Текст книги "Теорика правительств и парламентарное правление"

Освободившиеся, таким образом, от’ соперничающих организмов или ограничив сферу их деятельности, так, чтобы она не вредила себе, французские короли с большим постоянством настойчиво стремились реорганизовать страну под своей властью. Вплоть до царствования святого Людовика, политическая иерархия, на которую они опирались, представала уникальной полностью иерархией феодальной: недисциплинированной и анархичной, как и зародившейся с самого начала, не знающей ни тормозов, ни правил. До тех пор, пока короли не имели никакой другой возможности продемонстрировать свою власть, лишь полагаясь на этот политический класс, могущество фактически не могло не быть весьма ограниченным. Хотя время от времени с большим трудом кому-то из королей удавалось найти иные средства для осуществления своих планов, помимо тех, что бароны соглашались ему предоставить. Королю была нужна вооруженная сила, и он должен был прибегать к военной службе баронов, ему нужны были денежные средства, и он вынужден был собирать светских и церковных вассалов на встречу в парламент и объяснять свои потребности, требуя субсидий. Каких-то других, своих собственных и независимых сил и средств он был лишен, не считая тех, что давали его собственные, личные владения, но они были достаточно ограничены. Поистине, когда для того, чтобы обуздать своеволие класса подчиненных, правительство не имеет никаких других средств, кроме тех, что предоставляют сами подчиненные, оно находится в порочном кругу. Таковым было положение королей во Франции, из которого они должны были суметь решительно выбраться, сведя, дворянство к состоянию полного политического бессилия и окружив себя гораздо более послушным классом чиновничества, более организованным и неукоснительно выполняющим распоряжения центральной власти. Такая полная трансформация французского политического класса постепенно происходит в промежутке четырех или пяти веков. С учетом результатов, достигавшихся раз за разом, мы можем разделить это время на два периода, которые мы последовательно рассмотрим. Первый длится от святого Людовика до Людовика XI, второй от Людовика XI до Людовика XIV.

VI. Во время первого периода королевская власть постоянно укреплялась, так сказать, под сурдинку. Короли почти никогда не предпринимали фронтального наступления на права нобилитета, но интенсивно укрепляли собственные силы, постепенно увеличивая денежные поступления и с ростом доходов, создавая каждый раз новые военные подразделения, непосредственно финансируя их из бюджета, а также иерархию чиновников, назначая и смещая их по своему усмотрению. Так, к концу этого периода появляется король, который его и закрывает. Людовик XI открыто и жестко выставил свои батареи, с помощью которых избавился от последнего из своих крупнейших вассалов, герцога Бургундского, а потом снес одну за другой головы наиболее выдающихся дворян, чем дал понять всему нобилитету, что во Франции есть некто более сильный, чем они все вместе взятые и что им следует приготовиться к тому, чтобы иметь своего господина.

Способы, с помощью которых французские короли достигли своей цели, представляются следующими:

Прежде всего, им удалось стать защитниками коммун и овладеть, таким образом, определенным количеством экономических ресурсов, которые сами коммуны уступали в обмен на мир и спокойствие, проистекавшие из королевской защиты. Многие историки полагают, что во Франции правили те самые короли, которые помогли росту коммун, чтобы противопоставить их нобилитету. Нам представляется это мнение неточным, поскольку развитие союзов свободных людей в городах является общим фактом для западной и центральной Европы. Оно происходило в Испании, Франции, Италии, Германии, Нидерландах и даже в Англии. Этот факт связан главным образом с революцией в экономике. Она произошла во всех этих странам после крестовых походов, когда торговля и индустрия превратились в источник значительного богатства. Что же касается Франции, то королям в частности удалось создать точку воссоединения всех коммун и их политических сил, что произошло главным образом с созданием Генеральных Штатов. Следует также отметить, что коммуны во Франции с учетом экономических условий страны, никогда не достигали того уровня развития, к которому пришли итальянские, фламандские и даже некоторые немецкие коммуны. И это должно было весьма способствовать тому, чтобы держать их под королевской опекой, которая естественно их в момент зарождения.

Во-вторых, короли Франции, опираясь на священный характер власти, результаты успешной и прославившей их борьбы против папства, превратились, можно сказать, с учётом неприкосновенности галликанской церкви, в руководителей французской церковной иерархии. Отсюда проистекала большая моральная и материальная поддержка: моральная, потому, что они находились во главе столь уважаемой иерархической церковной структуры, материальной потому, что могли располагать прибыльными местами, откуда можно было бы поддержать верующих (своих сторонников), а благодаря бесплатным дарам и сборам, имущество Церкви имело весьма неплохой источник накопления. В борьбе с папством, о котором уже шла речь, французские короли почти всегда имели в качестве союзников юристов со всей страны. Сорбонна во Франции была всегда союзником королевской власти, не только в данном случае, но и во всех остальных. Университетские доктора, приверженные принципам римского права, не признавали законной никакую другую власть, кроме власти суверена, рассматривая остальных властителей, как узурпаторов. Это прочное соединение класса интеллектуалов и ученых во Франции много способствовало могуществу королей в особенности потому, что с окончанием средневековья интеллигенция и знание начинают приобретать социально-политическое значение.

Наконец, опираясь на интеллектуальные и состоятельные в финансовом отношении элементы, королевская власть смогла построить иерархию административных и судебных чиновников и создать вооруженные силы, полностью им подчиненные. Что касается гражданских служащих, то после святого Людовика, лично отправлявшего правосудие под историческим дубом, можно найти упоминания о королевских инквизиторах (следователях), отправлявшихся туда и сюда с полномочиями контролировать деятельность местных властей и осуществлять правосудие прямо от имени короля. В последующем короли постепенно обобщили опыт направления в провинции посланников с административными и судебными полномочиями. Можно найти всё более многочисленные следы такого рода поездок королевских посланцев, упомянутых как конные инспекторские поездки уполномоченных королевского дома. Наконец, при Людовике XI чиновники, выступавшие от королевского имени, упрочились в столице и провинциях и прибрали к рукам все наиболее важные функции, бывшие у дворянства. А в отношении военной организации следует отметить, что после многих медленных и последовательных изменений жандармерия, составленная из бедных благородных людей на жалованье, идущее непосредственно от короля, опять-таки при Людовике XI, наконец, заменила старую феодальную кавалерию. В то же время формировалась и пехота из наемников швейцарцев, немцев, гасконцев, содержавшихся за счет короля. И таким образом, шаг за шагом, увеличивая собственные материальные и интеллектуальные ресурсы, этот политический институт, называемый королевской властью, подошел к концу пятнадцатого века и вполне мог рассматриваться в качестве подлинного господина Франции.

VII. Второй период укрепления королевской власти во Франции отличается следующими чертами: король стал уже настолько сильным, что не скрывает больше собственных претензий на всевластие, он стремится открыто отобрать у дворянства весь тот политический потенциал, который у него еще оставался, все административные, судебные и военные функции, сосредоточить все в руках бюрократии, самым прямым образом зависимой от его собственных указаний. Это движение, направленное на поглощение и бюрократическую централизацию, постоянно поддерживалось самой бюрократией и теми нобилями, кто входил в её состав, всем классом образованных людей и в особенности юристами, постоянно воодушевленным римскими идеями и традициями. Наконец, поддержка шла и от всего Третьего сословия в целом. Под этим термином стали понимать не только и единственно представительство коммун, но весь полностью общественный класс, к тому времени начинавший формироваться и именоваться средним слоем или буржуазией. Старинный класс нобилей препятствовал, насколько мог, указанной тенденции возрастания королевской власти, прибегал к различным гражданским войнам, чтобы ее замедлить. Но, поскольку, несмотря на полную политическую беспомощность, в которую он пал, нобилитет сохранял (и это стало частично причиной политического конца королей) богатства, многочисленные привилегии и всё, что удовлетворяло его тщеславие, что проистекало из видимости и действительного обладания власти, и, что, вероятно, более дорого сердцам людей, чем реальная власть, то он закончил тем, что примирился полностью со своей судьбой. При Людовике XI дворяне перестали быть хозяевами Франции, но оставались всегда важнейшей частью политического класса. Они жили в замках среди крестьян и по большей части ими управляли, командовали, руководили и были им, так сказать, естественными вожаками. При Людовике XIV, когда второй период политического упадка дворянства завершился, нобили, фактически отделенные от народа, переставшего их воспринимать, и под большим нажимом выплачивавшим феодальные повинности уже в денежной форме. Дворяне больше практически не выполняли каких-либо функций, которые говорили бы об их подлинной значимости, они стали неспособными к выполнению публичных обязанностей по причине нехватки знаний, в которых буржуазия их уже превосходила. А между тем, они сохраняли многочисленные привилегии и льготы, тяжело отзывавшиеся на других социальных слоях, вынужденных нести государственные тяготы вдобавок к их дерзостям и нахальству. Наглые и надменные в той же мере, как и невежественные и неспособные, превратившиеся в элементы декора королевских залов, из баронов, ставших придворными, альковными интриганами и участниками других позорных низостей, неизменно получавшие за чужой счет блага и преимущества, они были в общественном организме тяжелой, но бесполезной частью, составляя самый настоящий балласт.

Такого рода изменения не могли произойти иначе, как постепенно. Именно так и было. Первые короли, преемники Людовика XI, Карл VIII и Людовик XII, занимаясь внешними войнами, мечтали поставить на место дворянство и укрепить королевскую власть. Тем же занимались и Валуа, может быть с лучшим успехом вплоть до знаменитых религиозных войн шестнадцатого века. Последние стали некоторым отступлением в неуклонном процессе, следуя которому Франция шагала к централизации и поглощению всех малых политических организмов в один большой организм. Пользуясь военной обстановкой, более того, раздувая огонь войны, грандам удалось снова вырвать у королевской власти значительней объем политических полномочий, коммуны возвратили себе часть своих старинных привилегий. Да и весь народ, почувствовав слабость правительства, сделал то, что он обычно делает в подобных случаях: отказался от выплаты ряда налогов, уплачиваемых государству. Тот же самый Нантский эдикт ослабил власть правительства: во Франции установился мир, но, благодаря ему, протестанты были близки к тому, чтобы образовать собственное государство в государстве. И это несмотря на то, что королем, подписавшим этот эдикт в силу необходимости, был Генрих IV, тот самый, кто прекрасно знал о том, что следует вернуться к программе, принятой первыми Валуа. После Генриха IV пришел Ришелье, грозный кардинал. Оставив протестантам полную свободу совести, он разрушал их укрепленные точки, находившиеся под их контролем, ликвидировал их организацию, повсеместно ломал политические организмы, еще сохранявшие своего рода автономию, эшафотом подавлял склонное к восстаниям дворянство. Ресурсы и потенциал правительства значительно возросли. Наконец, Маззарино продолжил работу Ришелье и в ходе полусерьезного выступления Фронды, сломил последнее амбициозное поползновение нобилей. Людовик XIV завершил эту работу. В течение длительного правления данного короля Франция завершила разработку социально-политического режима (строя), который в общем плане понимается как старый (античный) режим, который практически без изменений продолжался вплоть до революции.

Мы постоянно убеждаемся в том, что для лучшего понимания общественной и исторической стороны жизни народа, необходимо изучать то, что ей предшествует. Поэтому для того, чтобы стать способными понять, что собой представляла революция, и чем был парламентарный режим, нет ничего более полезного, чем анализ старого режима. На этом аспекте мы задержимся более продолжительно, взяв к рассмотрению как обычно Францию, как наилучший тому образец, заметив, однако, с некоторыми вариантами, о которых мы кратко упомянем, что политическое и социальное состояние других континентальных государств западной Европы во многом напоминает то, что характерно для самой Франции.

VIII. Политическим центром Франции, политической формулой, с помощью которой оправдывалось осуществление любой власти при старом режиме был король. Именно королем мы, прежде всего и займемся.

Король получал собственную власть непосредственно от Бога. В средние века долго обсуждался вопрос, получает' ли суверен полномочия непосредственно от Бога или же через понтифика. В то время, которым мы занимаемся, хотя сам понтифик еще формально не отказался от собственных претензий, и важнейший религиозный орден иезуитов их мощно и открыто поддерживал во всех произведениях, публиковавшихся его членами, тем не менее, почти повсеместно во Франции, как, впрочем, и практически во всех странах католических, признавалось, что король получает свою власть не от кого-нибудь еще, а от Бога, и не должен никому отдавать отчёт. Церковь сама в целом разделяла это мнение. Последствия такого положения оказались достаточно тяжелыми, и кто об этом не имеет никакого понятия, достаточно указать на инструкции Людовика Х^, написанные для дофина, чтобы получить вполне ясное и точное представление. В этих инструкциях говорится, например, вся собственность на все, что находится на этой земле, принадлежит королю, который по своей доброте и для блага своих верных подданных, оставляет этим пользоваться, но всегда может, когда возникнет необходимость, отобрать у них всё и использовать по своему усмотрению. Король, чтобы не навлечь на свою голову божественную кару, не должен делать ничего, кроме добра, но что является добром, он судит сам. И, даже если он ошибется, и по немощи телесной или дьявольскому искушению совершит зло, подданные не могут осуждать его действия. Никто из смертных не имеет права спрашивать у него отчёта и только после смерти, перед судом Всевышнего будут сведены его счеты. Какой бы административный или политический институт не создавался, какая бы легальная власть не осуществлялась, она исходила исключительно от короля и не существовала дольше, чем продолжалось его благорасположение.

Органами, с помощью которых выражалась и осуществлялась по всей Франции деятельность королевской власти, были двор, дворянство и бюрократия. Все три института составляли политический класс и эффективно управляли страной, выступая щитом той суверенной власти, от которой очевидно и зависели. Двор состоял из всяких родственников короля, больших сановников государства и церкви, крупных синьоров из нобилей и из большого количества' благородных людей незнатного звания. Некоторые из них были постоянно приписаны ко двору, занимая многочисленные должности, имевшиеся в королевском доме. Другую часть составляли благородные люди, пришедшие из провинции и наносившие визит королю с целью, как говорилось, оказать ему свое уважение и испросить место. Все вместе были достаточно многочисленны и постоянно заполняли залы обширных дворцов Версаля и Трианона и выполняли фигуры этикета, которые требовались по торжественному церемониалу той эпохи.

Поскольку двор в самом конечном счете был ни чем иным, как непрекращающемся парадным действом, то его представления проводились с безупречным вкусом и немыслимой роскошью. Первые роли оставались за королем и членами королевской семьи, в то время как князья, графы, герцоги, архиепископы, аббаты, кавалеры, помимо дам различных состояний, исполняли вторые или третьи роли. Этот сверкающий генеральный штаб комедиантства и шутовства, с людьми света и галантными дамами, которые приветствовали друг друга, общались, обедали, ухаживали, заводили маленькие интрижки, помогали поднятию престижа короля заодно и всех деталей его туалета, составлявшие крылья во время его прохода с изысканной грацией, с превосходным знанием дела, стоили слишком дорого стране. Огромное число мест, щедро оплачиваемых королевским казначейством, представляли собой самые настоящие синекуры и служили лишь поддержанию роскоши. Сверкающая приманка, с помощью которой все, кто хотел занять выдающееся общественное положение, стремились в этот блестящий приют праздности, чтобы пребывая среди неги и роскоши, удовлетворять запросы человеческого тщеславия. Высшая французская знать забывала свое насыщенное трудами прошлое, забывала важнейшие публичные обязанности, которые на деле, а не для комедии, когда-то она выполняла, свои былые реальные полномочия. Она, наконец, запамятовала то, что ее сегодняшнее высокое общественное положение сохраняется стабильным только при условии обмена на действительные и важные услуги, оказанные собственной стране.

Разделенный на камарильи и соперничающие группировки, двор манипулировал своими министрами. Каждая из группировок старалась оттеснить другую от королевских милостей, и той, которой это удавалось, ставила в министерство в качестве начальников своих фаворитов. В этой борьбе с самыми низкими средствами одерживали верх часто те, кто имел самые подлые души, поэтому по общему правилу те, кто оставался победителем в сражении, не были и менее отвратительными. Среди приемов, столь укоренившихся в этом галантном общении и отвечавших благосклонным чувствам Людовика XIV, Регенту и Людовику XV, альковные интриги составляли наиболее эффективное искусство. Влияние куртизанок на короля ощущалось во всех делах, представлявших какую-либо важность: в отношениях с иностранными державами, в судьбоносных решениях внутреннего порядка, в распределении даже незначительных постов.

Если двор состоял полностью из нобилей, то не все они входили в состав двора. Для того чтобы постоянно туда допускаться, было недостаточно родиться благородным человеком. Требовалось то, что на языке того времени называлось авторитетом (признанием). Под ним понималось в целом то влияние, которое давала, принадлежность к какой-то влиятельной семье, высокопоставленным родителям или друзьям, обладание значительными богатствами или, возможно, умение интриговать лучше, чем другие. Таким образом, во двор не входили те, кто не имел хотя бы одного или лучше нескольких подобных качеств. Те, кто вошли, как это случается во всех великосветских мафиях, делали все возможное, чтобы поставить палки в колеса и максимально затруднить вхождение во двор тем, кто этого добивался. Если же он демонстрировал немного благопристойности и независимость характера в той мере, в какой это могло повредить их игре, тогда, естественно, в отношении его они чувствовали себя обязанными удвоить враждебность и коварство. Обыкновенно средствами отстранения непрошенных гостей были взгляд на них сверху вниз, не предоставление им ни в коем случае доступа к суверену и министрам, ревнивое сокрытие от них секретных хитросплетений и закрытых путей, с помощью которых можно приобрести то, чего иначе невозможно достичь, в конце концов подавление их тем, что заставлять их чувствовать каждый раз огромное несчастье быть провинциалами и нехватку того, что называлось хорошим тоном. Таким образом, разочарованная и униженная масса среднего и мелкого дворянства, после краткого пребывания в Версале, потратившая много и мало приобретшая, возвращалась восвояси в свои замки.

Там, потеряв всякое влияние в политике и управлении, большая часть дворян проводила жизнь в самых ничтожных занятиях. Чем ниже падала их реальная власть, тем выше росла в них родовая спесь и ценность старинных пергаментов, на которых и строилось их всевозможное превосходство. Чем дальше они отдалялись от других общественных классов, тем больше становились презираемы ими. Никаким другим образом нельзя было выразить своего отношения, как в форме ненависти к тем привилегированным, которые возлагали на других выполнение общественных задач, к тем людям, которые ничего не делая, получали феодальные доходы, обрекая на голод несчастного крестьянина. Чем более несостоятельным оказывался дворянин, тем более суровым показывал он себя в своих требованиях. И, конечно, не мог превратить в щедрого мелкого дворянина крестьянин, с большой натугой выживавший с доходом от пятидесяти до ста луидоров в год. Но даже когда мелкое и среднее дворянство еще не было доведено до крайностей, оно явно не становилось богаче от постоянных трат на поездки в Версаль или в стольный город своей провинции, где губернатор периодически каждый год держал собственный двор, появляться и присутствовать на котором была их почти святая обязанность. Не имея возможности заняться производством или торговлей, так как это считалось унизительным (deroger), а также выбрать какую-то иную профессию, кроме военной, мало прибыльной и опасной, оставаясь почти всегда на низких должностях, где долгая и почетная служба часто не имела никакой другой компенсации, кроме грошовой пенсии, это дворянство пребывало в самых стесненных экономических условиях. Поэтому часто даже скромный достаток, это последнее основание уважения людей, которое как ничто другое спасает от насмешек и издевательств, убывал день за днем.

В такие нищенские условия опустились нобили только после Людовика XIV, в течение последних шестидесяти или семидесяти лет, предшествовавших революции. А, кроме того, отнюдь не во всех провинциях они оказались, когда революция разразилась. Далеко на восток, в Бретанию и Вандею и некоторые южные горные районы «хороший тон» двора ещё не проник. Там еще сохранились добрые старые традиции, грубоватые, но простые и сердечные. Там нобили крестили детей своих арендаторов, отправлялись с ними на охоту, жили в их среде, знали их нужды и обычаи, понимали их язык. Вот почему они сохраняли ещё в значительной мере их влияние и простые обыкновения. Отдаленность их от двора гарантировала их от разорения, поэтому их еще любили и уважали. Но те области, где это уважение по отношению к дворянам не было исключением, сами составляли исключение во Франции к концу восемнадцатого века. Если в Бретани, Вандее и Лозере крестьяне выступали против республиканцев и хотели поставить во главе нобилей, то в других провинциях к ним не было другого отношения, кроме поджога их замков, а иногда и перерезать их как скот.

Французское дворянство полностью, начиная с самого крупного до наиболее мелкого, было избавлено от большей части налогов, как впрочем, и от военного призыва по жребию. Тем не менее, не юридический долг, а долг чести обязывал каждую дворянскую семью посылать одного из сыновей в армию, где благородные юноши служили в должностях офицеров, что было запрещено простолюдинам.

IX. Таким образом бросив взгляд на привилегированные классы во Франции, скажем несколько слов о бюрократии или о всей правительственной машине, с помощью которой король или лучше сказать двор, распространяли свою власть на всю страну, сосредотачивали в своих руках такие ресурсы и такие социальные силы. Скажем кратко об общественном образовании, о судебной и административной системе, о публичных работах, о государственном влиянии на экономику, о полиции и армии, налоговой системе Франции во время старого режима. Развитие и прогресс во всех указанных институтах был таков, что если бы мы писали эти заметки применительно к современной Франции, то, как бы мы не старались быть краткими, мы не уложились бы в несколько страниц, но в анализе Франции тогдашней, это вполне можно.

Общественное образование при старом режиме не имело большого значения. В государственном бюджете на него отводились самые незначительные суммы. В Париже имелись свои факультеты, а, кроме того, и в некоторых провинциальных городах ещё со средних веков они существовали, но преподавание, которое велось с тамошних кафедр, уже не имело того блеска, той славы, которыми в прошлые времена они заслуженно отличались. Во времена Треченто и Кватроченто (т. е. XIV и XV вв. – Т.Е.) парижская Сорбонна служила интеллектуальным центром не только Франции, но и значительной части западной Европы. В сеттеченто (XVIII в.) Париж продолжал быть важнейшим центром знания и культуры, но этому мало или почти не способствовало образование официальное или публичное. Положительный результат достигался за счет собрания лучших умов Франции и близ лежащих стран, за счет интеллектуальной деятельности, частных, спонтанных усилий, тех одаренных людей, которые собирались на стихийные встречи, на которых учёный мир мог в изящной манере высказать свои мысли. Столь привлекательную возможность соединения умов давали знаменитые салоны, которыми Франция славилась в прошлом (XIX? – Т.Е.) веке. Можно утверждать, что во всех университетах и колледжах достаточно редких, существовали примерно одинаковые порядки и официальное образование, или лучше сказать, образование организованное, за исключением математики и некоторых других отраслей точных наук, ни коим образом не соответствовало интеллектуальному росту времени и оставалось примерно на той высоте, которая была характерна последним десятилетиям средневековья или, в лучшем случае, периоду Рисорджименто. Поэтому высшие классы не получали от школы ничего, кроме знаний рудиментарных или бесполезных. Их интеллектуальное развитие, обеспечивалось впоследствии чтением, разговорами и жизнью салонов. Все это приводило к тому, что культура, даже наиболее широкая, имела сильнейший оттенок дилетантизма. (d) Поскольку привилегии и дворянское происхождение оставались главными условиями занятия какого-нибудь высокого поста на государственной службе, не существовало даже намека на требование обладать академическими степенями, что сейчас является общим условием всех, кто хотел бы исполнять какую-нибудь публичную функцию. Более того, в последнее время для некоторых должностей, предполагающий знание точных наук, и специальных техник, пришли к необходимости сдачи экзамена по математике.

Что касается образования первоначального или элементарного, то и оно во Франции едва существовало. Некоторые коммуны содержали школы одного учителя, чаще всего приходского священника, но, как правило, забота о том, как научить читать и писать оставлялась монашеским или сестринским орденам, которые справлялись с ней довольно плохо. Хотя, даже и в этой сфере в последнее время личная инициатива стала частично замещать недостаток правительственной организации. Поскольку необходимость владения началом грамотности, ощущалась всё больше, то число тех, кто даже в начальных классах учился читать и писать, значительно возросло.

В отношении судебной системы, следует сказать, что гражданское законодательство во Франции ещё в прошлом веке отличалось запутанностью, расплывчатостью, различиями от провинции к провинции. Во всех провинциях оно представляло собой мешанину из римского права, права канонического, античных средневековых обычаев, полностью варварских, неприменимых в новые времена, в новых реальностях. Королевские ордонансы, изданные в ходе многовековой практики откликаться на те или иные сиюминутные нужды, часто противоречили друг другу и не были связаны между собой четкой юридической связью. Во всей этой мешанине законов принцип гражданского равенства всех соблюдался довольно слабо. Существовали одиночные привилегии целых социальных классов, таких как дворянство, духовенство, льготы в отношении отдельных лиц. В практическом же осуществлении закона указанные привилегии имели значительно больший вес, который они имели в самом писаном тексте. Об уголовном законодательстве можно сказать, что оно оказывается еще более варварским, чем гражданское. Процедурные формы в особенности представляются настолько грубыми и жестокими, что, не будучи официально отмененными, они не применялись на деле, благодаря растущим гуманным настроениям эпохи. В области уголовного права, как и гражданского принципа равенства граждан перед законом, был весьма далек от признания. В квалификации преступлений и применении наказаний дворянство, духовенство, чиновничество пользовались многочисленными привилегиями.

Магистратура во Франции набиралась в прошлом веке из особого рода семей, представлявших так называемое дворянство мантии или дворянство тоги (gens de robe), у которых означенная мантия была родовой и почти наследственной. При всём том, часто, чтобы получить место в Парламенте, необходимо было заплатить за него наличными. Во Франции существовали различные парламенты, служившие коллегиями высших магистратов, и каждый из них обладал специальной юрисдикцией. Так, парламент в Париже обладал более обширной юрисдикцией, осуществлял должностные функции в широкой судебной и административной сфере, в чём, впрочем, участвовали в меньшей степени и другие. Парижский парламент помимо надзора за точным выполнением всех законов в королевстве, какой бы направленности и характера они не обладали. В сфере обычного права он регистрировал все новые законодательные акты, исходившие от короля, которые становились действующими после регистрации. Если парламент полагал, что новый закон окажется вредным для интересов государства или противоречащим общему духу, свойственному законодательству королевства, он мог отказать в его регистрации. Однако, в этом случае король мог считать себя свободным от необходимости регистрации парламентской, превратив его в действующий закон на специальном королевском заседании, называвшемся «ложем правосудия». Историческая беспристрастность требует сказать, что при старом режиме французская магистратура, хотя и составленная почти полностью по принципу рождения и, часто в дополнение к тому купившая свои должности за деньги, всё же, благодаря старинным традициям семейной чести и тому живому чувству справедливости, которое сохранялось и развивалось в классах, обыкновенно занимавшихся изучением юриспруденции, в целом оставалась единой и беспристрастной в решении частных дел, независимой перед лицом других властей государства. Это были ценные качества, благодаря которым, имевшая столько других дефектов, магистратура всегда, вплоть до революции, была окружена неким ореолом респектабельности.