Текст книги "Заговор генералов"

Между тем в кабинете Кострова решался вопрос необычайной важности. Российско-американский культурный фонд, членами которого являлись и хозяин, и его гость, подготовил уникальный по своему значению проект: организацию в Штатах беспрецедентной выставки экспонатов Алмазного фонда Кремля. Сокровища семейства Романовых должны были совершить по Америке двухгодичное путешествие, побывав в крупнейших городах и «охватив», таким образом, практически все население страны. В общем, акция замышлялась грандиозная, сулила баснословные прибыли устроителям и, согласно договору, в порядке компенсации, так сказать, тем нескольким музеям, из которых дополнительно брали экспонаты, архивные документы, чудом сохранившиеся драгоценности и прочее, включая необходимую выставочную атрибутику, представлялся своего рода отступной – в сумме примерно полмиллиона долларов. Предполагалось – на развитие музейного дела. Но если говорить откровенно, это была хорошо завуалированная взятка ответственным музейным чиновникам, чтоб те не вякали, не выступали, не чинили препятствий при подготовке и вывозе экспозиции за рубеж.

Кстати, чек на эту сумму, подписанный председателем фонда, лежал в настоящий момент во внутреннем кармане американского гостя Джимми Сакко, и приятели, потягивая виски, сильно разбавленное содовой водой, как раз обсуждали ритуал вручения чека представителю Алмазного фонда, которого ожидали с минуты на минуту. Сделать это следовало во время фуршета и как можно шире осветить в печати. Собственно, для этой цели и были сегодня разосланы личные приглашения президента «Сатурна».

В данную же минуту вниманию «акул пера» был подброшен опальный Коновалов, который, естественно, одобрял действия российско-американского культурного фонда, несмотря на то что считал себя непримиримым патриотом, а американскую демократию – первопричиной всех бед и разрушений, всего того бардака, что обрушился на русскую землю. Впрочем, в высокой политике одно другому никогда не мешало: можно поливать дерьмом идеологического врага, клясть последними словами разрушителей державы и столь же старательно выклянчивать у них деньги на борьбу с ними же. Исключения в России не составлял никто.

– Ну что ж, пора? – Костров легко поднялся из глубокого кресла. Перед зеркальной стеной, увеличивающей размеры небольшого кабинета до объемов средневокзального помещения, пригладил коротко стриженные седеющие волосы и обернулся к гостю.

Джимми одним глотком допил оставшееся в высоком стакане и по-юношески вскочил. Рядом с Костровым он выглядел мальчишкой – черноволосый, с крупными, чуть навыкате, глазами, быстрый в движениях и разговоре. Что-то в его внешности было цыганское, веселое, жуликоватое такое. Но Марк-то знал, что за этой якобы несерьезностью спрятан характер доподлинного кашалота. И уж если он положил на что-то глаз, можно быть уверенным: добыча никуда не уйдет. Хватка поистине железная. Вероятно, именно за эти жесткие деловые качества и ценил Джимми сам Роберт Паркер, поручавший своему любимцу проведение достаточно рискованных, даже и в этическом смысле, операций. И Сакко еще ни разу не подвел своего хозяина, а в общем-то, и благодетеля.

Марк, как уже было сказано, хорошо знавший и того и другого, мог бы поклясться, что Джима с Робертом связывают не только сугубо деловые отношения. Но эта тема деликатная, и ее в своих разговорах приятели никогда не касались. В конце концов, сексуальная ориентация каждого – дело сугубо индивидуальное. Но Сакко – не раз замечал Марк Михайлович – своей нарочитой бесшабашностью, чрезмерной открытостью и, вероятно, неразборчивостью по части привязанностей в сексуальном плане вызывал определенную ревность у Роберта. Впрочем, как известно, у каждого – свои заморочки…

Среди привычной тусовки острый глаз Кострова отметил прежде незнакомые лица. Несколько позже ему доложат, кто такие. Обычно, как известно, круг лиц на подобных мероприятиях, за редким исключением, бывает один и тот же – знакомые, друзья и приятели знакомых, просто широко известные люди, чьи портреты так или иначе примелькались. Поэтому совершенно неизвестных ему Марк Михайлович выделил сразу. И один из них – высокий и одетый явно не для сейшена – был заметнее других. По лицу этого типа было видно, что он попал сюда по ошибке, не нравились ему выставленные на стендах картины. А вот коньяк, который он отпивал частыми касаниями губ к рюмке, напротив, нравился. Кто таков? Обычный халявщик?

Подошедший помощник шепнул Кострову на ухо, заметив его естественный интерес к незнакомцу:

– Старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Турецкий собственной персоной.

– А кто его приглашал? – так же тихо спросил Костров.

Помощник пожал плечами.

– Ясно. Ну пусть. Внимательно следите за контактами. – И тут же громко обратился ко всем присутствующим: – Господа, если вы уже успели насладиться творчеством художников, давайте не будем нарушать славную традицию этого дома и перейдем в соседний зал, где страждущие смогут промочить горло, а уставшие после напряженного трудового дня перекусить чем, как говорится, Бог послал. Впрочем, если я поторопился и у вас еще не прошло желание общаться с искусством, милости прошу, продолжайте осмотр.

Костров широко и открыто улыбнулся, а двое молодых, по-спортивному подтянутых людей одновременно распахнули створки высоких дверей, за которыми открылась веселящая душу картина: длинный, богато накрытый стол, ломящийся от всевозможных закусок, и пятеро официантов у противоположного торца стола. Фуршет, – значит, стулья не полагались. Хотя вдоль стен банкетного зала стояли удобные диваны. Словом, хочешь стоять – стой, посидеть – наваливай пищу в тарелку и вали себе на диван.

Марк Михайлович мог бы и не ехидничать, он прекрасно знал, чего обычно желает его публика. Народ тут же повалил в раскрытые двери. Турецкий с улыбкой наблюдал за этой картиной, вертя в пальцах пустую рюмку и как бы не зная, куда ее поставить. Костров заметил, кивнул одному из официантов, и тот быстро подошел к Турецкому с пустым подносом. Этим обстоятельством воспользовался и Костров, хотя не любил быть навязчивым: по заведенному порядку гости сами подходили к нему, представляя новых посетителей. Но в данном случае формальности подобного рода были излишними.

– Добрый вечер, господин Турецкий, – приветливо улыбнулся Костров и протянул ладонь для рукопожатия.

– Здравствуйте, Марк Михайлович, – спокойно, словно со старым знакомым, поздоровался Турецкий.

– Мы знакомы? – слегка удивился Костров.

– До сей минуты – заочно. Рад с вами познакомиться и очно, как говорится.

– Каким ветром?

– Слухами земля полнится. Говорят, публика бывает интересная. Модные экспозиции. А я – человек любопытный, вторая профессия – журналист. В настоящий момент внештатный корреспондент «Новой России». Надеюсь, доводилось слышать о такой газете?

– Ну а как же! А от кого, если не секрет, узнали о моем салоне? Хочу объяснить: мой вопрос вызван в некотором роде меркантильным интересом. Как работает реклама? Слухи – это ведь тоже одна из разновидностей рекламы, не так ли?

– Согласен. А вот от кого? – Турецкий задумался. – Вспомнил! Я так понимаю, что вас интересует, видимо, совершенно конкретное лицо? Иначе все социологические исследования ломаного гроша не стоят, верно? Был сегодня в «ленинке», мужик там попался мне симпатичный, Сиротин Алексей Андреевич. Он кадровик в этой библиотеке. Ну вот, в разговоре с ним и возник ваш салон.

Турецкий отлично помнил, что ни самого салона, ни фамилии Кострова не возникало, но в данном случае он подтасовал факт сознательно. Ибо наверняка контакты у этих двух бывших кагэбэшников имелись. Если Костров занимается аукционной деятельностью, то как же он может пройти мимо библиотечных раритетов?… Да и потом, интересно, как он отреагирует на фамилию Сиротина.

– Ах вот от кого, – будто бы даже поскучнел Марк Михайлович. – Да, мы знакомы, я даже как-то приглашал его на очередной вернисаж.

«Вот ведь негодяй, – думал между тем Костров, – а он ведь и слова не сказал, что обо мне говорили с этим…»

– Ну и как вам нынешняя экспозиция?

«Значит, задело…» Турецкий честно пожал плечами:

– Знаете, я все-таки не великий знаток живописи такого рода. Я не в восторге, прямо скажу. Но в таких вещах придерживаюсь китайского принципа: пусть расцветают сто цветов. Так, кажется?

– Ага! – засмеялся Костров. – А вредные мы – ножичком: чик! Да?

– А вот этого не одобряю. Я – плюралист… Хороший коньячок!

– Прошу, – гостеприимно показал рукой хозяин, – приятно с вами беседовать. Здесь обычно собираются некоторым образом уже знакомые люди, но вам я готов присылать личные приглашения на все наши мероприятия.

– Буду весьма признателен.

Они раскланялись и вместе перешли в банкетный зал. Хозяин к дальнему торцу стола, Турецкий остался у ближнего, у входа. Здесь было не так тесно, к тому же приближался тот самый официант, который уже угостил его коньяком и которому что-то, проходя мимо, сказал Костров.

– Вам понравился этот коньяк, – сказал официант, – и Марк Михайлович просил передать его вам. Прошу, – он открыл бутылку и, наполнив рюмку, поставил и то и другое перед Турецким.

«На сегодня это уже третий заход, – сказал сам себе Александр. – Если кому-то требуется меня споить, этот „кто-то“ недалек от цели».

– Господа! – громко заявил Костров, обнимая за плечи невысокого чернявого, цыганистого мужика с выпуклыми, похожими на крупные маслины глазами. – Представляю вам моего коллегу из Соединенных Штатов, Джимми Сакко. На этот раз уже в новом качестве. На открытии выставки Джим выступил в роли ее менеджера. Сейчас у него более высокая задача. Впрочем, о ней мой друг скажет сам. Прошу, Джимми.

Сакко вполне сносно говорил по-русски, если бы, конечно, не чудовищный акцент. И очень скоро все присутствующие узнали о готовящейся грандиозной акции с реликвиями дома Романовых. Турецкому показалось немного странным то обстоятельство, что большинство гостей, вероятно, никогда сами не видели этих реликвий, но активно радовались за американскую публику, которой предстояло столь знаменательное по нынешним временам знакомство.

Гости уже чавкали вовсю, но успевали и задавать каверзные вопросы вроде того, что не опасно ли увозить через океан все драгоценности царской семьи? Или: а кем обеспечивается безопасность экспозиции? А какие гарантии имеет Российское государство от американской стороны? В общем, обычный интерес, правда, и не без легких подковырок. Одна понравилась Турецкому. Дама с приятной внешностью, чьи взгляды уже неоднократно ловил на себе Александр, спросила у Кострова, что будет в стране, если Государственная Дума устроит, как уже давно грозилась, импичмент ныне властвующему Президенту, а затем всенародным референдумом будет избран не новый Президент, а царь-батюшка? Как же ему придется восходить на престол без соответствующих регалий: шапки Мономаха, скипетра и прочих необходимых по ритуалу вещей? Ведь, судя по высказыванию господина Сакко, кстати, не потомка ли американского революционера? – выставка рассчитана на два года, не меньше.

Дама победно взглянула в неофициальный президиум фуршета, где стоял и Коновалов, и другие какие-то наверняка важные лица, затем обвела взглядом гостей и снова немного задержалась на Турецком, как бы интересуясь его оценкой ее выступления. Александр поощрительно улыбнулся и показал ей большой палец – так, между прочим, незаметно для других. Она в ответ легонько подмигнула.

Ответы организаторов выставки никого не интересовали. В застолье образовались свои группки, свои интересы к политике, выпивке и закуске. Тем не менее Сакко ответил, коверкая слова: спонсоры данного проекта предусмотрели буквально все возможные ситуации. Коллекция застрахована на баснословную сумму, размер которой в настоящее время просто уточняется. Алмазный фонд, предоставляющий основные экспонаты, получает в порядке компенсации полмиллиона долларов. Вот они, сказал Джим и, достав из кармана пиджака чек, помахал им над головой. Этот чек, заявил он, будет немедленно вручен присутствующему на фуршете представителю Алмазного фонда.

– Господин Корецкий, прошу! – Марк Михайлович любезно взял под локоток стоящего неподалеку толстячка и проводил его к Джиму, который передал ему чек и потом долго тряс руку.

Турецкому хотелось услышать, скажет ли что-нибудь по этому поводу отставной генерал Коновалов, известный своими непримиримыми, почти националистическими убеждениями. Ведь тут такое деется! Считай, собственными руками отдаем каким-то американским прохвостам корону Российской империи! За что, понимаешь, боролись, а?!

Но генерал любезно улыбался сразу двум симпатичным девицам, наверняка репортершам из какой-нибудь «молодежки», и никоим образом не реагировал на самый натуральный грабеж, совершавшийся посреди бела дня. Ну, если быть до конца справедливым, то не днем, а уже поздним вечером, и не посреди улицы, как обычно это происходит в Москве, а в культурном застолье. Но грабеж – он все равно грабеж, где бы ни происходил…

А дама всерьез, кажется, положила глаз. Она покинула свою компанию и этак ненавязчиво, раздаривая улыбки направо и налево, приближалась к Турецкому. Остановилась рядом, протянула узкую ладонь с разноцветными ногтями – мода теперь, что ль, такая? Турецкий, склонив голову, вежливо пожал ее, взяв за кончики пальцев.

– Вы здесь у нас в первый раз? Раньше я вас не видела. Здравствуйте, можете звать меня Фаиной. Налейте коньяку, а то от этой кислятины скулы сводит.

– А я – Александр Борисович, можно – Саша. – Турецкий наполнил рюмку коньяком и подал ей. – Значит, вы тут работаете?

– Кто вам сказал? – удивилась она, сделав большие глаза.

– Да вы же… «Вы здесь у нас…» Я так понял.

– Ах, нет! – засмеялась она. – У нас – в смысле в салоне. Мы здесь, у Кострова, часто собираемся.

– Художники?

– Совсем не обязательно. Я, например, работаю в Министерстве культуры, в отделе изо. А вы из какой организации?

– А почему вы решили, что я из организации? Может, я сам по себе? Шел по улице да и заглянул на огонек.

– Не-а, – хмыкнула она, – просто так бы не пустили! Это ведь только разговоры: заходи, прохожий, выпей с нами тоже! У Кострова всегда порядок и каждый знает свое место.

– И вы тоже?

– Ишь какой любопытный! Так откуда ж вы, Саша?

– Скажу – не поверите. Я следователь прокуратуры. Представляете?

– А здесь кого считаете преступником? Кого преследуете?

– Пока никого. Только присматриваюсь.

– Но… значит, есть? Как в романе Агаты Кристи.

– А где их нету? Давайте лучше выпьем.

– Ой, как интересно, а я живого следователя в первый раз вижу.

– Счастливая…

– Это почему же? Разве они все такие страшные?

Саша заметил, что делать большие глаза этой Фаине очень нравится, да и сама она такая, что если бы не слишком еще свежие воспоминания…

– Понимаете, – наклоняясь к ней, доверительно зашептал почти на самое ухо Турецкий, – они, может, и не очень страшные, но в самый интимный момент, целуя женщину, вдруг решают вопрос: а не преступница ли она? И не посадить ли ее лучше в тюрьму? Такие вот.

– Боже мой! – Она качала головой, ненароком оглядывая присутствующих, и в глазах ее не было интереса, скорее – какая-то неясная игра. – Знаете, Саша, вы так любопытно рассказываете, что у меня… впрочем, наверняка и у любой женщины, может немедленно возникнуть желание проверить, так ли это на самом деле. Представляете?

– Наверно, это было бы очень опасно.

– Да-а? Вы за рулем или прибыли муниципальным транспортом?

– Вообще-то за рулем. Но вот… коньяк.

– И вы всегда ездите трезвым как стеклышко? Ни разу ни-ни?

– У меня есть хороший способ. Сказать? – И в ответ на ее кивок зашептал на ухо, вдыхая при этом аромат хороших горьковатых духов: – Я пользуюсь антиполицаем, подсолнечным маслом, грызу кофейные зерна или жую сухой чай, но когда и это не помогает, вызываю служебную машину. А утром забираю свою со стоянки.

– Я поняла, вы, оказывается, очень хитрый и при этом находчивый человек. Это ж надо – столько способов! А скажите мне, находчивый вы мой, куда вы увозите несчастных женщин, чтобы допросить их со всей строгостью? Потом, разумеется.

«Кажется, мадам переигрывает…» Турецкий, как бы между прочим, тоже зондировал зал и успел заметить, что отставной генерал пару раз прилипал к ним глазами. Но быстро уводил взгляд в сторону. У него-то какой интерес? Или эта навязчивая дамочка – обыкновенная подставка? Тогда на ней в настоящий момент завязан целый клубок, и не то что интересов, а надежд. И если бы она не поторопилась – чем черт не шутит! – вполне возможно, Саша рискнул бы и пошел ей навстречу: уж больно приспособлена для такого дела.

– Ну вообще-то говоря, для длительных допросов я использую собственную квартиру. Но в последнее время почему-то несчастные жертвы предпочитают увозить меня к себе. Почему? До сих пор загадка. И какой вариант устроил бы вас?

– Я сейчас пойду и заберу свою сумочку и манто, оно в кабинете Кострова, а вы начинайте жевать свой кофе.

– Как?! Вот так сразу? А банкет? Речи? Или уже все кончается?

– Больше ничего интересного тут не будет. Обычная жрачка. Ждите меня у выхода. А дальше – договоримся.

И она, усердно виляя задом, направилась сперва к своей компании, о чем-то поговорила, кому-то махнула ручкой. Турецкий же не стал дожидаться конца этого спектакля. Он вышел за дверь и у первого встреченного им спортивного мальчика поинтересовался, где здесь можно помыть руки. Тот вежливо указал на соответствующую дверь.

«Я клюнул, – сказал себе Турецкий, моя руки. – Теперь она уверена, что я никуда не уеду без нее. А я и не уеду: я просто уйду». Что он и сделал: снял с вешалки свой утепленный плащ, натянул кепочку и пошел, но не к выходу на автостоянку, что располагалась на заднем дворе, а к парадным дверям. Дамы, естественно, еще не было, да он и не стал бы ее дожидаться. Времена, когда можно было рисковать даже из спортивного интереса, давно прошли, а нынче партия сыграна довольно грубо. Любопытно, чья это инициатива? И еще один вопрос занимал Турецкого, спускающегося на эскалаторе в метро: чем они на этот раз напичкают разнесчастную «семерку»? Вот же повеселятся ребята Грязнова! Это ж классная засветка! Или – не рискнут? А то ведь явится такой вот Турецкий к Марку Михайловичу и заявит: это что же творится, уважаемый? Я у вас оставил свою машину, под охраной, стало быть, а мне тут нашпиговали ее всякими «маячками»! Куда ваши люди смотрели? Поди оправдайся потом. А они вовсе не дураки… И если действительно так, можно надеяться, что никакой техники в машину не воткнут, кроме… кроме… ну да, чтоб раз и навсегда покончить с проблемой, прилепят какой-нибудь пластик. А он рванет по команде часового механизма. Или по радиосигналу. Все правильно: нет человека – нет и проблемы. Вечная истина…

…Догадывался, но не знал точно Александр Борисович, что, уйдя нынче от соблазна, избавил себя от очень серьезных неприятностей. А они были совсем рядом. И персонифицировались в лице той самой откровенной женщины, о которой Турецкий думал, уходя: «Хороша девка! Хоть и стерва, а хороша, ничего не скажешь…» Но он-то, пусть и со взъерошенными мыслями, ехал домой, а «девка» выслушивала все, что о ней в настоящий момент думал бывший генерал Коновалов. И думал он о ней не самым лучшим образом. Костров – третий из находившихся в кабинете – морщился. Он терпеть не мог этого грязного генеральского мата. Марк Михайлович, в силу своей прошлой профессии и некоторых познаний межличностных отношений, мог и сам при нужде так послать, что слабым не покажется. Но сообщать все это женщине в присутствии постороннего!… Хотя какой же посторонний! Это они тут посторонние, правда ведущие себя, словно хозяева.

А Коновалов, раз взорвавшись, уже не мог остановиться. И тогда Марк Михайлович решил прийти Фаине по помощь: ведь этаким образом можно отбить у бабы всякую охоту работать. А работник она, в определенном смысле, толковый и опытный. Очень редко, да практически лишь в порядке исключения, срывался кто с ее крючка. Так почему же не считать и этого скользкого Турецкого – исключением? Логично!

И что ж он за человек такой?! То Сиротин звонит и в смятении заявляет, что библиотеку обложил со всех сторон этот Турецкий со своей бригадой сыщиков. То генералу приходит в голову «новая» идея – подсунуть следователю хорошую бабу, а потом взять обоих в нужный момент и так давануть, чтоб от него мокрое место осталось. А тут и он сам, собственной персоной! Выставка ему не нравится, а вот коньяк – в самый раз. И от Файки ушел, даже машину оставил. Но здесь и дурак поймет – на живца взять хочет. Только кому теперь нужна его машина, из которой все генеральские штучки повытаскивали муровцы…

– Отпусти, не томи ее душу, Андрей Васильевич, – поморщился Костров, услышав очередной «пассаж» генерала. – Разве не видно: старалась девушка. Только что за конец не успела ухватить. Ну так она позже это сделала бы. Знаем же теперь, с кем дело имеем. Давай мы Фаину отпустим, пусть отдыхает, а сами решим, что делать дальше. Не нравится мне, что он оказывается буквально повсюду.

– А я предупреждал его, – буркнул генерал, успокаиваясь и вытирая платком багровую лысину и накачанную толстую шею. – Ладно, пусть идет…

Фаина, повинуясь кивку Кострова, быстро выскользнула из кабинета. Генерал посмотрел ей вслед и в недоумении пожал плечами:

– Не понимаю… Может, она дурь какую-нибудь сморозила и он понял? Мне б такую… десяток лет назад, и не раздумывал бы…

– А почему десяток? – одними глазами улыбнулся Костров.

– Потому что сейчас уже дыхалка не выдержит. Эта ж – тигрица, никакого удержу не знает. А в моем возрасте ценится понимание, ласка, забота…

– Ну-ну… Оно конечно, тогда лучше с Файкой не связываться. Она мне тут недавно одного важного старичка преспокойно на тот свет отправила. Предстал перед Творцом в первозданном виде, голеньким. Очень вдова сокрушалась! Он же, говорит, уже лет двадцать ни на одну женщину не смотрел. А Файка ей: «Врешь, очень способный дядечка!» Такая вот картинка. Ладно, не будем заострять внимание на случайной неудаче. Что предпримем дальше?

– Дальше я кое-какие распоряжения сделал… Не понимаю, на кой тебе хрен нужно было устраивать эту говорильню вокруг серьезного дела? Теперь же газеты, с твоей, кстати, подачи, такой хай поднимут! Национальное достояние! К едреной матери! Я боюсь, что дело из-за какого-нибудь пустяка сорвется. И это станет уже непоправимой ошибкой.

– Ничего, Андрей Васильевич, не сорвется. Наоборот, если бы мы провернули сделку втайне, вот тут бы и поднялась буча. А так – всем все давно известно, правительство решило, культурная общественность активно поддержала. Чего еще? Дума будет голосовать? Ну и пусть себе голосует. А выставка давно упакована, только нашей команды и ожидает. Нет, здесь уже никак не сорвется. Слишком большие силы… да и средства задействованы… Что же касается того шума, что поднят вокруг библиотеки, тут я с себя доли вины снять не могу. Моя была инициатива. Но сработано топорно. Кстати, Андрей Васильевич, и вы могли бы маленько прижать к ногтю этого своего нового приятеля.

– Ты о ком? – сделал невинные глаза Коновалов.

– Не надо, Андрей Васильевич, – засмеялся Костров. – Или мы с вами не из одной «конторы»?

– «Контора»-то одна, Марк, да люди в ней разные. Особенно сегодня. Ты этого татарина заметил?

– Генриха-то? – не удивился Костров. – А он у меня не первый раз. Чем опасен?

– Не знаю, чем он тебе приятен, но я «собственную безопасность» не очень жаловал и раньше, а особенно теперь. У них в управлении не разберешь, кто перед кем отчитывается и кто на кого стучит. Чем опасен! Да всем без исключения. Я б на твоем месте его не приваживал… Слушай, а он не мог навести сюда этого Турецкого?

– Нет, я уже знаю, чья работа. Это его Сиротин сюда сподобил. Старый идиот! Кто его за язык тянул? Ну сделал ты полезное дело – получил награду и молчи себе в тряпочку. Сделал другое – прими новую благодарность, но зачем же языком трепать? И главное ведь, позвонил мне, и хоть бы словом обмолвился. А этот – как снег на голову… А насчет Генриха, думаю, ты ошибаешься, Андрей Васильевич, никаких контактов не было, проверено. Но я распоряжусь, чтоб еще раз пригляделись.

– Вот именно, пусть поглядят внимательно. Только не обращайся больше к Чуме – дохлый номер. Понадобится – возьми лучше моих, из «Легиона».

– Так ведь этот Чума – в некотором роде ваш протеже. Чего вы теперь против него имеете?

– Как говорил наш вождь и учитель, есть мнэние, что он нэ савсэм наш чэлавэк! – Коновалов ловко скопировал грузинский акцент. – А я ему устроил маленькую проверочку. Выдержит, поглядим, чем он может быть полезен нашему делу в дальнейшем. Взбрыкнет – окажется там, где ему и положено находиться. Да вот и народ у него не совсем подходящий, я знаю, сам видел.

Коновалов подумал, что сказал Марку и так достаточно много, и об остальном, включая возвращение ляминской дочери, промолчал. На том они и расстались.