Электронная библиотека » Фридрих Незнанский » » онлайн чтение - страница 11

Текст книги "Гейша"


  • Текст добавлен: 13 марта 2014, 17:37


Автор книги: Фридрих Незнанский


Жанр: Современные детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Бирюков почувствовал, что мальчишка повторяет заученные слова.

«Все знают, гады. Дядька этот его, предатель, морда армянская, все знает небось… Специально на Ленку наговорил, как на меня перед этим бандитом. Небось при нем эти же бандюги покойника и пристрелили, а он все на мою Ленку свалил, чтобы братца своего прикрыть».

Эта мысль раскаленной иглой прожгла Бирюкова от головы до самых пяток. Он лихорадочно заметался по камере. Мысли его путались, но ясно было одно: вот бы выбраться отсюда незаметно да привести сюда ментов, чтобы взяли они сытомордого бородача в оборот и выдавили из него показания. Тогда Лену точно освободят и он сможет вернуться с дочкой в родной город.

«Загородил полкамеры своей задницей», – вслух бормотал он, намеренно всякий раз спотыкаясь о вытянутые ноги мальчишки-Осепьяна.

Щелкая зажигалкой, Бирюков принялся осматривать стены и пол камеры. Пол был бетонный, неровный и пыльный. Стены – кирпич, с одной стороны – тоже бетон.

«Вроде как фундамент», – ощупывая шершавую поверхность, решил Бирюков.

«Да-а, везде кирпич… Интересно, куда нас привезли? Мы все еще в Москве или вывезли за город? Хотя и ехали вроде недолго, но это смотря в какую сторону ехать… И сырости в этом подвале нет, даже нож между кирпичами не просовывается. Хорошо построено, крепко. Тут подкоп не сделаешь, как тот граф, что на острове сидел, в замке…»

На железной двери камеры со скрипом, от которого мурашки побежали по коже, открылся засов. Дверь распахнулась, и в прямоугольнике света в проеме нарисовалась фигура в широком спортивном костюме, с автоматом на плече.

Бирюков испуганно замер на месте, а сын Осепьяна даже не шелохнулся, сидя в той же позе в углу.

Бандит шагнул внутрь камеры. Мальчишка, взвизгнув, неожиданно прыгнул вперед, обеими руками обхватил бандита за ноги, дернул под колени и повалил его на землю. Все произошло так неожиданно, что бандит не успел даже охнуть. Бирюков увидел, как мальчишка сорвал с тела поверженного автомат и прикладом принялся молотить бандита в лицо, пока оно не превратилось в сплошное кровавое месиво.

Бирюков же осторожно, как мышь, выглянул наружу. Никого вокруг вроде не было. Их камера находилась в дальнем углу длинного и вытянутого ангара с полукруглой крышей, похожего на заброшенный и разворованный заводской цех. Из бетонного пола торчали намертво к нему привинченные остовы каких-то станков, разобранных до последней гайки, которую еще можно было отвинтить и унести с собой. Тусклый утренний свет едва проникал сквозь покрытые вековым налетом пыли и копоти окна, расположенные высоко под крышей ангара. Там, наверху, гнездилась целая колония голубей.

Бирюков быстро побежал, прячась на всякий случай за редкими кирпичными колоннами, к железной лестнице, ведущей наверх, на решетчатую платформу. Оттуда он надеялся через окно выбраться на крышу ангара.

Забравшись наверх, Бирюков принялся отдирать забитые оконные рамы, но они не поддавались. С большим трудом он приоткрыл форточку и просунул в нее голову, чтобы оглядеться. Вид, открывшийся из окна, обнадеживал: прямо под окном проходила узкая железная лесенка, предназначенная, наверное, для мойщиков стекол. Ангар окружал небольшой лес, а примерно в километре виднелось шоссе, по которому то и дело проносились огромные грузовые фуры.

«Только бы добежать до шоссе, а там уже не страшно!»

И Бирюков снова принялся отдирать намертво прикрепленную к оконной коробке раму. Он сломал лезвие перочинного ножа, погнул штопор и теперь орудовал открывалкой, осторожно вытягивая из рамы гвоздь за гвоздем. Иногда он посматривал вниз, следя за обстановкой, но ни мальчишки, ни бандитов не было видно. Бирюкову уже удалось вытащить все гвозди, когда внизу раздались трескучие автоматные очереди, крики и одиночные выстрелы. Рванув со всей силы на себя раму, Бирюков выбрался через окно на лестницу и заметался, ища глазами спуск, но на этой стороне ангара лестницы вниз не было видно. Он побежал кругом.

С обратной стороны он увидел лестницу, но также увидел и стоящие перед воротами ангара две вместительные иномарки, принадлежавшие, судя по всему, бандитам Свища. Стрельба и крики не прекращались. Казалось, что стреляли прямо у входа в ангар. Но делать было нечего, Бирюков стал осторожно спускаться вниз. Спрыгнув на землю, он помчался к зеленеющей опушке леса. Рядом, у самых ног, из земли вырвался фонтанчик песка, другой, третий. Бирюков понял, что это стреляют в него, и запетлял, как заяц. Что-то больно ткнуло его в левый бок. Бирюков машинально схватился за него рукой, и спасительные заросли молодого березняка поглотили его и спрятали.

Пробежав еще пару сотен метров, Бирюков рухнул на землю. Сердце выпрыгивало из груди, под ребрами жгло, перед глазами темнело. Полежав немного, он попытался привстать и с ужасом увидел, что вся рубашка на груди и левый бок залиты кровью. Он с ужасом разорвал рубашку, ища на своем теле раны. Пуля попала в него сзади, вошла с левой стороны. Он попытался вдохнуть полной грудью, но не смог: страшная боль, проснувшаяся слева под лопаткой и под ребрами, мешала дышать. Но мысль о том, что ранение может оказаться смертельным, не посетила Бирюкова. Он встал и медленно побрел через лес к шоссе, придерживая раненый бок обеими руками.

Он не знал, что произошло в ангаре и из-за чего поднялась стрельба, и не испытывал никаких мук совести оттого, что бросил там мальчишку – сына покойного Осепьяна. Он думал только о том, как доберется до шоссе, остановит машину и попросит отвезти его в ближайшее отделение милиции…

Он не знал, что, когда он поднялся наверх, чтобы выбраться из ангара через окно, мальчишка Осепьян с автоматом прокрался в то помещение, где ночью Свищ устраивал допрос пленников. В это время там сидели Мясник и Годзилла. Выскочив с отчаянным криком на середину помещения, Осепьян-младший нажал на спусковой крючок и стал стрелять во все стороны, почти не целясь. Мясник был сразу же смертельно ранен в грудь и живот, Годзилле пуля угодила в плечо, но он успел спрятаться за крышкой перевернутого стола и стал отстреливаться.

На звук выстрелов сбежались остальные бандиты. Мальчишка Осепьян был убит, а его дядю, который всю ночь разговаривал со Свищом и в принципе успел с ним договориться, озверевшие бандиты долго избивали, потом накинули на шею проволочную петлю и задушили. Трупы положили в пластиковые мешки и бросили в заросший пруд.

…Дорога до шоссе оказалась труднее и дольше, чем предполагал Бирюков. Он сбился, потерял ориентировку и плутал кругами. Из раны в боку шла кровь. Повязка, кое-как сделанная из рубашки, вся промокла, на нее садились слепни и мухи. К тому же Бирюкова мучила сильная жажда. Когда он выбрался наконец на обочину шоссе и остановил проезжающий мимо допотопный зеленый «Москвич», прошло минут тридцать со времени побега. В машине он потерял сознание.

Шофер легковушки отвез Бирюкова не в милицию, как тот просил, а в больницу ближайшего подмосковного поселка Авдотьино. Там Бирюков и скончался от потери крови в приемном покое, не дождавшись, когда соберут бригаду хирургов для срочной операции. Документов при нем никаких найдено не было. Единственное, что мог сказать изумленный шофер прибывшему участковому, – это что босой и окровавленный человек остановил его на шоссе километрах в семи отсюда, сказал, что он – капитан ГИБДД Бирюков, что его похитили бандиты, что в него стреляли и что его нужно немедленно доставить в ближайшее отделение милиции.

Сотрудники райотдела милиции для установления личности погибшего первым делом проверили всех офицеров ГИБДД Московской области, но капитана по фамилии Бирюков среди них не нашлось. Имелся один прапорщик, но тот был жив. Тогда проверили пофамильно всех московских капитанов дорожно-постовой службы Бирюковых, но и в Москве, судя по всему, погибший не проживал. И неизвестно, сколько времени понадобилось бы для установления личности человека, скончавшегося в приемном покое Авдотьинской больницы, если бы спустя несколько дней на всякий случай не сверили его приметы с приметами из списка пропавших без вести в столице за последнее время. Среди исчезнувших в списке значился некий капитан Александр Владимирович Бирюков 1948 года рождения, житель Твери.


Когда Бирюков, отбывший по своим делам, не пришел ночевать, его московские родственники не знали, что и подумать. Он не появился и в течение следующего дня. Ближе к вечеру Илья решил позвонить в Тверь сестре, узнать, не появлялся ли Бирюков дома?

Тверская квартира не ответила. Но Илья смог дозвониться соседям Бирюковых по даче и передать, чтобы сестра срочно позвонила в Москву.

И в эту ночь Бирюков на квартире у родственников не появился. Встревоженная Анюта допоздна обзванивала городские больницы в надежде узнать что-то о пропавшем, но так ничего и не узнала.

– Что делать будем? – спросила она утром, разогревая мужу на завтрак гречневую кашу.

– Не знаю, – пожал плечами Илья. – Может, в милицию обратиться?

– А если его снова задержали без документов и сидит он, избитый? – предположила Анюта. – А в больнице кто ж его без документов держать станет? Может, плохо человеку с сердцем стало на улице, а его в приемник для бомжей отправили… Скажи, что он там такое затевал?

– Ничего я не знаю! Ничего вроде не затевал, так только, встретиться хотел с той семьей, где его дочка жила.

Анюта вздохнула.

– Вот так вот, растишь детей, растишь, и ни благодарности на старости лет не увидишь, ни помощи, одни беды и заботы. Правильно говорят, малые дети спать не дают, большие жить не дают. Вон что Ленка устроила своим… Сердце кровью обливается, как подумаешь.

– Слишком они ее распускали, – твердо сказал Илья. – Балованная девка была с детства. Я сестре всегда говорил, чтобы не позволяла ей на голову садиться, да где там.

– У многих так, у кого один ребенок в семье, – вступилась из женской солидарности Анюта.

К обеду второго дня, как пропал Бирюков, из Твери наконец смогла позвонить его жена. Известия оказались пугающе неутешительными: в Твери Бирюков не появлялся.

Поговорив с сестрой, Илья отправился в райотдел милиции сообщить о пропаже зятя. Оттуда его отослали в Бюро регистрации несчастных случаев, куда стекалась вся информация о пропавших людях и найденных неопознанных покойниках.

Еще два дня он с женой планомерно объезжал все приемные отделения больниц, куда за последние трое суток поступали пациенты без сознания и без документов, но тверского родственника среди них не было, как вдруг после обеда на четвертый день раздался телефонный звонок.

– Вы заявляли о пропаже вашего родственника Бирюкова Александра Владимировича? – спросил вежливо-равнодушный женский голос.

– Мы, – упавшим голосом подтвердила подошедшая к телефону Анюта.

(«Я как чувствовала, – рассказывала она потом всем знакомым, – беру трубку и уже знаю, что звонят из милиции, что нашли Сашу».)

– Можете приехать для опознания.


На такую неприятную процедуру, как опознание, отправился один Илья, хотя Анюта из любопытства и только ради того, чтобы можно было потом рассказать всем знакомым о пережитых ужасах, с удовольствием заменила бы его в этой миссии.

В подмосковный поселок Авдотьино отправилась из Москвы машина со следственно-оперативной группой Московского областного управления внутренних дел. Илью подсадили к ним, чтобы не пришлось добираться самоходом.

О моргах Илья до сих пор имел представление в основном по голливудским фильмам-триллерам, которые очень любил смотреть по телевизору. Таким образом в его сознание впечатался образ комнаты с железными ящиками по стенам, в которых, как в ячейках, удобно располагаются мертвецы. Еще там обычно бывает холодно. Медработники в аккуратных чистеньких халатах непременно надевают одноразовые резиновые перчатки, перед тем как дотронуться до покойника, следователи и полицейские любят устраивать в моргах совещания рядом с трупом пострадавшего…

Морг поселковой больницы представлял собой одноэтажное, побеленное строение. Уже в коридоре Илья почувствовал неприятный запах, и сердце его сжалось от предчувствия.

– Возьми, – протянул ему флакон с нашатырем судмедэксперт, ожидавший прибытия столичных следователей. – Все время держи возле носа. На пол постарайся не наблевать, а то мыть некому, санитарка ушла в отпуск.

Он провел Илью по коридору и отпер обычную белую деревянную дверь.

– Хорошо еще, что жара спала, – сказал он, вводя Илью в комнату, посреди которой стоял оцинкованный стол, накрытый грязной простыней. – Если жара, мы сразу проводим вскрытие, составляем акт и стараемся быстро захоронить.

– А что, холодильника у вас нет? – осторожно поинтересовался Илья.

– Нет, конечно.

– А как вы тогда?..

– Формалин колем в вену, хотя труп все равно распухает и запах от него идет. Советую на лицо сразу не смотреть. На ноги сначала, потом медленно вверх. Может, у него татуировки были? Тогда можно по татуировкам…

– Не было вроде, – сглатывая от волнения, тихо выдавил Илья.

– Ну тогда смотрите.

Судмедэксперт сдернул с трупа простыню.

Илья только взглянул и грохнулся в обморок.

«Даже толком и не рассмотрел ничего, – обижалась потом Анюта, задетая скупостью мужниного рассказа о таком интересном деле, как опознание трупа. – Только увидел, что это Саша, а всех подробностей и не разглядел. И как это можно? Не видел даже, куда его ранили. Эх, мужики, если бы вам рожать пришлось, то точно люди давно бы вымерли, как мамонты!..»

13

Только утром, приехав на работу и посмотрев в свой ежедневник, я понял, какого дурака свалял, согласившись сегодня в девять встретиться с Аллой. Совершенно из головы вылетело, что еще две недели назад на сегодня я назначил свой отчет. Что за отчет? Сейчас объясню. В прошлом году наш шеф ввел такую традицию, не традицию, а что-то вроде трудового почина… Вообще, эти нынешние руководители, чья карьера закладывалась в эпоху трудовых коллективных соцсоревнований, очень любят привносить в нынешнюю действительность все те методы, которым они обучились в пору юности: планерки, оперативные совещания, субботники, «непрерывки» накануне праздничных затиший. Вот и Розанов ввел новшество: раз в неделю собираться всем коллективом на совещание по повышению квалификации и поочередно отчитываться по какому-нибудь бывшему адвокатскому делу, причем дело он выбирал сам. Отчитывался тот, кто дело сие успешно провалил или, реже, выиграл. После выступления основного докладчика обычно проходило коллективное обсуждение, во время которого каждый из коллег мог, да и обязан был вставить свои пять копеек по поводу ведения дела, что правильно, что неправильно было сделано и так далее. В целом что-то вроде конференций по обмену опытом.

Нет, не спорю, мысль сама по себе очень и очень здравая, но почему-то в каждом конкретном случае она выливалась в поток обид, ругани, взаимных упреков и нелицеприятных замечаний, так что оздоровлению в рабочем коллективе это никак не способствовало, скорее наоборот, усугубляло. Тем более что время от времени шеф приглашал на эти собрания кого-либо из своих коллег, видных юристов, начальство из президиума Московской городской коллегии адвокатов или «потенциальных клиентов», так сказать, которые приходили со своими сотовиками и тихо бубнили в них на протяжении всего заседалища. И над всем этим, как Зевс-громовержец в окружении олимпийцев, парил сам Розанов, сталкивая нас лбами и потом благодушно взирая сверху, как мы, букашки, там, внизу, барахтаемся в собственном дерьме…

Пока что в нынешнем году мне удавалось избегать участия в этом сомнительном коллективном мазохизме, но недавно, во время передачи мне материалов по делу Лены Бирюковой, на меня пал взгляд шефа, и я был предупрежден, что энного числа я должен буду отчитаться перед коллективом за ведение защиты последнего дела, кстати говоря, одного из самых позорно проигранных в моей короткой трудовой биографии. Отчет по нему, не менее убогий, чем сама защита, я накропал сразу, по горячим следам, зная, как легко со временем все забывается. Он лежал в ящике моего стола. Проблема была в том, что собрание должно было начаться в семь вечера. С учетом всего вышесказанного выходило, что к девяти я не успевал, разве что оставалось отправиться на свидание прямо «от станка», но такой вариант меня не устраивал.

Не явиться же вообще (в смысле, на собрание, потому что к Алле я собирался приползти даже в коматозном состоянии)… так вот, взять, наплевать и просто не явиться на этот симпозиум было равнозначно неявке на собственные похороны: самому приятно, гостям и приглашенным – не слишком.

Улучив момент, я проник в кабинет шефа и заискивающим голосом спросил, нельзя ли перенести акт моей публичной порки на другой день?

Розанов не удивился, но и помочь отказался, сославшись на то, что он загодя пригласил на собрание болельщиков из адвокатской конторы Адольфа Могилевского и теперь уже поздно им перезванивать и просить приехать к нам с дружественным визитом в другой раз.

Ну еще бы, подумал я. Масштабы не те!

Мало мне своего личного позора, так Розанов решил еще выставить меня дураком перед лучшей адвокатской конторой Москвы. Не понимаю, ему что, приятно от мысли, что работать приходится в окружении тупиц и неудачников? Есть на кого списать собственные провалы? Не знаю, не знаю, мысли начальственные неисповедимы…

Утро стрелецкой казни, происходящее, собственно говоря, вечером, началось с опозданием на сорок минут, потому что высокая делегация от клана Могилевского сначала явилась с опозданием, а потом еще для разминки пила кофе в кабинете Розанова. Глядя на часы, я тихо зверел. Наконец все расселись в зале для приема – самом вместительном нашем помещении. Юрконсультация наша в этот день работала до половины седьмого, так что в эту пору никого из клиентов, обычно сидящих там же, в предбаннике, не было. Расселись за длинным стеклянным столом, кто не вместился – вдоль стен на стульях и диванах. Само светило – Адольф Могилевский – сидело рядом с Розановым. Я видел его, не по телевизору, впервые в жизни и так близко, что мог чувствовать запах его одеколона. Меня потряс огромный перстень на мизинце светила и мощный золотой браслет, выглядывающий из-под манжета его рубашки. В остальном Могилевский походил на остальных смертных: курил, стряхивая пепел на ковровое покрытие, кряхтел, размещая свои округлые телеса в узком кресле, потел и поминутно терзал свой сотовик. Глядя на Розанова, я позлорадствовал в душе тому, что я – не шеф и потому не обязан прогибаться перед подобными неприятными человеческими существами.

Быстро отчитавшись, я сел и предоставил другим возможность полить собрата грязью. Круглые часы, висевшие на стене над головами гостей, избавляли меня от надобности потихоньку поглядывать на циферблат свих собственных. Стрелки, как пишут в романах, неумолимо приближались к девяти. Проигранное мной дело на свежий взгляд выглядело таким простым, что давало возможность каждому блеснуть своими собственными соображениями. Мне казалось, что даже секретарша, подававшая всем кофе, если бы ей вдруг позволили высказать свои мысли, и та нашла бы, чем меня пнуть. В девять слово взял Розанов. Я его уже практически не слушал. Все мои мысли сосредоточивались на телефонном аппарате, стоящем на столе. Вот бы сейчас кто-нибудь позвонил и сообщил, что в здании заложена бомба.

Я представил, как бы мы тогда с шумом выскакивали в двери навстречу свободе и я бы летел первым, локтями раскидывая остальных, а жирный Могилевский, кряхтя и отдуваясь, карабкался бы последним, и наши модницы, громко визжа, оттаптывали бы ему ноги своими каблуками… Ах, какое роскошное зрелище! Все бы за это отдал…

Примерно в половине десятого высокий гость стал проявлять первые признаки беспокойства. Он дважды посмотрел на свои часы, вздохнул, покрутил головой, поерзал в кресле, вытянул ноги, затем перегнулся и, заглянув за спину, посмотрел на часы у себя над головой. Думал, наверное, что его швейцарский «роллекс» остановился… Нет, миляга, часики твои тикают, просто шеф у нас любит позаливаться соловьем, особенно над чужой могилой. В данном конкретном случае – моей.

Наконец и до Розанова дошло, что Могилевский торопится и с беспокойством поглядывает на часы. Он чуток скомкал триумфальную заключительную часть своей речи и через пару минут объявил, что мы все свободны.

Я с последнего школьного звонка не летел вон из помещения с такой скоростью. Раз уж опоздал и нет мне никаких извинений, я решил реабилитироваться в глазах Аллы любой ценой. Нет, на золотой браслетик с драконами я по-прежнему не тянул (от аванса, подкинутого Генрихом Розановым, оставались рожки да ножки), но самую мелкую резную шкатулку из слоновой кости (и что в ней женщинам нравится? Грязно-серый цвет, и не разберешь, что за рисунок, собственно, вырезан) я решил раздобыть. На сдачу я купил у метро белую розу и, присовокупив ее к шкатулке (люди! Берегите слонов! Их кости стоят очень дорого!), в начале одиннадцатого объявился у двери Аллиного подъезда.

Домофон долго не отвечал, так что я уж было впал в отчаяние и подумал, что дама моего сердца, не дождавшись меня, куда-то ушла. Я готов был ждать, сколько понадобится, хоть до утра, но тут в динамике раздался незнакомый скрипучий женский голос:

– Але! Слушаю, говорите.

Я понял, что это домработница.

– Добрый вечер, я друг Аллы. Мы договаривались с ней встретиться сегодня. Она дома?

– Дома, – неуверенно, как мне показалось, ответила старушка.

– Можно войти?

– А вы с ней точно договаривались?

– Точно, на девять вечера.

– А уже десять, – заметила бабуля.

– Опоздал, на работе задержался. Она меня ждет, я знаю!

– Ну ладно, заходите, – без особого доверия в голосе разрешила домработница.

В замке клацнуло, и я вошел в подъезд.

Дверь уже была открыта, и домработница поджидала меня в прихожей. Судя по ее строгому взгляду, я еще должен был пройти «фейс-контроль». При виде розы и еще какого-то пакета с явно подарочным содержимым в моих руках лицо бабули подобрело.

– Проходите. Алла сейчас освободится. Подождите пока в зале.

Она провела меня в уже знакомую гостиную, практически свободную от мебели. Я уселся в кресло-подушку, на деле оказавшееся очень удобным, даже несмотря на то что при посадке в него мои колени поднялись выше подбородка.

– Можете себе чего-нибудь налить выпить, – предложила домработница. – Вон там, на столике, все стоит. Водка, коньяк, мартини, соки разные.

– Спасибо, – кивнул я.

Домработница заботливым взглядом окинула гостиную, положила на стеклянный стол передо мной салфетку, подала хрустальный стакан, вздохнула, поправила завернутый угол ковра на полу и, сославшись на кухонные дела, оставила меня в одиночестве.

Я положил розу и пакет со шкатулкой на стол, прошелся по гостиной, налил себе мартини – гулять так гулять. Из кухни доносился плеск воды и звон кастрюль. Бабуля хозяйничала. Я допил коктейль, а меж тем хозяйка дворца не появлялась. Наверное, решила меня наказать за медлительность, а может, наводит марафет? Как бы роза не загнулась без воды… Я ведь думал красиво преподнести ее лично в руки, а жизнь, как говорится, «вносила свои коррективы». Я поискал глазами емкость, подходящую по размеру к метровому стеблю, и не нашел ничего более подходящего, чем полуторалитровая бутыль из-под шампанского, ускользнувшая, как видно, из-под бдительного ока бабули.

Как это говорил персонаж Джигарханяна в фильме про тетушку Чарли? «Кажется, она любит выпить? Надо этим воспользоваться…»

Я прогулялся мимо кухни в ванную, наполнил бутыль водой и вернулся в гостиную. Никаких признаков жизни квартирка не подавала, только домработница исправно гремела кастрюлями над раковиной.

Где же Алла? Я поставил розу в воду, еще раз прошелся по гостиной, удивляясь отсутствию такой необходимой мелочи, как большой цветной телевизор, перед экраном которого так приятно коротать лишнее время. Из кипы газет и журналов, небрежно разбросанных на столике в прихожей, я вытянул наугад одно издание, оказавшееся сугубо медицинским. Пролистав его до конца, я наткнулся на юмористическую страницу, где пара убогих карикатур соседствовала с шутками типа «селезенка – сестра селезня» и «паралич – двуличный человек», что доказывало наличие у наших доморощенных гиппократов чувства юмора. Но больше всего меня потрясла поэма, сочиненная кем-то из медработников и присланная на конкурс. По своей художественной силе она могла бы соперничать со знаменитой «Гаврилиадой» Ильфа и Петрова. В поэме живописалось, как «здоровый крепкий парень, упитанный на вид, сидел там, где сидеть-то был должен инвалид».

 
Тогда старушка робко красавчику сему сказала:
«Уступили б место…», а он ей – «Не могу!»
Как видно, притомился на рынке заправлять,
Добавил: «Не желаю вам место уступать».
 

И так далее и тому подобное. Матерый такой человечище… Непонятно только, к чему все это напечатано в издании для медработников? Ответ я обнаружил в финале поэмы, где говорилось, что:

 
…А старушка, на палочку пока
Стояла, опираясь, – трамвай ее качал, —
Не выдержав, поднялся старик (с протезом!), встал!..
 

После этого ум у меня зашел за разум и я оставил поэму, не дочитав до конца.

М-да, гвозди бы делать из этих людей!

Все еще находясь под мрачным воздействием медико-литературного опуса, я отшвырнул подальше газету, налил себе еще мартини, совершил новый круг по гостиной, и наконец ноги мои сами остановились перед дверью заветной запертой комнаты, которая так удивила меня в прошлый раз. По моей версии, хозяйка дома должна была бы прятать там тела своих покойных мужей, погибших страшной мучительной смертью…

Нет, а кроме шуток, интересно, что там? Будуар?

Я внимательно исследовал двустворчатую широкую дверь, выкрашенную белой краской и полускрытую от посторонних глаз роскошной портьерой с золотыми кистями, точно такой же, как на окнах.

Мне показалось, что из-за двери доносятся какие-то звуки человеческой деятельности. Голос или голоса, шорохи, шевеление всякое, одним словом.

А вам разве не любопытно было бы, а?

Я наклонился к замочной скважине, приложил ухо. Отчетливо услышал тихое жужжание бормашинки (или это уже звуковые галлюцинации начинаются?), чьи-то болезненные стоны, затем звон, словно какой-то металлический предмет (ложка? шпатель?) полетел в тазик.

Неужели Алла практикует на дому? В таком случае, наверное, она и не знает, что я пришел?

Присев на корточки перед замочной скважиной, я осторожно нажал на ручку двери, и она неожиданно подалась вперед, а я почти кубарем ввалился в комнату.

Первое, что я увидел, подняв голову, было старое, времен Очакова и покорения Крыма, стоматологическое кресло, стоящее в центре черной комнаты. Не знаю, то ли стены были выкрашены в черный цвет, то ли просто завешены черной тканью, впопыхах я этого не разглядел, а второй такой возможности мне уже никогда не представится. В кресле, привязанный за руки и за ноги резиновыми фиксаторами, сидел голый жирный волосатый дядька в розовой балетной юбочке, слегка прикрывающей его чресла. Рот его был распахнут, глаза дико вытаращены. Над ним, под самой лампой, яркий свет которой направлен был страдальцу прямо в лицо, сидела верхом на каких-то металлических козлах Алла, затянутая в кожаную сбрую, которая ничего не скрывала, а, наоборот, подчеркивала все интимные места. В одной руке у нее был большой искусственный член, а в другой она держала сверло бормашины…

Но не это меня потрясло, а другое: сидящим в кресле в розовой балетной юбочке оказался не кто иной, как Адольф Могилевский!

– Извините, – промычал я, встал с четверенек и быстренько ретировался, плотно прикрыв за собой дверь.

Оказавшись в гостиной, я выскочил в прихожую, самостоятельно справился со сложным замком, прыжками сбежал вниз по лестнице, рывком завел с места свою машину и долго еще оглядывался по дороге, представляя, как гонятся за мной ведьма в черной сбруе и голый адвокат Могилевский в розовой юбочке и с искусственным членом, торчащим из соответствующего места…


О своем невероятном открытии я, разумеется, молчал как рыба. Первым делом я сдал кровь на СПИД, и те полдня, пока в лаборатории делали мой анализ, я метался, как утопленник в водопаде.

Это же надо так вляпаться! Так глупо вляпаться! А если она меня заразила?

Кто она такая? Вдруг – психически неуравновешенная ВИЧ-инфицированная? Я вспомнил случайно где-то почерпнутую информацию, что вирус СПИДа в первую очередь поражает клетки мозга, больные становятся психически неадекватны, у них может появиться маниакальное стремление заражать здоровых людей.

Нет, нет, Господи, все, что угодно, только не это! Прожить остаток жизни, лет пять или семь, среди убогих доходяг в нищей нашей государственной больнице?

Меня всего затрясло от такой перспективы.

Но страх, как и все в этой жизни, притупляется и со временем проходит. Два анализа дали отрицательную реакцию, и через неделю я уже превратился в циника, и даже предупреждение врача о том, что вирус может проявиться через несколько лет после заражения, не смогло поколебать мою самоуверенность.

Лене Бирюковой я поначалу готов был голову снести, но через неделю, когда мы снова с ней встретились, я лишь лениво упрекнул:

– Ты что же не предупредила меня насчет своей подруги? Насчет Аллы?

Лена удивленно вскинула брови.

– Да ладно, ты дурочку из себя не строй.

– Она что, тебя?..

Лена многозначительно подвигала бровями.

– Вот именно.

Лена захихикала.

– Ой, прости, я и не думала, что она тобой заинтересуется в этом смысле. Ее обычно интересуют мужички с бабками.

– Может, она мной платонически заинтересовалась, совмещая полезное с приятным? – предположил я, но Лена глянула на меня так уничижительно, что эту мысль пришлось отмести сразу.

– И какой счет она тебе выставила? – вежливо и по-деловому поинтересовалась моя милая подзащитная, окончательно добивая меня такой перспективой.

– Как, она еще и счет выставляет?

– А как же! Так сколько она с тебя затребовала?

– Пока нисколько, а что, может?

– Обязательно, – предупредила Лена. – Слушай, Юра, ты меня извини, а? Я по-честному не думала, что у тебя с Алкой так выйдет. Но она классная врачиха, правда?

Я вынужден был согласиться. Да уж, этого у нее не отнимешь.

– Слушай, если бы я была на воле, я бы с ней поговорила. Мне теперь перед тобой так неудобно. Ну хочешь, я сама за тебя ей заплачу? Когда выйду…

– Не хватало еще! Спасибо, я уж сам что-нибудь придумаю. Может, она еще и нарушит свои правила. Мало ли? В конце концов, у нее мой «паркер» за полтораста баксов остался и еще кое-что…

Я припомнил шкатулку из слоновой кости, оставленную на столике в гостиной, и храбро пообещал:


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации