струны приводят в возбуждение сухожилия, духовые инструменты – воздух, которым дышит тело.

Боэций, Кассиодор, Исидор Севильский, Регино Прюмский продолжали развивать идею гармонии сфер. Ученики Августина Фавоний Эвлогий и Макробий комментируют Цицерона, Боэций его цитирует. В III в. Цензорин на основе звездной шкалы разрабатывает хроматическую тональность. Примерно в 400 г., как утверждает Жак Аншен [44], толкователь Вергилия Сервий высказал мнение, что Орфей «первым нашел гармонию, т. е. звук мировых кругов». Кроме того, согласно Аншену, грамматист Марий Викторин предположил, что сакральные песни с их обычными и противоположными строфами должны «подражать (sic!) музыке и движению Вселенной, ибо как небо от восхода и до заката вращается вправо, точно так же и поющий хоровод сперва движется вправо, а подобно тому как планеты смещаются влево, затем налево возвращается также и хоровод. В конце концов он останавливается и продолжает петь, поскольку земля, вокруг которой движется небо, стоит неподвижно в середине мира». А Кассиодор, ученый магистр при дворе Теодериха Великого, поясняет: «Все, что происходит на небе и на земле, подчинено музыкальным законам». У философа Иоанна Скота Эриугены (810–877) можно прочесть: «Красота всей созданной Вселенной основана на сходстве и несходстве с чудесной гармонией, а благодаря различным порядкам постоянств и того, что к ним добавляется, различные виды и разнообразные формы объединяются в невыразимое единство» [23, с. 272].

Еще раз вкратце остановимся на воззрениях неопифагорейцев. Филон Александрийский полагал, что, услышав гармонию сфер, мы стали бы равными Богу, подобно постившемуся сорок дней Моисею. «Он считает небо прообразом всех музыкальных инструментов, семиструнная лира является для него земным отображением небесной гармонии». Гармония души аналогична гармонии Вселенной [по Abert, 118] Плотин, основоположник учения о красоте, утверждает: «Вся музыка, поскольку она основывается на мелодии и ритме, – это земная замена небесной музыки, движущейся в ритме первоначальной идеи» [151, с. 57]. В более пространных рассуждениях он обращается к гармонии сфер. Согласно Ямблихусу, до рождения душа человека причастна к Божественной гармонии. Поэтому на земле человек воспринимает только такую гармонию, в которой можно узнать следы того Божественного происхождения. Каждое божество он наделяет собственными священными песнями, которые ему гармонично близки и при звучании вызывают Бога.

Бог создал весь мир гармоничным, только нам нельзя мерить Божественную гармонию земными мерками [118, с. 80 и далее]. «На Востоке по примеру неоплатоников вообще дошли до того, что эту музыку Вселенной объявили единственно настоящим искусством, лишь слабым откликом которого является земная музыка. Так, Григорий Нисский говорит, что музыка – это гармония, представляющая собой пение над всем господствующей Божественной силы; ибо симпатия и согласование всех вещей друг с другом по определенным правилам создают первообразную, настоящую музыку, которая звучит по воле Устроителя мирового порядка. Непосредственно пифагорейское происхождение имеет тезис Мефодия, связанный, правда, с библейской символикой цифр: сотворение мира происходило по принципу числа и гармонии, так как Бог создал небо и землю за шесть дней… Эта музыка миров считается прообразом и эталоном земной музыки также и у Амброзия… „Ни одна область знаний, – говорит Рабан Мавр, – не может обходиться без музыки, ибо без нее вообще ничего существовать не может, весь мир соединен по законам гармонии, и даже само небо движется с гармоничным звучанием“» [118].

Исидор Севильский, выдающийся испанский епископ и ученый (570–636), заявляет, что без музыки вообще невозможна никакая духовная дисциплина, потому что она без нее – ничто. Ведь мир создан по правилам гармонии, а небо движется в звуках гармоничного пения [51, с. 9]. В XII в. архиепископ Ансельм Кентерберийский заимствует древнегреческую идею о том, что не может звучать ничто, что не звучало бы в воздухе. «Но с земли вверх до небес измеряется небесная музыка, по образцу которой была изобретена наша музыка («Об образе мира», т. III, гл. XXIV). Итальянский философ-неоплатоник Марсилио Фичино пишет в трактате «О совершенной математике», § 47: «Небо составлено согласно гармоничному разделению, движется гармонично и благодаря гармоничным движениям и звукам является причиной всего». Живший через сто лет после Фичино монах-доминиканец Фома Кампанелла (род. в 1568 г.) считает само собой разумеющимся, что весь мир является гармонией, но мы не можем ощущать звуки, в которых рождены [51]. Наряду со многими другими аналогично высказывается неоплатоник Лео Хебраус в своем диалоге «Любовь».

В эпоху Возрождения значительное влияние на понимание гармонии оказал голландский врач, астролог и историограф Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), прежде всего трактатом «Оккультная философия». Он тоже не обошел стороной звучащую Вселенную. Ученый писал: «Если хочешь познакомиться с планом мироздания, нужно понять отношения, на которых оно построено. В числах скрываются силы, которые в обоих мирах проявляют удивительные способности. Так, число один – первопричина и основа всех чисел, одновременно оно обозначает Бога, первопричину всего сотворенного мира». Согласно пифагорейцам, говорит Агриппа, существуют священные числа, принадлежащие элементам и богам планет. Эти числа должны были использоваться в магических фигурах. Математические знания тоже необходимы для музыкальной гармонии, которая в свою очередь является отражением гармонии Вселенной… Агриппа изображает различные части человеческого тела, заключенные в круги и треугольники. Он заявляет, что мир построен по человеческим пропорциям, и поэтому движение человека по законам гармонии выражает гармонию всей Вселенной. Если его тело движется в соответствии с этими идеальными фигурами, то это значит, что он постиг магическое значение древнейших ритмичных ритуальных танцев. Такие движения доставляют радость богам и заставляют звучать планеты, подобно струнным инструментам, вибрирующим, когда напевают их гармоничные звуки. От танца исходят целебные силы. «Кто болен, тот уже не гармонирует со Вселенной. Но он может обрести снова гармонию и выздороветь, если настроит свои движения сообразно движению небесных тел» [73, с. 243 и 284].

Далее: «Музыкальная гармония, – утверждает Агриппа, – могущественный творец. Она привлекает небесные влияния и изменяет чувства, решения, жесты, идеи, действия и предрасположения… Она прельщает животных, змей, птиц внимать прекрасным мелодиям… Рыбы в Александрийском море радуются гармоничным звукам, музыка создала дружбу между людьми и дельфинами [аллюзия на греческий миф об Арионе?]». Селигманн, процитировав Агриппу, продолжает: «Танец, пение, музицирование принадлежат области белой магии… В „Книге Зогар“ [имеется в виду Каббала] мы читаем: „По всей ширине неба, окружающего мир, показываются определенные фигуры, знаки, по которым мы можем узнавать тайны и самые глубокие мистерии“. Эти знаки создаются положением звезд, которые для мудрецов являются предметом созерцания и восхищения» [73, с. 288 и далее].

Нетрудно установить, что на воззрения Агриппы немалое влияние оказали представления античных ученых, а также розенкрейцерские и каббалистические идеи. Характерно его стремление включить весь мир в круговорот musica mundana, гармонии сфер. В учениях розенкрейцеров мы постоянно сталкиваемся с мыслью, что «музыкальная гармония притягивает небесные влияния». Говоря о целебной силе музыки (подробнее она будет рассматриваться в третьей части «Магическая музыка»), он возражает своему великому коллеге Парацельсу. Тот полагал, что мало кто из людей устремляет свой взор на звездное небо, «из которого течет беспрерывный поток света, ведущий человечество к новым наукам и искусствам. Музыка приходит, например, с планеты Венера. Если бы все музыканты открылись влиянию ее света, они создали бы более красивую, более небесную музыку, чем земная, которая по-прежнему воспроизводится механически» [73, с. 250].