Текст книги "Гейша"

14

Свою первую ходку на зону Свищ, а в миру просто Сергей Горелик, совершил еще по малолетке, когда, проходя практику на заводе газовой аппаратуры, как-то раз ночью проник через форточку в цех, где стояло недавно завезенное из Америки электронное оборудование, и вывинтил из станков золотосодержащие платы стоимостью по тридцать тысяч советских рублей каждая. О настоящей стоимости похищенных плат Сережа Горелик, разумеется, не имел понятия, но однажды кто-то ему наплел, что в этих деталях содержится золото, и мальчишка решил путем нехитрой химической реакции это золото «выпарить» и продать цыганам. Рассчитывал взять на этом рублей сто и купить подержанный мотоцикл «Ява». Однако мечте юного Ломоносова сбыться не удалось, поскольку он был пойман на обратном пути заспанным сторожем, вооруженным двустволкой.

За кражу госимущества на страшную по тем временам сумму – аж девяносто тысяч советских рублей – Сережа Горелик, хоть и был в момент совершения преступления несовершеннолетним, получил по максимуму: семь лет, хотя в целом отсидел всего пять.

После совершеннолетия доматывал срок на «взрослой» зоне, где заработал кликуху Свищ и обзавелся полезными связями, сильно пригодившимися ему в будущей жизни, когда, оперившись и став на крыло, он вылетел из гнезда за колючей проволокой на волю. Без дела долго ему гулять не пришлось, и Свищ вошел в одну из одинцовских банд.

В те далекие перестроечные годы одинцовской братвой руководил опытный вор в законе по кличке Белый. Занималась братва грабежом богатых квартир по наводке расплодившихся тогда, как грибы после дождя, кооператоров, хозяев частных пошивочных цехов, шашлычных и кафе. Свищ наконец-то мог позволить себе красиво пожить – это он особенно любил. Деньги текли у него сквозь пальцы, как вода, но тратил он их не на баб и рестораны, как другие, а с умом: постепенно обзаводился недвижимостью. Одевался во все заграничное, ездил на иномарке и водил свою девушку – не какую-нибудь шалаву, а дочку известного московского инженера-электронщика – ужинать в престижный ресторан ЦДЛ, куда свободно входил по поддельным красным мосфильмовским «корочкам». В богемной московской тусовке Свищ выдавал себя за режиссера Одесской киностудии.

Банду взяли после налета на квартиру одного коллекционера. Хозяин квартиры – старый арбатский цеховик-кооператор, которого «сдала» братве бывшая жена его внука, недовольная разделом имущества при разводе, – случайно раньше времени вернулся домой с дачи и оказался во время налета в квартире. Никакого сопротивления бандитам старикашка оказать не мог, поэтому его даже не били, а примотали шелковым бельевым шнуром к креслу и заткнули рот, чтобы не кричал. Однако дед, видимо, просто из принципа откинул лыжи – умер от сердечного приступа, не пережив потрясения при виде того, как подлинники Кандинского и Филонова грубо вырезаются прямо из рам людьми в масках.

Из-за смерти коллекционера на банде повисла «мокруха» и подозрение в контрабанде исторических ценностей, ими занялась Лубянка, и в конце восьмидесятых банду взяли. Горелик получил пять лет. Его адвокат сумел убедить судью, что во время ограбления старичка-коллекционера его подзащитный ожидал во дворе в машине, следовательно, никакого отношения к смерти старого цеховика иметь не может.

Вышел на волю Свищ через четыре с половиной года признанным авторитетом.

Одинцовская братва после гибели Белого пребывала в состоянии мелкой междоусобицы. Свищ встал на сторону авторитета по кличке Борода – одного из трех самых влиятельных среди одинцовских. В благодарность Борода сделал его своей правой рукой и распорядителем «общака», но и отрабатывать свое хлебное место Свищу приходилось в поте лица. Стреляли в него и свои, и чужие, но чаще свои, а в тюрьмах Польши, Финляндии и Германии он сделался просто известнейшим человеком. Но после того как бандиты из конкурирующей с Бородой группировки поймали его как-то зимой, отвезли в лес, избили и попытались утопить в проруби, предварительно стукнув пару раз кастетом по голове, Свищ понял, что пора на некоторое время сделать перерыв в карьере и уйти в отпуск.

Как и положено всякому уважающему себя братану, добровольный отпуск Свищ отгуливал на теплых курортах Израиля, где совершенно неожиданно встретил ту самую девушку, с которой когда-то любил культурно отдохнуть в дубовом зале ресторана Центрального дома литераторов. В город-порт Хайфу ее увезли эмигрировавшие на историческую родину папа-электронщик и мама-пианистка. Но, поселившись в одном из красивейших приморских городов мира, девушка не испытывала энтузиазма от созерцания горы Кармель, откуда вознесся на небо пророк Илья, а тосковала по снегу и чаду столицы нашей родины. Встреча со старой московской любовью оказалась весьма кстати. Былое чувство возродилось, как птица феникс из пепла, и даже оказалось взаимным, ибо Свищ давно подумывал обзавестись «параллельным» гражданством какого-нибудь теплого виноградно-кипарисного государства. Израильское гражданство показалось ему вполне приемлемым, оставалось лишь обойти всякие бюрократические препоны, но для гражданина Израиля это оказалось делом плевым. Свищ совершил вояж в Рязань, на родину своей матушки, в девичестве гражданки Носовой, а по второму мужу-дантисту – Касперович, дал там кому следует в лапу и оформил на имя матери новое свидетельство о рождении взамен старого, якобы утерянного, где в графе «национальность» стояло «еврейка», а вместо фамилии Носова оказалась вписана фамилия второго мужа. Выправив подобное свидетельство о рождении и для себя, Сергей Борисович Горелик превратился в гражданина Израиля, обзаведшись настоящим, а не липовым паспортом иностранного гражданина, что при его суетливой профессии всегда могло пригодиться.

Однако, пожив некоторое время на исторической родине новообретенной супруги, Свищ убедился в том, что нигде, кроме его собственной исторической родины, невозможно так легко и практически безнаказанно «варить бабки». Он решил вернуться в Москву.

Для жены и ребенка Свищ купил на проспекте Мира просторную трехкомнатную квартиру с шестиметровым балконом-лоджией, украшенным сталинской лепниной и мозаикой на тему героизма социалистического труда, а сам увлекся коммерцией. Собрал братву, в основном старых знакомых еще со времен одинцовских подвигов, и стал собирать дань с палаточников, торгующих на Даниловском рынке. Эта территория охранялась весьма лихими на вид казаками, но Свищ сумел найти подход к атаману, пожертвовав на храм и пообещав спонсировать регулярные поездки православных казаков в Израиль и Иорданию по святым местам. Живо представив себе волшебные теплые края, атаман басом пробубнил: «Любо!» – и дал Свищу карт-бланш на обихоживание рынка. С тех пор казачки норовили отдавать Свищу честь при встрече и даже собирались преподнести именную шашку. Но Свищ этого не одобрил. Он не любил фамильярности.

Гораздо труднее было договориться с азербайджанцами, которые издавна торговали в районе Даниловского рынка всеми видами наркотиков. Но, договорившись с благоденствующими в то время чеченцами, он заставил азербайджанцев потесниться.

Вытеснив всех конкурентов с Даниловского рынка, он постепенно переподчинил под свою крышу все имеющиеся в том районе коммерческие ларьки, магазины, стихийные рынки, организовавшиеся вокруг крупных универсальных магазинов и станций метрополитена. Для прикрытия у него имелась пара-тройка своих фирм и частных охранных организаций. Обзавелся Свищ и своей «мохнатой лапой» в милиции, каждый месяц отстегивал «бакшиш» местному милицейскому начальству, не допускал в своем районе произвола обдолбанных наркотой малолеток и процветал, но мысль заняться чем-то действительно крупным не давала ему спокойно спать по ночам.

Что в наше время дает настоящую, солидную прибыль?

Наркотики. Оружие. Проституция.

Но все эти сладкие куски пирога схвачены так плотно, что сунуться в этот бизнес человеку со стороны без серьезной поддержки, без покровителей в правительстве или парламенте и думать нечего.

Но Свищ был таким человеком, что не думать не мог. А кто ищет, тот всегда найдет.

…Столпившись, братва молча стояла над окровавленным телом своего товарища. Мертвый Мясник лежал, раскинув руки, на бетонном полу. Чтобы кровь из-под него не растекалась ручьем по полу, под убитого подстелили кусок черной целлофановой пленки.

Второй раненый, у которого мальчишка Осепьян сумел отнять автомат, был еще жив и слабо дышал, но надежды на то, что он выживет, ни у кого не оставалось. Лицевые кости у него были размозжены, череп проломлен, из жуткой раны на затылке вытекал мозг. Свищ разрешил положить раненого на диван в своем «офисе» – единственном обустроенном помещении на территории ангара.

Никаких сантиментов к убитым он не испытывал, но понимал, что для поддержания дисциплины в банде важно продемонстрировать своим парням, как он о них печется и заботится. Нельзя, чтобы братва точила зуб на своего батю, шушукаясь у него за спиной, что он оставляет раненых подыхать на полу, как собак.

В спертом воздухе полуподвала еще стоял пороховой запах.

– Кто еще ранен? – спросил Свищ, оглядываясь по сторонам.

– Годзилла и Славон.

– Я целый, – ответил Славон. – Только поцарапал, гаденыш.

Он сидел на изрешеченной пулевыми пробоинами столешнице перевернутого стола и прижимал к шее окровавленный кусок бинта, сплевывал сквозь зубы и тихо матерился.

– Годзилла, ты как? Терпеть можешь?

– Угу, – промычал тот.

Он полулежал на полу, прислонившись спиной к стене, и здоровой рукой прижимал к ране на груди мокрую от крови повязку. Пуля прошла навылет, пробив плечо под ключицей. Лицо Годзиллы было белым как мел, пот проступил на нем мелким бисером. От потери крови его начинало лихорадить. Кто-то накинул ему на плечи затертое байковое одеяло, и теперь фигура раненого бандита напоминала индейца.

– До дома дотянешь?

– Дотяну.

– Второй где? – отрывисто спросил Свищ, подразумевая второго пленника, сидевшего в камере вместе с убитым мальчишкой-армянином.

– Сбежал, – ответил Ленчик. – Я в него стрелял. Попал, кажется.

– Попал или кажется?

– Должен был попасть.

Свищ в упор посмотрел на Ленчика.

– Проверь быстро, может, валяется где в кустах. Но далеко не ходи. Обшарь поблизости лес, посмотри, есть ли кровь на земле, и живо обратно. Надо собираться, пока сюда менты не нагрянули.

Отведя в сторону Косого – единственного человека в банде, на которого можно было полностью положиться, – Свищ обнял его и похлопал по плечу. Мясник приходился Косому двоюродным братом.

– Ничего, я в норме, – глухим голосом ответил тот.

– Ты давай тут, разберись с парнями, – сказал Свищ. – Если беглый выживет, этому месту кранты, через два часа тут менты все засрут и затопчут. Держи ключи от дома, – он протянул Косому брелок со связкой ключей. – Как приедете, вызови врача.

Ленчик обернулся в два счета.

– Кровь на земле есть, но вроде смог уйти, – сообщил он виноватым голосом.

Свищ и Косой переглянулись.

– Звони мне каждый час. Жду вестей. Ну, увидимся!

Косой кивнул – мол, будь спок, все устрою.

Проводив Свища до машины, он проследил глазами, как красная спортивная «тоёта» скрывается из виду на лесной дороге в направлении шоссе. Теперь он остался за главного.

Раненого Годзиллу нужно было срочно показать врачу, и еще оставалось решить, что делать с трупами Мясника и недотепы-охранника. В том, что он умрет, Косой нисколько не сомневался.

У банды имелась в поселке Зверево своя база, куда обычно привозили раненых. Заведующий местным ФАПом – спившийся врач предпенсионного возраста, которому терять уже было нечего, – время от времени оказывал банде необходимые услуги. Правда, до сего дня ничего особо сложного ему делать не приходилось.

Еще в прошлом году Свищ приобрел через подставных лиц несколько смежных земельных участков в Звереве, став обладателем куска земли, равного по площади половине княжества Монако. Теперь на этих участках полным ходом шло строительство комфортабельных коттеджей. Чтобы обеспечить себя всем необходимым, Свищ финансировал – не из своего кармана, конечно, а через нужных людей – строительство асфальтированной дороги от шоссе до поселка. Эту дорогу местные жители ждали еще со времен Олимпиады-80, но заветные три километра, отделяющие их от цивилизованного мира, были преодолены только сейчас. На открытии дороги Свищ торжественно разрезал красную ленточку и говорил с импровизированной трибуны. Он собирался осесть в Звереве всей бандой всерьез и надолго, закрепиться на этой земле, для чего в ближайшей перспективе рассчитывал занять пост главы здешней администрации. После этого можно было начать пробиваться хоть в Госдуму, хоть в Кремль.

Один дом – трехэтажный, под добротной крышей из шведской металлочерепицы – был уже практически готов. Туда и направились Косой и остальные бандиты.

Годзиллу, уже начавшего бредить и нести всякую чушь, уложили на кровати в подвале и послали в амбулаторию машину за врачом. Врач приехал быстро. Осмотрев раненого, он обработал рану, сделал укол обезболивающего и антибиотика и посоветовал поставить капельницу.

– Просто чудо, что не задета подключичная артерия. И все же он потерял много крови. Антибиотики и обезболивающее придется колоть через четыре часа. Я сам буду приходить.

За отсутствием штатива держать пакет с плазмой откомандировали одного из членов банды.

– У нас тут еще один раненый, доктор, – тихо сказал Косой, когда врач закончил возиться с капельницей. – На всякий случай и на него гляньте, хотя… Вряд ли вы ему поможете.

Он самолично отвел врача в гараж. Второго раненого даже не стали доставать из машины, чтобы не заляпать весь двор кровью. Он так и лежал на куске черного целлофана рядом с убитым Мясником.

Деревенский врач привык не задавать никаких вопросов. Он делал свою работу без лишнего шума, и не только ради денег, но из убеждения, что он не нарушает клятву Гиппократа, помогая этим людям.

Косой развернул целлофан и показал врачу раненого.

Пощупав пульс, врач покачал головой:

– Здесь я ничего не могу сделать. Нужен рентген, нужна томография, надо срочно оперировать.

Косой закрыл целлофан.

– Долго он еще будет отходить?

– Не могу сказать. Если сердце крепкое, то… Когда это случилось?

– Часа полтора назад.

– Ну, может быть, еще пару часов.

– Ему больно?

– Скорее всего, нет, он без сознания.

– А… А можно ускорить?

Врач внимательно посмотрел на Косого:

– Вы хотите, чтобы я его убил?

– Убил? – хмыкнул Косой. – Его уже убили, считайте, что он на том свете. Скорей бы отмучился. Можете ему что-нибудь ввести, снотворное какое-нибудь. Ну, в кино врачи это как-то делают?

Он видел, что врач колеблется.

– Вы же сами сказали, что ему осталось пару часов. Все равно помирать, так уж скорей бы…

– Хорошо. Мне надо съездить за лекарством.

– Вас отвезут. Деньги нужны?

– Пока нет, потом, может быть.

Когда врач уехал, Косой позвонил Свищу:

– Мы уже дома. Что будем делать с Мясником и вторым?

– Второй уже ушел?

– Сейчас отойдет.

– Дождись и звони участковому. Мой дом ограбили.

– Все понял.

План был простой: неизвестные совершили налет на дом и убили двоих охранников. Оставалось немного дополнить картину. Косой приказал своим парням топором выбить входную дверь, сломать пару дверей внутри дома и вскрыть сейф.

Вернулся врач. Косой отвел его в гараж. Плотно закрыл дверь, чтобы никто из парней случайно не увидел, чем они там занимаются. Разложив на сиденье микроавтобуса ампулы и шприцы, врач наполнил шесть одноразовых шприцев прозрачной, как вода, жидкостью. Косой стоял рядом и чувствовал, как от врача пахнет водкой. Видно, по дороге он успел выпить пару рюмок, но руки его не дрожали, и в вену он попал с первой попытки. Медленно он вводил кубик за кубиком прозрачную жидкость. Когда содержимое шприца кончалось, врач оставлял иголку в вене, быстро доставал шприц и на его место вставлял следующий.

– Скоро? – шепотом спросил Косой.

Врач пощупал пульс. Оттянул у раненого веко единственного целого глаза (второй глаз вытек) и посветил фонариком, проверяя, реагирует ли на свет зрачок. Вставил в уши трубочки стетоскопа и выслушал сердце.

– Все.

Косой удовлетворенно кивнул, накрыл труп клеенкой. Затем вытащил из кармана толстый тисненый бумажник, отсчитал три зеленые сотенные купюры, протянул врачу.

– Спасибо, доктор. Это вам за работу.

Врач взял деньги, полез в карман старого пиджака за своим кошельком, но, достав его, повертел в руках и передумал. Кошелек его был затерт до дыр, и «молния» давно не застегивалась. Врач положил деньги во внутренний карман пиджака и собрал свои вещи в деревянный чемоданчик с красным крестом.

– Я скажу, чтобы вас отвезли, – сказал Косой.

После того как врач уехал, трупы Мясника и второго бандита вынесли из гаража и положили во дворе, придав им надлежащие позы. Косой сам позвонил в милицию. Дом стоял на отшибе, в стороне от поселка. Шабашники из Молдавии, нанятые для строительства трех остальных коттеджей, ночевали в общежитии поселка. На ночь территорию вокруг дома оставались охранять двое-трое людей Свища. Все складывалось очень кстати. Никто не сможет связать неожиданное убийство двух безоружных охранников со стрельбой на территории бывшего заводского цеха под Авдотьиным, в семидесяти километрах отсюда.

…Вечером Косой вновь перезвонил Свищу:

– Все в ажуре. Похороны завтра в два часа.

– Хорошо, молодцы. Теперь можешь позвонить им домой, предупреди семьи. Жене Славона дай штуку, жене Мясника четыре. Все расходы возьми на себя.

– Это я понял.

– Увидимся завтра на кладбище. Как третий?

– Жить будет. Спит сейчас. Доктор у него был.

– Доктору полтинник за каждый визит, и спроси, может, ему помочь с чем-нибудь надо? Кажется, он дом строит, так помоги ему, машину песка, камня, цемент, вагонку, там… Все привези, что надо.

– Понял. Все будет хоккей.

– Ну добро. Если что, звони.

Свищ отключил свой сотовик и положил в карман. Расшаркался в сторону гостей:

– Извините, Фазиль, Рахмет. Дела!

Туркмены расположились на диване. Дорогие костюмы из ткани с шелковой нитью и яркие галстуки (любят эти азиаты, чтобы все на них блестело!) сидели на них, как на корове седло. Загорелые до горчичного цвета руки гостей с неаккуратно обстриженными грязноватыми ногтями украшали массивные золотые перстни-печатки.

– У вас кто-то умер? – вежливо поинтересовался Рахмет.

Он говорил по-русски свободно, но с заметным акцентом. Его спутник по-русски не говорил вообще, и время от времени Рахмет переводил ему, о чем идет речь.

– Да, – вздохнув, сказал Свищ. – Умер мой хороший друг.

В подробности он вдаваться не стал.

– Очень плохо, – ответил туркмен. – Мы приехали не вовремя. Может быть, отложим дела до лучших времен?

«Хитрая черножопая морда! Такой же ты туркмен, как я жид», – подумал Свищ, а вслух произнес:

– Зачем откладывать, тем более что все уже готово, осталось только привезти.

– Товар уже у вас?

– Конечно.

– Мы слышали о смерти Осепьяна и боялись, что из-за этого наш договор сорвется.

– К счастью, мы с Осепьяном успели закончить свои дела.

– Где же товар?

– Все лежит в надежном месте за городом. Как только я скажу, мы поедем туда и вы все получите.

Рахмет перекинулся с товарищем несколькими фразами на своем языке.

– Тогда зачем ждать два дня? Мы можем забрать товар сегодня.

К такому повороту событий Свищ не был готов, но он знал, как нужно ответить.

– Нет, нет, нет! Сегодня вы мои гости. Никаких разговоров о делах больше мы вести сегодня не будем! Отдыхайте с дороги и ни о чем не беспокойтесь.

– Для нас каждый день имеет значение. Чем скорее, тем лучше.

Когда нужно, Свищ умел говорить позаковыристее любого восточного дервиша.

– Я понимаю. Вы люди войны и чувствуете себя здесь, у нас, не в своей тарелке. Вы думаете, что там остались ваши товарищи, для которых дорога каждая минута. Но подумайте и о том, какой долгой и трудной будет ваша дорога обратно. Вы получите уран, и с этой минуты в вашей жизни не останется ни одного спокойного дня до тех пор, пока не осуществится ваш великий план.

Об этом плане Свищ имел смутные представления, но подозревал, что чурки решили собрать небольшую бомбу, чтобы устроить у себя военный переворот. «Ну и черт с ними, хоть бы все перерезали друг друга», – думал он про себя.

Все в этой жизни происходит случайно и в то же время закономерно. С этими туркменами Свищ сошелся месяца три назад, когда его люди рассказали, что в их районе засветились двое чурок, которые скупали оружие – гранатометы, ручные ракеты «земля – воздух», противотанковые мины, но при этом интересовались более экзотичным товаром – ураном. Свищ моментально приказал взять их под личный контроль. После коротких переговоров он послал к ним Косого. Встретились на нейтральной территории. На встречу приехали Фазиль, Рахмет и трое туркмен-телохранителей. Предложение показалось Свищу более чем заманчивым. Туркмены предлагали полмиллиона долларов за четыреста граммов обогащенного урана любой марки, применяемого в боевых целях. До сих пор он не имел дела с подобными операциями, но пройти мимо – это было не в его стиле.

Единственное, что его смущало, – почему купцы приехали в Москву, не зная конкретно, к кому им следует обратиться? Ну не у метро же они собирались расспрашивать, как найти полкило урана! Но при личной встрече со Свищом (была и такая встреча!) совершенно неожиданно Рахмет признался, что они знают конкретного человека, который однажды помог их товарищу раздобыть триста граммов стронция-352. Есть только одна проблема: они не могут напрямую с этим человеком связаться, потому что он «слишком высоко сидит».

– А почему же этот ваш товарищ, который знает нужного человека, сам не может с ним связаться и предупредить, что у вас к нему есть деловое предложение? – спросил Свищ.

– Потому что наш товарищ уже соединился с Аллахом, – поднимая глаза к потолку, ответил Рахмет. – Мы не можем прямо прийти к этому человеку и попросить его достать для нас уран. Нужно, чтобы это сделал кто-то свой, кому тот человек будет доверять. Мы знаем, что русские доверяют только своим. Восточным людям они не доверяют. Они боятся, что восточные люди постараются их обмануть, но сами они обманывают нас чаще. Поэтому мы ищем партнеров здесь, в Москве.

Резоны туркмен казались Свищу вполне понятными. Еще с месяц Свищ оттягивал время, стараясь по возможности навести справки об этих восточных купцах, но слишком долго тянуть тоже было опасно: гости могли в любой момент переметнуться к другим посредникам. В конце концов они договорились.

Таким образом Свищ узнал о существовании Сурена Осепьяна. Месяц назад, беря у туркмен аванс, Свищ обещал им к послезавтрашнему числу доставить нужное количество урана. Неожиданная и непредвиденная смерть Осепьяна смешала все планы. Свищ понимал, что эти гости не примут во внимание никаких форс-мажорных обстоятельств. Бизнес есть бизнес, договор есть договор.

Хитрые туркмены неожиданно свалились на голову на два дня раньше. Свищ понял, что они хотят прощупать почву, проверить, все ли у него в порядке. Убийство Осепьяна их насторожило. Прежде чем произвести окончательный расчет, они хотели удостовериться, что заказанный товар действительно получен и что Свищ согласен отдать его купцам по той же цене, согласно прежним договоренностям.

…Свищу необходимо было задержать их на два-три дня. За это время он рассчитывал отыскать оборванную со смертью Осепьяна нить, связывавшую бывшего заместителя председателя Спецстроя с неизвестным поставщиком (или поставщиками) урана. Поэтому он готов был разбиться перед туркменами в лепешку.

Уговаривая их задержаться, Свищ ораторствовал вдохновенно:

– Как бы ни торопился караван, а караванщик не должен проходить мимо оазиса! Он должен остановиться, напоить верблюдов, дать им отдохнуть, иначе он никогда не доберется до конца пути. Дайте же отдохнуть вашим верблюдам! Наберитесь терпения и спокойно отдыхайте сами. Вы мои гости, я ваш слуга, просите, чего хотите, я как хозяин выполню любую вашу просьбу. Судьба забрала у меня одного друга, а взамен дала двух новых. За это надо выпить. Элла! Девочка, неси все сюда!

Из кухни в комнату вошла, толкая перед собой тележку с вином и закусками, любовница Свища. Восточные гости так и впились глазами в ее пышный зад, обтянутый цветастой юбкой-парео, полы которой распахивались при каждом шаге. Свищ предупредил ее, что должны прийти люди восточные, и Элла оделась по своим представлениям о Востоке. Кроме «разлетайки», как называл Свищ такую юбку, на Элле был короткий топ с округлым декольте, в котором, как две гладкие спелые чарджоуские дыни, покоились пышные груди любовницы.

Вежливо всем улыбаясь, девушка расставила на столе стаканы, блюда с фруктами, тарелки с бутербродами. Она была стройной и одновременно мощной – сразу видно, бывшая пловчиха. Свищ нашел ее в украинском борделе на Житной, проникся и забрал к себе. Ему нужна была запасная квартира для всяких деловых встреч. Ну не домой же, к жене и детям, поведешь таких вот клиентов. Элла была покладистой и чистоплотной, умела и борщ сварить, и гостей по-всякому развлечь.

Выйдя следом за ней на кухню, Свищ шепотом приказал срочно позвонить в арабский ресторан и заказать на дом плов и жареную баранину, а также созвать подружек. Туркмен нужно обслужить по полной программе. Вернувшись в комнату, он достал из шкафа привезенный из Арабских Эмиратов кальян с серебряной инкрустацией, поставил его перед гостями. Вынул из тайника объемистый пакет. Вечер, постепенно обрастая всеми атрибутами востока, обещал быть знойным. Вскоре гости перебрались с дивана на ковер на полу. Фрукты и закуски пришлось разместить на скатерти прямо на полу. Трубка кальяна пошла по кругу, в комнате повис сладковато-тошнотворный запах опиума… «Подруги» явились вовремя и активно занялись гостями. Элла, как хозяйка, следила за тем, чтобы у гостей всего было вдоволь. Когда туркмены были сыты, пьяны и довольны, Свищ незаметно покинул их. Выйдя на балкон, он достал сотовик и позвонил Косому.

Из-за утренней спешки они не успели обсудить самое главное. Брат Сурена успел прошлой ночью рассказать Свищу кое-что ценное о деловых связях и знакомствах покойного Осепьяна. В частности, он припомнил, что бывший заместитель председателя Спецстроя во времена своей юности учился не где-нибудь, а на отделении теоретической физики физико-математического факультета МГУ и среди его старых друзей и однокашников имелось множество ныне здравствующих физиков-ядерщиков, более или менее успешно трудящихся на государственной научной ниве и вместе с этой самой нивой страдающих от хронического государственного недофинансирования.

Среди прочих бывших коллег по студенческому братству, особенно активно напомнивших о себе брату, когда он уже занял пост заместителя главы Спецстроя и его фамилия стала мелькать в СМИ, Осепьян вспомнил некоего гражданина – между прочим, жителя Арзамаса-16.

«Хорошо хоть, что успел из старого козла выдоить нужную информацию раньше, чем щенок схватился за автомат», – подумал Свищ, нажимая кнопки на телефоне.

– Срочно бери двоих и дуйте в Люберцы, – сказал он, когда Косой ответил. – Проверьте все гостиницы, ищите приезжего из Арзамаса, фамилия Мухоловов, или Мухтолобов, или Мухтолов, что-то в этом роде. На вид лет тридцать пять. Поговори с администраторами, пусть проверят регистрационные книги за прошлые месяцы. Он останавливался у них раза три-четыре за прошлый год. Если не найдете этого Мухолова в Люберцах, найди его адрес в Арзамасе и дуй туда. Вытряси из него печенки и душу, если понадобится, но чтобы товар был у меня не позже чем послезавтра. Иначе дело плохо. Звони, как только что узнаешь, я хочу быть в курсе.

Косому не надо было объяснять долго и дважды.

– Понял. Сейчас выезжаем, – ответил он ровным голосом, словно звонок босса и не поднял его с постели в час ночи.

Воспоминания о давешней стрельбе на территории бывшего цеха вызвало у Свища приступ озноба. Подумать только, шестнадцатилетний пацан смог угробить двоих и еще двоих ранить. А что, если бы в это время Свищ не сидел с его дядей в «офисе» за бронированной дверью? Если бы он остался с Мясником? Все, ящик!.. И завтра на кладбище в Звереве черный мерседес-катафалк с гофрированными шторками на окнах отвез бы его, Свища, гроб.

«Все под Богом ходим, – подумал он, складывая телефон. – Надо сказать жене, пусть завтра сходит в церковь, поставит свечку. Самую толстую».

Бог для него был олицетворением силы, которая нарушала любые планы и запросто могла в любую секунду оборвать человеку жизнь. Эту силу Свищ всегда принимал в расчет, уважал ее и боялся.