Текст книги "Трое сыщиков, не считая женщины"

– Минуточку! – остановил ее порыв Александр Борисович. – Говоря о Паше, вы, надо полагать, имеете в виду сержанта Алферова, водителя? – Она кивнула. – Верно, это им заинтересовалась военная прокуратура. Почему вдруг вы решили обратиться к нам, а не туда?

– Но ведь вы тоже занимаетесь этим делом. Ко мне приходила ваша сотрудница.

– Какая еще сотрудница? – удивился Турецкий и вздохнул: – У нас чисто мужской коллектив. Поэтому в агентстве такой беспорядок. Не хватает заботливой женской руки.

– Ее зовут Ирина Генриховна.

– Ах да, совсем из головы вылетело! Ирина Генриховна. Это наша новенькая, проходит испытательный срок. Она еще не очень опытный следователь.

– Мне так не показалось. Ирина Генриховна вела себя достаточно профессионально.

– Хорошо, что вы так оценили ее действия. Возможно, делает успехи. На первых порах она работала очень коряво, – сказал Александр Борисович, подумав, что вечером жене за вмешательство в расследование придется несладко. – Однако мы отвлеклись. Итак – почему вы обратились к нам, а не в военную прокуратуру?

– Муж предупредил меня, что у вас частное агентство, нужно будет заплатить. Я согласна заплатить за расследование даже по какому-нибудь повышенному тарифу, добавить за срочность, лишь бы во всем разобраться. Чтобы восторжествовала справедливость.

Турецкому с первой секунды появления эффектной женщины была ясна причина излишней взволнованности посетительницы, оставалось услышать из ее уст признание.

– Хорошо, денежные расчеты отложим до лучших времен. Сейчас, пожалуйста, ответьте на простой вопрос: почему вы так уверены в том, что Алферов не виновен в преступлении?

Наталья Викторовна проглотила подступивший к горлу комок и после паузы решительно произнесла:

– Дело в том, что в ночь второго покушения Павел был у меня.

Турецкий смотрел на нее немигающим взором. Казалось бы, для этой женщины наступили не лучшие времена и ей можно только посочувствовать. С другой стороны, она достойна только презрения: раненый муж находится в больнице, а она в это время утешается с его молодым водителем. Прямо скажем, непристойное поведение.

– Что ж, дело житейское, – вздохнул Александр Борисович. – Однако, полагаю, под присягой вам это подтверждать не хотелось бы, поэтому вы пришли в частное агентство, а не в военную прокуратуру?

– Естественно. Такое известие может убить моего мужа. Даже здорового человека способно довести до инфаркта, а Андрей Владиславович… – Свентицкая вдруг заплакала, торопливо достала из сумочки платок и принялась вытирать глаза и щеки. Следователь предложил ей воды, она отказалась, потом согласилась. Выпив, слегка успокоилась и, всхлипывая, заговорила: – Паша… Оказалось, он интересуется поэзией. Я как бывшая учительница литературы охотно разговаривала на эту тему. Он сначала брал у меня книги – Гумилева, Бродского, Ходасевича. Поэты сложные, я ему рассказывала об их творчестве, помогала понять. Тут не было тайны от мужа, Андрей одобрительно относился к увлечению своего подчиненного. Потом Павел стал показывать мне собственные стихи. Конечно, наивные, неумелые, без каких-либо поэтических находок, но искренние. Это всегда чувствуется. А потом… Потом он, наверное, в меня влюбился. Андрей ничего не подозревал. А я вела себя как последняя… – она запнулась подбирая слово, – вертихвостка. Павел хороший, добрый мальчик, мне было жаль его… В ту ночь мне было очень страшно, я словно предчувствовала беду. Оставаться одной в этой огромной квартире было свыше моих сил. Когда позвонил Павел, а он каждый день звонил, справлялся о здоровье Андрея Владиславовича, я попросила его зайти. Мы допоздна сидели на кухне, чаевничали, пили вино, разговаривали, опять же о поэзии. И потом наступила ситуация, когда вот так просто встать и уйти было до смешного нелепо. Я не отпустила его, а он мечтал остаться… В данном случае целиком и полностью виновата я. Я слабая, однако мальчик этот ни в чем не виноват. Его отдадут под трибунал, потому что он никогда не выдаст меня.

Она замолчала, время от времени всхлипывая.

– Порядочную кашу заварили вы, Наталья Викторовна. Хотя ничего катастрофического тут нет. В том смысле, что об этом случае ваш муж не узнает ни при каких обстоятельствах. – Турецкий подчеркнул последние слова. – Это уж я беру на себя. Лишнее беспокойство можете выбросить из головы. Кстати, этим признанием вы и нашу задачу облегчили. Когда круг подозреваемых сужается, легче следить за оставшимися. Теперь объясните мне другое, что за мужчина встречал вас на следующий день после покушения возле больницы? Вы потом уехали на его машине.

– Это был просто приятель, друг нашей семьи. – Свентицкая вспыхнула. – А вы что, шпионили за мной?!

Турецкий с трудом сдержался, чтобы не нахамить ей. Благо, послышался звук отпираемой двери, и в агентстве появился Антон. Он был явно возбужден и, не обращая внимания на посетительницу, чуть ли не с порога закричал:

– Я только что говорил с Санаевым. После допроса сержант повесился в камере…

Свентицкая громко ойкнула и, выронив сумку из рук, начала медленно сползать со стула. Мужчины бросились к ней, поддержали, поудобней усадили. Ее голова бессильно склонилась набок, глаза были закрыты.

– Что с ней стряслось? – шепотом спросил Плетнев.

– Скоро узнаешь. Сержант погиб?

– Чудом выжил. Заметили и успели вытащить из петли. Считай, случайно.

Не открывая глаз, Наталья Викторовна тихо застонала. Турецкий склонился над ней:

– Жив, жив ваш Паша. Все наладится…

Глава 24
В МИРЕ ИСКУССТВА

Как и все Решетниковы, Сергей переживал из-за покушения на их дальнего родственника. Но он не знал его фамилию. Лариса говорила про дядю Андрея, что тот генерал. По фамилии же его не называли, дома это звучало бы слишком официально. Случайно, уже накануне поездки в Москву, Сергей вдруг услышал – Свентицкий. Батюшки-светы, генерал Свентицкий! Вряд ли тут могут быть совпадения. Он уточнил:

– Его зовут Андрей Владиславович?

– Ты с ним знаком? – спросила Лариса.

– К сожалению, – хмыкнул Легостаев. – Этот зверь лютый меня в тюрьму упек.

У них не было секретов друг от друга, он рассказывал все существенное о своем прошлом, в том числе и про судимость. Разве можно скрывать позорные факты биографии?! Рано или поздно все равно выяснится. Однако ехать в больницу к человеку, принесшему тебе столько неприятностей, удовольствие ниже среднего.

– Не хватало еще, чтобы я его проведывал. Делал вид, что беспокоюсь о его здоровье!

У Ларисы на глаза навернулись слезы.

– Сережа, значит, у нас все не по-настоящему, с особыми условиями. Ты со мной живешь временно, да?

– Что за чепуху ты городишь?! – оторопел он.

– Вовсе не чепуха. Ведь дядя Андрей наш родственник. Если ты хочешь быть со мной, значит, рано или поздно все равно с ним столкнешься. Что тогда? Тогда он спросит, почему ты не приезжал со мной в больницу. Представляешь, как будет неловко? Или ты собираешься меня покинуть и надеешься никогда с ним не пересечься?

Легостаев был совершенно обезоружен этой женской логикой. Надо же так повернуть его слова. Разве у него в мыслях было что-то подобное?! Опровергнуть вывод Ларисы можно только единственным способом – поехать с ней.

– Вот хитрая баба, – засмеялся Сергей, привлекая жену к себе и целуя ее. – Так дело повернешь, что я же еще окажусь виноват. Ладно уж, поехали. Тем более что прищучил ваш родич меня по делу…

Когда они нагрянули в палату Свентицкого с огромным количеством фруктов – груши, черешни, виноград, – генерал с наигранным испугом замахал руками:

– Ребята, ну куда столько! Зачем деньги тратили! У меня же полным-полно фруктов. Мне уже впору варить варенье.

Расцеловавшись с Ларисой, он протянул руку Легостаеву:

– Вот, значит, каков жених у нашей Ларисы. Что ж, очень приятно.

Генерал сделал вид, что незнаком с Легостаевым. Может, парень скрывает свое прошлое. Негоже с ходу его разоблачать. Хотя, если скрывает судимость, это плохо. Не следует иметь секретов от невесты, нужно все рассказывать начистоту.

Словно прочитав его мысли, Сергей обратился к Ларисе:

– Вот как раз Андрей Владиславович и наказал меня за те прегрешения.

– Спасибо вам, дядя Андрей. Сережа говорит, что наказание заставило его о многом подумать.

– Да, там было время для размышлений, – подтвердил Легостаев. – Благодаря вам я, надеюсь, стал человеком.

– Ну, вот и славненько. Больше не будем об этом. – Генерал обрадовался, что возможный конфликт так легко разрешился, напряжение спало. Единственное, чего он боялся в жизни, так это мелодраматических сцен. – Если не держишь на меня зла, то и хорошо. Кстати, следователи вполне резонно полагают, что стрелял кто-то из обиженных мною. Тебя тоже, наверное, станут проверять.

Лариса сказала:

– Дядя Андрей, я могу дать стопроцентную гарантию того, что Сергей давным-давно не ездил в Москву. Днем он на работе, а все остальное время мы не разлучаемся. И все наши знакомые – общие. Любые разговоры велись при мне.

Свентицкий рассказал им, что следователи разыскивали Сергея:

– Обнаружили соседа, которому ты оставил номер своего мобильника. Надеялись тебе позвонить. А он, как назло, записал телефон на клочке бумажки и потерял его.

– Бумажка что, – засмеялся Легостаев, – бывает хуже. Я недавно сам аппарат потерял. Теперь придется покупать новый.

Лариса сказала, что если у следователей будут вопросы, пускай Андрей Владиславович даст им ее номер.

– Если позвонят днем, я передам. Вечером смогут поговорить с Сережей. Он всегда рядом.

Молодые посидели до тех пор, пока медсестра не сказала, что должна делать больному процедуры. Свентицкий же, освободившись, первым делом позвонил Щеткину:

– Петр, можете объявлять мне благодарность в приказе – часть расследования я провел вместо вас, причем добился весьма ощутимых результатов. Подробности расскажу при встрече. Сейчас только спешу сказать, что у Легостаева стопроцентное алиби. Можете не тратить времени на проверку.

Турецкий позвонил Хачику в воскресенье утром:

– Здравствуйте, Хачатур Суренович.

– Здравствуй, дорогой. Кто ты?

– Человек, готовый стать вашим натурщиком. Тот самый, у которого есть над чем работать. В смысле выразительности внешних черт. Контрастные, выпуклые.

– Никитка, ты, что ли, голову мне морочишь?

– Значит, таких выразительных лиц много, – засмеялся Турецкий, – раз вы путаете меня с каким-то Никиткой. А я – Александр Борисович. Помните, мы с вами оказались по счастливой случайности в милицейском «обезьяннике», где вынуждены были провести ночку.

– Ай, молодец, Александр Борисович, что позвонил! Тебя в тот раз так быстро увели, что мы толком познакомиться не успели. Давай встретимся, дорогой. Посидим, анекдотики порассказываем, выпьем по стаканчику.

– Охотно встречусь с вами, Хачатур Суренович, и чем скорее, тем лучше. Потому что у меня есть к вам серьезное дело.

– Ой, люблю заниматься делами! А без дела сидеть не люблю. Где встретимся, дорогой?

Художник жил недалеко от метро «Проспект Вернадского», туда и подъехал Александр Борисович, чтобы не утруждать пожилого человека.

Сегодня в Хачике не осталось ничего от богемы. Он был безупречно выбрит, причесан, в костюме и новых туфлях. Было что-то трогательное в той старательности, с какой он приготовился к встрече. Турецкий был искренне рад повидаться с этим человеком, который ему очень импонировал.

– Значит так, Хачатур Суренович. Мы посидим, порассказываем анекдотики, выпьем, но с одним условием: сегодня я вас угощаю, плачу я.

– Нет, дорогой, почему ты? Я сегодня плачу, я хочу тебя угостить.

– Хачатур Суренович, милый, не последний раз встречаемся. В следующий раз заплатите, когда я буду без денег. Сегодня же у меня прорва денег, причем деньги шальные, – вдохновенно сочинял Турецкий. – В свое время нам на работе давали за бесценок акции, а сейчас эти акции неожиданно выкупил американский миллионер. И у меня такая прорва денег, что просто по улице с ними ходить страшно. Надо хотя бы часть потратить.

Они зашли в маленькое кафе, сделали заказ. После первой рюмки Турецкий приступил к делу:

– Хачатур Суренович, я достаточно известный в профессиональных кругах следователь, детектив. Сейчас мы расследуем уголовное дело, связанное с покушением на одного генерала. И так получилось, что тут замешаны некие люди, промышляющие изготовлением фальшивых произведений искусства. Своеобразный мир, мы в этом разбираемся плохо, поэтому я обратился к вам за консультацией. Надеюсь, вы не откажетесь помочь?

– Хотите, чтобы я помог кого-то засадить в тюрьму? – насупился художник. – Не выйдет.

– Ну, Хачатур Суренович, – разочарованно произнес сыщик, – вы не выслушали меня до конца, а сразу отказываетесь.

– Я обязан предупредить. Не хочу вас обманывать, поэтому сразу сказал.

– А что значит – посадить в тюрьму? Да, мы ищем преступника. Но в данном случае человек, о котором пойдет речь, никаким боком к этому делу не относится. Нам нужна только консультация.

– Пожалуйста. Что сказать?

– В коллекции пострадавшего имеется так называемый потир, церковная чаша. Работа очень качественная, и там имеются эмалевые вставки. Вы говорили, что людей, умеющих это делать, очень мало.

– Конечно, мало. Откуда много взять?

– Вот это-то и хорошо, это облегчает задачу. Тем более что они друг с другом знакомы. Мне нужно поговорить с москвичом, чтобы узнать, есть ли такой же умелец в Самарской области? Сами понимаете, москвичу ничего не грозит, он к этому не имеет отношения. Больше того, для его коллеги, условно говоря, самарца, мои вопросы тоже не чреваты никакими последствиями. Даю вам слово.

Они некоторое время помолчали, после чего Хачик сказал:

– Я все понял. Только не понял, что такое «чреваты».

Александр Борисович пустился в лингвистические рассуждения, в которых сам немного запутался, но в конце концов художник понял смысл загадочного слова.

– Значит, все, как жили, так и будут жить? – уточнил Хачатур Суренович.

– Гарантирую. Никаких неприятных последствий для них не будет.

– Хорошо, дорогой. Давай допьем коньяк, этот дивный напиток, и поедем к Родиону. Он даст тебе консультацию.

– Хачатур Суренович, одно из двух: или давайте пить быстрее, или возьмем бутылку с собой. Мне не терпится с ним поговорить.

Тот на мгновение задумался, после чего решительно кивнул головой:

– Возьмем с собой. Я, когда в спешке пью, удовольствия не получаю.

Он позвонил Родиону, объяснил, что к чему. Тот сказал, что сегодня в мастерскую не собирается. Пусть заедут к нему домой.

Александр Борисович выстроил логически обоснованную цепочку событий, в результате которых в коллекции Свентицкого могла оказаться фальшивая церковная чаша, а у Козорезова хранилась настоящая. В середине этой цепочки недоставало одного существенного звена, которое нужно обнаружить. Вероятно, Родион сможет поставить точки над «и». Если его расчеты окажутся верными, то уже сегодня будет установлена истина, найдены виновные. Если что-нибудь не так, то предстоит дополнительная муторная работа, что крайне нежелательно. Нежелательно не потому, что лень работать, а потому, что она может появиться из-за какой-то ошибки в действиях Турецкого. Ему же очень хотелось убедить коллег в том, что он все делал правильно.

Александра Борисовича удивило, что в квартире Родиона ничего не напоминало о его профессии. Обычная трехкомнатная квартира. Дочь, девушка студенческого возраста, сидела за компьютером. Улыбающаяся жена-толстушка сразу предложила чай с пирожками. Сам Родион – гладко выбритый, худенький, плешивый мужчина – мало похож на художника, каким их обычно представляют. Ничего от богемы.

– Я здесь не работаю, – объяснил он, – только в мастерской.

Хачатур Суренович принялся объяснять цель их приезда:

– Я сказал, что таких людей в России, которые могут делать ювелирку с эмалью, очень мало, и ты всех знаешь.

Родион пожал плечами:

– А что тут знать?! Кроме меня этим занимается только один человек.

– Всего один? – словно предчувствуя недоброе, переспросил Турецкий. – И где он живет?

– В Самаре.

Глава 25
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ИТОГИ

В деревню Щеткин поехал с Китайкиным.

Картина, которую Петр застал в Красном Быте возле дома Вертайло, мало отличалась от той, что была в его предыдущий приезд. Так же при его приближении к дому истошно залаяла собака, так же он прошел вдоль забора ближе к углу и снова увидел под навесом женщину. Только в этот раз она не маслята чистила, а натирала морковку.

Дальше дежа вю стало еще разительнее: Михаил находился в доме и был пьян. Последнее обстоятельство не удивило Щеткина. Он еще в тот раз понял, что Вертайло горький пьяница.

– Вы погодите, я мигом, – сказала Маруся.

Она шустро скользнула в дом, вскоре оттуда донеслось нечленораздельное мычание Вертайло и яростная ругань жены. На крыльце он появился в трусах и в майке, небритый, нечесаный. Сел на лавку, прислонясь спиной к бревенчатому срубу. Закрыв глаза, опустил голову.

Жена кое-как привела Михаила в чувство, поднесла ему ковшик огуречного рассола, который тот выпил в два приема. Подала мужу сигареты, с похмелья он не соображал, где их искать, поднесла зажигалку. Сделав пару затяжек, Вертайло малость пришел в себя.

Заметив Щеткина, он икнул и злобно спросил:

– Чего вы тут забыли?

Не надеясь на память алкоголика, Петр Ильич повторил то, что уже говорил во время первого визита – в генерала Свентицкого стреляли, ранили, он находится в больнице, в поисках преступника следователи собирают информацию.

– А меня-то вы почему спрашиваете?! Я-то тут при чем?!

– Как известно, в свое время вы явились к нему с повинной, получили срок и были освобождены досрочно.

– Легко говорить – досрочно. Мне до освобождения пришлось три года за решеткой куковать, на общем режиме. А у меня была семья, дети. У меня все пропало к чертовой бабушке. Нужно было Свентицкому меня хватать?! Чтоб ему ни дна ни покрышки!

– Вы же сами явились с повинной.

– Чего – явился? – зарычал Вертайло. – Меня вынудили! Он хотел, чтобы все сидели. Для этого зверя нет большей радости, чем посадить человека за решетку! Хлебом его не корми! Не явись я, мне бы, как Медведеву, – подарили «Смит-Вессон» с одним патроном. Поступай с подарком, как знаешь.

– Почему генерал хотел всех посадить?

– Потому что бешеный! Псих высшей марки! Дай бог ему не скопытиться, только дерьмо он первостатейное, ваш генерал. Ох дерьмо! Такое другое дерьмо еще поискать надо…

Оперуполномоченный понял, если Вертайло не остановить, то он десятки раз будет склонять на все лады понравившееся ему слово. Поэтому Щеткин, улучив момент, спросил:

– То есть, вы считаете, он несправедлив?

– Конечно. Ты пойми, голова садовая, что там все воровали – от и до! Там только этим и занимались.

– Некоторые еще и воевали, – сухо заметил Петр.

– Не смеши меня. В Косове? С кем?.. Мы там от безделья маялись. И от безденежья тоже. Нам же боевые обещали заплатить только дома. А там мы находились на скудном пайке. Вот и зарабатывали, кто во что горазд. Иначе получалось обидно. Какой-нибудь замызганный крестьянин ковыряется днем на своем участке. Вид жалкий – грязный, небритый. Вечером же, смотришь, он сидит в баре с такими же дружками. Веселятся, пьют вино, жрут, поют песенки. А мы, по-твоему, должны ходить вокруг и облизываться? Вот и загонишь что-нибудь тем же крестьянам.

Щеткин опять остановил разговорившегося собеседника, норовившего все время увести разговор в сторону от главной темы.

– А все же, Михаил Михайлович, кто, по-вашему мнению, был способен на физическое устранение Свентицкого?

На мгновение ему показалось, что взгляд Вертайло стал осмысленным. В глазах даже мелькнула хитринка. Петр серьезно засомневался – на самом деле тот пьян или валяет дурака? Играет пьяного, чтобы в случае чего отказаться от своих слов. Разрешить мучительные сомнения не успел, Вертайло опять смотрел на него осоловелыми, словно у судака, глазами.

– Неудобно выдавать товарища, только я тебе скажу как на духу: похоже, Витька Гайворонский его шлепнул. Больше некому.

– Вы называете его товарищем?

– Конечно, близкий товарищ, – сказал прапорщик и, безбожно перевирая мотив, затянул песню: – Друг мой третье мое плечо, третья моя рука…

– Поселившись здесь, вы общались с Виктором?

– А как же без этого? Созванивались, встречались. Боевое братство.

– Когда вы с ним последний раз виделись?

Вертайло пристально посмотрел на сыщика, потом перевел глаза кверху, беззвучно шевеля губами. Петр терпеливо ждал, пока прапорщик закончит свои загадочные расчеты. Наконец тот сказал:

– Виделись давно. Точно не помню.

– А где вы с ним встречались?

Михаил Михайлович вскинул на Щеткина глаза, на которые наворачивались пьяные слезы. Он как будто хотел что-то сказать, да передумал и, повернувшись в сторону огорода, закричал:

– Марусенька, ты куда опять водку спрятала?

– Не твоего ума дело! – донесся сердитый женский голос.

– Вот видите, – покачал головой Вертайло, – в каких нечеловеческих условиях жить приходится. А тут еще вы душу бередите. Шли бы вы отсюда куда подальше! – Он встал и со злостью произнес: – Все! Закрываю лавочку! Мотай отсюдова! Не то я за себя не ручаюсь!..

Подбежавшая жена принялась его успокаивать, хотела увести мужа в дом. Тот, все больше распаляясь, грубо оттолкнул ее. Она сказала Петру:

– Все. Сегодня с ним разговаривать бесполезно.

Оперуполномоченный со смиренным видом направился к калитке, где его поджидал Китайкин. Уже когда машина выехала из деревни, молчаливый водитель поделился новостью:

– Мне тут бабки рассказали, что он часто напивается. Алкаш.

В это время Петру позвонил Турецкий. Чувствовалось, что у него хорошее настроение:

– Ну, как живется-можется? Как успехи множатся?

– Не множатся. Какими были, такими и остались.

Щеткин пытался ответить ему в тон, шутливо, однако не получилось, и Александр Борисович сразу понял, что друг чем-то серьезно раздосадован. Правда, спрашивать не стал. Сказал деликатно:

– Знаешь что, Петя, когда вернешься в Москву, подгребай в «Глорию». Мы тут с Антоном устроили военный совет в Филях. Третьим будешь.

– Бутылку брать? – мрачно спросил Щеткин.

– Это уж как подскажет тебе твоя гражданская совесть. От жажды не умираем. Однако, как показали специальные исследования новозеландских ученых, лишняя бутылка в интеллигентном обществе никогда не помешает.

«Что это он так развеселился? – думал Щеткин. – Наверняка есть какая-то хорошая новость. Может, нашелся преступник, и мне больше не придется ездить в деревню, иметь дела с этим пьяницей».

От этих мыслей настроение оперуполномоченного улучшилось. Он даже не стал заходить к участковому, как намеревался сначала, а сразу поехал в Москву.

Но стоило Щеткину войти в «Глорию», как коллеги насторожились.

– Ты чего же по телефону дурака валял? – спросил Турецкий. – Делал вид, будто чем-то расстроен. У тебя же на морде написано, что вернулся не с пустыми руками.

– Нет, это я просто рад за вас. Это вы чем-то довольны. Видимо, вы не с пустыми руками.

– Отчасти, отчасти. Для начала я ознакомлю тебя с новостями из славного града Самары и не менее славного, утонувшего в яблоневых садах Челноковска. Тамошняя милиция сработала очень умело. Я, по мере сил и возможностей, помог им выйти на человека, которому в свое время заказали сделать копию церковной чаши. Тут не могу не сказать о пользе посещения вытрезвителей, не регулярного, разумеется. Я там однажды познакомился с художником Хачиком, который рассказал мне про человека, умеющего делать искусные подделки ювелирных изделий. И сегодня утром познакомил меня с ним. Хачик говорил, что таких умельцев в России мало, они знакомы друг с другом. Оказалось, не просто мало, а всего двое – сам Родион и второй, который живет… Где бы ты думал?

– Неужели в Самаре? – выдохнул Щеткин.

– Совершенно верно. У тамошней милиции уже все было наготове, недоставало единственного звена, единственного свидетеля, на которого и указал Родион. С ним тут же связались. Самарский бедняга был уверен, что действует на благо музея. Не стану вдаваться в подробности, они пока мне самому не все известны, скажу только, что экспонаты воровала сама хранительница, на пару с мужем, который потом сбывал их. Причем одному и тому же покупателю, коим был Сергей Иванович Козорезов. Перед проверкой Зубов, муж хранительницы, хотел выпросить у Козорезова завьяловскую лупу, а тот не соглашался отдавать. Они так ругались, что Сергею Ивановичу стало плохо, он скончался от разрыва сердца. Диагноз экспертизы оказался ошибочным: травму головы Козорезов получил, когда упал, а сердце отказало на считанные секунды раньше. Смекалистый Зубов решил воспользоваться этим трагическим обстоятельством, вытащил из кармана мертвеца ключи и обшарил квартиру. Таким образом оригинал лупы вернулся к нему, а следом и на свое исконное место в музее.

– Ну, бог с ней, с лупой. Мы-то вышли на них через потир, который у Свентицкого. С ним-то что?

– Я бы удивился, Петя, не услышав от тебя столь мудрый вопрос, сразу ставящий все на свои места. Конечно, меня в первую очередь интересовала церковная чаша или, как ты ее называешь, потир. Могу вас обрадовать, потир нашелся.

– То есть? – не понял Щеткин.

– Я говорю про настоящий потир. Он преспокойно лежал дома у Козорезова. У меня не было возможности шмонать квартиру, поэтому я ограничился разговором с сыном. Когда же самарские следователи занялись этим делом вплотную, то обнаружили там чашу в целости и сохранности. Стало быть, генералу Сергей Иванович продал фальшивку. Некоторые детали доказывают, что он этим делом промышлял, всучивал коллекционерам искусные подделки. Кстати, фальшивая адмиральская лупа тоже частично была готова. Самарские ребята доведут расследование этого дело до конца. Но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что в коллекции Андрея Владиславовича находится фальшивка, вещь ценности не имеет. Из-за такой дешевки ничто не могло ему угрожать. Поэтому одну из наших основных версий вычеркиваем. – Турецкий, словно заправский мим, изобразил, как невидимым карандашом проводит линию по невидимому листу бумаги. – Готово! Теперь передаю слово для сообщения Антону Владимировичу Плетневу.

В отличие от Турецкого, Антон был предельно серьезен. Складывалось впечатление, что он выступает с отчетным докладом перед большой аудиторией.

– Вересаев вернулся в Москву вчера, в пятницу, во второй половине дня, – начал Антон. – В «Шереметьеве» его встречал водитель на персональной машине Дмитрия Михайловича. Резонно было предположить, что из аэропорта Вересаев отправится домой. Не удивительно было бы, если он поехал к любовнице, если таковая имеется, или, по крайней мере, на работу. За время отсутствия могло накопиться много дел.

– Он отсутствовал, а все дела решал по телефону, – вставил Щеткин.

Пропустив его реплику мимо ушей, Плетнев продолжал:

– Вересаев же сделал то, что меньше всего можно было ожидать: из аэропорта, в четвертом часу дня, поехал в городскую регистрационную службу, где подал договор купли-продажи здания на Новокузнецкой улице. Того самого, в котором было обещано помещение для фонда «Рукопожатие».

– Что ж он, в Австрии подготовил документы? – оторопел Петр.

– Слушай дальше, – торжествующе сказал Турецкий. – Самое главное впереди.

– Из документов получается, что за границей Вересаев представлял интересы ведомства, владеющего этим зданием. Хотя на это не имеет никаких прав. Значит, он продал каким-то иностранцам здание, скорей всего, подделав доверенность. Вот что ему требовалось. Своим отказом Свентицкий его задачу усложнил, но отнюдь не помешал содрать с иностранцев деньги. Если бы Вересаев уговорил генерала приобрести мифические акции, он подвел бы его под монастырь.

– Погоди, Антон, – перебил его Александр Борисович. – Ты все время называешь этих покупателей иностранцами. А это, возможно, наша фирма, находящаяся в Австрии.

– Ну, это я условно, для простоты.

– Мне в данном случае безразлично, кому загнал Вересаев чужое здание, – сказал оперуполномоченный. – Я хочу понять, как это отразится на нашей работе?

Наступила минутная пауза, после чего Турецкий сказал:

– Вопрос сложный. С одной стороны, работа облегчается, поскольку отпадают две версии: музейная и рейдерская. В обоих случаях Свентицкий не являлся для мошенников существенной помехой. Осталась третья – военная, то есть месть судимых военнослужащих и сержант Алферов. То, что он пытался покончить с собой, о многом говорит. По сути, это признание собственной вины. Но все-таки проверку Вертайло нельзя бросать на полпути.

Антон сказал:

– Если Алферов все-таки невиновен, наша работа усложнится. Сами понимаете почему.

– Ясный перец, – кисло вздохнул Щеткин. – Мы же для простоты рассматривали только близлежащих, а теперь придется прочесать и иногородних.

– Да, давайте доведем версию с Вертайло и Гайворонским до логического конца, – решительно сказал Турецкий. – Если тут дело не выгорит и Алферов не виноват, тогда займемся другими областями.

Они еще немного посидели, выпили на посошок и решили разойтись. Отдохнуть до понедельника. В общем и целом, значительная часть работы проделана, и не их вина, что ощутимый результат не достигнут. Уж слишком искусно действовали злоумышленники, очень мало следов.

Первым уехал Щеткин, которого сестра и ее муж уговорили пойти вечером в кино.

– Схожу, – извиняющимся тоном сказал он коллегам. – Сто лет уже в кино не был.

Когда Турецкий собрался уходить, Антон сказал:

– Александр Борисович, со мной тут встречался Голованов. Сказал, что хочет переходить на работу в МВД.

– Ну и что с того?

– Предложил, чтобы я вместо него стал директором «Глории». Но мне неудобно при таком специалисте, как вы.

– Так что ты предлагаешь?

– Вы будете директором, а я заместителем.

– Нет, Антон, масштабы не те.

– У нас семь человек, со временем будем расширяться.

– Когда расширимся, тогда и поговорим. А вообще, этот вопрос должен решать Вячеслав Иванович Грязнов. Это его агентство. А мы – просто работники.

– Но вы же не отказываетесь сотрудничать у нас? У вас же тут оклад будет.

– Безусловно, оклад получать я готов, – кивнул Александр Борисович, – и, отрабатывая его, буду исправно выполнять задания дирекции. Но при двух условиях.

– Каких? – спросил Плетнев.

– Условие первое – у меня будут ключи от агентства и разрешение делать все, что заблагорассудится: ночевать, готовить пищу, приводить любых гостей.

– Вам же все это нужно для дела!

– Да. Второе условие посложней. Мне тут Наталья Викторовна Свентицкая случайно проговорилась, что у нас появилась одна сотрудница. Кажется, ее зовут Ирина Генриховна. – Антон раскрыл рот, но Турецкий не дал ему ответить, сказав: – И если мы ее сейчас же не уволим к чертовой матери, я за себя не ручаюсь.