Текст книги "Трое сыщиков, не считая женщины"

Глава 9
ВТОРАЯ ПОПЫТКА

На следующее утро Антон отправился на работу Андрея Владиславовича – в штаб округа. Он заранее договорился, что его примет помощник Свентицкого, полковник Дробышев.

Внешне Кирилл Владимирович оказался полной противоположностью своему начальнику. Если тот – высокий и сухопарый, то Дробышев – низенький толстячок. У него простое скуластое лицо, зачесанные назад волосы открывали большие залысины.

Плетнев попросил его рассказать о работе Андрея Владиславовича, пытался выяснить, какое занятие могло стать причиной интереса криминальных кругов.

– Другими словами, вы хотите узнать, кого я подозреваю? – уточнил Дробышев. – Я вам отвечу, подозрения у меня есть. Стопроцентную гарантию дать не могу. Но та свистопляска, которую устроили вокруг генерал-лейтенанта, мне совсем не нравилась. Речь идет о захвате собственности. Во многих странах это считается преступлением. У нас же это стало нормой ведения бизнеса.

– Вы имеете в виду рейдерство, корпоративные захваты?

– Да, именно так это и называется – рейдерство. Раньше даже слова такого не было, а сейчас оно стало доступным понятием, как «хлеб», «солнце» или «джинсы».

– У нас захваты тоже осуждают, – возразил Антон.

– На словах, да не на деле. Под уголовную статью подводить не торопятся. Я когда увидел, что вокруг генерал-лейтенанта творится, стал обращать внимание в газетах на материалы по этой тематике. Много пишут. Самое смешное, что командир – мы все так Андрея Владиславовича называем – пока в бизнесе не замешан. Он только находится на ближних подступах к нему. А вся эта коммерческая шатия-братия уже будто с цепи сорвалась.

– Что вы имеете в виду, когда говорите, что Свентицкий находится на подступах к бизнесу?

– Сейчас объясню. Хотя, возможно, я не совсем точно выразился. Дело в том, что в последнее время Андрей Владиславович вынашивал идею создания кадетского корпуса для детей военнослужащих, погибших в горячих точках. Вы ж понимаете, пенсии по потере кормильца у нас мизерные. А там дети не только будут на полном пансионе, но и получат приличное образование. Идея хороша, но у нас даже самую хорошую идею пробить нелегко. Генерал-лейтенант потратил массу времени и сил, чтобы получить «добро» на свою инициативу. Был составлен проект фонда «Рукопожатие», определились источники его финансирования – правительство, силовые министерства и некоторые спонсоры. А городские власти обещали для будущего кадетского корпуса выделить помещение. Сейчас заканчивается реставрация старого дома на Новокузнецкой улице, его намереваются отдать под это учебное заведение.

Кирилл Владимирович предложил сигарету Плетневу и закурил сам. По мере рассказа он все больше начинал нервничать.

– Вот с помещения все и началось. Причем, заметьте, фонд еще даже не создан, разработан только проект, здание официально «Рукопожатию» еще не передано, оно реставрируется. Тем не менее в некоторых «желтых» газетках и на сайтах Интернета появилась негативная информация о Свентицком. Якобы он намеревается продать особняк на Новокузнецкой иностранцам. То есть попросту начали травить.

– Ясно, – кивнул Антон. – А с кем-нибудь из авторов этих материалов генерал-лейтенант связывался?

– Не знаю. Может, не успел. Все началось недавно.

– То есть с этим нужно разбираться?

– По-моему, да. Он расскажет вам подробности. Меня командир в курс дела не вводил. Не любит Андрей Владиславович перекладывать свои проблемы на чужие плечи. – Кирилл Владимирович с виноватым видом развел руки в стороны. – Вот, пожалуй, все, что могу рассказать.

– Большое спасибо, товарищ полковник, за ценную информацию. Похоже, это будет основная версия покушения. Но не единственная. Один из бывших сослуживцев генерал-лейтенанта высказал мнение, что причиной покушения могла быть элементарная месть.

Дробышев пожал плечами:

– Ну что тут скажешь? Конечно, Андрей Владиславович очень требовательный человек – и к себе, и к другим. Не всем подчиненным нравятся такие начальники. Тем не менее, когда у одного нашего капитана, у которого с генерал-лейтенантом были напряженные отношения, возникли проблемы со здоровьем, Андрей Владиславович не моргнув глазом выделил крупную сумму на операцию и лечение.

– Не всем же он оказывал подобные благодеяния? Недовольные им все-таки были?

– Я же говорю – требовательный. Сам делает любую работу хорошо и от других требует того же.

– Понятно. Скажите, пожалуйста, а каковы его увлечения в свободное время?

– Точно не знаю. Таких явных, как, скажем, охота или рыбалка, нет. Книги любит. Старые вещи. Говорил, что сейчас в конце Дмитровского шоссе открылся блошиный рынок. Туда ездит по выходным. Если, говорил, приехать часам к шести утра, то по дешевке можно купить уникальные старинные вещи.

– Дома у него вы когда-нибудь бывали?

– Нет, у нас не принято. У нас тут действует принцип: дружба дружбой, а служба службой.

– Значит, жену его не знаете?

– Как раз знаю, – улыбнулся Дробышев. – У нас бывают праздничные или юбилейные вечера, когда сотрудники приходят со своими половинами. Так что с Наталией Викторовной я знаком не понаслышке.

– Что-нибудь про нее сказать можете?

– А что именно вы хотите узнать?

Подняв руку, Плетнев пошевелил пальцами, словно пытаясь поймать нечто эфемерное:

– Что-нибудь интересное.

Полковник рассмеялся:

– Это не разговор. Вот когда захотите узнать что-нибудь конкретное, спросите. Тогда я смогу либо подтвердить, либо опровергнуть.

– А что больше придется делать, опровергать или подтверждать?

Дробышев протянул ему на прощание руку:

– Без комментариев.

Когда Антон вышел из штаба и направлялся к своей машине, ему неожиданно позвонил Щеткин:

– Сейчас прямым ходом едем в госпиталь.

– А что случилось?

– Ночью была вторая попытка покушения на Свентицкого.

– Ого! Как они могли до него добраться?

– В том-то и дело, что не добрались. Ранили майора из вневедомственной охраны, который сидел в коридоре. Короче говоря, подъезжай к госпиталю, встретимся, все расскажу.

– Турецкий в курсе дела?

– Я не смог его найти, телефон не отвечает. Нам же нужно действовать по горячим следам. Потом ему расскажем.

О покушении на больничного охранника генерал-лейтенанта Щеткину как человеку, имеющему отношение к «Глории», сообщил Санаев. Сергей Сергеевич утром позвонил ему:

– Знайте мою доброту, дорогие частники. Другой утаил бы от вас такой жареный факт, а я поделюсь. Поскольку отношусь к вам не как к конкурентам, а считаю товарищами по оружию.

Услышав об этом, Плетнев хмыкнул:

– Ну, конечно. Самому этим заниматься не хочется, вот и оказал нам гуманитарную помощь. Надеется, когда мы разберемся, то в знак благодарности выложим ему все подробности?

– Что же делать, поделимся с товарищем, – сказал Петр. – Только нужно сперва разобраться. Еще неизвестно, удастся ли это.

Первая трудность, которую пришлось преодолеть детективам, возникла на госпитальной проходной. После вчерашнего инцидента там организовали такой мощный контроль, что детективам удалось прорваться на место преступления с неимоверными сложностями. Пришлось подключать и Санаева, и даже Меркулова.

Медсестры Ларисы в это время в больнице не было, на этой неделе она работала в ночную смену. Позвонив ей домой, выяснили, что девушка стояла спиной, ничего не видела. Услышав выстрел, оглянулась и увидела лежащего на полу Качелина и распахнутое окно, которое перед этим было закрыто.

– Вы подходили к окну?

– Боже упаси!

– Страшно?

– Само собой. Но не только поэтому. Нужно было срочно помочь охраннику.

– Он потерял много крови?

– Нет, пуля попала в грудь сбоку. Рана рваная. Сознание он потерял.

Доктор подтвердил, что Качелин находится в реанимации, но с ним можно общаться, только недолго. Ну, минуту, не больше.

Сыщики осмотрели место происшествия, в первую очередь их интересовало распахнутое окно: каким образом оно вдруг могло открыться?

Шпингалеты не были подпилены, как сначала предположил Плетнев. Они были просто выдвинуты: нижний – наверх, верхний – вниз. То есть двустворчатое окно не было закрыто. С внутренней стороны деревянной рамы ничего подозрительного не обнаружили. А с наружной стороны, точнее, на правой половине детективы обратили внимание на маленькую, размером с горошину, металлическую скобочку с привязанной к ней капроновой леской.

– Странно. Она здесь ни к селу ни к городу, – констатировал Плетнев.

Никелированная полукруглая скобочка была приварена к пластинке. Антон потянул ее – поддавалась. Вокруг оси крутилась, а выниматься не вынималась.

– Получается, вдавить ее можно, – сделал вывод Щеткин, – а вытащишь черта с два, держится прочно.

– Рехнуться от всего этого можно! – в сердцах вскричал Антон. – Живем в эпоху высоких технологий, создаются компьютеры, приборы ночного видения, космические ракеты! И в это же время взрослыми людьми делаются какие-то дурацкие крючочки, словно специально для облегчения работы преступников. Меня это прямо бесит.

– А тот факт, что кто-то вообще стрелял в генерал-лейтенанта и майора, тебя не бесит?

– Это тоже.

К злополучной скобочке была привязана длинная капроновая леска, ее конец валялся на земле. Плетнев предположил, что покушавшихся было как минимум двое. Когда один прицелился, другой с помощью лески открыл окно.

– Но дело в том, Антон, что предварительно кто-то все это подготовил. Я имею в виду, отодвинул шпингалеты, вогнал скобку, привязал леску. Шпингалеты можно открыть только изнутри, и то, – Петр привстал на цыпочки, тщетно пытаясь дотянуться до верхнего, – для этого нужно встать на стул.

Антон повернулся и оглядел длинный коридор. В двух местах стояли одинаковые сцепки стульев – каждая по четыре штуки. Довольно громоздкое сооружение, чтобы, не привлекая внимания, подтащить их к окну. Ближайший отдельный стул находился в середине коридора, в алькове, где располагалась дежурная медсестра. Если она отходила оттуда, то ненадолго, а чаще сидела на месте.

Плетнев сказал:

– Есть у меня одно соображение, которое я выскажу, предварительно переговорив с уборщицей.

– Мне тоже хочется с ней потолковать. Думаю, наши соображения идентичны.

По идее, рабочий день у Клавдии Терентьевны, тети Клаши, как ее называли в больнице, окончился, и она могла уйти. Но по какому-то наитию главврач просил сегодня всех задержаться, – мало ли что. Его предусмотрительность оказалась на руку сыщикам.

Вскоре к ним подошла тетя Клаша – женщина среднего возраста, светлоглазая, скуластая, с короткой стрижкой. У нее были очки в модной оправе, одета в красивый брючный костюм. Ее можно принять скорее за врача, чем за уборщицу.

– Клавдия Терентьевна, чем вы пользуетесь для мытья окон? – спросил Плетнев. – Что вам необходимо для этого?

– Известное дело – ведерко воды да тряпки.

– «Мистером Мускулом» или чем-нибудь в таком роде не пользуетесь?

– Вы уж скажете – «Мистер Мускул»! – насмешливо фыркнула женщина. – Нам так мало денег выделяют на бытовую химию, что покупаем только самое необходимое. Стиральный порошок подешевле будет. Поэтому добавляю щепотку-дру-гую в водичку.

– Значит, ведро с водой и тряпки. Больше ничего?

– А что еще? – удивилась уборщица.

– Вы же с наружной стороны тоже стекла моете. Для этого нужно открыть окно, отодвинуть верхний шпингалет. Он находится довольно высоко. Я, например, с пола не достаю.

– Так я тоже не достаю. У меня для этого табуретка имеется. Я на нее влезаю, чтобы открыть. Иначе никак.

– Она где стоит?

– В подсобке хранится, на первом этаже. Есть там кладовочка.

– То есть, чтобы помыть окно, вы несете табуретку с первого этажа? – уточнил Щеткин. – Помыв же окно, закрываете верхний шпингалет?

– Обязательно, оба закрываю. Если нижний закрыть, а верхний оставить, то при сильном ветре здесь дует, стекло дребезжит. Да и больные могут открыть окно, сквозняк устроить. Поэтому я закрываю, у меня не забалуешь.

Детективы поблагодарили Клавдию Терентьевну за ценную информацию, и, когда уборщица ушла, Щеткин спросил Антона:

– Все понял?

– Да, есть «крот». Открыл кто-то из сотрудников, причем высокого роста.

– Вот и я об этом.

Подойдя к лечащему врачу, детективы сказали, что хотели бы накоротке поговорить с Качелиным. Кивнув, он вместе с ними пошел в палату. Бледный майор лежал на спине и боялся пошевелиться.

– Вы заметили, когда раскрылось окно?

– Да. Причем открылось оно без всякого стука. Я понял это только по гулу, который донесся с шоссе, там же много машин. Повернул голову в ту сторону, – и сразу выстрел. Больше ничего не помню.

– Олег Валентинович, верхний шпингалет окна расположен так высоко, что открыть его, стоя на полу, может только высокий человек. Или нужно встать на стул.

– Понимаю. Вы хотите узнать, не помню ли я здесь какого-нибудь верзилу? – сказал Качелин и отрицательно покачал головой: – Нет, при мне таких не было. Но я же не один караулю генерала. Есть еще два охранника. Поговорите с ними.

Майор сказал номера телефонов, по которым можно разыскать его сослуживцев.

Прежде чем уйти, Плетнев и Щеткин спросили у врача, кто из сотрудников больницы отличается высоким ростом.

– Таких нет, – уверенно заявил он. – У нас в основном женский контингент. А из мужчин тоже никого не взяли бы в баскетбольную команду.

Глава 10
ЦЕРКОВНАЯ ЧАША

Раньше в милицейских «обезьянниках», то есть комнатах, где дожидаются решения своей участи доставленные в отделение выпивохи, мелкие хулиганы и проститутки, Турецкому приходилось бывать исключительно по служебным делам. Находились подобные помещения при разных отделениях милиции, даже в различных городах, однако все выглядели на удивление похожими, словно делались по типовому проекту: стены выкрашены масляной краской в серо-зеленый цвет, к стенам привинчены широкие металлические лавки, которые можно использовать для сидения или для сна.

Сейчас Александр Борисович оказался по другую сторону баррикад. Проснувшись утром, он был откровенно удивлен, казалось, время остановилось. Все здесь оставалось таким же, как и двадцать и, наверное, тридцать лет назад. Такие же стены, такие же отшлифованные до блеска многочисленными «клиентами» лавки. Изменились только обстоятельства, при которых попал он сюда.

Когда его привели, здесь уже находились три человека. Все в годах, все старше него. На одном был вполне приличный светлый костюм, в некоторых местах изрядно испачканный чем-то вроде кетчупа. Обладатель хорошего костюма лежал на лавке животом кверху и время от времени постанывал, держась обеими руками за голову. В ногах у него сидел всклокоченный мужчина, очень смешливый и музыкальный. При каждом стоне лежащего он буквально трясся от хохота. Когда же тот затихал, всклокоченный начинал петь старые песни типа «По долинам и по взгорьям». На нем были джинсы и куртка от спортивного костюма – все в пыли и в сухих травинках.

Третий «жилец», пожилой худощавый армянин демонического вида, спал, расположившись без особой на то нужды на полу, хотя с таким же успехом мог лечь и на лавке. Во сне он время от времени делал руками движение, будто натягивает сползавшее одеяло. Одеяла, разумеется, не было и в помине. Несмотря на то что армянин спал на грязном полу, его костюм был гораздо чище, чем у двух выпивох на лавке.

Когда Турецкого привели в «обезьянник», смешливый пытался представиться и завести с ним беседу. Однако Александр Борисович честно признался, что умирает от желания спать, и предложил перенести процедуру знакомства на утро.

– Заметано, – согласился тот. – Встаем с первыми звуками гимна.

Однако проснулись они от лязга отпираемой двери. Вошедший старшина увел одного из их компании, который был в хорошем костюме со следами кетчупа. На прощание тот игриво подмигнул остававшимся и бодро произнес:

– Жизнь-то налаживается.

– Вы знаете, почему он так сказал? – обратился к Турецкому смешливый, когда дверь закрылась. – Это я вчера анекдот рассказывал. Про бомжа, который хотел повеситься, знаете?

– Нет, – буркнул невыспавшийся Александр Борисович, всем своим видом показывая, что ему сейчас не до анекдотов.

– Тогда слушайте. Один бомж решил повеситься. Пришел в общественный туалет, набросил веревку на крюк. Вдруг видит – стоит на окне недопитый стакан с портвешком. Он его выпил. Потом видит – на полу валяется чинарик. Он его закурил и говорит: «А с чего, собственно, мне вешаться? Жизнь-то налаживается».

Турецкий не выдержал и рассмеялся.

Армянин, который тоже проснулся и теперь сидел на полу, опершись на обе руки, сказал:

– Хорошее у тебя лицо, друг. Есть над чем работать.

– В каком смысле? – удивился Александр Борисович.

– В смысле выразительности внешних черт. Контрастные, выпуклые.

– Это художник, – подсказал смешливый.

– Меня Хачик зовут. Крестик, по-армянски. Тебя легко рисовать, друг. Твои переживания на лице написаны. Хорошо видно, какой должна быть печаль, а какой радость. – Он поводил по воздуху рукой, словно держал карандаш и рисовал. – Рельеф у тебя хороший.

– Отец, – взмолился Турецкий, – у меня голова гудит, как пивной котел. Того и жди расколется. А ты терминами сыплешь. Дай в тишине посидеть.

– Вай, вай, вай! Не понимаешь ты меня, друг, – вздохнул художник. – Так же, как и они.

Он так горестно это произнес, что вызвал у Александра Борисовича жалость.

– Кто не понимает? Менты, что ли?

– Совсем даже наоборот. Милиция – добрые люди. Они мне крышу над головой дали. Не первый раз, я тут уже четвертый. Сын не понимает, жена его не понимает. Люди говорят, меня выгнали. Только я думаю, они правильно поступили. Я – художник. В какой семье нужен художник, кто его выдержит? Я – глупый и злой. Хоть и старый. Нельзя из своей больной головы мысли кидать людям в лицо. Кому это понравится? Нужно иначе делать. Вот ты, друг, где работаешь?

– Нигде, – с плохо скрытой злостью процедил Турецкий.

– Ладно, не хочешь – не говори. Ой, чувствую, тебе себя жалко. Так нельзя. Нужно все время работать, – казалось, художник обращается исключительно к самому себе. – Трудиться нужно. Идешь себе наверх и никому не говоришь об этом. Если повезет, будешь счастливый, богатый, известный. Если нет, будешь просто человеком. Хотя трудиться можно по-разному. Разбогатеть тоже можно по-разному. Я ведь тоже не раз мог стать очень богатым человеком. Согласился бы – дачу бы уже имел, иномарку имел бы. Только брезгливый я.

Заинтригованные сокамерники попросили Хачика объяснить, от каких источников богатства тот отказался.

– Художники, если захотят, могут получать очень большие деньги. Только для этого нужно рисовать под чужим именем.

Турецкий слышал о подобных приемах в литературе – талантливые, но не умеющие работать локтями писатели подрабатывают тем, что пишут книги за какую-нибудь, как говорится, раскрученную бездарь. Но литературный стиль, во всяком случае профану, трудно отличить один от другого. А ведь у каждого художника своя неповторимая манера. Как тут можно рисовать за кого-то?

Отвечая на его вопрос, Хачик объяснил, что речь идет о копиях старых мастеров, таких искусных, что их потом можно продать иностранным коллекционерам, выдав за подлинники.

– Это нелегкая работа. Там ведь не только рисовать. Нужно искусственно состарить холст, подобрать соответствующие краски. Потом уже рисовать. Очень кропотливая работа. За тридцать лет мой знакомый нарисовал всего три картины Айвазовского. Но сделал безупречно, продал за бешеные деньги, очень богатый человек. Правда, деньги постепенно расходятся. Скоро будет за Петрова-Водкина рисовать. Меня часто уговаривали делать такие копии, у меня получилось бы. Только я лучше милостыню просить стану, чем где-то красоваться под чужим именем.

– Художники только живопись подделывают? – поинтересовался Александр Борисович.

– Почему только живопись? Можно и графику, только это дешевле стоит. Можно и скульптуру, только это никому не нужно. Мелкие формы подделывают, ювелирные изделия. Есть такие умельцы, что с эмалью работают. Вы не поверите, мой знакомый дома, пользуясь самой что ни есть обычной посудой, сделал яйцо Фаберже. Это же вообще с ума сойти! Таких умельцев на всю страну два или три человека.

– Вы-то почему отказываетесь от таких выгодных заказов?

– Я – гордый. Я работаю только для души.

– Сам-то ты много наработал, по «обезьянникам» сидя? – фыркнул смешливый.

– Много, друг, – совершенно серьезно ответил Хачик. – Я вот прямо сейчас три картины написал.

– Ишь ты! Можешь, покажешь? Может, выставку устроим или, как она там называется, вернисаж?

– Рано для выставки. Они пока только здесь. – Он постучал указательным пальцем по голове, после чего внимательно посмотрел на Александра Борисовича. – Хочешь, я тебе одну картину подарю? С деловым настроением. Повесишь в кабинете.

Это было сказано таким проникновенным тоном, что у бывшего «важняка» язык не повернулся бы отказаться. Но и согласиться в данной ситуации выглядело бы насмешкой над пожилым неудачником. Дурацкая ситуация разрешилась сама собой благодаря лязгу открывающейся двери. Вошедший старшина кивнул Турецкому:

– Выходите.

В коридоре его нетерпеливо поджидал майор – начальник отделения. Не хотел обращаться к Турецкому при других задержанных.

– Александр Борисович, произошло досадное недоразумение. Ну что же вы моим идиотам сразу не сказали! – с легкой укоризной в голосе произнес он. – Надо же все делать по-свойски. Приносим наши извинения.

– Они все правильно сделали, майор. Тут полностью моя вина, с головы до ног. У меня не имеется никаких претензий к вашим людям.

– Ну, тогда спасибо.

Они пошли по коридору по направлению к выходу.

– Помнится, у меня при себе была книжонка, «Старик и море».

– Я знаю, никуда не делась, сейчас получите. Ни о каком деле, конечно, и речи быть не может, даже в голову не берите, Александр Борисович. Вы свободны, как пташка. Может, вас довезти, куда требуется? Если не против, то хорошо бы ко мне в кабинет на рюмочку. Для поднятия тонуса.

Турецкий остановился:

– Спасибо, майор. Везти никуда не нужно, сам доберусь. А вот от рюмочки, как ни странно, я бы не отказался.

– Почему же странно? Очень даже дело житейское. Сам уважаю. – Они вошли в кабинет начальника отделения, имевший отчасти домашний вид. В глаза бросилось много горшков с цветами, шарообразный аквариум и телевизор. На стене висел каким-то чудом уцелевший календарь за 1999 год, посвященный двухсотлетию Александра Сергеевича. На нем была цветная репродукция тропининского портрета, а главное – что, видимо, затронуло какие-то чувства начальника отделения – поверху шла надпись крупными красными буквами: «Пушкин – наш авторитет». «Лучше бы Хачику заказал какую-нибудь картину», – подумал Александр Борисович, оценив всю двусмысленность юбилейного слогана.

Телевизор был включен, и когда Турецкий вошел, там показывали новости. Он не обращал внимания на экран, как вдруг до сознания дошли слова, важность которых он сразу понял.

– …За короткий период это уже второе покушение на генерал-лейтенанта, – сообщил диктор, и на экране появилась фотография бравого человека в военной форме с большим количеством наград. – Сам Свентицкий не пострадал, но тяжело ранен один из охранников, несших дежурство в больнице. Военная прокуратура отказывается от комментариев, однако из достоверных источников нам стало известно, что убийца скрылся с места преступления. Объявленный план «Перехват» результатов не дал…

Позвонив Плетневу, Александр Борисович предложил встретится. Антон обрадовался звонку. Уж если за генерал-лейтенантом пошла такая охота, что его пытались достать даже в больнице, дело нешуточное. Видимо, в ход пущены серьезные силы, и хорошо бы разобраться в этом деле, пока они не угрохали-таки генерала. Дело же, похоже, движется к тому. Иначе бы Александра Борисовича это происшествие так сильно не задело. Сам позвонил, да еще торопит со встречей. В общем, Антону со Щеткиным такая помощь была бы очень кстати. Присутствие рядом Турецкого с его грандиозным авторитетом придаст уверенности.

– Ты со Свентицким уже разговаривал? – поинтересовался Турецкий.

– Нет пока. Доктор не разрешил, сказал, что тот еще плохо себя чувствует, слабый.

– Ладно. После вчерашнего такого не скажет. Даже рад будет, когда мы там появимся. Только мы тоже не лыком шиты, сперва посовещаемся между собой. Позвони Щеткину и договоритесь, где и когда встретимся. Потом звякнешь мне, я тоже подгребу.

Петр предложил заехать к нему, на Петровку. Там есть компьютер, телефоны. Тем более что самому ему отлучаться сейчас неудобно, должен быть под рукой у начальства.

После ночи, проведенной не в самых комфортабельных условиях, вид у Турецкого был непрезентабельный, мятый. Единственное, что он успел сделать, это побриться – у кого-то из милиционеров в отделении нашлась электробритва. Начальник благородно предложил бриться прямо в кабинете, однако Александр Борисович не стал превращать его служебные апартаменты в гостиничный номер. Пошел в туалет, там были розетка и даже зеркало, через которое можно с трудом разглядеть очертания лица.

Как всегда, после бритья Турецкий почувствовал себя весьма бодро, и, когда появился в кабинете Щеткина, соратники сразу отметили у него прежнюю энергичность и деловитость. Честно говоря, Антон побаивался, что у Александра Борисовича будет упадническое настроение, как все последние дни. А он, похоже, рвался в бой.

– Ну, что новенького-хреновенького удалось узнать за прошедший период времени? – спросил Турецкий чуть ли не с порога.

Только после этого поздоровался с коллегами и сел, приготовившись выслушать ответ.

Сначала Антон подробно рассказал о визите в собачий питомник и беседе с Юшиным.

– Нужно проверить, сколько человек освободилось, помимо Вертайло, – прокомментировал Турецкий. – Это при условии, что мститель разгуливает на свободе. В крайнем случае придется пощупать и тех, кто с легкой руки Свентицкого по-прежнему находится за решеткой. Такие варианты тоже не исключены. Если у них есть близкие друзья или родственники, они тоже могут гореть жаждой мщения. Но в первую очередь следует обратить внимание на Москву или Подмосковье. Вряд ли у бандитов такая широкая сеть, что охватывает всю страну. Подобные преступные группировки обычно малочисленны.

Затем Антон пересказал ему содержание своей беседы с помощником Свентицкого.

– Он почти не сомневается, что все упирается в помещение на Новокузнецкой, которое обещали после реставрации отдать фонду. Я потом посмотрел, действительно, таких стычек видимо-невидимо. Чем ближе к центру, тем круче борьба. А тут Новокузнецкая – из окошек чуть ли не Кремль виден.

– Да, я тоже об этом рейдерстве наслышан, – подтвердил Турецкий. – Публика наглая, образованная, юридически подкованная, не какие-нибудь уголовники из подворотни. Таких голыми руками не возьмешь.

– Нужно будет проверить, не служил ли раньше кто-нибудь из этой публики под началом Свентицкого, – сказал Антон. – Такая ситуация может подлить масла в огонь.

– Совпадение маловероятное, – возразил Александр Борисович. – Тем, кто гоняется по горячим точкам за боевиками, не до коммерческих разборок. То есть проверить можно, только это пустая трата времени. Итак, две версии. Других нет?

– Есть еще одна, – нерешительно произнес Плетнев. – Она возникла после беседы с женой генерал-лейтенанта у них дома. Оказывается, Андрей Владиславович собирал мелкий антиквариат – церковную утварь, ювелирные изделия. И там, среди прочего, имеется так называемый потир – эта такая церковная чаша, в которую…

– Одно из первых моих дел – ограбление церкви в Кудашевском переулке, – перебил его Турецкий. – Поэтому я знаю, что такое потир, можно сказать, с младых ногтей.

– Так вот, сейчас, после скандала в Эрмитаже, многие музеи вывешивают на интернетовских сайтах фотографии пропавших у них экспонатов. Похоже, имеется снимок и этого потира. Он украден из краеведческого музея Челноковска. Есть такой маленький городок в Самарской области. До Москвы Андрей Владиславович служил в Приволжском военном округе. Как раз в тех краях.

Петр добавил:

– Тоже версия. Неизвестно, каким путем этот потир оказался у Свентицкого. Если он может навести на след продавца, тому боязно.

– Версия-то она версия, – согласился Турецкий. – Я только одного не пойму. Не такие уж вы эстеты, чтобы разбираться в искусстве. Как вы смогли идентифицировать потир дома у Свентицкого с фотографией в Интернете? Вроде бы далеки от этого. Кто из вас был у Свентицких дома?

Оба опустили головы, но было заметно, что давятся от смеха. Александр Борисович понял причину заминки и сам рассмеялся:

– Ирина моя, что ли?

Ответом ему был дружный смех.

– Ну, ребята-демократы, вы играете с огнем, – покачал головой Турецкий, когда те успокоились. – Используете бесплатную рабочую силу. Но это еще полбеды. Главное заключается в другом. Детективное агентство сродни кораблю, пустившемуся в неизведанное, полное опасностей плавание. А женщина на корабле считается плохой приметой. Поэтому если Ирина снова появится на борту «Глории», разговор будет коротким. Ясно? – спросил Александр Борисович и, не дождавшись ответа, сказал: – Теперь продолжим. Сейчас позвоним в больницу, узнаем, можно ли потолковать со Свентицким. Но независимо от разговора с потерпевшим нужно как-то распределить направления работы. У кого какие предложения?

Щеткин сразу сказал:

– Думаю, мне целесообразно заняться выяснением генеральских дел, передаваемых им в прокуратуру. Мне это проще сделать. Я могу посылать официальные запросы, к тому же есть знакомые в военной прокуратуре.

– Мне, наверное, следует смотаться в Челноковск, – раздумчиво произнес Антон. – Для вас, Александр Борисович, это сейчас большая нагрузка. А я – ничего, сдюжу.

– То есть мне ничего не остается как прояснить ситуацию вокруг помещения, – развел руками Турецкий. – И все же я хотел внести кой-какие коррективы в эту логически безупречную программу действий. Дело в том, что если я останусь в Москве, то буду чувствовать себя дискомфортно. Я сам сейчас, как подследственный. С утра до вечера жена беспокоится о моем здоровье, контролирует мои передвижения, заставляет ходить к врачам и все в таком роде. А отправься я в командировку, то обстановочка будет, как в старое доброе время. Никто мне не указ, сам себе хозяин. Поэтому, Антон, если ты не против?..

– Да бога ради, Александр Борисович. Мне этот Челноковск сто лет не нужен. Я просто хотел, как лучше. А если у вас желание ехать…

– Ну вот и договорились. Спасибо. Так и сделаем. Если, разумеется, предстоящий разговор с генералом не изменит наши наполеоновские планы.

Звонок в госпиталь подтвердил предположения Турецкого. Напуганный вторичным покушением на генерала, врач охотно разрешил сыщикам поговорить со Свентицким. Правда, просил, чтобы разговор не слишком затягивали и чтобы приехал один человек, не больше. Без особой полемики пришли к выводу, что целесообразнее всего поехать самому опытному из них – Александру Борисовичу.